Tied for Last / Нити привязанностей (гет)

Гермиона чувствовала, что на этот раз его поцелуй был другим.

Казалось, еще никогда он не целовал ее столь пылко и столь жадно. И ещё никогда пробуждавшееся внутри нее желание не было столь острым, особенным, отличным от всего, что она когда-либо испытывала.

Собственно, по этой самой причине утром вторника Гермиона Грейнджер и проснулась полностью обнаженной в постели Тома Риддла.

Она не могла в это поверить. Не могла поверить в то, что наконец сама, по доброй воле отдала ему всю себя без остатка. При этом теперь ей с трудом верилось, что она действительно могла так долго оттягивать этот момент. Учитывая то состояние безысходности, в котором Риддл, по-видимому, пребывал последние несколько дней, Гермиона была искренне удивлена, что он все же сумел найти в себе силы дождаться, пока она тоже будет к этому готова. Несмотря на все его кажущееся отчаяние, он ни разу ни словом, ни взглядом не дал ей понять, что ждет чего-то большего, чем то, что она уже ему давала.

Но стоило ей произнести заветное: «Я готова», как он тут же понял, о чем речь и лишь шепотом уточнил, действительно ли она в этом уверена… Легкий кивок Гермионы, и дальше… дальше он стал принадлежать ей, а она ­— ему, в совершенно новом, прежде неведомом смысле.

Гермиона сглотнула. Вот к чему она точно оказалась не готова, так это к тому, что больно ей будет уже после того, как все закончится. Особенно, если учесть… если учесть, насколько восхитительными ощущения были в процессе. Это не было нежно, это не было просто, но, Мерлин, это было… нечто совершенно необыкновенное. Покраснев при одном только воспоминании, Гермиона ленивым жестом перекинула руку через обнаженный торс Тома и спрятала своё пылающее лицо у него на груди.

Из его воспоминаний она знала, что для него это был далеко не первый раз. Как, впрочем, и не самый безупречный. И тем не менее Гермиона искренне надеялась, что в этот раз ему впервые было не все равно. Что в это раз он впервые был всецело поглощён происходящим. Что этой ночью он по-настоящему осознавал, что именно делает, с кем и почему. Что для него это был первый раз, когда он занимался не просто сексом, а любовью. Не случайно же два этих понятия было принято разграничивать.

Она попыталась заставить себя прекратить об этом думать, но не слишком в этом преуспела.

Риддл заворочался и сладко потянулся.

— Доброе утро, — прошептала Гермиона, нисколько не удивившись своему немного севшему голосу.

Темные глаза Тома распахнулись, и во взгляде его впервые не было ни намека на гнев или недоверие. Лишь умиротворение и безмятежность.

— Доброе утро, мисс Грейнджер, — промурлыкал в ответ он с улыбкой, которая не погасла, ни когда она вновь вовлекла его в поцелуй, ни по прошествии нескольких минут, когда они просто лежали обнявшись. Когда же Гермиона, не удержавшись, сострила, что, верно, до нее еще никто и никогда не удостаивался чести столь продолжительное время лицезреть его зубы, улыбка Риддла стала лишь шире.

— Подумать только. Если бы я знала, что это и есть заветный способ заставить тебя улыбаться, то не стала бы тянуть так долго.

— Ты ждала, пока будешь абсолютно готова, и я бы ни в коем случае не стал торопить тебя.

— Неужели Том Риддл боялся взять то, что желал, — насмешливо выгнула бровь она.

Широкая улыбка на его лице сменилась коварной усмешкой, и, резко перекатившись вбок, Риддл навис над Гермионой.

— Я ничего не боюсь. И уж тем более, когда я с тобой, — с этими словами он вновь поцеловал ее так, как уже давно не делал этого: нежно, почти лениво, как бы говоря: «У нас впереди еще полно времени», и Гермионе показалось, что она сейчас просто растает от переполняющего ее удовлетворения.

Зарывшись рукой в его до безобразия спутанные волосы, она прошептала:

— Вот и прекрасно, потому что, если я кого и не боюсь сейчас, так это тебя.

Несмотря на то, что слова эти поразили Риддла в самое сердце, на его лице не дрогнул ни один мускул. Претворение в жизнь его плана, того самого, было назначено на завтра.

Если я кого и не боюсь сейчас, так это тебя.

Но ведь то, что она боялась его, как раз-таки и было тем, что всегда выделяло ее на фоне всех остальных. Именно этот страх, с самой первой минуты знакомства бросившийся Риддлу в глаза, и заставил его обратить на нее повышенное внимание и захотеть во что бы то ни стало выведать, что она скрывает. И вот теперь… она говорит, что больше его не боится?

Потому что доверяет.

Волна упреждающей вины захлестнула Риддла, и на какую-то долю секунды он мысленно вновь вернулся к тому, что чувствовал перед тем, как опоить ее любовным зельем. Тогда он ощущал ровно то же, что и сейчас. Но в этот раз все будет по-другому. В этот раз ему уже точно не придется сожалеть о содеянном. А, Мерлин свидетель, он сожалел.

Ну, точнее, как сожалел…

Не то чтобы уж очень. Он по-прежнему считал, что, несмотря ни на что, добытая им информация того стоила, а значит нанесённый удар в итоге был тактически вполне оправдан. Нет, тем вечером, он не хотел причинять ей боль. В конце концов, он же правда намеревался добавить в зелье тот ингредиент, стирающий память. Не хотел, но все-таки причинил.

Но в этот раз все будет по-другому, и она, несомненно, сумеет его понять. Теперь она любила его, а значит была просто обязана понять его. Ведь как-никак эта жажда все и во что бы то ни было знать была присуща и ей. Он помнил ее горящие от любопытства глаза за секунду до того, как он позволил ей проникнуть в его разум и просмотреть воспоминания. Это выражение почти голодного нетерпения, написанное в тот момент на ее лице, было ему отлично знакомо. Нет, как ни крути, он не видел ни одной причины, которая могла бы помешать ей в полной мере понять мотивы его поступка.

Осталось два дня.

Они переспали. Наконец-то. Сколько чувств, эмоций, удовольствия… О да, прошлой ночью все было идеально. И ему даже не пришлось ее об этом просить. Как он уже было собирался…

Кто бы мог подумать, что эмоциональная вовлеченность способна преобразить занятие сексом почти до неузнаваемости. Его ощущения во время их близости с Гермионой и его ощущения во время секса, продиктованного исключительно физическим влечением, отличались между собой, как небо и земля.

Наклонившись, Том коснулся губами ее макушки, чувствуя, как кудрявые пряди слегка щекочут его лицо. Все шло как по маслу. Просто идеально. Как он и планировал. Оказаться застигнутым врасплох всегда проще тогда, когда меньше всего этого ждешь. Когда ничего, абсолютно ничего в целом мире не предвещает, что что-то может пойти не так. Прямо как сейчас, в этот самый момент, когда они вдвоем лежат, крепко сжимая друг друга в объятиях.

* * *

Пробежав глазами вывешенное объявление о готовящемся в четверг мероприятии, Гермиона нахмурилась. Игра, подразумевающая взаимодействие с квиддичными кольцами, спрятанными в тайниках предметами, и все это верхом на метле, на ее взгляд, не сулила ничего хорошего.

Гермиона вздохнула. Благодаря самостоятельным тренировкам, она теперь держалась в воздухе вполне себе уверенно, однако полёт на метле по-прежнему не был чем-то, что она была готова делать ради развлечения. Зря она, как оказалось, предвкушала эту игру.

— Ну и в чем там суть? — спросил у нее Риддл, когда она села рядом с ним за слизеринский стол.

— Не знаю, — закатила глаза Гермиона, — суметь пролететь сквозь квиддичные кольца, или что-то вроде того. Ничего из того, что могло бы меня заинтересовать.

— Ну, что ж, — откликнулся он, — в таком случае могу предложить тебе вместо этого принять участие в другом более… увлекательном действе.

—Том! — зарделась как маков цвет Гермиона. Мерлин всемогущий! Ведь сидящие рядом с ними Абраксас и Герпий все слышали, и если последнему достало воспитанности тактично отвести взгляд, то Малфой, наоборот, тут же расплылся в ехидной улыбке:

— Почему бы тебе не развить эту тему подробнее? — выразительно выгнув бровь, поинтересовался он, отчего щеки Гермионы запылали еще сильнее.

— Почему бы тебе не пойти обняться с Гремучей ивой? — рявкнула она.

Абраксас хохотнул.

— Эй-эй, полегче, расслабься, — сказал он. — Я же не напрашиваюсь на приглашение присоединиться или типа того.

У раскрасневшейся от негодования и смущения Гермионы даже челюсть отвисла.

— Ты просто ужасен.

Риддл ухмыльнулся.

— И с течением времени это становится только очевиднее, — произнёс он и, зевнув, поднялся из-за стола. — Пойду попытаюсь закончить ту книгу, что ты мне подарила.

— Что, правда? — не сдержала улыбки Гермиона.

— Решил дать ей ещё один шанс.

— Что за книга? — влез Абраксас.

— Один маггл по имени Данте написал, ­— с неприкрытым скепсисом в голосе ответил Риддл.

Абраксас прыснул.

— Ого, мне уже интересно.

Гермиона нахмурилась.

— Вы оба неисправимы, — сказала она. — Книга называется «Божественная комедия», и в ней рассказывается о путешествии душ умерших через Ад, Чистилище и Рай.

— Весёленький сюжет, ничего не скажешь, — вздохнул Абраксас. — Желаю хорошо развлечься.

Поморщившись от последнего слова, точно от оскорбления, Риддл протянул, что приложит для этого все усилия, и покинул Большой зал.

Гермиона вновь вернулась к содержимому своей тарелки.

— Я правильно понимаю, что тренировки по квиддичу у вас сегодня не будет?

— Нет, — покачал головой Абраксас. — Когтевранцы снова оккупировали поле. Я уже даже подумываю объединиться с гриффиндорской сборной, чтобы совместными усилиями их оттуда выгнать, а то достали уже.

— Чтобы гриффиндорцы и слизеринцы сотрудничали? Это что-то новенькое, — отозвалась Гермиона.

Абраксас усмехнулся.

— На самом деле, ваша команда так до конца и не сумела оправиться и вернуться в строй после того, как твоя подруга… с тех пор, как она ушла. Она же была у вас вратарём и капитаном, так что… В общем, мне искренне жаль ваших ребят.

Гермиона сглотнула. Она и забыла, что Мина была капитаном. Взглянув на гриффиндорский стол, она поймала себя на мысли, что ей безумно, сильнее обычного, не хватает Годрика, Миранды и Альбуса. Не говоря уже о Мине и Ар-Джее.

— Послушай, Абраксас, — тихо обратилась она к нему. — Я никогда тебя не спрашивала… Но почему ты тогда изменил свою позицию относительно наших с Риддлом отношений? Просто это произошло так… внезапно.

Отложив вилку в сторону, Абраксас какое-то время сидел, с задумчивым видом сцепив пальцы рук перед собой.

— Я… Это…

— Конечно, если ты не хочешь мне говорить…

— Нет-нет, все в порядке. Просто… Это потому… потому что я доверяю тебе, Гермиона, и, похоже, что Риддл и правда очень переменился. Он больше не кажется таким… бездушным, и он вот уже месяц как не созывал собрание. Честно говоря, не знай я, что все дело в тебе, подобное поведение Риддла показалась бы мне подозрительным, если не сказать пугающим.

Гермиона хотела было спросить, о каком собрании идёт речь, но внезапно у неё перед глазами промелькнуло одно из воспоминаний Тома: Герпий, Абраксас, Ревеленд, Вейзи, Тейлор и Такахаси, стоящие перед ним в подземелье, — и все тут же встало на свои места. Ввиду его других, гораздо более шокирующих воспоминаний и того, что произошло между ними после, Гермиона в свое время не придала этому особого значения… Но конечно… Он и здесь завел себе небольшую группу последователей, равно как и на Земле.

— Скажи, мне нужно знать, — попросила она, — что обсуждалось на тех собраниях?

Абраксас моргнул, и взгляд его стал как будто пустым.

— Не знаю, следует ли мне посвящать тебя в подробности, Гермиона, — заметно нервничая, ответил он. — На них Риддл применял много Темной магии, но чаще просто говорил, как нам себя вести, чтобы ненароком не испортить его очередной план. Что-то типа того.

Гермиона удивленно выгнула бровь.

— А… бывало ли так, что один из его планов касался меня?

Глаза Абраксаса нервно забегали из стороны в сторону.

— И не раз, — пробормотал он.

Гермиона сглотнула, и ее накрыло новой волной осознания. Вмешательство Элиота Вейзи, когда он снял с нее заклятие Араминты, не было простым везением. Он сделал это, потому что получил от Риддла какие-то указания, например, оберегать ее.

— Ааа… — только и смогла выдать она, будучи не в состоянии разобраться в смешанных чувствах, вызванных этой новостью. Так значит он… вплоть до недавнего времени нередко обсуждал ее с шестью другими слизеринцами? — Но… ты вроде сказал, он не собирал вас уже…

— Около месяца, да, — подтвердил Абраксас, озабоченно глядя на неё. — Послушай, Гермиона, тебе не стоит переживать по этому поводу.

— Нет-нет, я и не переживаю, — поспешно заверила его Гермиона. — Просто я… Это так странно… Я имею в виду, что, кроме него, никто в принципе… не стал бы делать ничего такого. Понимаешь, о чем я?

Нет. Никому, кроме него, не могло даже в голову прийти начать строить из себя Лорда всея школы. Во всяком случае ей самой подобная идея казалась отталкивающей.

И вновь на Гермиону невольно накатила тоска по другим людям. Людям, эмоциональная и душевная близость с которыми давалась ей не такой высокой ценой… Нет. Думать так было несправедливо по отношению к Тому. Он ведь изо всех сил старался следовать всем ее заветам, которыми она то и дело его снабжала. В его случае отказ от необоснованного применения пыток уже был большим шагом в верном направлении, а то, что он перестал плести заговоры против других, — тем более. Усилием воли Гермиона подавила нахлынувшие на нее воспоминания из его детства. Что ни говори, а после такого даже небольшие подвижки в сторону социально приемлемого поведения уже были сродни подвигу.

Так или иначе, но было похоже, что кое-какие азы он все же усвоил. Как, например, базовое понимание того, что есть хорошо, а что — плохо. Теперь глядя на мир, он уже не оценивал окружавшую его действительность исключительно с точки зрения ее прикладной ценности для достижения его целей. Возможно, все дело было в том, что теперь в его жизни наконец появился кто-то, кто доверял ему, кто-то, кто стал ему по-настоящему близок, искренне хотел помочь, не требуя ничего взамен.

— Гермиона, ты уверена, что с тобой все в порядке? — спросил Абраксас, не сводивший с нее все это время пристального взгляда.

— Угу, просто я… Я скучаю по своим друзьям, — тихо проронила она. Во всяком случае этой частью правды она могла с ним поделиться.

Абраксас бросил через плечо взгляд на гриффиндорский стол.

— Они по-прежнему с тобой не разговаривают?

— Нет, а если и удостаивают взглядом, то таким, что мне хочется сквозь землю провалиться. И с этим я тоже ничего не могу поделать. После того происшествия они все убеждены, что Том гнусный мерзавец, что не вполне справедливо.

— Согласен, ведь тому имеется множество других, гораздо более убедительных доказательств, — под испепеляющим взглядом Гермионы он осёкся и вздохнул. — Ладно-ладно, я просто шучу. Но, честно говоря, Гермиона… Мне неприятно тебе это говорить, однако, если твои гриффиндорские приятели встают в позу из разряда «либо мы, либо они», то, возможно, именно они как раз и не стоят того, чтобы ты тратила на них свое время и силы.

— Нет, стоят, ­— горячего возразила Гермиона. — Потому что они славные, добрые, сердечные… Им абсолютно чужда любая злонамеренность…

Взгляд Абраксаса стал понимающим.

— В общем, полная противоположность Риддлу?

Гермиона открыла было рот, чтобы ему возразить, однако, заново прокрутив в голове собственные слова, поняла, что он попал в самую точку.

— Да. Я… Ты прав. Ну вот правда… Даже когда я просто сижу здесь с тобой без него — это как… словно глоток свежего воздуха. Но вместе с тем это несправедливо по отношению к нему… говорить такое. Ведь я люблю его. Так почему же я чувствую подобное?

Поймав себя на том, что машинально зарылась пальцами в свою пышную копну, Гермиона не без труда высвободила руку.

Между ними повисло долгое молчание.

— Твоя любовь к нему не означает, что он идеален, — наконец тихо произнес Абраксас. — Том совершенно точно отличается от остальных, и причина этого мне неизвестна. Возможно, она известна тебе… Но то, что мы кого-то любим, не отменяет того, что мы порой можем уставать от этого человека.

Гермиона молчала, и Абраксас продолжил:

— Даже если бы я с кем-то встречался, то не хотел бы, чтобы моя девушка проводила со мной все двадцать четыре часа в сутки, понимаешь? Я бы слишком быстро ей опостылел. Каждому необходимо немного личного пространства. Такова правда жизни.

Гермиона на это лишь тяжело вздохнула. Вид у нее по-прежнему был несколько подавленный. Перегнувшись через стол, Абраксас ободряюще хлопнул ее по плечу:

— Пойдем-ка прогуляемся.

Гермиона поднялась со своего места, и они вместе направились к выходу из Большого зала. Обернувшись напоследок на гриффиндорский стол, Гермиона вновь ощутила, как ее всю переполняют эмоции. Как же сильно ей недоставало Ар-Джея… и просто невыносимо — Рона и Гарри… О, Мерлин… и Невилла, и Джинни, и Полумны… всех, с кем она росла…

Вместе с Абраксасом они спустились к все еще замерзшему озеру. Попробовав было ступить на лед, но услышав его предостерегающий треск, Гермиона со вздохом присела на занесенном снегом берегу.

— У меня такое чувство, будто, кроме него, у меня больше никого нет, — озвучила она то, в чем не осмеливалась до конца признаваться даже себе самой.

— У тебя есть я, — тут же возразил ей Абраксас. — И я твой друг, что бы ни случилось.

— Спасибо, Абраксас, — вздохнула Гермиона. — Я тебе очень признательна, правда. Просто он… Я отдаю ему так много. Мне кажется, что это почти небезопасно, испытывать к кому-то настолько сильные чувства. Понимаешь?

Абраксас кивнул. О, да, ему это было хорошо знакомо.

— Понимаю. Как будто, если он вдруг тебя покинет, ты упадешь и больше уже никогда не сможешь подняться.

Гермиона сглотнула.

— Если бы я не была уверена в том, что он меня любит, мне было бы страшно за саму себя.

Абраксас отвел взгляд. На твоем месте, я бы не стремился избавиться от этого страха. Страх помогает не терять бдительность…

— Если честно, безопаснее все же продолжать чуточку бояться, потому что тогда, если вдруг что-то случится, ты не впадешь в полное… полное безумие.

В какое из-за нее впал я.

— Но я не могу ничего с этим поделать, — ответила Гермиона, уткнувшись взглядом в свои ботинки. — Я… он как наркотик. — Говоря это, она чувствовала себя глупо, однако, с ее точки зрения, это было самое верное сравнение, как нельзя более точно отражавшее положение вещей. Она ждала, что ее слова вызовут у Абраксаса улыбку, но он остался все так же серьезен.

— Будь осторожна, — ласково сказал он, тщательно выбирая слова. — Когда весь твой мир начинает вращаться вокруг одного человека, это очень…

— Опасно, — тихо закончила за него Гермиона. — Особенно, когда речь о нем. Я знаю. Просто раньше я никогда с подобным не сталкивалась. Не испытывала ничего… настолько глубокого. Как будто каждый мой вздох, каждое действие — это все для него.

— Неужели? — пробормотал Абраксас и умолк.

Стоит тебе осознать, что ты увяз слишком глубоко, чтобы самому выкарабкаться…

И тебе конец.

* * *

В четверг Риддл проснулся рано. Сегодня был день икс. Он взглянул на спящую рядом Гермиону и почувствовал, как нечто очень похожее на страх сковывает его внутренности. Однако жгучее желание знать вновь одержало верх, и Риддл ощутил, как по телу его разливается сладостное предвкушение. Сегодня. Он был абсолютно уверен. Сегодня он наконец узнает правду и сможет спокойно жить дальше. Ну, или вроде того.

Запечатлев на щеке Гермионы легкий поцелуй, он встал с постели и направился в ее комнату.

Оказавшись внутри, Риддл огляделся. Взмах волшебной палочки, и вот уже разобранная кровать Гермионы тщательно заправлена, а вещи аккуратно сложены в шкафу. Все должно быть идеально, каждая вещь — на своем месте.

Он вернулся в свою комнату и раздвинул полог кровати, тем самым разбудив Гермиону.

— Вставай, уже поздно, — сказал он, на что Гермиона лишь сонно улыбнулась и зевнула.

Взгляд Риддла потеплел.

— Который час? — спросила она, спуская ноги с кровати и начиная обуваться.

— Одиннадцать.

— А во сколько начало игры?

— В час, — ответил Риддл. — Ты что, все-таки решила участвовать? — Нет, так дело не пойдет. Однозначно. А ведь все так удачно складывалось, что в этой игре нужно было летать — что-то, что она не особенно горела желанием делать…

Гермиона только пожала плечами.

— Не знаю. Зависит от того, сможешь ли ты убедить меня не делать этого, — выразительно выгнув бровь, сказала она.

Ухмыльнувшись, Риддл не спеша обошел Гермиону и, оказавшись позади нее, положил обе руки ей на талию. Наклонившись, он коснулся губами ее шеи и прошептал:

— Как тебе кажется, я достаточно убедителен? — его ладони медленно скользнули вдоль ее тела и остановились на бедрах.

По телу Гермионы прошла сладкая дрожь, и она прижалась к Риддлу спиной.

— Вполне.

Он распрямился, и Гермиона повернулась, чтобы поцеловать его.

— Как насчет перекусить? — спросила она.

— Идет, только дай мне минуту, — со вздохом ответил он, вновь прокручивая в голове свой план. Пора было заняться последним недостающим звеном. Обычно после завтрака Гермиона сразу же отправлялась в ванную старост, поэтому все свои дальнейшие расчеты Том строил исходя из этого предположения. Мерлин, только бы она и в этот раз не изменила своей привычке.

Взмахом палочки заправив постель, Риддл вышел из комнаты и направился в Большой зал.

В целом обед прошел как обычно, разве что у Тома периодически начинало сводить живот. Тем не менее, убежденный, что это все от предчувствия скорой возможности наконец-то утолить свое любопытство, он и виду не подал.

Предварительно бросив взгляд на дальний край стола и убедившись, что «недостающее звено» сидит на своем месте, он повернулся к Гермионе:

— Так что, какие у тебя планы?

— Я собиралась пойти немного освежиться. Увидимся у тебя в комнате через двадцать минут?

— Отлично.

Быстро чмокнув его в щеку на прощание, Гермиона ушла, а Риддл еще какое-то время продолжал сидеть над своей тарелкой, машинально кроша в руках хлеб.

Дождавшись наконец, пока Араминта Мелифлуа закончит завтракать и встанет из-за стола, он тоже поднялся со своего места и следом за ней устремился сперва в холл, а затем вверх по Большой лестнице. Слава богу, на этот раз с ней не было ее приятелей, иначе это значительно усложнило бы ему задачу.

Достигнув третьего этажа, Араминта направилась вглубь коридора, явно намереваясь воспользоваться располагавшейся там туалетной комнатой, — коль скоро какой-то недоумок заколдовал канализационные трубы на втором этаже — как вдруг, к ее величайшему удивлению, кто-то схватил ее за руку, вынуждая развернуться на сто восемьдесят градусов.

Зеленые глаза Араминты расширились от шока:

— Т-том?

С тех пор, как она узнала, что он и Грейнджер официально встречаются, что Том действительно любит эту гриффиндорскую выскочку, Араминта оставила любые попытки привлечь его внимание. В конце концов, бегать за чужим парнем было не только недостойно, но и неприлично… И не важно, сколько слез она пролила по этому поводу, говоря себе, что то, что ему нравится Грейнджер — чертовски несправедливо. В том, что она ни за что не опустится до того, чтобы пытаться увести чужого парня, Араминта была непреклонна, говоря себе, что она выше этого.

Но при этом… вновь видеть его так близко… все такого же загадочного и умопомрачительно привлекательного… Все это напомнило Араминте о том одном единственном восхитительном поцелуе, что он когда-то подарил ей, и о том, как она без памяти тогда влюбилась в него, чего с ней прежде никогда не случалось. Смотреть ему в глаза Араминте было непросто, и она отвела взгляд.

— Здравствуй, Араминта, — произнес он все тем же тихим вежливым голосом, по которому она так сильно скучала все это время. Это было выше ее сил.

— Привет, — тихо ответила она. — Слушай, я… я сожалею о всем том, что сделала твоей… твоей девушке… Я правда думала, что она действует тебе на нервы, и…

— Я хотел поговорить не об этом.

Араминта нахмурилась.

— А о чем тогда?

Он молчал, глядя на нее с таким выражением, как будто в этот самый момент внутри у него происходила какая-то борьба.

— Том, что случилось? — мягко спросила Араминта.

— Мне тебя не хватает, — выпалил он и тут же прижал к губам костяшки пальцев, словно это признание вырвалось у него против воли.

Араминта застыла как вкопанная. Сколько раз она представляла, что он скажет ей эти слова? Приоткрыв рот, но не в состоянии вымолвить ни слова, она во все глаза смотрела на его невыразимо прекрасное лицо, силясь понять, действительно ли все это происходит наяву…

— Тебе… меня не хватает? — с явным недоверием переспросила она. — Том, да ты меня даже взглядом не удостаивал с тех пор, как я стала сидеть со своими друзьями.

— Тебе ли не знать, что не в моих правилах открыто проявлять на людях свои чувства? — тихо возразил он, не отрывая от нее глаз, казалось, полных затаенной боли.

Араминта подумала, что с этим было трудно поспорить. Том всегда был таким сдержанным… Всегда ставил на первое место интересы других, напрочь забывая о себе. Лишь однажды ей довелось видеть его рассерженным, на нее… и это был один из самых страшных моментов, что ей довелось пережить…

И все же…

— Почему ты говоришь мне это только сейчас?

— Потому что ты в кои-то веки одна, без своих друзей, — как нечто само собой разумеющееся ответил он.

Араминта закусила губу. Ну конечно… Последние несколько недель она много времени проводила с Бардой и Анджелой, пытаясь отвлечься от сосущего чувства пустоты внутри, которое давало о себе знать всякий раз, когда ее взгляд падал на Тома.

— Но… но ведь ты… с Гермионой, — пробормотала Араминта, впервые назвав гриффиндорку по имени и ощущая во рту привкус горечи от сказанного. Потому что это была правда. Он был с ней и был для нее тем, кем никогда не был для Араминты.

— Мне все равно, — с нажимом произнес Риддл почти ожесточенным тоном, который Араминте прежде не доводилось у него слышать. — Я хочу тебя.

Было в этом всем что-то неправильное. Что-то очень-очень неправильное. Но стоило его губам коснуться ее, как Араминта поняла, что способность рассуждать здраво ее окончательно покинула. Все мысли, теснившиеся в ее голове, все сомнения… все мгновенно улетучилось. Его осторожный, но при этом властный поцелуй был точно таким, каким она его помнила, как и восхитительно изысканный вкус его губ.

Том отстранился, и Араминта медленно втянула в себя воздух, глядя на него снизу вверх с таким обожанием, что ей самой стало тошно при мысли о том, как она сейчас, должно быть, выглядит со стороны.

Когда же, взяв ее за руку, Риддл повлек ее обратно в сторону лестницы, где-то глубоко внутри какая-то часть Араминты начала умолять ее не делать этого. Однако голова Араминты была как в тумане. Как тут было устоять, когда дело касалось Тома Риддла? Он был ее величайшей слабостью, ее роковым изъяном, ее ахиллесовой пятой. И она не желала ни слова слышать против него. Ни от кого. Даже от самой себя.

* * *

Гермиона лежала, вытянувшись на мощеном плиткой бортике ванны, и глядела в потолок. Ей было немного не по себе из-за их предстоящего свидания с Томом, потому что в глубине души она переживала, что была недостаточно хороша в постели, и что он ей просто ничего не говорит.

Хотя, если учесть, что понятия такта и эмпатии у Риддла почти полностью отсутствовали, то, будь это действительно так, он, скорее всего, заявил бы ей об этом прямо в лоб. Во всяком случае подобное предположение вполне согласовывалось с его новоприобретенной привычкой резать направо и налево правду-матку, которую Том в последние дни, по-видимому, активно старался выработать.

Вздохнув, Гермиона оделась, высушила при помощи волшебной палочки волосы и, бросив на себя беглый взгляд в зеркало, направилась обратно в покои старост школы.

Отворив дверь в комнату Тома, Гермиона с удивлением уставилась на его пустую кровать.

Пустую, и, что еще более странно, идеально заправленную. И это при том, что оговоренные ими двадцать минут уже истекли, и обычно он был пунктуален настолько, что по нему можно было часы сверять.

Со вздохом повалившись поверх покрывала, все еще хранившему его запах, Гермиона задумчиво провела рукой по своим волосам.

Взглянув на дверь комнаты и по-прежнему не обнаружив на ее пороге Тома Риддла, Гермиона закатила глаза. Она не собиралась просто сидеть и ждать его. К тому же, она как раз начала новый крайне интересный раздел, посвященный манипуляциям с различными частями тела, в подаренной Альбусом книге о Рунической магии. Так что лучше уж она пойдет к себе в комнату, и пусть это он ее ждет, когда наконец соблаговолит объявиться.

Покинув комнату Риддла и распахнув дверь своей собственной, Гермиона сделала шаг внутрь и… точно провалилась во внезапно открывшийся у нее под ногами люк, ведущий в самые глубины ее персонального ада.

Глаза Гермионы были прикованы к ее кровати. Дверь за ее спиной затворилась с глухим стуком, и двое страстно целовавшихся на постели — ее постели — людей, оторвались друг от друга. В голове у Гермионы все смешалось. В парализованном ужасом сознании, один за другим проносились десятки вопросов, дать удовлетворительные ответы на которые было, с ее точки зрения, невозможно в принципе…

Волосы Тома были взъерошены. Араминта тоже выглядела растрепанной и, казалось, была как в тумане, не вполне осознавая все происходящее.

— Том? — невольно вырвалось у Гермионы.

Лицо Риддла перекосило от злости, и, Гермиона, не веря своим глазам, непроизвольно сделала шаг назад.

— Не смей называть меня так, поганая грязнокровка, — рявкнул он, буравя ее потемневшим от гнева взглядом.

Глаза и рот Гермионы шокировано распахнулись. Покачнувшись, как от сильного удара, Гермиона попятилась. Голова у нее шла кругом. Она была полностью сбита с толку. Все перевернулось с ног на голову… Все шло вкривь и вкось… А потом, прежде чем она успела что-либо осознать…

— Легилименс — тихо произнес он, направив на нее откуда ни возьмись появившуюся у него в руке палочку….

И она, упав на колени, кричит, кричит, чувствуя, как воспоминание, надежно погребенное где-то на самом дне ее сознания, бесцеремонно рвется на поверхность, словно вспарывая ее мозг изнутри…

Глаза Гермионы плотно закрыты, и все вокруг тонет в непроглядной тьме, пока перед ее внутренним взором неожиданно не предстает открывающаяся дверь в Выручай-комнату. А дальше все смазано: искаженные пропорции, неестественно яркий свет, преувеличенно зловещие тени первых четырех дней, то и дело перемежаемых ее истерическими припадками, во время которых Гермиона снова и снова бросается баррикадировать дверь всеми подручными средствами…

Она спит, как вдруг — бабах — бабах — бабах! Дверь срывает с петель, и на ее месте в дверном проеме образуется каменная кладка, отрезая единственный путь к отступлению. Гермиона поднимает глаза и видит перед собой бледное лицо Темного Лорда Волдеморта, на бескровных губах которого играет жестокая усмешка. Щелчок белых пальцев, и Выручай-комната преображается, сужаясь до каменного мешка с холодным полом, который Гермионе предстоит в скором будущем в буквальном смысле изучить вдоль и поперек, и четырьмя высокими неотличимых друг от друга голокаменными стенами. И хотя в прорезанные под самым потолком маленькие оконца льется лунный свет, комната почти полностью погружена во мрак…

Опустившись одним коленом на пол возле нее, он тянется к ней своими длинными белыми пальцами. Она вздрагивает и зажмуривается, ощутив на своем лице его дыхание… Странно, она всегда полагала, что от него должно пахнуть кровью, но это не так… Паучьи пальцы смыкаются на ее шее, вынуждая ее слегка запрокинуть голову, чтобы он мог получше рассмотреть ее лицо. Она смотрит на него, и все ее тело сотрясает неудержимая дрожь. Она трясется, словно в дьявольском припадке, насланном неизвестным черномагическим заклятием, слыша свое собственное тихое поскуливание…

— Ты та самая грязнокровка. Подруга Поттера.

Она открывает рот, но вместо слов у нее вырываются лишь всхлипы, и он продолжает:

— Я задам тебе несколько вопросов, и, если ты немедленно мне на них не ответишь, я буду применять к тебе Круциатус до тех пор, пока ты наконец не сломаешься. А потом я убью тебя, — с этими словами он начинает поднимать волшебную палочку, и она, сжав отчаянно трясущимися пальцами древко своей, посылает в него атакующие заклинание. Легкая усмешка на его губах, небрежное движение кисти, и заклятие Гермионы просто рассеивается в воздухе, а палочка оказывается у него в руках…

Он выпрямляется в полный рост, прячет древко из виноградной лозы в складках своей мантии, лишая Гермиону последней надежды на спасение, и спрашивает ее, обреченно глядящую на него снизу вверх:

— Где Гарри Поттер?

Она закрывает глаза и отвечает: «Я не знаю», тут же ощущая острую боль в челюсти от сильного пинка. Кажется, он нисколько не сомневался в том, каким будет ее ответ.

— Круцио, — и комнату оглашают ее крики.

Крики, которым с этой самой минуты не будет конца…

Нет нет нет нет нет нет

Боль не прекращается, даже когда она снова, раз за разом, кричит, что не знает.

Не знаю…

Я не знаю…

«Я не знаю»

Я НЕ ЗНАЮ

А затем это слово. Слово, которое он произнес с неприкрытым торжеством в голосе.

Гермиона чувствует, что он при помощи легилименции пытается прорваться в ее разум, однако абстрагироваться от происходящего на этот раз не так уж и трудно, потому что вычленить хоть какую-то связную мысль в ее сознании сейчас невозможно…

Что там говорил Снейп? «Очистите сознание, Поттер»… Очисти сознание, Гермиона… Разве это так трудно? Нет-нет, совсем не трудно и…

Крики, лунный свет, красные глаза, ночь, сменившаяся днем, день, сменившийся ночью, и Гермиона в какой-то момент осознает, что, непонятно как, но небольшую частичку себя ей все же удалось сохранить нетронутой… уже вторые сутки пошли, а мы до сих пор здесь здесь мы есть мы держимся так держать мы выдержим убей меня да убей ты меня уже ПРОСТО УБЕЙ МЕНЯ…

— Если бы тебе действительно было ничего не известно о местонахождении Поттера, ты бы позволила мне проникнуть в свое сознание, грязнокровка…

Грязнокровкагрязнокровка грязнокровка…

Гермиона до крови закусывает губу, но эта боль ничто, ничто в сравнении с болью, которая… накатывает и спадает, омывая все ее тело, каждую клеточку… повсюду. Снова и снова… и опять. Она корчится на полу под направленной на нее волшебной палочкой… ее глаза широко распахнуты, затем зажмурены, снова широко-широко… глазные капилляры лопаются, застилая зрение красным, но она так ничего ему и не сказала. Ничего… ничего кроме, кроме:

— Я НЕ ЗНАЮ.

Трижды луна и солнце сменяют друг друга на небосклоне… И хотя Гермиона уверена в том, что полностью вытеснила и заблокировала все, что в ней было человеческого, стоит боли прекратиться, как то, что осталось от ее сущности, вновь начинает незамедлительно пробуждаться, приводя ее в сознание… боль прекратилась… он прекратил… прекратил это… все… ничего…

Она не может пошевелиться, потому что больно, ее тело ­— одна сплошная боль, но непокорность заставляет ее кровь кипеть; что, если она все-таки пошевелится? Если пошевелится, то наверняка тут же умрет; а почему он не продолжает? Она не знает…

гермиона грейнджер смотрит на него, ты и…и… и лопнувший сосуд в ее глазу заживает, повинуясь его заклинанию, и она не знает, почему он медленно вложивает…вкладывает ее собственную палочку ей… мне в руку… холодные пальцы скользят по ее горлу, выбирая место, и она чувствует, как в выбранную точку упирается — все еще там, по-прежнему там, даже сегодня — кончик палочки… холодный как лед, прямо как выражение его глаз, взирающих на ее тем не менее с почти одобрением… он говорит… это он говорит это? или это то, что он, что она… слышит, или то, что она думает? но… но… его глаза…

— Ты никчемная.

Легкое прикосновение волшебной палочки к ее горлу, и последние слова, которые ей суждено услышать на Земле… Он произносит первую часть заклинания, и ее губы сами собой растягиваются в улыбке, в последнем акте неповиновения… тебе, гад, я не знаю, что ты такое, но я победила, победила, и тебе-никогда-меня-не-сломить, а потом…

Авада Кедавра

и все кончено.

* * *

Выпущенное Томом заклинание, заставило Араминту подскочить от неожиданности. Душераздирающе закричав, Гермиона Грейнджер упала, как подкошенная, на колени. Лицо Риддла окаменело, а взгляд стал стеклянным.

В полном изумлении Араминта таращилась на разыгрывавшуюся перед ней сцену. Она еще никогда прежде не слышала, чтобы кто-то так кричал. Никогда. Даже когда Том был ранен в подземелье. Слушать этот крик было тяжело не столько из-за его пронзительности, сколько из-за выражения настоящей муки, исказившей лицо Грейнджер, из глаз которой ручьями струились слезы…

Араминта вновь взглянула на Тома. Она ровным счетом ничего не понимала. Ни почему он вдруг начал ее целовать, ни почему назвал собственную девушку грязнокровкой, ни почему держал свою волшебную палочку наготове, как будто заранее знал…

Она поднялась с постели. Странное действие заклятия все никак не прекращалось. Секунды складывались в минуты, долгие, как часы, а Гермиона все кричала и кричала.

Подойдя к ней, Араминта рукавом вытерла ее мокрое от слез лицо, снова и снова повторяя: «Грейнджер, Грейнджер, очнись…», ведь о том, что такое легилименция, она, сильная в зельях, но не слишком сведущая в чарах, не имела ни малейшего представления.

Тоже опустившись на колени, Араминта обхватила лицо Гермионы обеими руками:

— Давай же! Очнись! — безрезультатно.

Все это было похоже на дурной сон. Нет, скорее, кошмар. Взгляд Тома был все таким же пустым, расфокусированным, мертвым, но Араминта не осмелилась к нему приблизиться, опасаясь, что Грейнджер может внезапно прийти в себя и атаковать ее.

Араминта сбежала. Она понятия не имела, во что она впуталась, — во что он ее впутал, — и предпочла сбежать. Не оглядываясь на все так же неподвижно сидящего на постели юношу.

* * *

Это был он.

В голове у Риддла была только одна мысль. Одна единственная. Это он на протяжении трех дней беспрерывно пытал, а затем убил Гермиону Грейнджер.

Это я на протяжении трех дней беспрерывно пытал, а затем убил Гермиону Грейнджер.

Это был он. Это с самого начала был он. Он собственноручно убил ее. Заставил свет в ее глазах погаснуть. Истерзал Круциатусом ее тело. И когда она, скорчившись, лежала у его ног, и уже было ясно, что она, несмотря ни на что, не сломается, ясно, что от нее он ничего не добьется, он убил ее.

Она оказалась здесь исключительно из-за него.

Я убил единственного человека, которого я когда-либо любил.

Риддл осознал, что сидит на полу. Он не знал, сколько времени провел в ее воспоминаниях, но за окном было еще светло. Он поднялся на ноги, Гермиона — тоже, и еще никогда, ни разу, Риддл не видел ее такой. Ее взгляд, устремленный на него, изменился до неузнаваемости. Теперь она смотрела на него, как на чужака. Как на кого-то, совершенно ей незнакомого.

Приблизившись, он попытался было коснуться ее плеча, однако в следующую секунду в руке у нее появилась палочка, и он обнаружил себя стоящим перед ней на коленях, лишенным возможности двигаться, лишенным возможности издать хотя бы звук.

Взгляд ее был холоден. Все тепло, все то хорошо знакомое ему тепло, — от него не осталось и следа. Дрожа, она прислонилась к столбику кровати и подняла на него глаза, полные лютой ненависти.

Слезы продолжали струиться по ее щекам, капая на пол, но она не обращала на них никакого внимания.

— Сейчас я буду говорить, — негромко произнесла она абсолютно бесцветным голосом, столь ей несвойственным, что Риддлу стало жутко, — а ты будешь слушать.

Тебе это, конечно, было неизвестно… Однако, в какой-то момент я начала говорить себе, что ты не тот, кто убил меня. Я говорила себе, что ты и Волдеморт будущего — не одно и тоже. Я говорила себе, что ты Том Риддл, что Том Риддл — это другой человек. Человек, который мне небезразличен. Увидев твое прошлое, я подумала: «Том Риддл, он другой». И позволила тебе стать для меня кем-то. Кем-то близким.

Она умолкла, переводя дыхание, а затем продолжила все тем же безжизненным тоном:

— Я ошибалась. Я сама себя обманывала. Я врала насчет тебя и тебе, и себе. Ты не Лорд Волдеморт. И ты не Том Риддл. Ты никакой не другой и не особенный. Ты всего лишь глупый обиженный мальчишка, не терпящий, когда что-то идет не так, как он хочет. Который так никогда и не повзрослел.

Перестав облокачиваться на кроватный столбик, Гермиона выпрямилась, твердо стоя на обеих ногах.

— Я никогда не должна была пренебрегать тем подобием жизни, что у меня здесь была, ради лечения твоих ран. Я никогда не должна была желать тебя. Никогда не должна была целовать тебя. Касаться тебя. Я никогда не должна была отводить тебе место в своем сердце. Потому что ты этого не стоишь. Ты не стоишь даже воздуха, которым дышишь. Не стоишь отведенного тебе в аду места.

В ее голосе наконец — наконец-то — вновь послышались гневные нотки.

— Я просто не могу поверить в то, что я на самом деле думала, что это больше не повторится. Не могу поверить в то, что думала, что ты и впрямь изменился. Я же… Мерлин, ведь я сама это говорила… Ты никогда не изменишься. Если бы тебе по какой-то причине было нужно, чтобы я была мертва, здесь и сейчас, ты бы убил меня, и, вероятно, с превеликим удовольствием. Если бы тебе была нужна моя боль, ты бы ее причинил. Если потребуется, ты причинишь боль любому. Ты уже это сделал. То, как ты поступил с Араминтой, — гнусно.

Она сделала глубокий вдох.

— Есть одна психологическая концепция, которая занимала меня бóльшую часть моей сознательной жизни. Она называется «Природа против воспитания», хотя плевать ты хотел на ее название… Так вот, теперь она меня больше не занимает. Вне зависимости от того, что случилось, что могло случиться, с тобой… или из-за тебя, ты сразу родился чудовищем. Сразу родился злым. Подлым. Дефективным. И ты умрешь все таким же злым, подлым и дефективным, и ты навечно останешься в этом месте, и… навечно…и я… я…

Казалось, внутри нее что-то надломилось. От былой сдержанности не осталось и следа. Покачнувшись, она отчаянно вцепилась в столбик кровати.

— Как говорится, обманешь меня раз — позор тебе, — сдавленно процедила она сквозь зубы. — Но… обманешь меня дважды… позор мне, потому что я должна была наперед знать, что это случится, что это будет повторяться из раза в раз. Я вела себя как дура, как последняя влюблённая дура!

Она жадно глотнула ртом воздух, беззвучно всхлипывая.

— Я люблю тебя. Но разве для тебя это что-то значит? А знаешь ли ты, что это значит для меня? Я думала, ты умный, и я знаю, что ты себя считаешь таковым, но это не так! Ты просто идиот. Ты… ты… ты слепой, свирепый и бездушный монстр, убивший своего отца, своих бабушку с дедушкой, убивший меня и… Боже, я должна была догадаться, ведь я знала, знала… Что на меня нашло?

Она умолкла и какое-то время просто тяжело дышала, судорожно хватая ртом воздух.

— Лучше бы ты никогда не рождался, — глядя на него в полном смятении, наконец прошептала она. — О, как бы я хотела, чтобы ты был всего лишь порождением чьего-то больного воображения. И тебе наверняка безразлично, что я когда-либо чувствовала, чувствую или буду чувствовать, однако, прямо сейчас, мне кажется, что лучше бы я так никогда и не узнала о мире волшебников. Потому что тогда ты не смог бы сделать со мной то, что ты сделал! — с каждым словом ее голос звучал все выше и выше, пока наконец не сорвался на крик, — ТЫ САМОЕ ОТВРАТИТЕЛЬНОЕ ИЗ ВСЕГО, ЧТО КОГДА-ЛИБО БЫЛО В ЭТОМ МИРЕ!

Она вся как будто сжалась.

— Я НЕНАВИЖУ ТЕБЯ, — ее рука с зажатой в ней палочкой дрогнула, — НЕНАВИЖУ!

Сковывавшее Риддла заклятие спало, однако, он не смел ни вздохнуть, ни шевельнуться, парализованный ее надсадным дыханием, которое по силе воздействия ничем не уступало крику.

— Боже… Боже, помоги мне, — прошептала Гермиона, воздев покрасневшие и опухшие от слез глаза к потолку, как будто и в самом деле рассчитывала на вмешательство кого-то свыше. А затем… затем она, пошатываясь, направилась к выходу, не без усилия открыла дверь и с грохотом захлопнула ее за своей спиной.

Она ушла.

Он не смотрел ей вслед. Он все так же продолжал отрешенно пялиться на то место, где еще минуту назад стояла Гермиона, и где она произнесла свои последние адресованные ему слова. Последние слова, которые, как он всегда считал, могли иметь для него какое-то значение.

Все чувства Тома Риддла точно атрофировались. Широко раскрытые глаза невидяще смотрели в пространство. Обоняние не улавливало никаких запахов. Язык в чуть приоткрытом рту точно онемел. Осязание исчезло. Кровь в венах застыла.

Почему и в какой момент все пошло не так? Он не знал. Хотя нет… знал. В момент его рождения. Стоило ему появиться на свет, как все тут же пошло наперекосяк. И так будет и дальше. Покуда он жив.