Обыкновенное чудо (гет)

"Чтобы сбылась легенда, которая сбылась и без меня…

но чтобы наверняка сбылась"

(Э.Г. Раткевич, "Парадоксы Младшего Патриарха")

У Анжелики истерика тихая, со стороны незаметная. У нее защитная реакция, годами отработанная, в трудных ситуациях выжить помогающая, — у нее все эмоции и чувства как стеклянным куполом накрывает, и в этом неестественном безразличии она думает четко и ясно.

Анжелика знает, что за эти моменты ясности в минуты потрясения — расплачиваться придется дорого; но Анжелика на свою судьбу никогда не роптала, роптать и впредь не будет.

Мысли у нее текут плавно и медленно. Потрясение слишком глубокое, слишком сильное, слишком нестерпимое — он жив. Он жив, когда она уже всякую надежду потеряла. Он жив, и судьба их снова свела.

Анжелика в свою судьбу верит твердо; ее жизнь побросала так, что иным и в кошмарном сне не приснится. У Анжелики той покорности судьбе, которую так на Востоке ценят, нет ни капли — характер Анжелики с понятием покорности ни в одной реальности пересечься не способен. Нет, Анжелика судьбе непокорна, она с нею спорит, она ее переламывает упрямо, своею волей туда направляет, куда ей нужно; она судьбе непокорна, но она в нее верит. Если Бог ей в жизнь что-то посылает — это именно то, что нужнее всего и есть.

Итак, он жив.

Он жив, это момент положительный, — отмечает разумом Анжелика безразлично, как будто о чужом человеке думает. Он жив, и это славно.

Она знает, что он жив, это следующий момент, тоже положительный. Еще вчера она его мертвецом считала, а теперь знает, что он жив — это прекрасно.

Судьба их вновь свела вместе, и это совсем прекрасно — не надо никуда нестись, не требуется никаких усилий. Она уже здесь, и он здесь.

Он изменился, и это правильно, ведь годы прошли. Он изменился, и она изменилась. Но, как бы ее жизнь ни побросала, она все та же Анжелика. Годы наложили отпечаток на ее тело, испытания пытались сломить ее дух; но внутренняя суть у нее все та же.

А Жоффрей?

…Анжелика невольно вздрагивает, произнеся внутри своей головы сокровенное имя.

Что Жоффрей? Изменился ли он до неузнаваемости, стал ли другим человеком?

Анжелика терпеливо и бесстрастно перебирает в уме все факты, которые ей известны о Рескаторе, и с каждым новым фактом убеждается — это он, он, он. Это до глубины своей сути — Жоффрей. Он во всем себя проявляет несомненно; он, как и она, изменился, но остался собой.

Сердце Анжелики в нем своего любимого мужа узнает несомненно; сердце Анжелики уже все решило.

Разум Анжелики факты перебирает терпеливо, взвешивает их тщательно. Разум Анжелики каждый поступок Жоффрея под микроскопом разглядывает, каждое слово анализирует, и нестыковки видит.

Она ему дорога; несомненно.

Если бы он был так безразличен к ней, как пытается показать, — он бы еще тогда, в Ла-Рошели, ее высмеял. Кто в здравом уме возьмет на борт полсотни преследуемых человек? Просто так, безо всякой выгоды? Нет; он это ради нее сделал, для нее.

Можно, конечно, предположить, что человек, который готов выложить за красивую рабыню цену корабля с командой, может себе и не такие безумства позволить.

Но, если бы дело было только в обладании ее телом, — он бы свои желания давно осуществил. У Анжелики никаких иллюзий по поводу пиратской галантности не осталось. Сложно, конечно, представить себе Жоффрея насильником; столь грубые методы не могут быть в его духе, как б он ни изменился. Но уж кто-то, а предводитель Отеля Веселой Науки в деле соблазнения умен и хитер, как дьявол! Если бы целью было обладание телом, Рескатор бы нашел способ Анжелику обольстить; в его умениях она не сомневается. Но разве он пытается? Пара его вольностей даже на жалкие попытки не тянут — так, посмеялся по случаю.

Но настоящую стойку разум Анжелики делает, когда она вспоминает его реакцию сегодня утром. Когда она торопливо солгала, что выходит замуж за мэтра Берна. Солгала, чтобы защититься от его притязаний.

Она уже тогда, еще не зная правды, почувствовала, что он задет непритворно; задет глубоко. Тогда она никак понять не могла, почему. А теперь видит ясно.

Разум Анжелики делает вывод уверенный: она Жоффрею небезразлична.

Вывод этот ее пугает немного, потому что она боится в него поверить, боится принять желаемое за действительное.

Анжелика вновь и вновь все поступки и слова Жоффрея в уме перебирает — и все несомненные убеждается: небезразлична, небезразлична, небезразлична!

Сердце Анжелики на этот вывод быстрым стуком отзывается; трещины идут на стеклянном колпаке, отгородившим ее от эмоций. У Анжелики нервы на пределе находятся; она знает, что ей нужно посидеть немного и выплакаться, дать напряжению схлынуть.

Анжелика своим истерикам не позволяет ее планы нарушать; но выход эмоциям давать нужно непременно.

Анжелика от подруг парой фраз отделывается, и спокойно идет искать уголок потише, где ей никто не помешает в себя прийти.

После бури на корабле покой стоит, матросы все почти отсыпаются. Анжелика себе закуток без труда находит, и там уже, уткнув лицо в руки, дает волю слезам.

Она плачет тихонечко, в истерику не скатываясь. Ей красные глаза и опухшее лицо без надобности. Ей только напряжение слегка сбросить, чтобы с новыми силами с судьбой бороться. У Анжелики в ее очаровательной головке план уже готов; ей теперь сил набраться и мужества. Ей всего полчасика нужно, чтобы в себя прийти от потрясения, чтобы эмоции перестали так бурно ее сердце раздирать, чтобы обида наружу вышла, чтобы страхи душу оставили.

Анжелика все тихонько выплакивает — и его обвинения в нелюбви к сыновьям, и упрек, что не узнала, и шпильки о любовниках. Это все не страшно; это он сам все от обиды сказал. Он просто не знает. Это поправимо.

Всего полчасика Анжелике нужно было; но у нее его нет.

У Жоффрея в разуме происходит примерно такая же логическая цепочка, как у Анжелики. Жоффрей поступки Анжелики разбирает под микроскопом, Жоффрей каждое ее слово анализирует пристально. Жоффрей несостыковок видит множество, и до главной вмиг добирается — почему солгала, что долго мэтра Берна знает?

Жоффрей вывод делает правильный: защититься хотела.

Жоффрей мужеством Анжелики восхищен; ее умением быстро план продумать восхищен, а еще больше — ее интуиции, которая нашла те единственные слова, способные ее защиту нерушимой сделать. Он ведь ей поверил тогда вмиг; что любовь у нее крепкая, что замуж она выходит непреложно.

Но она эти слова не ему, Жоффрею, говорила; она их Рескатору говорила, страшному пирату Рескатору, который претендовал на ее тело. Сколько в ее словах истины?

Сколько б ни было — все одно решение одно!

Жоффрей от жены не отступит; даже если и правда у нее чувства к этому гугеноту есть — отвоюют, отобьет, он ее уже завоевал однажды — что же, и теперь справится!

Жоффрей на плачущую Анжелику натыкается неожиданно; ошеломление у него глубочайшее. Он ее такой увидеть не ожидал; она всегда сильная, она смелая, она с такой твердостью сегодня их разговор перенесла! Она так собой владеет, с таким хладнокровием все принимает!

Анжелику плачущей представить Жоффрею немыслимо; а увидеть такою — больно и стыдно. Жоффрей собою недоволен до глубины души; это он виноват, с утра только тем и озабочен был, как держать себя достойно и строго; а о ее чувствах не подумал? Так оскорблен был собственными мыслями, что только уколы ей и наносил; как будто ей самого потрясения мало было!

Анжелика Жоффрея замечает по шороху; испуганно глаза от рук поднимает, узнает, вскакивает, возмущается:

— Господи, нигде от вас покою нет!

У Анжелики сил нет его упреки выслушивать; она его насмешливый ум хорошо знает, и уже десять шпилек с его стороны в своей голове вообразила; она с обречённостью ждет, какую из них он выберет.

А он шпилек говорить и не собирается; он себя и без того виноватым перед ней чувствует; он ее обнимает и к себе прижимает нежно.

Анжелика его жестом оскорблена до глубины души, безмерно! Да как он осмеливается! Сперва столько обид ей причинить — а теперь утешать пытается! Нет, она от него утешения не примет! Это для нее унизительно!

Она ручками в его грудь упирается, оттолкнуть пытается. Он над ее усилиями смеется беззлобно:

— Сумасшедшая женщина!

Он ее реакцию читает как по книге; он ее обиду насквозь видит. Он в ее поведении ясно просматривает: ты меня обидел страшно — я от тебя ласки не приму ни за что!

Вся его Анжелика — в этом бунтарском выводе!

Он ее отпускает покорно; она недовольно поправляет воротник кофты. Она плакать забыла уже; глаза возмущенные, огненные, так и стреляют в него на поражение.

Он ее еще больше растравляет своей улыбкой ясной, белозубой.

— Виновен по всем статьям! — признает со смехом, поднимая руки. — Растерял всю галантность в пиратских буднях!

Он сам не замечает, что пытается оправдаться; а она замечает, и легкая улыбка ее губы трогает. Она чуть меньше сердится.

— Вот уж правда! — сурово она ему говорит. — Вы столь мало галантны, сударь, что мне стоило бы примерно наказать вас, лишив моего общества.

Он смеяться перестает, смотрит серьезно, за руку ее берет:

— Я исправлюсь, честное пиратское слово!

У нее уголки губ дрожат от сдерживаемого смеха:

— Вы невыносимы в вашей манере все вышучивать!

Руки она так и не отняла, и он развивает наступление, берет и вторую:

— Если бы я не вышучивал все, я бы давно с ума сошел или повесился бы, душа моя.

— Вы могли бы хотя бы меня не вышучивать, — уже сдает позиции она, чувствуя, как обида совсем отпустила ее сердце.

Он улыбается нежно; снова ее к себе притягивает, но в этот раз она не сопротивляется, вдыхает его запах с удовольствием, чувствует, как нежность внутри рождается.

Но мятежный настрой не вполне ее отпустил еще. Голову поднимает, глазами сверкает, всю душу Жоффрею взглядом переворачивает:

— Зачем вы меня так обижаете?

У Жоффрея сердце гулко отзывается, он от этих глаз оторваться не может, наглядеться не может; молчит, по щеке Анжелику гладит нежно.

Она его нежности не поддается; руку его удерживает, к поцелую не допускает, повторяет голосом тихим, без обвинения:

— Зачем, для чего вы меня так обижаете?

У Жоффрея ответа на этот вопрос нет.

Жоффрей долгие годы мыслями о ней мучился, как наваждение она во снах его преследовала. Жоффрея мысли о ее втором муже и любовниках раскаленным железом в сердце жгли; Жоффрей от этой боли защищался, нарисовал в своей душе образ предательницы легкомысленной, чувств не заслуживающей. Жоффрей этот образ пятнадцать лет лелеял и Анжеликой называл; но хватило одного ее взгляда, чтобы вся эта тщательно придуманная защитная фантазия трещинами пошла и к ногам их осыпалась.

Жоффрей Анжелику видит настоящую; а привычка у него осталась от той фальшивой, придуманной им Анжелики, с которой он долгими годы злые речи разговаривал внутри себя. Жоффрей не заметил, как эту манеру в жизнь перенес, и у него нет ответа, зачем он настоящей Анжелике те упреки делает, какими защищался от вымышленной.

И теперь невыносимо живые глаза Анжелики настоящий ждут его ответа; а он, как бы умен ни был, извиняться за эти годы так и не научился. Он только улыбается растеряно, и отвечает первое, что из глубины души вырвалось:

— Я за тобой отправлял, как смог. А мне ответ привезли: первая дама в Версале, жена красавца-маркиза, любовница короля — больше королева, чем сама королева.

Анжелика все его чувства вмиг понимает остро; прижимается крепче, пытаясь лаской утишить ту, старую боль.

— Как глупо! — говорит грустно. — Как немыслимо глупо! Если бы я только знала!

Жоффрей знает, что Анжелика не из тех женщин, которые терпеливо принимают свою судьбу. От этого все и вышло — весточки не дождалась, свою судьбу сама устроила; из Кандии сбежала, милости от незнакомого пирата не ожидая; из гарема сбежала, лишь возможность подвернулась.

Но разве он может упрекнуть Анжелику за то, что она — Анжелика?

Разве можно представить ее другой?

Пока Жоффрей своими размышлениями занят, Анжелика вновь голову на него поднимает, смотрит дерзко и говорит:

— Пятнадцать лет, значит, сударь? — глазами сверкает воинственно. — Вот что я вам по этому поводу скажу, монсеньор! Если даже вы за эти пятнадцать лет меня и разлюбили — я не я буду, если не вскружу вам голову заново!

Жоффрей смеется задорно и весело, на ее недоумение поясняет:

— Я сейчас только шел и размышлял, сударыня, что даже если вы и надумали обрести новую любовь в объятьях вашего гугенота, я не я буду, если не отобью вас и не заставлю полюбить меня вновь!

Анжелика его смеху вторит искренне; на Анжелику наконец запоздалая радость сходит — жив, жив!

Жоффрей этой радости улыбается, наклоняется к ней таинственно и самым заговорщицким тоном говорит:

— Полагаю, если в прошлый раз именно мне принадлежала честь бродить за сами влюбленно, бледнеть и добиваться вашего расположения, то вполне честно будет, если в этот раз сию благостную роль возьмете на себя вы!

Анжелика смеется, по руке его хлопает досадливо:

— Каков наглец!

— Ба! Не вы ли минуту назад обещали вскружить мне голову? — улыбается он победно. — Можете приступать, вскруживайте!

И Анжелика делает то единственное, что на такую провокацию можно сделать — тянется к его губам и целует. Целует осторожно, неуверенно, словно спрашивая разрешения. Жоффрей ее тон принимает, отвечает нежно и сдержанно, а потом дразнится:

— Нет-нет, мадам, от таких жалких попыток даже у юноши голова бы не закружилась!

У Анжелики в глазах искорки смеха танцуют неистово; она довольна, что он в ее нехитрую ловушку попался. Она вид на себя приобретает смиренный и смущенный, с покаянным вздохом подтверждает:

— Увы, мой дорогой супруг, мне явно не хватает искусности в этом деле, — и смешинки прорываются непреодолимо сквозь эту показную грусть: — Но вы ведь возьметесь за мое обучение, правда?

Жоффрей смеется искренне:

— Женщина! Выставить дело так, чтоб я сам же ее и обучал мне же кружить голову! — и без перехода целует ее крепко и неистово, уж так, чтобы у обоих голова закружилась безо всяких сомнений.