Simple steps (джен)

Шёл дождь.

Мальчишкой он считал его сказкой. Легендой, рассказываемой чужестранцами, знавшими чудесные планеты, на которых достаточно воды, чтобы пользоваться ей без разбора и ныть, когда включался капризный душ с неба. Те люди жаловались на его неудобство — холод и сырость, необходимость искать от него убежище.

Он завидовал их небрежному отношению к дождю.

Затем он оказался на планете, где дождь был по расписанию, как и любая другая погода. Он смотрел прогнозы погоды, и если предвещали дождь, находил способ выбраться из Храма, когда раскрывались небеса. Мастер относился с пониманием к его восхищению дождём, хотя порой немного ворчал, что придётся доставать очередную смену одежды. Однажды Энакин понял, действительно понял, что вода была в изобилии и не нужно больше её экономить, он открыл для себя чудо душа, подражавшего дождю и удивительному ощущению живительной влаги, сходящей с неба прямо на него.

Потом пришла война. Он вёл отряды через ливень, грязь, разливавшиеся реки и бушующие грозы. Он утопал в болотной грязи, думая, что никогда уже от неё не отмоется, пока вдруг не приходил дождь и не очищал хотя бы лицо и волосы. Он впервые понял, что вода может быть неудобством, нежеланной. Она размывала ровный строй клонов, портила еду и уничтожала следы.

На Джабииме дождь обрёл новое, горькое значение. За два страшных месяца одиночества дождь стал всё равно что врагом, как сепаратисты и половина населения Джабиима. Сухие дни проходили мимолётно и пусто на фоне ужаса, когда клонов, джедаев и союзников на Джабииме каждый день забивали, как скот на бойне. Дождь шёл, когда он с клонами пытался удержаться на затапливаемой позиции, когда связь обожгла вспышка боли, не его, когда осталась только устрашающая тишина в сознании, которое никогда раньше не замолкало. Сорок восемь часов он вёл поисковые отряды под непрекращающейся грозой и продолжил бы идти дальше, если бы не потерял сознание от усталости.

Дождь теперь ассоциировался с болью, даже если он пытался смыть, что случилось.

Энакин откинул голову, позволяя каплям падать прямо на лицо. Он уже промок насквозь, роба и одежда под ней изорвались, в сапоги свободно заливалась вода, но Энакин неподвижно сидел на бревне, разрубленном в недавней битве.

Он вёл истребители над Муунилинстом: мастер, как и всегда, доверял его умению летать, несмотря на всё нытьё по этому поводу. Перед носом Лазурного ангела вдруг появился веерохвостый истребитель, дразня выполнив несколько манёвров, которые впечатлили даже его. Такое подначивающее: «Поймай меня, если сможешь», в азарте от которого он разогнался и начал преследование. Даже хотя Энакин знал, что Оби-Ван будет недоволен, любопытство взяло над ним верх. Космическая/воздушная битва шла хорошо, и он прикинул, что может выделить себе несколько минут и погнаться за веерохвостым задирой.

Это оказалась она. Мерзкая, ситхова сука. Все мысли о Муунилинсте исчезли, все обратились к мастеру, его семье. Эта лысая ведьма ради одной только забавы месяцы пытала Оби-Вана. Помогая мастеру забыть Раттатак и Джабиим, Энакин улавливал проблески того, через что прошёл брат-ставший-ему-отцом, и одних только проблесков хватало, чтобы глаза начинало жечь огнём.

И она сейчас стояла прямо перед ним.

Энакин не думал. Он действовал.

— Ты!

Дальше не было ничего, кроме исступлённой ярости, неистовой жажды мести, дикого, животного желания убить. Эта сука пытала Оби-Вана. Какой подарок Силы, что она сама пришла к нему. При всей тревоге, беспокойстве и заботе о полубрате-полуотце, малая часть души, которой Энакин предпочитал не касаться, вынашивала гнев и лелеяла мысли о мести.

Джедаи ищут справедливости, а не мести.

Энакин понимал, что убийство в припадке бешенства не может расцениваться, как справедливость; медитации с Оби-Ваном помогли ему увидеть разницу. Он клялся себе снова и снова, что если что-нибудь случится с Падме, то он будет искать только справедливость, не месть, или оставит это дело кому-то другому.

Он не клялся в этом для Оби-Вана.

В его глазах мастер всегда выглядел сильным и неуязвимым. Даже возвращаясь с миссии раненым, Оби-Ван сохранял тихое достоинство и внутреннюю силу, с улыбкой отбиваясь от опеки целителей и утверждая, что в полном порядке. Вернувшись с Раттатака, он больше не улыбался. Он был сломлен, вывернут наизнанку и растоптан. Он ни разу не сказал, что в порядке. Он ни разу не отказался от помощи, тяжело полагаясь на падавана во всём. Самые случайные вещи отбрасывали его в воспоминания, заставляя его прятаться в раковину полубреда, в которой Энакин и нашёл его.

Оби-Ван — его семья, такой же дорогой человек, что и Падме. Их неизменные теплота и любовь, как ничто другое, наполняли его жаждой жизни.

А эта садистка, жестокая, мерзкая, злобная сука пыталась отнять у него Оби-Вана.

Забыв про всё, что он делал, чтобы избежать повторения катастрофы с тускенскими рейдерами, Энакин рванул к ехидно ухмыляющейся твари с кровавой пеленой перед глазами. Он атаковал всем, что попадалось под руку. Световой меч. Сила. Деревья. Камни. Лианы. Грязь. Что угодно. Всем, чем угодно. Чтобы она никогда больше не посмела дотронуться до его семьи.

Липшая и цеплявшаяся за него Тьма после долгих медитаций над ней увяла. Но не ушла — затаилась. Она ждала своего часа, высматривая, выгадывая и дождалась — ринулась вперёд, увлекая силой и опьяняющим чувством превосходства, разгораясь от каждого прикосновения и взорвавшись чёрным солнцем удовлетворения, когда Вентресс полетела в бездну ущелья под ногами.

И когда её тело уменьшилось до крошечной точки и исчезло из виду, Энакин издал безумный победный клич, закричав с такой силой и мощью, что местная живность, что ещё не разбежалась, в ужасе кинулась прочь.

Он дышал полной грудью, балансируя на грани мощи, гнева и сладкой, холодной мести, когда от нерешительного «…Энакин…?» такой простой и понятный мир вдруг рассыпался на части.

Энакин не знал, не примешиваются ли к дождю и слёзы.

Он не знал, что теперь чувствовать.

Пора двигаться дальше. Битва над Муунилинстом ещё не закончилась. Но он не мог заставить себя пошевелиться.

По спине прошёл неприятный холодок, и Энакин замер, оглядываясь. Никого не было видно, но это не значит, что никого не было. Коснувшись Силы, он содрогнулся. Тёмная Сторона. Планета провоняла ей насквозь.

Нужно уходить

Сейчас же.

Потому что Тьма с новой силой липла к нему, привлекая ещё больше Тьмы.

Для одного дня Энакин подцепил её достаточно.

На всю жизнь более чем достаточно.

* * *

Найти корабль су… Вентресс заняло совсем немного времени. Ещё меньше, чтобы взломать его и открыть.

Когда Энакин вернулся в космос, битва всё ещё продолжалась, истребители ровными рядами рассекали пространство, и прежде чем примешиваться к ним, нужно было оценить ход боя и найти, где больше всего требуется помощь. Энакин, как и всегда при острой необходимости, отставил эмоции в сторону и обратился к сражению. Ему больше ничего и не оставалось, и он окунулся в Силу, вылавливая в ней истребителей, врагов и клонов, чем и когда стреляли; ни на секунду не вспоминая тошноту и эмоциональную слабость. Он присоединился к эскадрилье и сходу выдал клонам новый план — очередной дерзкий и экстравагантный — и через двадцать минут переломил ход битвы, а потом закончил её.

Ему это было всё равно.

Едва сев на борт Переговорщика, Энакин сразу же вернулся в свою комнату и ушёл в медитацию. Он должен был увидеть, сколько Тьмы успело вцепиться к него.

…

Её количество… обескураживало.

Вся проделанная работа насмарку.

Энакин окунулся глубже, разбираясь, что произошло. В душе немало Тьмы оказалось… знакомым. Жажда мести. Но не только отмщения за мать, как раньше: Энакин с шоком обнаружил крупный сгусток, пришедший из желания отомстить за Оби-Вана и пытки над ним на Раттатаке. Гнев, что у него почти отняли полубрата-полуотца. Страх, что и в следующий раз не успеет его защитить. Поднимались все его чувства, оставшиеся после смерти матери, только в этот раз связанные с мастером.

Он не был к этому готов…

И из-за этого натворил страшных бед. Он убил Вентресс. Она, может, и не была беззащитной, как перебитые тускены, но намерение убить осталось тем же. Он звал Силу, не интересуясь, какая сторона откликнется на призыв, и внутренняя тьма, живущая в каждом человеке, ответила первой. Та же тьма, над изгнанием которой они так долго с Оби-Ваном работали. Она выросла, вытянулась, снова оборачивалась вокруг него, цеплялась и липла.

И, как будто этого было мало, часть тьмы из того ужасного храма, того омерзительного мира, змеиными кольцами обвилась вокруг него.

Это было так страшно, что Энакин опустил руки, внезапно лишившись сил и надежды. Так много вспыхнуло негативных эмоций, с такой готовностью напитали они тьму, так легко и сильно укрепилась она в нём. Энакин пытался делать, как его учили: принять негативные чувства и отпустить их, но слишком много было эмоций, чтобы выделить их, слишком запутан был их клубок, и он не видел даже ниточки, чтобы начать его распутывать. Как он мог столько натворить? Как он сможет пережить всё это?

— Энакин?

Он дёрнулся, вырываясь из медитации.

— Оби-Ван!

Он рванулся навстречу, хватаясь за плечи брата-заменившего-отца, опуская голову и вслушиваясь в его ровное сердцебиение, соломинку в водовороте кошмара. Слёзы выступили на глазах, хаос осознания последствий начал выходить из-под контроля. Так много тьмы. Так много. И часть — его собственная. Чем он теперь станет? Он хотел быть джедаем. Он так старался им быть. Он до сих пор спотыкался и падал, но делал успехи. Он всё ещё стоял на правильном пути. Разве нет? Но то, что он сегодня сделал…

— Мастер, я… я всё испортил… Я просто… всё… Мастер, у меня проблемы. — Потому что целый день был проблемным, от поиска Вентресс и сражения с ней до медитации и увиденного, что произошло с ним. И если положение не было достаточно проблемным, Энакин сам — проблема, потому что за человек он теперь? — Плохо, мастер… всё плохо. Вентресс, она… тьма… она опять…

У него начиналась истерика.

Оби-Ван замер при упоминании имени Вентресс, всё его тело вдруг жёстко напряглось, но уже через секунду он расслабился и притянул к себе Энакина, порывисто и крепко обнимая падавана.

Энакина не держали так годы. И не потому, что он вымахал выше мастера на целую голову. Оби-Ван не мог, как раньше, утешительно обнять падавана, почти уже мужчину. Плюс, повзрослевший Энакин, как и все подростки, ершился и не терпел, чтобы с ним обращались как с ребёнком. Сейчас же он по-детски прижимался к тёплым рукам и грубой ткани, мечтая, чтобы всё оказалось только кошмаром, чтобы мастер (научившийся фантастически обниматься) пообещал, что всё будет хорошо. Энакин даже не замечал, как его трясло.

Оби-Ван со вздохом отстранился и снял с себя плащ, накидывая плотную, тёплую ткань на плечи падавану. Ничего для себя, никогда. Стоявший за простым жестом Свет снова наполнил глаза Энакина влагой: сам он никогда не не проявлял такой заботы. Никогда. Он — не джедай, каким должен быть. Не джедай, и сможет ли когда-нибудь стать после этого?

— Энакин, — мягко обнял его за плечо Оби-Ван. — Твои мысли слишком дёрганые, эмоции просто ошеломляющие. Я не понимаю. Что случилось?

Если бы так просто было ответить!

Вместо того Энакин послал в связь изображения, отдельные вспышки того, что произошло в погоне за веерохвостым истребителем, и плачевный результат. С ними смешивались чувства: ярость, жажда мести, небывалая мощь, победа, осознание, раскаяние, отвращение. Раскрывшись перед мастером, Энакин почувствовал, как клубок скалившейся тьмы немного ослаб, теперь он мог различить в нём отдельные нити. Доверие Оби-Вану принесло небывалую ясность в мыслях, и Энакин искренне удивился, почему не догадался прийти к мастеру раньше с проблемой с тускенами.

— …Мастер, — тихо позвал Энакин, когда Оби-Ван так ничего не и ответил. — Я теперь не могу быть джедаем.

Оби-Ван шумно выдохнул и надолго замолчал, прежде чем ответить:

— Не бывает идеальных джедаев, Энакин.

Он поднял глаза.

— Ты — идеальный, — указал он. Оби-Ван никогда этого не замечал. Никогда. Так похоже на него.

— Энакин, я едва ли…

— Идеальный человек — нет, — охотно согласился Энакин. — Ты — дотошный зануда, ты считаешь, что поглаживание бороды — адекватная замена улыбки, ты почти никогда не обнимаешься, у тебя нет ни понятия о самосохранении, и даже не заставляй меня вспоминать про твою одержимость медитациями, — они оба усмехнулись, может, немного скованно, но Энакин продолжил. — Но как джедай? Ты никогда не бываешь в гневе, ты не позволяешь эмоциям влиять на тебя, ты всегда — всегда — выбираешь всеобщее благо, не забывая благо человека, ты готов на самопожертвование, скромный, как настоящий джедай. Тёмная сторона никогда не коснётся тебя.

Оби-Ван Кеноби был доказательством, что возможно стать идеальным джедаем. Энакин, чёрт бы всех побрал, был Избранным, если и не великим и всемогущим, как гласило пророчество, то хотя бы не склонным к проблемам, которых нашёл сегодня сполна. Тьма не должна была даже касаться его, и всё же коснулась.

С такой уверенностью, и при этом ни в чём не уверен.

Энакин отмахнулся от непрошеных обрывков мыслей.

Оби-Ван в связи излучал понимание, такое сильное и ровное, что Энакин завернулся в него, как в одеяло, и угнездился; часть сознания смогла наконец-то расслабиться.

— О чём ты очень кстати забыл, падаван, так это что Тьма касалась меня.

Энакин замотал головой.

— И ты отбросил её! Ну и что, что это заняло целый год, ну и что, что она пришла со смертью Квай-Гона — ты избавился от неё. Я же просто притягиваю её к себе! Что со мной не так?

Оби-Ван вздохнул и положил руку на плечо падавану.

— Тогда мы должны выяснить, почему она так легко находит тебя, — он потянул его к дивану, и, когда они уселись, продолжил. — Какие чувства у тебя возникли, когда ты увидел её?

— Ты знаешь, Мастер. Я же показал тебе.

— Мне нужно, чтобы ты рассказал своими словами.

Энакин запустил руки в свои волосы, дёргая отросшие пряди. От боли он чувствовал себя хорошо, или, по крайней мере, немного лучше.

— Гнев. Восторг…

— По очереди, — остановил его Оби-Ван, поглаживая бороду. В глубокой задумчивости, он смотрел сквозь Энакина, куда-то в никуда. — Почему гнев?

— Потому что это была она.

— Почему? Что делает её такой особенной в сравнении, скажем, с Дурджем или Гривусом?

— А это не очевидно? — огрызнулся Энакин. Почему он внезапно так злится?

— Нет, Энакин, — ответил Оби-Ван ровным тоном, взгляд его стал острым и осмысленным, но лицо осталось бесстрастным. — Это совсем не очевидно.

Разумеется, ложь: Оби-Ван знал, почему Вентресс привела его в бешенство, это была уловка, чтобы разговорить падавана. Позже Энакин пожалеет, что купился на неё, хотя и понимал, что это неизбежно.

— Потому что из-за того, что она сделала с тобой! — закричал он, вскакивая на ноги. — Эта грёбаная сука пытала тебя, отобрала у тебя Силу! — мысли, которые он никогда не собирался озвучивать, сами срывались с языка. — Она издевалась над тобой! Надо мной! Ситхова шлюха забрала тебя у меня, я остался один из-за неё! Когда я увидел её, я всё вспомнил, и я просто хотел убить, потому что она это заслужила! За всё, что сделала с тобой! С нами! Со мной! Когда я нашёл тебя, я тебя не узнал; я видел все твои воспоминания, и это было чудовищно, я смотреть не мог, но ты это пережил, а я ничего не мог сделать! Я пытался! Я так пытался, но ты уже пережил это, и я ничем не мог помочь тебе, не мог исправить, как не мог исправить с матерью, и ВСЁ ИЗ-ЗА ЭТОЙ ГРЁБАНОЙ ТВАРИ!

Силы внезапно оставили Энакина, и он остановился, тяжело дыша. Оби-Ван не шелохнулся, тихий камень спокойствия в буре Энакина. Как он вообще это делает? Выдохшийся, Энакин осел на кресло.

— Ты сказал, что был в восторге, когда увидел её. Почему? — подтолкнул Оби-Ван.

— Потому что она заплатила бы за всё.

— «Месть — признание боли», Энакин.

Старая джедайская пословица. Хотя каждый юнлинг в Храме не раз её слышал, она задела Энакина.

— …Эм, что?

— Откуда в тебе эта боль, Энакин? — бородатое лицо мастера оставалось непроницаемым.

Он в точности знал, про что спрашивает Оби-Ван. Он не мог найти в себе силы ответить. Слова вот-вот срывались с языка, но застывали уже на губах. Он знал ответ, знал его сейчас, как не знал подростком. Всего несколько лет назад всё, что у него было, это ненависть за жизнь оторванным от матери, за изолированность и неприятие от других студентов. По мере взросления формировалось полупонимание, но Энакин облекал его в другие слова. В простейшем случае: он ненавидел быть один. И позже только: он жаждал контроля над своей жизнью; как бывший раб, он берёг те вещи, которые считал своими. Самыми дорогими для него были люди, и когда он называл их своими, он прикипал к ним всей душой: к маме, к Падме, к Оби-Вану. И так же, как бывший раб, он ненавидел, если заставляли работать в свободное время, били по лицу, потому что это смешно, или отбирали его вещи, потому что они мешали работать. Энакин ненавидел, когда у него отбирали любимых людей. Он цеплялся за них и держался, как не держался бы за себя самого, и ад обрушится на головы тех, кто осмелится их забрать у него.

Как обрушился на тускенских рейдеров.

На Вентресс.

С вопросом Оби-Вана Энакин понял с абсолютной ясностью, что он сделает это снова. И снова. И снова. Страх взорвался в его голове и сбил дыхание. Оби-Ван хватанул воздух ртом и прижался рукой к виску.

— Энакин… Энакин… откуда в тебе этот страх? — голос его казался очень, очень далёким.

С лёгким шипением дверь отошла в сторону, и в комнату вошёл коммандер Коди.

— Сэр, — позвал он. Если он и почувствовал напряжение в комнате, то не подал виду. — Генерал Винду ждёт вашего рапорта.

— Да, коммандер, — ответил Оби-Ван. — Передайте ему, что мы скоро будем.

Коди ушёл, закрыв за собой дверь. Джедаи взглянули друг на друга.

— Энакин, — медленно произнёс Оби-Ван, проводя рукой по бороде, остановившись и дёрнув себя за волосы. — Я подозреваю, что есть серьёзная причина, по которой ты так привлекателен для Тёмной стороны, но не отрицай, что что-то есть и в тебе самом. Поначалу я даже сомневался, что после тускенов тебе удастся перебороть её, но ты справился, и я очень тобой горжусь. Но сейчас... — он остановился, что-то изменилось в его лице, но Энакин смотрел со слишком рассеянным вниманием, чтобы успеть заметить это.

— Мастер?

— Я… Я не могу помочь тебе.

Я не могу одолеть её за тебя, — пришёл обрывок мысли.

Возможно, в первый раз Энакин понял. Он сам поселил в себе эту Тьму, и справляться с ней только самому. Он одолеет свой страх или...

Энакин глубоко вдохнул и расправил плечи.

— Мы должны отчитаться о битве, пока Мейс не решил, что Муунилинст нуждается в его личном внимании.

Оби-Ван ничего больше не добавил. Ему и не нужно было, его разочарование было очевидным. Энакин был разочарован не меньше, потому что чертовски хорошо понимал, во что вляпался.

Как будто от этого было легче.