After Homecoming (гет)

Мэй придирчиво разглядывала себя, вертясь перед зеркалом в новом платье, и результат ей не нравился. Во первых, платье казалось ей слишком ярким, а во-вторых — декольте. Декольте, показавшееся ей в примерочной вполне удовлетворительным, дома, в привычной обстановке отражалось в зеркале немым укором. Мэй попробовала закрыть его волосами, но получилось глупо, и, все же собрав волосы в высокую прическу, она прибегла к своей коронной хитрости, выключающей ее из мира, как женщину — к очкам. 

Старомодная библиотекарская оправа с линзами без диоптрий появилась в ее жизни после гибели Бена, именно в тот момент, когда она поняла, что, даже если она выбирается на улицу с опухшим носом, красными глазами и забранными в пучок волосами, у нее над головой словно бы все равно горит яркая неоновая вывеска со стрелочкой и надписью «свободна». Выдержать это было просто невозможно, и Мэй заскочила в первую же попавшуюся по пути из супермаркета оптику и выбрала их — свой новый спасательный круг, который помогал держать себя в руках и не пытаться избить сумкой любого, смотрящего ей вслед.

— Сними их, — раздался голос позади. Обернувшись, Мэй увидела стоящего в дверях Питера. 

— А? — удивленно переспросила она, погруженная до этого в свои мысли. 

— Сними их, они же тебе не нужны, — повторил Питер. — Прикольно, что ты вспоминаешь ретро, но они сюда совершенно не подходят. 

Видя, что вогнал Мэй в ступор, он подошел и сам аккуратно снял очки, положив их на комод.

— Выглядишь — супер! — признался он, улыбаясь.

— Спасибо, — смутилась Мэй. — Как думаешь, не слишком? 

— Нет, нет! Здорово, — поспешил заверить ее Питер и протянул сумочку. — Повеселись там.

* * *

Будучи Большим Боссом, Джеймсон был обязан прийти на корпоратив раньше всех и проследить, чтобы все прошло как по маслу. Конечно, на самом деле никакой необходимости приходить так рано не было, но он уже привык жить с мыслью, что никто не будет нормально работать, если не держать каждого в узде. 

Поэтому к четырем часам Джеймсон уже был зол, как черт, и немного пьян. Наблюдая за тем, как кубики льда в его стакане с виски бьются о стеклянные стенки, он слушал попсу из восьмидесятых и понимал, что у него нет никакого праздничного настроения. Снова заиграл какой-то электронный мотив, когда вдруг дверь в зал открылась — и вошла она…

Он, не глядя, поставил виски на стойку бара, потому что побоялся уронить стакан. Мэй Паркер была прекрасна — без ее старушечьих очков ей едва ли можно было дать сорок лет. И на ней было чудесное платье. Музыка будто издевалась над ним — слащавый голос из динамиков пел «Я просто умер в твоих объятиях», а Джей Джона Джеймсон постепенно понимал, что только что пришел единственный человек, от вида которого его не тошнит. Почти улыбнувшись, он поднялся из-за барной стойки и пошел ей навстречу. 

— Здравствуйте, Мэй.

— Добрый вечер, мистер Джеймсон, — улыбнулась она и, поймав с подноса проходящего мимо официанта бокал шампанского, огляделась — вроде все было в порядке, так, как и задумывалось.

— Вы замечательно выглядите, — вдруг сказал Джона, будто сам удивившись своим словам. Но молчать было невозможно.

Мэй ответила смущенной улыбкой, краем сознания отметив, что Джеймсон процитировал Питера. 

— Благодарю, — чуть дернула она уголками губ, взглянув на него.

— Вы имеете представление, чем следует заниматься в таких местах? Я вот нет. Провожу такие вечера уже который год, но праздником у меня это никогда язык не поворачивался назвать. Сплошной стресс, — виски без закуски давал о себе знать, явно развязав боссу язык. Он все еще говорил привычным хрипловато-раздраженным тоном, но внезапно стал очень откровенен с секретаршей.

— Отчего же стресс? — пригубила Мэй игристый напиток и прищурилась. — По-моему, все идет неплохо, людям весело.

— Много от чего. В основном, из-за идиотов, — скривился Джона. — Видите шарики вон там? — он показал на гирлянду возле сцены. — Когда я пришел, какие-то умники скрутили из нее… пенис. Честное слово, иногда такое ощущение, что я в начальной школе работаю, а не в престижной газете.

Мэй фыркнула и, как ни старалась удержать серьезное выражение лица, рассмеялась, представив себе картину.

— Кажется, главный герой, обитающий на полях их ежедневников, обрел форму и тоже зашел на огонек. Капля сумасбродства посреди непроходящего дедлайна, — улыбнулась она.

Увидев её реакцию, Джона несколько раз переменился в лице. Глядя, как чудесно и заразительно она смеется, он сначала удивился, лицо его вытянулось, а потом… Он тоже рассмеялся!

— Я думаю, что это был их способ показать, как они «рады» меня видеть.

— Да бросьте, — махнула она рукой, — они вас любят на самом деле. В глубине души, — хохотнула Мэй и посмотрела на часики на руке: — С минуты на минуту время произносить речь. Знаю, что зря спрашиваю, но все же — шпаргалка нужна?

— Вы мой ангел-хранитель, Мэй Паркер! Боюсь, что я сказал бы что-нибудь не то из-за четырех стаканов виски, которые я уже успел принять, — тихо признался он. Джеймсон крепко стоял на ногах, и единственными внешними проявлениями алкогольного опьянения был запах и несвойственная ему болтливость.

— Тогда самое время ознакомиться с текстом, — незаметно сунула она ему сложенный вчетверо листок. — Ваш выход минут через пять, не больше.

Он взял листок, чуть удивленно на нее посмотрев, затем улыбнулся и сказал слово, которое произносил очень-очень редко:

— Спасибо.

Он развернулся и пошел в уборную, чтобы там, вдали от чужих глаз, изучить предложенный ему текст.

Мэй очень надеялась, что не написала ничего такого, что могло бы взбесить Джеймсона и, как и все, ждала его выхода, попутно отмечая, что таким приветливым она его еще не видела.

Вскоре Джона вернулся в зал и, взглянув на Мэй, поднялся на сцену.

— Всем добрый вечер, коллеги. Вот уже который раз я выхожу перед вами на сцену в преддверии Рождества. За долгие годы моей работы здесь я вложил в Дэйли Бьюгл всю душу.

— Ну, теперь все ясно, — прозвучал возглас из зала, и прокатились робкие смешки.

— Очень смешно, — вспомнив то, что сказала ему Мэй, он не стал выходить из себя, лишь саркастично фыркнул в ответ на замечание шутника. — Я хотел сказать, что я не один. И я очень благодарен вам, всем тем, кто не покладая рук, так же, как и я, трудится над каждым выпуском. Только благодаря работе плечом к плечу мы можем двигаться к светлому будущему Дэйли Бьюгл. Благодаря этому мы можем увеличивать продажи и тиражи, добавлять новые развороты и, конечно, сообщать нашим читателям только самые важные и правдивые новости.

Он взял у официанта бокал с шампанским и, вернувшись к микрофону, поднял его, чтобы произнести тост:

— С Рождеством, Дэйли Бьюгл!

Удивившись, что босс почти не отступил от намеченного в шпаргалке текста, Мэй апплодировала вместе со всеми, одобрительно галдящими, сотрудниками. 

Когда Джеймсон сошел со сцены, зазвучала музыка, и народ рассредоточился по залу, кочуя от стола к столу, болтая и танцуя, она почувствовала, что, наконец, может тоже расслабиться — максимум, что еще ей нужно будет сделать — вызвать шефу такси.

Сойдя со сцены, Джона сначала собирался занять место у барной стойки, где сидел до прихода Мэй, но, заметив секретаршу в толпе, подумал, что должен её отблагодарить. Подойдя к миссис Паркер, он немного неуверенно протянул ей руку и предложил:

— Не хотите потанцевать? 

Выпитое придало ему храбрости — Джеймсон уже лет десять ни с кем не танцевал, с тех пор, как не стало его жены.

— О, — только и сказала Мэй, хлопая глазами от неожиданности, затем вложила ладонь в его руку и улыбнулась: — С удовольствием.

Джеймсон немного удивился, что она согласилась, но повел ее на танцпол, и, когда заиграла музыка, неуверенно положил руку ей на спину.

— Если честно, я уже целую вечность ни с кем не танцевал.

— Не могу ничего сказать про вечность, но я тоже давненько, — с чуть смущенной улыбкой призналась Мэй, опустив руку ему на плечо.

— Вы знаете, я очень рад, что вы пришли к нам на работу, — признался Джона. — Уже давно рядом со мной не было человека, который бы так хорошо меня понимал.

Тут он осекся, понимая, что сболтнул лишнего, увидев удивленное лицо Мэй.

— Простите, кажется, я перебрал сегодня. Не знаю, что на меня нашло, — он отстранился, не зная, что делать дальше.

Когда его рука исчезла с ее спины, Мэй отчего-то почувствовала себя брошенной — не самое приятное из ощущений. Джеймсон отстранился, и она поймала себя на мысли, что с каждым мгновением неловкость между ними только множится. Уйти сейчас означало раздуть ее до невероятных размеров, поэтому Мэй лишь мягко улыбнулась.

— Может, предрождественское настроение? — пожала она плечами, сделав полшага вперед. — Оно в воздухе.

Он почувствовал себя, как школьник на дискотеке.

— Я уже десять лет не отмечаю никакие праздники, — тихо признался Джеймсон, неуверенно возвращая руку на место.

Он поднял взгляд и посмотрел ей в глаза.

— У вас очень красивые глаза, Мэй.

— Благодарю, — улыбнулась она, позволяя ему себя вести, и поклялась, что больше никогда не будет слушать Питера. 

Или, не вмешайся он, ничего бы не изменилось? Думать об этом почему-то не хотелось, происходящее Мэй нравилось, и она решила последовать другому совету племянника — просто повеселиться.

Медленная баллада закончилась, и началась быстрая песня. 

— Будем танцевать дальше? — спросил Джона с легкой усмешкой. Ему было сложно представить себя танцующим в подобном ритме. — Или присядем?

Мэй засмеялась:

— Ой, — изобразила она головокружение, — я точно выбираю второе.

— У стойки или за столик? Правда, пить я сегодня точно больше не буду, — его красноватое лицо явно говорило, что у него поднялось давление. Не настолько сильно, чтобы его беспокоить, но еще один стакан спиртного точно был бы лишним.

— Может быть, тогда выйдем, подышим? Пройдемся? — она неосознанно протянула руку и коснулась покрасневшей щеки Джоны.

Идея прогуляться по центру рождественского Нью-Йорка казалась ей невероятно удачной.

Когда она прикоснулась к его щеке, мистер Джеймсон почувствовал, что у него словно остановилось сердце. Его так давно никто не касался — деловые рукопожатия не в счет — что он совсем забыл, как это приятно. Не секс, не поцелуи, и даже не объятия — простое прикосновение кончиками пальцев.

На ее предложение он сначала хотел возразить, что он начальник, что люди будут болтать всякое, если он сейчас уйдет, но, оглядевшись вокруг, Джона понял, что такой старый и ворчливый дурак, как он, вообще никого не волнует. Люди пили, танцевали, ели и общались, не обращая на начальника ровным счетом никакого внимания.

— Пойдемте, — он неуверенно улыбнулся и протянул ей руку.

Мэй вложила свою руку в его ладонь, и через несколько минут они оказались на улицах Манхэттена, напоенных мерзлым декабрьским воздухом. 

Она подставила под снег разгоряченное лицо и улыбнулась, ощутив, как на щеки, красные от шампанского, падают снежинки.

— Приятно…

— Очень, — выдохнул Джона, даже не подумав о том, что все еще держит ее за руку.

Он смотрел вверх и видел, как в черном небе медленно кружатся, а потом опускаются на землю снежинки.

— Куда же мы пойдем? — спросил Джеймсон, повернувшись к своей спутнице.

— А куда вы хотите? Я, признаться, давно тут не гуляла. Хотите, — рассмеялась она, — провожу вас до дома? Вы же где-то тут живете?

— Это было бы неправильно, скорее, мне стоит вас провожать, — он тоже усмехнулся.

Человек старой закалки, он считал, что до дома мужчина должен провожать женщину — и никак иначе. В голове промелькнула шальная мысль — пригласить Мэй к себе, но он сомневался, есть ли у него на это право. Даже если чай в его предложении действительно будет просто чаем.

— Давайте, я вас провожу? Доедем на такси, а потом немного пройдемся? Или сначала пройдемся, а потом доедем на такси, — Джеймсон под градусом был довольно вежлив и удивительно словоохотлив, поскольку виски ломал ту ледяную стену, что Джона выстраивал вокруг себя в обычные дни. Он даже улыбался.

Мэй, чувствуя себя на удивление легко, рассмеялась:

— Я далеко живу, так что… Как вам будет удобно, — улыбнулась она в ответ. — Я рада провести этот вечер в вашей компании.

— Я тоже. Мне некуда спешить, — он немного грустно посмотрел на нее и достал телефон. — Наверное, нам стоит немного прогуляться, проветриться, а потом уже ехать? Куда мне вызвать такси?

Он посмотрел по сторонам на прохожих и на снующие туда-сюда машины

— Квинс, дом на пересечении двадцать восьмой и тридцать шестой, — обьяснила Мэй.

Она чуть замешкалась, и ее едва не сбил с ног спешащий прохожий — пришлось ухватиться за локоть Джоны, который поймал ее и улыбнулся.

— Нет, вы меня не так поняли. Я хотел спросить, куда машина должна подъехать здесь, чтобы мы в нее сели. Я же правильно понял, что мы сначала немного прогуляемся? Или нет?

Он чувствовал себя чертовски неловко, не совсем понимая, что между ними происходит. Джоне нравилось общество Мэй, но он до сих пор ощущал некую вину перед покойной женой.

— А, это… — обретя почву под ногами, она снова чуть отстранилась, желая остаться в рамках приличий. — Вам решать.

— Хорошо, — кивнул Джеймсон. Он посмотрел на указатель на доме, а затем набрал номер службы такси и вызвал машину, сказав, чтобы водитель остановился в пяти кварталах от места, где они сейчас стояли, и приехал через пятнадцать минут.

Повесив трубку, он понял, что теперь им придется о чем-то разговаривать, но он решительно не знал, как начать разговор.

Мэй не могла помочь ему нарушить молчание: сейчас, когда атмосфера праздничного вечера немного рассеялась, ее вдруг одолели совсем другие мысли — тяжелые, мрачные. 

Джона то и дело говорил про десять лет — с даты, которую он никогда не забудет. Мэй же… Спустя пару месяцев после смерти Бена она сняла и спрятала подальше цепочку с кольцом, запретив себе раскисать и предаваться скорби, когда вдруг столько проблем, которые нужно было безотлагательно решать, свалилось на ее голову. Вся ее жизнь переменилась — отчасти, а может, и куда сильнее, чем она думает, переменив и саму Мэй — из этого испытания под названием «год вдовства» она вышла другим человеком. И сейчас это показалось ей страшным предательством памяти мужа.

— Вы что-то загрустили, Мэй, — сказал Джона, осторожно коснувшись её плеча.

— Что-то случилось?

— О… да нет, — вынырнула она из своих мыслей, деланно беззаботно улыбнувшись, но спустя пару мгновений все же созналась: — Мне не кажется, что я вправе после гибели мужа… Прошел едва ли год. Я не знаю… — она развела руками, не в силах подобрать слов, только моргая чаще обычного.

— Вы отлично держитесь, — ободряюще улыбнулся Джеймсон. — Когда не стало моей жены, я сначала держался, ухаживал за ее псом, но через полгода он сдох от тоски. Мне тогда было жалко, что я так не могу. Вроде бы живой, а вроде уже и не очень. Незачем. Кроме работы, ничего и нет в моей жизни. Я думаю, что ваш муж был бы счастлив, что вы нашли в себе силы жить дальше. Я не говорю, что между нами должно что-то быть, но я лишь хочу сказать вам спасибо за то, что вы оказались рядом. Не каждый может вытерпеть такого старого дурня.

— Прекрасно могу понять это состояние, — кивнула Мэй. — Мне очень хотелось круглые сутки не выходить из спальни и пялиться в потолок, жалея себя, и, может, будь я одинока, я бы так и сделала, но у меня не было такой возможности. Сейчас я за это племяннику очень благодарна. И вы не старый, — посмотрела она на него, — но этот побочный эффект я запомню. — Мэй чуть улыбнулась: — Назову его «Двойной Джеймсон».

— Расскажете кому-нибудь, и меня на работе перестанут бояться, — Джона усмехнулся. — Начнут спаивать. Я вообще пью редко теперь, не очень это полезно, — он немного рассеянно потрогал свою щеку. Краснота спала, и дышалось значительно легче.

Он решил, что они достаточно поговорили о покойных супругах, и ему больше не стоит бередить чужое горе своим.

— Плохо вы обо мне думаете, — насмешливо нахмурилась Мэй. — Мне бы и в голову не пришло порушить такой образ, да и не по зубам. Кстати, как давно вы во всем этом? Где вы учились?

— Сколько себя помню, увлекался фотографией. Рассматривал альбомы, читал о том, как фотографии проявлять. Мне было около десяти, когда я выпросил у родителей фотоаппарат. Нормальные дети велосипеды просили, а мне фотоаппарат просто как воздух нужен. Они купили его только с одним уговором — пленку на пустяки не тратить. Я слово сдержал, и старался изо всех сил. Потом попал в школьную газету, где впервые услышал, что такому проныре в журналисты прямая дорога. Что я, если мне то-то нужно, из-под земли человека готов достать. Я не был тогда жестким, вы не подумайте, скорее, любопытным. Часто получал за это. Не только от детей. Но совета я послушался. После Бостонского университета меня сначала занесло на телевидение, но я там не прижился. Потом пару лет мотался по разным газетенкам, пока не осел в «Дэйли Бьюгл». Я тут работаю уже целую вечность, — он немного невесело улыбнулся, будто сам не зная, радоваться или грустить по этому поводу.

— Звучит здорово, — призналась Мэй. — Это дело вашей жизни, такие истории не могут не восхищать. Немудрено, что новички-корреспонденты ваши слова, как золотые крупицы, ловят. Предварительно отделив их от примесей ругани, — засмеялась она. — Вы до сих пор снимаете?

Джеймсон хрипловато рассмеялся.

— Сейчас это уже не то. Не знаю, то ли я стал сухим и черствым, то ли из этого дела действительно пропала вся романтика. Я умею управляться с современными фотоаппаратами, но они не вызывают тех эмоций, что были раньше. В юности я часами мог просиживать в ванной, проявляя фотографии. Это было тонкое искусство, а сейчас все делают машины. А что?

— Просто интересно, — пожала плечами Мэй. — Но насчет романтики я согласна. Когда я была в школе и колледже, я все свободные деньги спускала на фотобумагу и пленку. Сложно сказать, были ли мои снимки похожи на искусство, но мне нравился сам процесс запечатления мгновения навсегда. Они имели ценность, нужно было поймать один, по-настоящему важный кадр, который после не получится стереть простым нажатием кнопки, — с теплом вспомнила она.

— Вы тоже этим увлекались? — с каким-то радостным удивлением спросил Джона. — Вы очень правильно сказали, я совершенно согласен. Правда, уничтожить можно все, что угодно. Я помню, как сжег часть своих снимков. Какие-то рвал на кусочки. Но это определенно тоже приносило куда больше эмоций, чем нажатие кнопок, — он фыркнул. — Я все еще храню свой первый фотоаппарат. У меня их было всего пять, и о каждом я бережно заботился, поэтому все они до сих пор лежат у меня в квартире. И все в рабочем состоянии, разве только пленку и реактивы для проявки найти сейчас непросто.

— А мой уничтожил Питер, когда был маленьким, — с улыбкой вспомнила Мэй. — Он с детства любил копаться в механизмах, но не всегда умел собирать их обратно. А потом стало не до того, и позабылось… — махнула она рукой.

Джона, никогда особенно не любивший маленьких детей, да и не понимавший их, улыбнулся тому, с какой материнской теплотой она говорила о племяннике. 

— Не ругали его? — поинтересовался Джона с улыбкой, но в глубине души вспоминая, что его отец совсем не поощрял такие исследовательские наклонности.

— Какой в этом толк? — развела руками Мэй. — Только нервы портить и себе, и ему. Его и так сложно назвать везунчиком. Вещи — это всего лишь вещи.

Решив не спрашивать, почему Питера сложно назвать везунчиком — поскольку и так было понятно, что дядя и тетя его воспитывали неспроста — Джеймсон лишь улыбнулся ее словам.

— У вас фантастическое терпение. Это прекрасное качество для… того, кто растит ребенка, — он осекся, чуть не назвав ее матерью, но решил этого не делать, не зная, как она может на это отреагировать. — Кажется, это наше такси! — он показал на желтую машину метрах в десяти от них.

— Тогда нам лучше поторопиться, пока его не увел кто-нибудь чересчур шустрый! — ускорила она шаг.

Они подошли к машине. Убедившись, что там свободно, и что это действительно то самое такси, которое он заказал, Джона сначала открыл дверь даме, а потом обошел машину сзади и сел рядом с ней.

— Вы не замерзли? — спросил Джеймсон.

— Совсем чуть-чуть, — она сняла перчатки. — Но сегодня теплый вечер.

— Можно? — он неуверенно протянул свои руки, чтобы согреть ее ладони.

Мистер Джеймсон никогда не носил перчаток — его большие горячие ладони в них совершенно не нуждались. Конечно, на сильных морозах кожа все равно сохла и трескалась, но в Нью-Йорке уже давно не было сильных морозов.

Мэй покраснела, как школьница, и, возблагодарив темную кабину такси, протянула руки. От тепла чужих пальцев по рукам пробежали мурашки.

Джона немного смутился, предложив такое, но едва слышно выдохнул с облегчением, когда ощутил ее прохладные ладони поверх своих. Положив ее руки в одну ладонь и накрыв второй, он принялся согревать их своим теплом, не зная, о чем заговорить со своей спутницей.

За окном даже не проплывали, а мелькали разномастные здания и дома, и из-за скорости машины взгляду было не за что уцепиться. На улице шел мокрый снег, и почти каждую витрину в городе уже украшали рождественские гирлянды. 

Джеймсон довольно прикрыл глаза, но вскоре открыл и снова бросил взгляд на Мэй в надежде, что она заговорит первой. Ему было довольно непросто начать разговор.

Мэй глупо улыбалась, глядя, как на его пальцы падают полосы света из окон машины, чередуясь с тенями, но, встретившись с ним взглядом, ощутила неловкость.

— После рождественских каникул мне стоит сделать вид, что мне все это приснилось? — не то спросила, не то констатировала она.

— Я не знаю, — грустно улыбнулся Джона. — Может быть, нам все же стоит стать друзьями? Если вы, конечно, этого тоже хотите.

Посчитав, что слова излишни, она только кивнула в ответ.

Оставшуюся часть пути до Куинса они проехали молча, лишь изредка, когда тишина в салоне начинала их тяготить, заговаривая о разной чепухе,.

Наконец машина остановилась. Джона попросил водителя его подождать, вышел, открыл дверь и подал Мэй руку.

— Спасибо за вечер, — улыбнулась она.

Краем глаза Мэй отметила парковавшуюся возле дома, но чуть поодаль — хоть у подъезда и были свободные места — синюю Ауди, и хмыкнула про себя.

Быстрее, чем он успел сообразить, что это не самая лучшая идея, Джона взял ее за руку и осторожно поцеловал тыльную сторону ладони, прижавшись к ней губами лишь на мгновение.

— Спасибо вам. С Рождеством, Мэй! — он кивнул и снова сел в машину.

Проводив желтобокое авто взглядом, она с растерянной полуулыбкой посмотрела на свою руку, а затем повернулась — и поймала крадущегося домой племянника на полпути к подъезду.

— Тебя где так поздно носит? — строго спросила Мэй.

— Помогал Мишель и Нэду с проектом по химии, — ответил чистую правду Питер, запоздало вспомнив, что завтра ему придется делать свой проект, да еще и с Томпсоном.

Мэй, сменив гнев на милость, приобняла Питера и прошла с ним в дом. Уже в лифте она, не выдержав, спросила племянника, который явно все видел и стал свидетелем их с Джоной теплого прощания:

— Осуждаешь меня?

Глядя в испытующе прищуренные глаза тети, Питер категорично мотнул головой:

— Нет. И тебе не советую, — чуть улыбнулся он.