Не та книга (джен)

Питер Петтигрю сбежал из Аврората, не пробыв там и дня. Крысу без приключений доставили к дознавателю, где обратили в человеческий облик и запротоколировали «татуировку на левом предплечье, весьма похожую на Чёрную метку Сами-Знаете-Кого». Точный факт наличия метки следователь признавать отказался и вызвал назавтра эксперта из Отдела тайн. Ни много ни мало. Удивительная щепетильность и внимание к деталям, учитывая процессуальные экспрессы всего каких-то десять лет назад.

Рабочий день в следственном отделе закончился, поэтому Питера отправили в КПЗ. У тюремного надзирателя хватило ума припомнить слово «анимаг» из сопроводительных бумаг, так что он не спихнул орденоносца в обезьянник с решёткой вместо стены, а запер в глухой одиночке без окон и вытяжки на двери.

Это не помогло. Питер сбежал через унитаз и тюремную канализацию. Маршрут привычен, а решётки в тюремных коллекторах если и имеются, то рассчитаны на людей.

Почему у заключённых просто не берут непреложный обет против побегов, Гарри не знал. Наверное, международные конвенции запрещают, потому что жестоко. У каждого маньяка должен быть второй шанс.

Выглядело всё так, будто Аврорату было «тупо лень». Но Гарри понимал, что инфантилизм в подобных сферах не приживается. Наверное. У маглов. Почему у волшебников государство выглядит как дешёвый утренник в психбольнице, пусть копают историки, а Гарри нужно было понять, кто и почему препятствует очевидному уголовному делу и чем это грозит лично ему, Гарри Поттеру. Да, дело Петтигрю могли тормозить по политическим мотивам, но кому это могло быть нужно, мальчик в упор не видел: Фадж в те горячие времена министром не был, Крауча давно сослали в международный отдел, а Дамблдор стал председательствовать в Визенгамоте несколько позже, благоразумно пропустив расстрельный период мимо своих регалий. Никому из сегодняшних крупных фигур попенять напрямую за прошлое нельзя: орден Мерлина вручали не они.

Так кому же сегодня может быть невыгоден пересмотр дела Сириуса Блэка? Чистокровному истеблишменту? Потенциальным наследникам? Дамблдору с его Большим детским театром? У Гарри не было сведений о глубинных раскладах, а потому он решил не ломать голову без толку.

Не то чтобы Сириус Блэк был мальчику слишком нужен: Гарри помнил по семикнижию, что крёстный за тринадцать лет азкабанского ужаса ни на йоту не повзрослел и ни грамма фанатичного доверия к Дамблдору не растерял. Так и будет капать на мозги о долге и предназначении, пока не сгинет по пьяни в Арке последнего желания. Ну и зачем мальчику эта головная боль?

Но отсидки в Азкабане не заслуживают никакие личные разногласия.

И Гарри предпринял ещё одну попытку: написал письмо Амелии Боунс. Чётко, беспристрастно и объективно: одни только факты и выводы. Всё то, что наговорил МакГонагалл, только в развёрнутом виде и с деталями, уместными в суде, а не в перебранке. С жёсткими правками от Ксенофилиуса, которому передал черновой вариант на ревизию.

Гарри не призывал помиловать: он просил о повторном расследовании дела. Ввиду очевидно открывшихся обстоятельств.

Реакции на это письмо не последовало. И Гарри смирился: сделать что либо ещё — не в его текущих силах. Оставалось только пожелать главе ДМП и самой никогда не подпадать под такое «правосудие»: когда тебя огульно и на ровном месте обвиняют в убийстве, которое ты не то что не совершал, а которого вообще не было, а «якобы убитого» задерживают живьём с пожирательской меткой. Но — закон суров, и раз осуждён за воздух, значит осуждён.

Однако была и хорошая новость: Рита Скитер всё-таки выпустила свою сенсационную статью. Она успела сделать это до побега Петтигрю и перевода следствия в подвисшее состояние, а потому не стеснялась в выборе эпитетов и красок. Она добавила множество собственных деталей из редакционного архива, так что Магическая Британия получила к ужину блистательную сенсацию «вот это поворот!».

Гарри был доволен: как бы дальше ни повернулся ход событий, народ запомнит Сириуса именно как несправедливо осуждённого. Ведь высший орден Мерлина плешивому крысюку дали всего лишь за смелые и абсолютно бестолковые слова, и люди это прекрасно помнили. Ну а уж то, что Петтигрю коварно сбежал из-под следствия, ставило окончательную точку в народном приговоре. Если Фадж в ближайшее время не отменит опрометчивую награду от Багнолд, ему грозит серьёзное падение популярности.

Ну а мальчику отныне предстояло почаще оглядываться на воздушную сферу: ведь у Питера появилось в три раза больше причин для мести. И хотя Питер — крыса трусливая и возвращаться вряд ли станет, Гарри твёрдо для себя решил: если обнаружит её вновь, к взрослым больше обращаться не будет. Крысе много не надо.

* * *

А между тем школьная жизнь продолжалась. Через неделю, как и было обещано, официальный Гриффиндор по-товарищески сыграл с официальным Слизерином. Обе команды сражались без ловцов, и что задумал Дамблдор в изменившихся условиях, болельщикам на трибунах было неизвестно. Наверное, в конце игры был запланирован какой-то розыгрыш победы, но до этого конца ещё нужно было досидеть: игра тащилась вяло и из-под палки. Из команд будто выпустили воздух: шоу было им не по душе.

Драко Малфой с телохранителями вновь припёрся в гриффиндорский сектор. Сел за спиной Рона Уизли и всё начало игры изводил его подколками «мысли вслух». По мнению Гарри, Малфой опять отставал на полкуплета: пинать Уизли было бы впору осенью, ну край зимой, а сейчас… сейчас хоть чем-то доставать Рона — это было себя не уважать. Но осенью Малфой был занят Поттером, зимой — Лонгботтомом, а сейчас несчастнее Рона в Хогвартсе никого и не было. Рыжий не сопротивлялся издёвкам: он их просто не замечал. И того, что за него никто не хочет вступиться — тоже не замечал.

Рон страдал. Безнадёжно и молча. Он потерял всё и его некому было подбодрить: ни семье, ни однокурсникам, ни друзьям. Если повезёт, он перегорит, переплавится и начнёт заново налаживать отношения. Другими путями и с другим подходом. Он простой и он сможет.

Ну или обуглится и станет угрюмым интровертом с дулей в кармане. Оба исхода Гарри устраивали: лишь бы с провокациями не лез.

Сам же Гарри маялся со скуки. Смотрел сначала на поле, потом в пол, а потом достал полдюжины яблок и начал жонглировать от безделья. Глазеть на поле мальчику было не обязательно: он и так всё ощущал, и унылое действо это было намного тоскливее летающих фруктов. Гарри на ходу навешал на яблоки светлячков, а потом и декоративного пламени. На Гарри обратили внимание друзья, поражённо замолчал Малфой, начали оборачиваться с соседних рядов, послышались одобрительные хлопки и восклицания.

А потом в Гарри на максимальной скорости влетел бладжер. То есть летел-то он Гарри под ноги, но мальчик незаметно отклонил его на десяток градусов, так что смертоносный снаряд протаранил судейскую будку. И случилось это на пятнадцатой минуте игры.

Гарри со вздохом свернул забаву, поднялся и покинул стадион. Ему опять крутили кино про происки Волдеморта, а потому чем меньше он тут будет торчать на трибунах, тем меньше останется причин «у Волдеморта» кидаться чугуном по детям.

* * *

Апрель подходил ко своей середине. До весенних каникул стало совсем близко, а начальство всё медлило с назначением «особой отработки» четвёрке особых штрафников. Ожидание наказания хуже самого наказания.

По непонятной причине преподаватели завалили школьников большим количеством домашних заданий и требовали их неукоснительного выполнения. От МакГонагалл уже не раз приходилось слышать: «а кто не сделает — на каникулы не поедет». Задания Гарри добросовестно выполнял, но о полноте исполнения ценой переработок не заботился: в мире ещё не родился учитель, способный запретить детям ехать на каникулы. Мигом посадят за киднеппинг.

Ещё больший список хотелок ретивые педагоги выкатили для самих каникул. Здесь Гарри был абсолютно спокоен: ничего из этого он выполнять не будет. Даже буквы не напишет и не прочтёт. Если преподаватель задаёт огромную работу на каникулы, тут только два варианта: либо он не умеет делить в столбик учебный объём на количество отведённых часов; либо у него свербит от вида бездельничающего ребёнка, и неважно, заслужен этот отдых или нет. Ну а если у тебя свербит, то идти нужно к доктору, а не к детям. Одна короткая неделя каникул придумана умными людьми именно для того, чтобы ребёнок *обязательно* отдохнул. Выкинул из головы учёбу, сменил обстановку, отбесился до потери памяти и отбегался до мертвецкого сна с первыми фонарями. Только так он сможет нормально отучиться ещё один семестр. А диктаторы чужого трудоголизма могут засунуть своё ценное мнение в портмоне. Кто не умеет отдыхать, тот не умеет работать.

Полторы беседы спустя с этим согласилась и Гермиона. И даже переменила своё решение остаться в школе на каникулах, а то заданий слишком много и экзамены не за горами. Гарри мог только порадоваться за подругу: семья важнее и авось ей не придётся стирать отдалившимся родителям память.

* * *

Наконец в последние выходные перед каникулами четвёрка штрафников получила записки к завтраку. Не мятые. Наверное, МакГонагалл учла предыдущий опыт и решила не уведомлять о спорном наказании лично, а то этот несносный Поттер опять устроит общественный катаклизм по всей стране. «Ваше наказание состоится сегодня. Вам следует явиться в главный холл к одиннадцати вечера и следовать указаниям мистера Филча» — этот вызывающий массу вопросов приказ прислали почтой, а сама декан на завтраке так и не появилась.

Но у Гарри была проблема поважнее. Ещё накануне вечером мальчика начали терзать нехорошие предчувствия. Ночью он несколько раз просыпался непонятно от чего. К утру грызущее чувство усилилось, и от этого не спасал никакой солнечный пейзаж над облаками.

Гарри еле дождался утреннего письма от Луны, но увы: ясности оно не принесло. Подруга безмятежно одарила мальчика какой-то непроизносимой абракадаброй, которую обязала выучить назубок со всеми ударениями. А чтобы подсластить пилюлю, поделилась мозгошмыговым советом перепрятать сегодня все перчатки в сундук, «а особенно из драконьей кожи и вонючей магловской резинятины». Мальчик послушно выполнил непонятные указания, но заметного облегчения это не принесло.

К обеду странное чувство стало просто невыносимым, и Гарри встревожился не на шутку. Дело даже не в том, что сердце натурально вопило ему: он безвозвратно теряет остатки отпущенного времени; дело в том, что с Гарри такого никогда раньше не было. Он не прорицатель и не оракул, и любые его предчувствия могут максимум ныть за грудиной, но не вопить и трясти за грудки.

А потом Гарри озарило: это не он; это — палочка! Его верная волшебная палочка, постоянно торчащая за ухом и с сердцевиной из шерсти единорога! А где-то в Запретном лесу прямо сейчас умирает…

Гарри не раздумывал ни секунды. Прямо так, позабыв про обед и с порога Большого зала, мальчик выбежал на улицу и взмыл в воздух. Спустя дюжину секунду он уже был над опушкой Запретного леса.

И начался поиск. Гарри охватывал воздушным зрением сотню ярдов вокруг и мог вести прочёсывание с любой нужной скоростью, но вот всё вместе… Возможности человеческого мозга всё-таки ограничены. А набегающую картинку нужно успевать очень внимательно просеивать. А в каком направлении следует двигаться хотя бы примерно, Гарри понятия не имел, и палочка отчего-то не могла ему это подсказать… Одним словом, когда минут через сорок Гарри наконец обнаружил искомое и поспешно спрыгнул на землю рядом, он уже был изрядно утомлён.

Лошадка была белоснежная, тонконогая и изящная. Легендарное волшебное создание лежало на грязной слякотной тропе, закрыв глаза и не подавая признаков жизни. Гарри упал рядом на колени и осторожно прикоснулся к лошадиному плечу. И облегчённо выдохнул.

Живая. Тёплая. Дышит. Шерсть — неожиданно мягкая и шелковистая. К ней не пристаёт ничего чужого, вспомнилось прочитанное из книг; ни плохое, ни хорошее — лишь то, что захочет принять сам единорог. Хагриду, чтобы покрасить «кофту» для Пушка, приходилось смешивать драгоценный единорожий волос с обычной шерстью один к дюжине. Вот поэтому лошадка и лежит сейчас в весенней грязи незамаранной, будто сияющая жемчужина посреди…

С шеи по гривистому гребню скатилась серебристая капля и упала на землю — в небольшую ртутную лужицу. Это отрезвило мальчика и вернуло мысли на землю: делай же что-нибудь, болван!

То, что лошадь почти сутки ходит с кровоточащей раной, выглядело странно. Гарри быстро окинул взглядом окрестности: тело лежит на тропинке, издалека тянется редкая цепочка ртутных капель. По тропинке тянется. Почему? Раненой животине не на дорожку, а в глухую чащу было бы естественно забиться!

Он искал помощи, вдруг пришло неожиданное понимание. Все эти сутки, постепенно теряя силы и кровь, единорог бродил по чуждым для себя тропинкам и искал помощи. У тех, кто обычно ходит по этим тропинкам. И ни один любитель ярких марсов…

Гарри выбросил из головы и эти несвоевременные мысли. Он сейчас — здесь, и он поможет. С чем-то, с чем не смог справиться единорог.

На первый взгляд, ран нигде не было видно. Они могли быть на той части тела, что прижималась к земле, но натёкшая серебристая лужица была здесь только одна. Значит, будем считать, что умное и обессилевшее создание специально легло так, чтобы облегчить работу спасителей. И мальчик приступил к внимательному осмотру лошади, начав с шеи, под которой и натекла кровь.

На шее же проблема и нашлась: в шейной мышце торчал то ли деревянный дротик, то ли толстый шип с коротким оперением, практически незаметный под шерстью. Гарри полез было в сумку за перчатками, но лишь скрежетнул зубами и мысленно поблагодарил Луну за ценный мозгошмыговый совет. И как теперь действовать, если шип явно смазан чем-то маслянистым и весьма опасным? Мальчик привлёк воздушную магию, чтобы разгрести шерсть над поражённым местом, но оказался неприятно удивлён: магия на единорога не действовала. Даже на шерсть. Пришлось осторожно убирать шелковистые пряди руками. Первоначальная догадка об отравленной стрелке оказалась верна: кожа под шерстью вокруг раны неприятно почернела. Возможно, этот же яд и не даёт сворачиваться крови.

А ещё мальчик обнаружил, что на сам шип его воздушная магия всё-таки действует. Вот только вытаскивать его просто так было нельзя: в толстом, с палец толщиной дротике отыскалась миниатюрная механическая начинка. Шип оказался заякорен в поражённую плоть тонкими, но прочными распорками-лезвиями. Гадость какая! Гарри «поковырялся» с минуту волшебным зрением в примитивном механизме, отыскал стопорную пружинку и втянул распорки телекинезом. После чего вытащил-таки дротик и отбросил его на максимально возможную для своих сил дальность: шип поди с маячком, чтоб охотник мог найти подранка.

Из освобождённой раны потекла густая серебряная кровь. Гарри позволил идти этому процессу лишь несколько секунд, после чего придавил шею в месте ранения ладонями. Да, из-за отравления следовало бы дать хорошенько стечь свежей крови, чтобы промыть раневой канал от яда, но только не при такой серьёзной кровопотере. Вся отрава давно успела разойтись по организму.

Заметно легче лошадке не стало, и Гарри задумался, чем ещё он может помочь. Лечебную травку найти и приложить? Нет, он не дипломированный лекарь и может разве что расстройство желудка зверобоем полечить, но не неизвестный охотничий яд нейтрализовать.

Аптечка с зельями, которую ему на каникулах собрала Луна? Подумав немного, Гарри покачал головой. Вот у птиц, например, вроде бы вполне красная кровь, но в эритроцитах имеются клеточные ядра, а температура тела постоянно за сорок. И потому метаболизм у птиц совсем не человеческий, и многие человеческие лекарства на них или не действуют, или имеют совсем другие дозировки и эффекты. А здесь… Гарри посмотрел на изгваздавшую-таки его пальцы живую ртуть и вздохнул. Он даже задумываться не хочет, ЧЕМ у этих существ может переноситься кислород при таком волшебном виде крови!

Безоар! Луна дала Гарри какой-то особый безоар, который чистит даже давно отравленную кровь! Гарри не понимал, каким таким волшебным образом он работает, но формулировка была однозначной: безоар вчерне абсорбирует большинство ядов, без уточнения из каких организмов. Улучшенный магический аналог активированного угля.

Не отпуская лошадиную шею, Гарри призвал из сумки невзрачный пористый камешек. Рассёк его в воздухе на несколько частей, после чего искрошил одну из них в пыль и затолкал в рану. Да, возможно, он занёс инфекцию в ослабленное тело, но есть надежда, что единорог не примет её, как и грязь на шерсти. Убрать яд сейчас важнее.

Через несколько минут безоаровая пыль почернела, и Гарри, согласно инструкции, сменил её на свежую порцию, вытолкав из раны предыдущую телекинезом. А потом ещё. И ещё раз. И ещё. Безоар кончился, но и последняя порция в ране уже не спешила чернеть. Удивительное вещество! Это точно будет получше угольных таблеток.

А лошадка не спешила выздоравливать. Лишь дышать стала чаще. Отрава из крови вчерне удалена, но это не помогло. Гарри знал, что у маглов бывают яды, которые необратимо разрушают организм, пока циркулируют в нём. Ты можешь удалить такой яд из тела полностью, но человека это уже не спасёт: развалины не регенерируют.

Мальчик ещё раз перебрал в уме все имеющиеся средства. В сумке — ничего полезного. Позвать на помощь? Орать в лесу — не самая лучшая идея, и Гарри до предела разбросал по сторонам своё волшебное чувство. Увы! Хоть бы один занудный марсолов забрёл на огонёк беды! Хоть бы один старшекурсник, или Спраут, или даже Снейп со скипидарной клизмой для неудачников! Никого крупнее зайца в радиусе досягаемости детского крика.

Перевязать шею? Бинты в аптечке есть, но толку с них, если яд внутри? «Уговорить» рану заживать быстрее его старым детским умением? Увы: Гарри пытался это делать с того самого момента, как вытащил дротик, но это никак не помогало. То ли «уговоры» не действуют на других, то ли они не действуют на магически неприступных единорогов, то ли этому мешает яд. Что ещё?

Гарри — Ловец волшебства. Сможет ли он сходу придумать сейчас какое-нибудь целебное заклинание? Он же понятия не имеет, что именно нужно исцелять! А выдержит ли находящийся при смерти единорог «холодную волну», которая наверняка накроет его как первого исцелённого новорожденным колдовством?

Да и необходимо ли оно здесь — новое целебное заклинание?

— Послушай, — сказал мальчик шёпотом, — лечи себя сам, а? Я вытащил дротик, убрал яд и немного почистил кровь. Я не знаю, что ещё я могу сделать. Просто вылечись теперь хоть немного сам, чтобы я мог отойти и позвать на помощь! Я никогда не поверю, чтобы такое светлое создание не могло лечить ни себя, ни других.

Шея под ладонями судорожно вздрогнула, но это была и вся реакция.

— Лечись, пожалуйста, — обречённо повторил мальчик. — Или ты умрёшь. Что тебе нужно для лечения? Может, воды дать? Или сахара? Или… магии?

Шея вновь задрожала — куда слабее прошлого раза.

— Бери мою магию, сколько нужно. Только вылечись. Бери!

Единорог приоткрыл веки и закатил крупные зрачки вверх. Ему совсем плохо? Или он пытается что-то показать? Гарри дождался повторения знака, перегруппировал руки и осторожно положил правую ладонь на лошадиный лоб — туда, куда, возможно, указывал зрачок. К рогу он прикасаться не рискнул.

— Бери и лечись, — повторил Гарри в третий раз. — Или научи, что мне нужно делать.

Мальчик поплотнее прижал ладонь к шелковистой чёлке и полностью открылся. Так, как он обычно делал, когда пытался понять, что хочет «сказать» ему Хельга; или на что намекает его палочка; или о чём шепчет окружающее волшебство.

Тело захлестнуло холодом. Ледяная волна взлетела по рукам и утопила в февральской проруби всё тело от макушки до пят. Потемнело в глазах, а волшебное чувство выкинуло странный фортель, будто он пролезает через сотни неизвестных мест и пролистывает тысячи незнакомых запахов; пролезает и пролистывает на пузе, хотя должен был лететь на крыльях ветра.

Навалилась апатия, безразличное отупение и сильная усталость. Несмотря на это, Гарри довольно улыбнулся: его жертва сработала. Не могла не сработать, иначе холод не пришёл бы. Холод — это неизменный признак успеха и правильной завершённости.

Был до сего дня. Потому что когда зрение вернуло себе возможность видеть, радость как рукой сняло: единорог лежал в прежней бедственной позе и, по-видимому, собирался прекратить дышать. Гарри застонал бы, если б мог. Как же так? Неужели всё напрасно? Болван, ну почему он раньше не догадался? Почему не прибежал сюда ещё вчера вечером, когда этот бедняга был на ногах? И хоть бы один кентавр мимо проходил! Может, хоть сейчас кто-нибудь новый в их окрестности появился? Или красные искры в небо послать? А кто на них прибежит-то, на искры? Тут раненый единорог у них целые сутки круги нарезает, а эти снобы дружно попрятали копыта и звёздные балеты по телевизору смотрят! Дождёшься от таких снега зимой…

Откуда-то сверху медленно опустился лом. Белый, острый и зачем-то скрученный винтом. Гарри тупо проследил взглядом по этой галлюцинации и обнаружил белоснежную единорожью морду. Ещё одну.

Сбросив отупляющее оцепенение, Гарри осознал, что рядом стоит ещё один единорог. Куда массивнее, сильнее и… старее того, что лежал на земле. Стоит, опустив голову с длиннейшей гривой и направив свой начинающий светиться рог на рану, которую всё ещё зажимал руками мальчик.

И воздушное зрение его совершенно не ощущает!

Рог засветился ярче, и сквозь ладони зажурчал поток незнакомой магии. Гарри дёрнулся было, но оказался удержан мягким усилием на месте.

— «Не убирай руки, пожалуйста, — голос в голове был похож на шелест ветра в сосновых кронах. — Держи и продолжай давить».

Рядом склонился ещё один рог. И ещё. И ещё. Вскоре Гарри оказался окружён серебристыми копытами без единого пятнышка грязи на них, а на Гаррины руки смотрело шесть или семь сияющих шпилей. Два из них — прямо из-за его плеч.

Подранок не пытался себя лечить, догадался мальчик. Он позвал на помощь своих. Умно и толково, с учётом остававшихся в наличии сил. Вон сколько над ним в итоге трудятся и прекращать не спешат!

Над укрываемой ладонями раной полыхал разноцветный костёр — беззвучный и мирный. Руки покалывало и саднило, но мальчик не замечал подобных мелочей. Шея подранка иногда вздрагивала, и прижимающие рану пальцы окатывало неудержимой порцией горячей крови, но лекари очевидно знали, что делали. Появился знакомый звук, будто в воздухе роились десятки снитчей — и Гарри обнаружил крохотных фей, вившихся перед единорожьими глазами. Феи сыпали вниз какими-то лепестками и травами, всё это попадало в магические потоки, измельчалось в пыль и становилось частью лечебного света, впитывавшегося в больное тело.

И тут Гарри кое-что вспомнил: маньяк-браконьер! Мальчик поднял голову, отыскивая глазами самого главного. Что ж они все тут собрались в таком количестве, если сюда вот-вот должен наведаться…

— «Не бойся, нам ничего не грозит, — проявился тот же успокаивающий голос. — Подержи ещё, осталось немного».

«Обработка раны» действительно не затянулась. Взмыли вверх феи-медсёстры, дрогнули и начали расходиться шпили — образуя правильную окружность и продолжая смотреть на лежащего на земле собрата.

— «Всё, можешь убирать руки. Отдохни немного, я подойду чуть позже».

Гарри медленно убрал ладони, а потом пригнулся и осторожно выполз на коленях «из операционной». Задом наперёд и между копыт стоящих лошадей. Лошадки продолжали лечить своего пациента, рассредоточившись теперь над разными частями пострадавшего тела.

Вставать с колен было лень, так что Гарри просто отполз по траве к ближайшему дереву и обессиленно привалился спиной к стволу. Необходимость заботиться о других ушла, и холод навалился с прежней силой. Было трудно, но помогало то, что из древесной глубины поднималось необычное тепло. И от густейшей травы, на которой было так мягко сидеть. И от феечки, приземлившейся на плечо и так же, как и Гарри, с беспокойством смотревшей на излечиваемого единорога. И от россыпей светящихся цветов, тысячами усеивавших…

Гарри удивлённо моргнул: какие ещё цветы? Какая трава? Середина апреля, грязная тропа и, кстати, этого дерева тут не стояло! Тем более такого! Мальчик осторожно огляделся обоими видами зрения.

— Где я? — прошептал он.

Голой земли вокруг не было вообще. Ни пятнышка, ни дорожки. Всё усеивала необычная трава: густая, обильная, на мягком дёрне, приятно пахнущая и неспособная порезать неосторожные ладони. Гарри с трудом подавил давно въевшиеся рефлексы: ему казалось, что он растяписто влез на элитный газон, а чем грозило у тёти Петунии наступание на её драгоценные клумбы, вспоминать решительно не хотелось. А слезать с этого газона было абсолютно некуда: трава покрывала всё видимое пространство. И потому рефлексы бунтовали.

В траву, будто в высокий ковёр, вплетались россыпи цветов: белых и звёздчатых, с тычинками и прожилками, слабо светящимися всеми цветами радуги. Тут и там росли диковинные деревья: с корой, напоминавшей лоскутное одеяло разнообразием расцветок, и листьями, тыльные стороны которых тоже светились. Целый лес из густых крон не оставлял открытыми ни прогалины, ни лоскутка неба, так что не было понятно, день здесь или ночь. Но благодаря светящейся листве в этом лесу вполне можно было бы читать газету, если бы кому-то в голову пришла подобная глупость. И если б только не это постоянное желание отодвинуться и найти пешеходную дорожку… и не топтать цветы, и…

Что-то тёплое и мелкое осторожно прикоснулось к Гарриной щеке. Касание было успокаивающим, и воздушное зрение обнаружило фею, приложившую руку к мечущемуся соседу. Мальчик улыбнулся и осторожно кивнул, не поворачиваясь лицом, чтобы не сбросить седока с плеча. Дыхание крохотной спутницы показало, что этой реакции ей вполне достаточно: она была таким же воздушным магом, как и Гарри, и видела всё так же, как и он.

А вместо беспокойства о газонах появилось желание снять обувь и пройтись по траве босиком. Когда-нибудь. Когда Гарри отойдёт от «зяби», а в здешних широтах воцарится лето. Хотя кто ж его сюда пустит?

Один из единорогов — тот, что пришёл на помощь первым — прекратил колдовать, поднял голову, постоял так немного, отдыхая, и двинулся в сторону Гарри. Мальчик поднялся навстречу.

— «Замёрз?» — прошелестело с искренней заботой.

Гарри только сейчас заметил, что «пациент» накрыт одеялом из широких листьев-лопухов, непонятно когда выросших вокруг лежащего тела. Уж не погребальный ли это саван?

— Как он?

— «Она поправится, ты успел вовремя. Но ей нужно время, чтобы встать на ноги».

Она… Хотя Гарри в этом не специалист. Куда важнее, что даже таким целителям, как единороги, требуется настолько много времени. Что ж там за яд такой был?

— До сих пор корю себя за то, что не догадался раньше. И что вообще мог опоздать.

— «Это не случилось и ушло с тропы возможного. Оставь на прокорм теням несбывшееся прошлое. Подними лучше руки и сложи их ковшиком».

Гарри не сразу уловил переход от загадок к просьбе. Выполнил требуемое, сложив руки на уровне груди. Ладони всё ещё были вымазаны в серебряной крови, которая не спешила засыхать и даже в таком виде отталкивала любую грязь.

— «Чуть повыше. Приклони ко мне. И держи крепко».

Единорог склонил голову, и к кончику витого рога отовсюду полетели капли. Серебряные бусинки слетались из лесной дали, слипались в блестящий ёжик, собирались в густую струйку и текли в сложенные руки. Гарри опять было дёрнулся, но удержал себя уже сам.

— «Не размыкай ладоней. Не должно пропасть ни капли».

Ртутный дождь всё шёл и шёл. Ладони наполнились на две трети, потом до краёв, а потом в них продолжала литься кровь, но переполнения не было. Зато удерживаемый вес всё возрастал и возрастал. Наконец поток превратился в капе́ль, а потом и вовсе иссяк.

— «Пей».

Гарри мог бы подумать, что ослышался, если б этот голос не наполнял звучанием всю голову и слух.

Зачем? За что его так? Что он им сделал?

— «Пей, не бойся. Она не принесёт тебе вреда. Можжевеловая Роса отдаёт тебе свою кровь за спасение. Всю, что пролилась на землю. Наше серебро не должно пропадать просто так, поэтому — пей».

Всё ещё одолеваемый холодом, Гарри имел меньше сил к сопротивлению, чем обычно. Мальчик приблизил ладони к лицу и сделал первый глоток. Попытался сделать.

Вам, наверное, интересно, какова единорожья кровь на вкус? Отдаёт ли она медной резкостью, или хвойным лесом, или лошадиным потом? Неведомо, какой была бы умирающая ртуть для присосавшегося к шее Квиррелла, а для Гарри она стала жидким серебром.

В самом прямом смысле.

Представьте, что вы отхлебнули из тигля раскалённого добела металлического расплава. И единственная поблажка для вас — что плоть не превращается в уголь за первые же секунды. А вот все ощущения от здоровых нервов — самые настоящие.

Гарри скрутило судорогой, однако детское тело опять оказалось удержано в мягких объятиях. Всё, кроме гортани, отныне ему не подчинялось.

— «Терпи. Так нужно». — Голос был исполнен понимания и сочувствия. — «Я знаю, каково тебе, человек. Но ты должен выпить всё до последней капли. А потому — терпи и пей».

На детскую макушку лёг светящийся рог, словно желая таким образом посвятить мальчика в рыцари. Это помогло обуздать агонизирующие инстинкты и протолкнуть-таки внутрь первую порцию. И ещё. И ещё.

Стало одновременно и проще, и тяжелее. Доменная печь из живой плоти полыхала теперь и в желудке, и в пищеводе, но Гарри немного приноровился к разрывающей разум боли.

— «Прости, я не могу облегчить твою боль или разделить её с тобой. Эта чаша — твоя и только твоя, от начала и до конца».

Гарри выпил уже, наверное, не меньше ведра пылающей жизни, но дрожащее зеркало в ладонях и не думало истощаться. Пожар перестал умещаться в желудке и раскалил грудь. Стало трудно дышать.

— «Волшебной крови нелегко ужиться с человеческой», — вещал мудрый голос. — «Огню не жалко поделиться жаром, но дерево не в состоянии выдержать опаляющих объятий. Мы никого не проклинаем, человек, даже если нас убивают ради наживы или глупых попыток обрести могущество. Но глупцы и убийцы просто не могут принять то, что украдено или снято с мертвеца. Их убивает собственный поступок. Ведь ты не можешь довериться тому, кого ограбил или убил».

Беспощадная лава начала спускаться ниже. Завопили почки, засиял выжигаемый пупок, испепеляющей иглой прострелило позвоночник.

А потом выпитое серебро попало в кровь. Гаррина кровь из-за агонии перекачивалась сейчас очень быстро, а потому всепожирающий огонь мгновенно распространился по всему телу, до самого последнего его закутка и капилляра. И начался ад.

— «Но если человек сможет найти для нас место в своей душе, волшебная кровь станет ему вернейшим союзником и другом. Если он доверится ей, она никогда его не предаст. Так же, как и наши палочки».

Единственным островком, что сопротивлялся захлёстывающему пожару дольше всего остального, были Гаррины мысли. Но пала и эта крепость. Тяжесть в ладонях исчерпалась, с языка ушла последняя кипящая капля, но и от Гарри не осталось ничего, не погружённого в пламенеющий океан чужой жизни.

— «Подружись с ней, человек. Доверьтесь обоюдно, друг другу. Она так же зависит от тебя, как и ты от неё. Она так же умрёт, если сейчас умрёшь и ты. Доверься, как это было с твоей солнечной птицей. Разве вы оба когда-нибудь пожалели о содеянном на доверии?»

Яркий свет заполнил Гарри в дополнение к выжигающей боли. Яркий и солнечный. Патронус пришёл на помощь, но спасать и защищать своего друга было не от кого. Можно было лишь подбодрить. Или посоветовать. Или поддержать осязаемым присутствием.

Разве этот огонь причинил ему хоть сколько-нибудь вреда, вдруг пришло на ум агонизирующему естеству. Разве то, что он сам всё ещё стоит на своих ногах, а не рассыпался пеплом на лесном ветру, не свидетельствует о том, что происходящее не имеет отношения к ощущениям? Боль невыносима, но опасности от неё нет ни капли. Игнорировать её тоже неправильно, ведь она пытается что-то сказать. Пусть остаётся и полыхает, а мы постараемся понять, что же она такое. Понять, протянуть руку и подружиться.

Сколько времени Гарри так стоял и горел разумным факелом — неизвестно. Просто в какой-то момент он осознал, что боли больше нет, а её место заняло ощущение жизни вокруг. И Леса. И гармонии бытия. И воздушного зрения, которое теперь видело единорога перед собой.

Консилиума лекарей «у больничной койки» больше не было, их место занял совсем маленький жеребёнок. Гарри теперь видел, что с его матерью всё нормально и ей просто требуется время для неторопливого исцеления. А единорог, напоивший Гарри кровью, всё ещё стоял рядом и терпеливо дожидался, когда мальчик придёт в себя.

Слова были не нужны. Гарри понимал, что за простое спасение такого не дают, тем более что он сам ничего особенного сегодня не сделал. Он вообще мало что успел сделать в своей жизни. Это был особый дар. Или средство для чего-то, предстоящего ему в будущем, что в общем-то одно и то же. И оно дано насовсем, без обязательств и обязанностей. На доверии.

— Вы же меня совсем не знаете, — пробормотал Гарри.

— «Мы знаем чуть больше, чем обычно о людях. Ведь у тебя наша палочка, которая видит всё, что ты позволяешь ей увидеть».

Гарри улыбнулся, осознав наконец причину необъяснимой разумности вроде бы неживой вещи. То-то она так нравилась Луне. И нет, в грязные рыжие руки он её не отдаст!

— «Можешь не беспокоиться о сохранности палочки. Отныне её никто не сможет у тебя отобрать».

— Погодите! — Гарри удивлённо вскинулся. — Так это ваша… ваш…

— «Нет. Прядь из своей гривы отдала Можжевеловая Роса, которую ты сегодня выручил. А теперь, человек, подними голову и постой неподвижно. Предстоит ещё одно дело. Не бойся, так больно уже не будет».

Гарри выполнил просимое, и в лицо мальчика уставился волшебный светящийся рог. Точнее — в лоб над шрамом. Где-то за пределами поля зрения замерцал бело-голубой свет. Острейший кончик замер в каком-то миллиметре от кожи, так что Гарри предстояло действительно замереть, чтобы не уколоться.

Шрам, тем не менее, закололо — очень знакомой болью, которой Гарри донимало с детства. И, вот ведь словно по заказу, вновь стало донимать совсем недавно, сразу после побега Петтигрю из Аврората. С приветом из Большого остросюжетного детектива.

Колотьё во лбу постепенно усиливалось, хотя с недавно прошедшей «переплавкой» это не шло ни в какое сравнение. Разве что слёзы выступили. Ну, знаете, они всегда там выступают, если вам окрестности переносицы иголкой колоть начнут. Гарри было вознамерился сплести привычную сеть и помочь себе «со своей стороны», но передумал: куда он будет эту гадость выталкивать — единорогу в глаза?

Светящийся рог выписывал над шрамом какие-то сложные и тонкие узоры. Боль усилилась и начала доставлять беспокойство, но внезапно из груди поднялась знакомая горячая волна, и всё прекратилось. Острие со сверкающей на нём крохотной звёздочкой поднялось вверх и отошло на безопасное расстояние. Гарри неверяще помотал головой: не болело больше вообще ничего.

— Вы… убрали его?

— «Нет. Но тебе не стоит волноваться по этому поводу: всё разрешится в своё время. Я сделал так, чтобы и оно тебя больше не беспокоило».

Гарри кивнул, собираясь рассеянно поблагодарить: он слышал эту фразу уже второй раз, но так и не приблизился к пониманию, что она означает. Однако ассоциация с Квирреллом натолкнула его на другую мысль.

— Слушайте, я всё время забываю вам сказать. Вы… скажите вашим, чтобы побереглись. У нас там браконьер в школе объявился, он крови вашей ищет. И у него вроде бы ситуация такая, что остановиться он не может, так что обязательно продолжит охоту.

Против обыкновения, единорог ответил не сразу. Гарри даже показалось, что глаза его стали печальнее.

— «Мы покинули ваш лес, человек. Можжевеловая Роса была последней. Больше никто не умрёт».

Гарри окаменел. Благодаря прочитанным у Луны книжкам, а больше даже из чутья своей новой крови он понимал, что́ это означает.

— А… как… насовсем, что ли?

— «Это зависит не от нас».

Ну да, если их не защищают те, кто должен защищать… Гарри сжал кулаки: а вот и дело для новой крови нашлось! Он найдёт этих марсоловов и пинками выгонит на свои посты! И, кстати, там есть одно гнилое место, давно нуждающееся… Хм. Вот только ему бы самому для начала подрасти да силы для пинков поднабраться.

Но ничего! Если он собрался основывать вторую школу волшебства, без Леса ему никак не обойтись. А значит, всё идёт как надо и своим чередом. Всё переплетено, всё зависит одно от другого и ничего не происходит просто так. Возможности появляются под задачу, которую ты начал решать.

Гарри поднял глаза, давая понять, что осознал чуточку больше, чем было ещё утром. Единорог с лёгким укором качнул головой.

— «Не спеши, человек. Всё сложнее, чем ты думаешь, и дело не только в кентаврах. Не торопись. Расти и учись, время ещё есть. В Лесу вообще никто никуда не торопится, возьми с нас пример. А пока что…»

Единорог покосился куда-то в сторону, и с одной из крон, где давно уже шла какая-то деловая возня, отделилась стайка фей, несущая что-то превышающее их размеры.

— «Уже поздно и тебе пора возвращаться. Вот, возьми: ты пропустил обед и не попадёшь на ужин».

Феи передали мальчику хитро сложенный лист лопуха с парой фунтов какой-то съестной поклажи, из которой на ощупь опознавались лишь орехи. Гарри сердечно поблагодарил лесной народец, спрятал гостинец в сумку, мимоходом удивившись тому, что ладони вновь стали чистыми и незамаранными, и… И растерянно огляделся. Поискал транспортное средство, посмотрел на единорога и с сомнением перевёл взгляд на его высокую спину без стремянки при ней.

— «Обойдёшься», — фыркнул тот. — «Ты пока что в состоянии дойти и сам».

— Ух ты! Рядом со школой есть такие удивительные места? Я ж всё вокруг облазил… Но… вы хоть покажите, в какую сторону лететь.

— «Лететь не надо, мы очень далеко от твоей школы. Иди пешком. Короткой тропой».

Гарри совсем потерял понимание произносимым мыслям: никаких тропинок тут не было, один сплошной зелёный ковёр. Но и единорог не был настроен на изматывание Гарри играми в непонимайку.

— «Ты помнишь, как попал сюда?»

— Ну… я поделился своей магией и…

— «Нельзя просто так “взять” чужую магию. Не с имевшимися силами. Можжевеловая Роса научила этому волшебству *тебя*, человек. Чтобы уже ты помог ей перенести вас обоих сюда».

— А… что-то я этого не помню.

— «Тебе было не до того».

— Э-э… хорошо. И что теперь делать?

— «Найти нужную тропу».

Гарри не стал спорить с очевидным затягиванием внятных объяснений — потому что в лесу не торопятся — и ещё раз внимательно оглядел окрестности. Потом развернулся и повторил то же самое с другой стороны. Наверное, такой подход был принят одобрительно, потому что единорог продолжил урок из-за Гарриного плеча.

— «Это особое, лесное волшебство. Лучше всего, если вокруг тебя будет много деревьев. Или кустарника, или высокой травы. К ним тебе проще всего будет обратиться и попросить помощи. Почувствуй этот лес, человек. Здесь повсюду жизнь, пусть и непривычная тебе, но умеющая слышать и понимать другую жизнь. Расскажи ей, что тебе нужно. Вспомни, куда тебе нужно. Прислушайся, не нужно ли чего и ей. Найди правильную тень, собери равновесие — и иди по Тропе».

Гарри медлил с выполнением урока: что-то мешало ему сосредоточиться. Что-то важное, что он упустил из виду.

— Скажите, — он повернулся к единорогу, — а почему… Можжевеловая Роса сама не пошла… по этой своей тропе? Ну, когда у неё ещё были силы.

Против обыкновения, единорог не выказал ни малейшей досады от вопроса не по теме. Создавалось впечатление, что интерес вполне уместен в расшиваемой канве.

— «Она не могла принести сюда проклятый анчар». — Голос звучал серьёзнее обычного. — «Жеребёнка отправила, а сама осталась».

Гарри опешил. Так эта поганая деревяшка была не просто отравлена, но и… Мальчик по-новому взглянул на ту, что сейчас лежала под живим одеялом.

— Она предпочла пожертвовать собой, но не… Но это означает, что…

— «Всё верно, человек. Мы доверили тебе открытую дверь в наш дом. Трижды думай, кому ты передаёшь эти знания».

— Да я лучше вообще больше никому… Ну разве что…

Можно ли привести сюда Луну? Подарить дорогу и ей? Свой собственный дом Гарри доверил бы подруге не колеблясь, но чужой… Мальчик вздохнул, вновь развернулся и уже с гораздо большей ответственностью приступил к выполнению урока.

— «В первый раз я сопровожу тебя на Тропе, чтобы ты не потерялся. Но начать идти ты должен сам».

Жизни вокруг хватало, и Гарри прекрасно её чувствовал. Ни в чём таком существенном она не нуждалась, зато с интересом наблюдала за учебными успехами мальчика. В основном рассевшись по ближайшим деревьям.

Хогвартс. Волшебный замок на берегу волшебного озера. Полная шумных детей школа, рядом с которой сегодня едва не погиб единорог. В последнее время с ней не всё ладно, но другой такой у нас всё равно нет. Пока что. Гарри сосредоточился на образе Большого зала и гриффиндорской гостиной, пересказывая её Лесу. Откуда-то издалека пришло тянущее чувство, будто знаешь во сне, куда идти. Гарри посмотрел в том направлении.

Никаких тропинок не появилось. Всё тот же мягкий травяной ковёр, холмики и ямки, палой листвы кое-где намело, вкуснейшая земляника виднеется, кстати об апрельских птичках, и как только раньше незамеченной оставалась. А тени как тени, и которая из них та самая… Хотя… одна едва заметно трепещет, будто костёр за деревом горит, а не должно быть в здешнем лесу костров. Значит… факелы? Школьные факелы?

Гарри подошёл к этому месту, с интересом заглянул за дерево… и всё необычное пропало. Лес стал прежним.

— «Помни о цели, а не о видах за соседним поворотом», — произнесли за спиной. — «Пока не утвердишься на Тропе, о пути лучше вообще не думать».

— Это как это?

— «Ты не можешь заснуть, если наблюдаешь за засыпанием».

Гарри угукнул, почесал затылок, вздохнул и повторил «просьбу о цели». Мерцающих факельных отсветов на этот раз не было, зато в другом месте на непонятно откуда взявшемся лунном пятне затрепетали колючие тени ракитных кустов. Гарри подошёл, внял советам о цели с равновесием и обратил взор не на землю, а… вперёд. Туда, куда тянуло непонятное чувство направления, если мальчик думал о школе. Вздохнул и ступил на Тропу.

Тропа на ощупь оказалась тонким канатом, которого ещё мгновение назад тут не было. Впрочем, какая разница: помним о цели, а не о дороге! Гарри улыбнулся: канаты — это его, а смотреть только вперёд вдоль пути — главное правило хождения по проволоке. На макушке — стакан, руки подняты, спина прямая и ненапряжённая, ноги скользят вдоль троса. И много-много равновесия. Вперёд не спеша.

В какой момент Гарри оказался на огромной земляничной поляне, мальчик не понял. Невидимый канат под подошвами к тому времени превратился в трубу, так что идти стало и легче, и скучнее. Однако стоило Гарри заинтересоваться земляникой (в школе такую не давали!), и труба зашаталась.

— «Помни о цели. Дай Тропе устояться, тогда станет полегче и ты сможешь наслаждаться обочинами».

Гарри вздохнул и сосредоточился на макаронах, пропущенных вместе с обедом. Попетляв, тропа свернула за очередной куст и вышла на гористый склон, густо заросший пахучими елями. Где-то внизу мирно звенел невидимый ручей, но мальчик не поддавался на эту провокацию.

Путевая труба незаметно разбухла до водовода, а потом и до заводского дымохода, но петлять меньше не стала. Шумный склон уступил место тихому осеннему лесу, заваленному багряной листвой и носящему имя края, куда не ступала нога грибника. Или рая, уж больно много тут было грибов.

— Это ведь короткий путь? — спросил Гарри. — Разве он не должен быть прямым и ровным?

— «Зависит от того, что полагать краткостью. Помнишь, как петляют реки на равнинах? Все они текут по естественному и легчайшему пути. Иного вода не примет».

— Особенно та, которая никуда не спешит, — задумчиво покивал своим мыслям мальчик.

— «Разве это плохо? Ты теряешь совсем немного, но ничего не рушишь и не пронзаешь. И природа это понимает. Посмотри, человек, сколько здесь красоты. За каждым поворотом — новый вид для терпеливого ходока. Они никогда не повторяются. Как снежинки, рассыпаемые в дармовом изобилии из небесных перин».

— Здесь очень красиво. — Гарри согласно вздохнул, обозревая зимнее поле и заледеневшие деревья под морозным полуднем. Чистейший пушистый снег сверкал радугой так, будто состоял из алмазов. — Я бы очень хотел показать эту красоту одному близкому человеку.

— «Не забывай о цели, к которой идёшь», — помолчав, напомнил единорог вместо ответа.

— А… разве мы ещё не утвердились на тропе?

Гарри уже давно перестал ощущать покатость невидимой дороги. Тропинка стала плоской и удобной. И это несмотря на то, что сейчас они шли по узкому горному карнизу над пропастью и заснеженным лесом. Вряд ли мальчик пролез бы здесь, ступай он по этим заледеневшим камням по-настоящему. Каким образом передвигался идущий следом единорог, Гарри не представлял, а оглянуться или посмотреть воздушным зрением не решался. Или чувствовал, что этого делать не стоит.

— «Тропа окрепла, но она ведёт тебя именно туда, куда ты ей говоришь. Будешь думать лишь о своей подруге — и окажешься не в школе, а у неё во сне».

— О! А такое… э-э… И что потом?

— «И потом ей придётся тебя вытаскивать. А это та ещё морока».

— А… так это всё…

— «К сожалению, не всё из этого принадлежит привычному тебе миру. Нетронутой природы в нём остаётся всё меньше».

Вздохнув, Гарри в который раз был вынужден вернуть мысли к пустым классам и несделанным урокам. А ещё — к недавнему предупреждению о том, что учить кого ни попадя таким прогулкам — опасно. Если Тропой можно пробраться в чужой сон…

— Послушайте, — вдруг вспомнил мальчик. — А когда… Можжевеловая Роса перемещала нас, всё было куда быстрее!

— «Тебе было не до того. Да и ваш опыт хождения по Тропе — несопоставим. А главное, человек — что?»

— В лесу не спешат, — улыбнулся Гарри.

— «Без последней нужды. Сейчас таковой нет».

— И потому временем можно пожертвовать.

— «Не воспринимай Тропу как способ сократить время в пути. Ты можешь идти долго, можешь прийти быстро, а можешь достигнуть даже до того, как отбыл. Тропа не делает твой путь скорым: она приводит тебя *вовремя*».

— Мудрый выбор, — пробормотал мальчик, задумавшись о своём.

Это как это: прибыть раньше, чем отбыл? А если он, ну… в последний момент решит никуда не идти, хотя где-то далеко уже прибыл?

— Скажите, а можно ли сойти с тропы? Ну, как с той земляникой… В смысле, досрочно сойти, если вдруг нашёл… обочину, куда более интересную, чем конечный пункт назначения?

— «Можно. Но следует внимательно осматриваться, куда ты собрался сходить».

Шли они сейчас в очень странном месте: по подвесному мосту без перил, справа от которого царила звёздная ночь, а слева — голубое солнечное небо.

— «А теперь, человек, в качестве экзамена к этому уроку ты помолчишь и покажешь мне, как ты умеешь сосредотачиваться на волшебном пути».

Гарри улыбнулся, согласно кивнул и добавил мыслей про ажурные башенки в свою голову. Единорог прав: мальчик и так замучил его сегодня своим любопытством сверх всяких приличий. А Хогвартс… Да, в нём сегодня не всё хорошо, но возводили волшебную школу всем островным миром, и Лес принимал в этом самое непосредственное участие. А потому в основе Хогвартса не может быть ничего плохого. Нужно только подправить начавшие заедать шестерёнки.

Чистейшее горное озеро, гладким зеркалом разливающееся до далёких гор на горизонте — и Тропа, идущая прямо по воде.

Бескрайние заросли высокого бамбука, теряющиеся в утреннем тумане. Рядом с Тропой туман почему-то расступался и исчезал.

Яркие цветочные луга под кучевыми облаками — и мост из самой настоящей радуги, по которому проходил путь.

Обратная сторона водопада, скрывающая пещеру со светящимся плющом — и обильные брызги, отчего-то не завлажняющие одежду, но щедро утоляющие жажду бескорыстной прохладой.

Леса, поляны, холмы и долины, ягодные моря и озёрные берега. Гарри потерял счёт пройденным поворотам. Он шагал тем неспешным ходом, что даст фору любому неопытному торопыге, и старался, чтобы тянущее чувство направления не угасало от его чрезмерного увлечения открывающимися обочинами. Он любовался и отдыхал душой. О да! Стоило научиться ходить по Тропе уже только ради того, чтобы отдыхать в таких прогулках перед сном. Отдыхать, избавляться от бестолковой шелухи и выздоравливать после ежедневной драки за пустоту.

Мальчик брёл по ночному саду среди одуряющих весенних ароматов, когда голос за спиной прошелестел:

— «Твоя Тропа заканчивается, человек, и здесь я тебя покидаю. Если найдёшь пару для своей палочки — приводи».

— Э-э… Пару для… Ай!

Успевший уже позабыть, что такое неровная дорога, Гарри споткнулся о жёсткую колдобину и едва не растянулся по земле. Какой позор для воздушного мага!

Колдобиной оказался торчащий из земли кирпичный треугольник. Цепочками таких треугольников в школьном дворе когда-то ограждали пешеходные дорожки от газонов и давно заброшенных клумб. Гарри находился во внутреннем дворике у Часовой башни, только что выломившись из одичавших розовых кустов.

Он вернулся в Хогвартс.