Simple steps (джен)

Ужин проходил в серьёзном напряжении.

Падме не раз предпринимала попытки разговорить гостей и выведать, что произошло, какая катастрофа, о которой ещё не знал голонет, что заставило её мужа так странно вести себя с Оби-Ваном. Насколько она помнила, последние несколько недель они оба вылетали на раздельные миссии, до вылетов общались сердечно и дружественно, откуда тогда вдруг появилось столько напряжения?

Возможно, что-то случилось со связью. Энакин говорил, что она каким-то образом становилась сильнее, и они могли чувствовать друг друга, даже если находились в разных звёздных системах.

Падме честно старалась разобраться в том, что рассказывал Энакин про Силу и их с Оби-Ваном связь. Муж относился с удивительным терпением к тому, что она мало понимала джедайские тонкости, стоявшие за их способностью на невероятные для человека подвиги. Он всегда был откровенным, иногда даже слишком, в объяснении сокровенной работы Силы. Один из её даров — постоянное присутствие в сознании другого человека, если есть на то его согласие, и когда Мастер выбирал себе падавана в ученики, они получали на время обучения связь, ниточку между двумя разумами, для лучшего и полного обучения. Падме не могла представить себе, каково это иметь в своей голове кого-то постороннего, и Эни улыбался над её замечаниями, говоря, что в своём сознании он никогда не оставался один. Даже будучи ребёнком он поддерживал хрупкую связь с матерью. Падме потом подумала над этим, о своей близости к сестре и её детям, и решила, что, может быть, понятие связи не настолько и чуждо ей.

Она однажды спросила у Энакина, возможно ли создать связь с тем, кто не чувствителен к Силе. Он лукаво улыбнулся вопросу, а затем крепко поцеловал… и ещё раз, и ещё… а позже ответил, что да, что он сам пытается создать с ней связь. Внимательный, как никогда, через несколько дней он принёс из Храма и вручил ей с десяток датачипов про связи. Падме была шокирована, справедливо полагая, что ей запрещено это читать.

— Это нельзя запретить, — объяснил ей Энакин с усмешкой. — Я джедай, в конце концов, и мой долг помогать людям во всём, что считаю правильным.

Типичная логика Энакина. Падме подумала и не стала отказываться от его предусмотрительной заботы, взяв чипы.

Ей иногда казалось, что она чувствует связь между собой и Энакином. Часто в моменты ожесточённых дебатов или в минуты опасности, когда разум иррационально (или рационально, как посмотреть) хотел, чтобы муж оказался рядом, Падме вдруг ощущала его сильные руки вокруг себя, вдыхала запах его волос, просто чувствовала его любовь, глубокую и всепоглощающую. Скорее всего, это было всего лишь нейрохимической реакцией мозга, удовлетворяющей её потребности, но Падме нравилось думать иначе, к тому же Энакин подбадривал её на это, говоря, что использование связи только укрепляет её. Так же он советовал ей дождаться достаточно мирного перерыва и попробовать поделиться с ним мыслями, и он их услышит. Она пыталась, раз или два, но в итоге только почувствовала себя глупо за то, что думала так громко, ничего не получая в ответ. Энакин смеялся и говорил, что им просто нужно время.

Сейчас Падме стояла на кухне своей квартиры, неторопливо заваривая чай и каф, надеясь, что найдётся что-нибудь подходящее на десерт. «Чёртовы их глупость и упрямство». Она закрыла глаза, думая о дёрганом поведении Энакина весь вечер, об их напряжении с Оби-Ваном, и мысленно пыталась обратиться к мужу.

Такое поведение было для них совсем нехарактерно, никогда не было в отношениях мастера и падавана такой напряжённости. Падме хорошо помнила данное Энакином описание Мастеру: мудрый, как Мастер Йода, сильный, как Мастер Винду, и безумно ревнивый к избранности Энакина, твёрдо намеренный сдерживать падавана. Падме тогда откровенно растерялась — никто никогда, особенно джедаи, не выкладывали так просто перед ней свои мысли. Тяга к нестандартному поведению и нарушению правил, как оказалось, была второй натурой Энакина, и, что интересно, это никогда не беспокоило его.

Одна из черт, которые она так любила в нём.

…И за которые его сегодня проклинала. Фыркнув, недовольная сама собой, Падме вернулась к сервировке десерта, быстро достав из шкафов и холодильника всё необходимое. Расставив сладости и чай с кафом на подносе, она взяла его в руки и вернулась к гостиной.

Её муж и Оби-Ван, до того едва обменявшиеся парой слов, тихо переговаривались. Падме остановилась, обдумывая, вмешаться ли ей или как ни в чём не бывало перевести разговор на более безопасную, лёгкую тему. Энакин, была уверена она, предпочёл бы махом со всем разобраться. Оби-Вана просчитать было сложнее, но казалось, что джедай предпочтёт уклониться от разговора на время, немного помедитировать и вернуться к нему с ясной головой. Она встала под дверью, гадая, какой подход окажется предпочтительнее.

— Энакин, пожалуйста. Не сейчас, не здесь.

— Здесь, Оби-Ван. Я хочу знать почему.

— Я уже объяснил…

— Но я бы справился! Людям не пришлось бы умирать!

— Энакин, мы не можем быть уверены.

— Можем! Почему ты всегда так со мной? Как только я проявляю инициативу, ты всегда встаёшь у меня на пути! — Энакин перешёл на крик.

Падме застыла на месте, теперь точно зная, что ей лучше не встревать. Шестое чувство удерживало её у двери, коварно зачаровывая и не позволяя ей сделать и шага.

В то время как Энакин вышел из себя, Оби-Ван остался спокойным, как никогда.

— Энакин, я никогда не встаю у тебя на пути, мне жаль, что ты так это видишь. Но однажды тебе придётся понять ограничения…

— Я Избранный! Для меня нет ограничений!

— Энакин, у нас всех…

— Квай-Гон не останавливал бы меня! Он знал, на что я способен, он верил в меня! — Рычание. — Слышишь, верил! Почему мне достался ты!

Молчание.

Падме едва не выронила из рук поднос. Опустив его на столик, она ворвалась в гостиную, не зная, что вообще собирается сказать, но зная, что нужно срочно вмешаться, пока не случилось непоправимое.

Она вошла как раз вовремя, чтобы увидеть, как Энакин зарычал и вдруг схватился за голову, остановившись на полушаге. Оби-Ван так и не сдвинулся с места, его глаза были закрыты в бесконечной усталости и боли, но падаван неожиданно простонал, и Оби-Ван распахнул их, быстро поднимаясь с места.

— Энакин? Разве ты не видишь…

Но Оби-Вана снова прервали, не вербально в этот раз, но физически. Быстрее, чем Падме могла среагировать, Энакин шагнул вперёд, схватив Оби-Вана за руки, то ли чтобы удержать его на месте, то ли чтобы удержаться самому. Плечи Энакина дрожали, голова опустилась совсем низко, напряжение сковало крепкие мышцы. Падме подошла ближе, привлекая внимание Оби-Вана, но только бросила взгляд в его сторону — приоритетом был муж.

— …Эни? — мягко позвала она, протягивая руку и касаясь его подрагивающего плеча.

— Почему ты не сказал мне?

Голос Энакин был низким, надтреснутым, сам он загнанным, как в ночи, когда отчаянно искал её, хватался за неё и умолял остаться, чтобы она никогда не уходила, чтобы никогда не покидала его, как однажды покинула мать. Только сейчас он нуждался не в ней — все его чувства предназначались Оби-Вану. Падме вопросительно взглянула на него, но он снова прикрыл глаза.

— Почему ты не сказал мне?

Сердце Падме оборвалось от его тона.

— …Потому что никому не стало бы легче, — ответил Оби-Ван, его голос далёкий, едва узнаваемый.

Энакин вскинул голову.

— Ты действительно так низко обо мне думаешь? — жёстко потребовал он.

— Нет, конечно нет, — остановил Оби-Ван, мягко коснувшись рукой его локтя.

— Тогда почему?

— Ох, Энакин, — вздохнул он, помедлив секунду и восстанавливая дыхание. — Когда ты в таком гневе, ничто, ни одно моё слово не дойдёт до тебя. Твои эмоции контролируют тебя, и мне не пробиться за них. А когда они утихают, едва ли стоит вспоминать…

— Едва ли стоит вспоминать? — Энакин впился в него глазами. Падме осторожно погладила его по плечу, молча предлагая поддержку. — Мастер, ты хоть представляешь, насколько бы всё было по-другому, если бы ты хоть раз признался, как задевают тебя мои слова?

Последовало долгое молчание; лицо Оби-Вана оставалось непроницаемым, и Падме оказала внимание более понятному, умоляющему взгляду мужа. Она поцеловала его в висок и вежливо увела их с собой на диван, не зная, как лучше поступить. Одни инстинкты говорили, что здесь ей не место и нужно оставить их, сами заварили кашу, пусть сами и расхлёбывают, другие говорили, что эти двое прекрасных, но чересчур упрямых людей нуждаются в её немедленном вмешательстве. Но вместе с тем она помнила много ссор с собственной сестрой, и не забыла, как всегда злилась, если в них вмешивались родители. Это было их дело, и ничьё больше, и только между собой они могли разрешить разногласия, заявив свои требования и выплеснув обиды, и прийти к компромиссу. Да, посредничество потребовалось, если бы дело дошло до драки, но и Падме, и её сестра были выше этого.

И в то же время другие мысли советовали ей не переносить свой опыт на остальных. Энакин и Оби-Ван были совершенно другими людьми, тем более джедаями, и придерживались других стандартов. Она знала Энакина, и знала, что Оби-Ван говорил правду. Эмоции мужа всегда были сильными, иногда такими мощными, что полностью подминали его под себя. Она узнала это очень жёстким путём на Татуине, когда Энакин признался ей о резне тускенов. Его боль тогда была такой острой, что почти осязаемой; сожаление о последствиях очень быстро сменило собой гнев, но он уже сделал своё дело. Тот же гнев выжигал ему душу, когда Оби-Вана считали мёртвым, все, кроме него, и никто ему не верил. Если гнев, то испепеляющий, если ненависть, то неистовая, если любовь, то обжигающая — в этом был весь Энакин.

Долгое время Эни считал мастера непробиваемым в плане эмоций. Он часто вспоминал о ранних падаванских годах, как Оби-Ван терпеливо искал ответы на самые глупые вопросы, сдержанно относился ко всем выходкам падавана и представлял собой воплощённый самоконтроль. Только на войне Энакин начал понимать, что мастер был намного уязвимее, чем пытался казаться.

После побега Оби-Вана с Раттатака, буквального возвращения из мира мёртвых, Энакин, казалось, впервые увидел в нём человека. Неужели это случилось всего несколько месяцев назад? Энакин вернулся домой и просто держал её часами, объясняя путано и сбивчиво о вещах, которые видел в сознании Оби-Вана, и как пытался излечить от них мастера. Падме шептала ему слова утешения той ночью, мягко целовала и давала знать, что будет рядом, что бы ему ни потребовалось. Она старалась не вспоминать, что подготовленный ею законопроект, предоставляющий солдатам дополнительное время на восстановление, и клонам, и джедаям, телесные ли или душевные у них травмы, с треском провалился — шла война, в конце концов, и солдаты должны были на ней сражаться.

Когда Энакин упоминал, сколько боли, сам того не зная, мог причинить мастеру, Падме гладила его по голове и говорила, что даже из лучших побуждений люди, любящие друг друга, могут причинять боль. Мысль заставила его надолго задуматься, пока Падме не добавила, что обычно мы знаем самые слабые и чувствительные места у близких людей и в гневе используем это знание — бьём, не задумываясь. Но что самое важное, сказала напоследок она, это найти в себе силы раскаяться, вернуться и искренне извиниться.

Энакин пробормотал что-то о гневе, эмоциях и джедайском лицемерии. Позже он поблагодарил её за слова, но решил, что всё же не задевал мастера так сильно, как опасался.

Падме тогда только вздохнула, надеясь, что муж прав, а не ищет себе оправдания.

Она ошибалась.

— Мы не можем изменить прошлое, — отрешённо проговорил Оби-Ван, рассеянно глядя перед собой. — А кроме того, спасибо, Энакин. В гневе ты не стесняешься бросаться правдой.

Падме ахнула. Энакин под её руками напрягся, заметно оторопев: слова Оби-Вана для него звучали куда тяжелее, чем для Падме. Она не знала, что наговорил Энакин мастеру, пока её не было, хотя легко могла предположить. Она внезапно поняла — бездоказательно, но с непреодолимой убеждённостью — что Энакин что-то услышал в связи. Где-то в глубине души отозвался тонкий голосок ревности на то, что Оби-Ван разделяет с её мужем связь, которую ей не дано иметь, но был жестоко подавлен воспоминанием, что Энакин обещал со временем создать такую же крепкую связь и с ней.

Сосредоточившись на настоящем, она положила руки Энакину на плечи и притянула его к себе, но он вырвался из-под неё.

— Ты поверил этому, — прошептал он. — Ты, действительно… поверил?

— Это едва ли имеет…

— Да это ИМЕЕТ значение! — закричал Энакин, пугая их обоих. Он вскочил на ноги, энергично меряя её шагами под длинную череду ругательств. — Сила, Оби-Ван! Ты, действительно, такого мнения о себе? Считаешь себя бесполезной заменой Квай-Гону?

Тишина была оглушающей. Падме только что не видела, как она нарастала, глубокая, каменно-тяжёлая, всей своей значимостью давящая на них. Глаза Энакина сверкали, эмоции одна за другой мелькали на его лице, и хотя лицо Оби-Вана оставалось бесстрастным, она каким-то образом знала, что эти двое громко ругаются в связи. Перед ней Падме чувствовала себя совершенно беспомощной — она терпеть не могла такое положение, но ничего с ним не могла поделать.

Скоро они оба затихли: Энакин с абсолютно прямой спиной, крепко сжимавший кулаки, Оби-Ван по-прежнему в кресле, могло даже показаться, что он просто слишком задумался. Падме медленно ходила по комнате, как муж несколько минут назад.

Она хотела помочь. Очень хотела. Но не считала своим правом вмешиваться: эта перепалка была только рябью на поверхности, скрывавшей бурное подводное течение, одних его отблесков в связи от Энакина было достаточно, чтобы держаться подальше. Но как же она хотела помочь ему! Заверить его, что любит, что никогда не покинет… но это было бы ложью, потому что смерть простирала свои руки по всей галактике. Или вместо того сказать, что никогда не уйдёт по своей воле, что будет поддерживать его до самого последнего вздоха. Она осторожно приблизилась, вставая за спиной Энакина и ласково целуя его в плечо. Она надеялась, что он поймёт её.

— Падме, — вдруг позвал Энакин.

— Да? — с готовностью ответила она, решительная, но всё равно растерянная от их непредсказуемости.

— Ты не могла бы мне помочь?

— Что угодно, Энакин.

Чужое присутствие в голове, до того свернувшееся далеко в уголке, вдруг заполнило собой всё её сознание, и давно забытые мысли ожили перед глазами.

Падме неожиданно вспомнила первую встречу с Оби-Ваном и Квай-Гоном: два джедая в плащах с капюшонами спасали её от Нута Ганрея и Торговой Федерации на Набу. Квай-Гон высокий, внушительный, без труда главенствующий в любом разговоре, в котором только принимал участие, и Оби-Ван, всегда в его тени, но никогда его глаза и голос, завораживавшие слушать молодого падавана. Она вспомнила, что рассказывала ей двойник, Сабе, о случившемся на корабле, когда они с Квай-Гоном ушли искать запчасти: как мягко, но с каким убеждением советовал Оби-Ван не отправлять никаких трансмиссий, его постоянное полуночное бдение в пустыне в ожидании мастера. Падме снова пришло на ум описание, данное Энакином мастеру: сильный, как Винду, мудрый, как Йода, увидела его сражающимся на арене; и вспомнила его сообщение о плене на проклятом Джеонозисе, вспомнила, как стояла над могилой Шми Скайуокер, Энакина на коленях, сломленного утратой, и его побелевшее от ужаса лицо, когда они поняли, что Оби-Вана может ждать та же участь. Она подумала сейчас, как незаметно и как сильно они друг к другу привязались, разумеется, в чём Энакин ни за что не признается. Воспоминания о Войне клонов, недавних сражениях и кризисах, и случаях, когда они оказывались с Оби-Ваном за одним столом переговоров — и его тихое презрение за то, что ему назначили политическую миссию.

Более абстрактные мысли наполнили сознание Падме: её наблюдения и частые размышления об Оби-Ване, как об эталоне внутренней силы. Он непритязательный, никогда не пытающийся выделиться в толпе, но всегда из неё выделяющийся. Когда у Падме случились трудности, ей стоило лишь подумать об Оби-Ване, его стойкости, его силе, его удручающе заниженной уверенности в себе, чтобы вдохновиться, обрести часть его силы, обрести его стойкость и твёрдость духа, и что бы ей ни потребовалось; точно так же, как мысли о любви к Энакину придавали ей запал бороться до конца. Падме вдруг представила их двоих, информирующих о чём-то Сенат или возвращающихся с тяжёлой миссии, или разделяющими с ней обед. Она подумала об их подколках и понятных только им шутках. Они напоминали ей её саму и сестру Солу. Они напоминали ей семью.

Так же внезапно, как и возникли, воспоминания исчезли, оставляя после себя тянущее ощущение в затылке. Падме резко вдохнула и заморгала. Она по-прежнему прислонялась к плечу Энакина, только сейчас Оби-Ван подошёл к ним, возможно, чтобы остановить Энакина, что бы тот ни делал. Свободная рука Энакина обернулась вокруг шеи Мастера, и их лбы соприкасались.

Падме с каким-то отстранением заметила, что они оба вспотели.

— Однажды, Энакин, хотя это вряд ли, — произнёс Оби-Ван, нарушая молчание, — ты научишься деликатности, — его голос уставший, странно охрипший, но мягкий.

На лице Энакина сияла триумфальная улыбка.

— Ну, не знаю. Зато я выигрываю в изобретательности.

И Оби-Ван, что совершенно ему нехарактерно, фыркнул. Затем они посмотрели друг другу в глаза и одновременно сказали:

— Прости.

Значимость извинения для них была больше, чем все аргументы спора вместе взятые. Оно ковалось годы, и звучало сейчас искренним до глубины души. От них обоих.

После этого одинаково тяжёлое:

— Всё в порядке.

И вместе с этим напряжение покинуло комнату. Всё снова стало нормальным. Падме выдохнула в облегчении, а потом обоим дала подзатыльники.

— Не смейте больше такое устраивать! Вы двое — как дети малые! — они посмотрели на неё одинаково пристыжено. Эни всё ещё потирал затылок, и на короткий момент Падме ощутила укол раскаяния, но быстро приказала ему заткнуться — она еще не закончила. — И если вы оба опять будете играть в молчанку, то я и добавлю! Вы хоть представляете, как я переживала за вас весь вечер? Теперь чай и каф наверняка остыли, — от столика она перевела взгляд на часы на стене и ахнула. — Который час? Мне же завтра рано вставать!

Она вскочила, упирая руки в бока и с негодованием глядя на них, вкладывая в голос всю властность сенатора.

— Будет справедливо, если вы останетесь собирать тарелки и мыть посуду — и положите десерт обратно, вы его не заслужили — и только потом вернётесь в Храм. Да, Эни, вы оба. Мне нужно выспаться, а с тобой мне это едва ли удастся, — её лицо раскраснелось, но это была единственная показанная слабость. Джедаи молча переглянулись. — Ну? — потребовала Падме, голос намеренно высокий и громкий.

Они никогда не видела, чтобы джедаи так быстро бегали — даже в бою.

Подходя к спальне, Падме позволила себе улыбнуться: ей показалось, как муж что-то проговорил, чувство восхищения и любви — не её — нахлынули на неё. Да, она устроила им выговор, но чтобы они хоть немножко представили, в каком напряжении она провела весь вечер. Тем более, что натворил что-то Энакин — и натворил что-то действительно серьёзное — как следует поговорить нужно будет позже, когда они оба успокоятся и смирятся с каким бы то ни было подвигом Энакина.

* * *

На следующий день Падме не видела Энакина вообще. Она ожидала этого — вчерашний вечер был очень долгим, и Оби-Вану и её мужу требовалось время, свободное от войны время, чтобы разобраться с проблемой сначала самим. Несколько раз Падме чувствовала, как мысли Энакина обращались к ней, но чувствовала настолько смутно и неясно, что не задерживалась на новом ощущении, не рискуя исследовать его в одиночку.

Домой Энакин вернулся только к ночи — предупредить, что ему опять назначили миссию, и он улетает уже следующим утром. Всю ночь они провели вместе, выражая друг другу свою любовь и тепло прощаясь, а перед рассветом прижались под одеялом, боясь разжать руки.

— На этот раз я ненадолго.

— Врёшь, — прошептала Падме.

Энакин напрягся, и она почувствовала слабое давление на сознание, против воли думая о том, что он не может быть уверен, неоднократный опыт говорил им об обратном.

— …да, — расслабился Энакин. И потом. — Спасибо. За помощь с Оби-Ваном.

Падме подняла глаза, продолжая пальцем выводить узоры на его животе.

— А что произошло тогда? Что ты сделал?

— Я… — нахмурился он, подбирая слова, — я показал ему все мои воспоминания о нём с моего восприятия. Я показал твои, для полноты картины, и потом взглянул на них с его точки зрения. Ох, Падме, он слишком верит в свои мнимые недостатки и пренебрегает достоинствами. Он должен был увидеть себя со стороны, и я помог ему.

— Отсюда его комментарий о деликатности, — сказала она, с улыбкой вспоминая вчерашний разговор.

— Я… я даже не догадывался, насколько обижаю его в ссорах, — лицо Эни стало отстранённым. — Я ведь так легко поддаюсь гневу. Скольким же людям я сделал больно своими словами?

— Эх, Эни, — наклонилась Падме, целуя его в подбородок. — Злиться время от времени совершенно нормально.

— Оби-Ван не злится, — возразил он. — И кроме того, джедай не должен испытывать гнев. Гнев ведёт к ненависти, ненависть — к Тёмной стороне. Мне… мне порой кажется, что я не удался, как джедай.

Падме уставилась на него, а потом резко села в кровати.

— Энакин Скайуокер! — воскликнул она, даже не пытаясь подхватить сползшее одеяло. — Не смей так говорить! Ты — человек! Личность! Люди чувствуют эмоции, джедаи они или нет! Я сомневаюсь, что даже Мастер Йода честно заявит, что никогда не чувствует их: беспокойства, заботы или гордости за юнлингов, которых он учит, удовлетворения над проделанной работой. Кроме того, — добавила она более спокойным тоном, нависая над мужем и уткнув палец ему в грудь. — Оби-Ван — плохой пример для сравнения. Разные люди склонны к разным эмоциям, и Оби-Ван не из тех, кому естественным будет гнев. У него другая слабость: он замыкается в себе и занимается самобичеванием. Некоторые люди отпускают гнев так же легко, как и он, но другие-то нет. Ну-ка, лучше посмотри на меня.

Энакин непонимающе моргнул.

— Но… но ведь ты…

— Ты, кажется, слишком быстро забыл день, когда чуть не вынудил меня саму прийти в ярость.

— Падме… — Энакин заметно растерялся. — Я никогда…

— Конечно, ты ничего не мог сделать. Смерть мамы сказалась на тебе очень тяжело, — мягко произнесла она, зная, что касается болезненной темы. Он поморщился, и Падме снова ощутила давление на сознание. — Ты был тогда таким потерянным, ты сомневался, что у тебя хватит времени и сил спасти Оби-Вана. Я знала, что мы должны немедленно действовать, а ты меня совсем не слушал. Поэтому я сделала то, что всегда, когда ощущаю приступы гнева.

— Что?

— Я перенаправила его в действие. Я всегда перенаправляю бурю в другое русло: на работу в Сенате, на легкомысленную болтовню с Солой, или иду к тебе рвать и метать, — Падме улыбнулась. — Если ты перенаправишь гнев, он быстро потеряет над тобой силу.

— Ты… ты хочешь сказать… это нормально быть в гневе? Даже на людей, которых любишь?

— Да.

— …не святые, но искатели… — пробормотал он.

Что-то вроде понимания мелькнуло на его лице, и он улыбнулся ярче утреннего солнца, наклонился и глубоко поцеловал.

Разумеется, он опоздал на корабль.