Мистер и миссис Бонд (джен)

— Рит, ну прекрати паниковать и в сто тридцать пятый раз объяснять мне то, что мы оба и так знаем. И вовсе я не собираюсь геройствовать! Просто отвлекаю и интригую объект, пока ребята обвешивают жучками его тачку. Первый контакт, так сказать. Первое свидание… «Разрешите представиться: Бонд. Джеймс Бонд…»

— Джеймс! Прекрати немедленно! Я знаю твою склонность к дурацким шуткам, но сейчас не время и не место, и вообще! Они опасные люди, да будь же серьезным! Даже твое везение когда-нибудь может не сработать, неужели ты не понимаешь?

Джеймс любил поддразнивать жену, но только не тогда, когда у нее начинают подрагивать губы, а огромные синие глаза становятся несчастными. И мокрыми.

— Все-все-все, Ритусь, больше не буду, прости. Я тоже нервничаю, вот и несу разную чушь. И потом, посмотри на меня: разве сегодня я похож на себя обычного?

Конечно же, он не был похож, и не только из-за пижонского зауженного пиджачка из термо-ткани в песочно-серую косую клетку и таких же брючек до середины икры (белые сандалии с искрой и кепка в тон довершали комплект), но и из-за неуловимо изменившихся черт лица и волос, нынче вовсе не завивающихся кудряшками, а уложенных на прямой пробор. Впрочем, воспользовавшаяся гелевой маской Рита и сама была не очень-то похожа на себя — ничего особенного, просто усредненное женское лицо с неуловимо плывущими чертами. Такое не привлечет внимания и через минуту забудется (ее красно-оранжевое и вызывающе яркое платье служило той же цели камуфляжа и отвлечения внимания). Только глаза и остались по-прежнему ярко-синими. Сам Джеймс покрывать лицо тонким липким желе не стал, он все-таки был Bond’ом, шпионы умеют слегка мимикрировать и без внешних примочек.

Рита осмотрела мужа критически. Фыркнула, успокаиваясь, ткнула кулачком в плечо:

— Иди уж, чучело!

И захлопнула дверцу арендованного флайера. Джеймса обдало ветром из-под крыла, и он отступил, провожая взглядом ушедшую в сторону центра машинку. Пошел к лестнице.

Разумеется, они не могли прийти на встречу с представителем контрабандистов вместе. И точно так же разумеется, что будет лучше, если Рита окажется там первой: ко времени появления Джеймса к ней уже привыкнут и станут считать деталью обстановки.

Однако заставлять ее ждать слишком долго тоже не стоило.

* * *

Склонность к шуткам Джеймс приобрел не так уж давно, а вот то, что он потрясающе везучий киборг, знал практически всегда. И имел тому множество подтверждений.

Его могли утилизировать после первой же операции, ну или после второй-третьей, как и большинство киборгов из его партии. Но, однако, сочли выполненные им миссии недостаточно секретными и не требующими такой уж тотальной зачистки. Ограничились многоразовым «мусорным» форматированием процессора, когда вся электронная память после стирания заполняется случайными данными, так называемым информационным мусором, а потом снова стирается, и так несколько раз подряд — для полного затирания малейших следов того, что эта память содержала ранее. И оставили на подсобных работах низкого уровня секретности — что опять же привлекало меньше внимания со стороны излишне бдительных сотрудников разведуправления и существенно отдаляло мусоросжигатель. А потом, когда сроки все вышли и его все-таки списали, ему опять повезло — интендант попался жадный и вороватый, а мелкому жулику Стивену Сьюту срочно потребовался киборг, пусть и бэушный, зато почти даром.

Рядом со Сьютом, вечно вляпывающимся в разные неприятности, погибнуть было проще простого — если не вместе с ним, то вместо него. Но Джеймсу опять повезло. Повезло и с аварией круизного лайнера, хотя, наверное, так думать не очень хорошо, там ведь столько людей погибло… А он выжил. И к тому же случилась авария эта не где-нибудь, а именно на орбите Нереиды, и уж это точно везение из везений.

И с присвоенными документами повезло, и с коллегами. Повезло и продолжает везти — неслыханно, невероятно. Он даже и не заметил, когда перестал притворяться, изображая из себя человека, профессионала и друга, и стал просто жить. И до сих пор живет, сам себе временами не веря.

Когда его разоблачили, уравняли в правах с остальным населением Нереиды и разжаловали до младшего констебля (отобрав незаконно присвоенное вместе с чужими документами звание майора), встал вопрос: где же ему теперь жить? Общежитие, в котором ему изначально выделили комнату, было офицерским и не предназначалось для младших констеблей. Обычно молчаливый старший констебль Степан Туча забасил что-то об исключительных обстоятельствах, но тут уже воспротивился сам Джеймс: он не собирался начинать свою настоящую жизнь с выторговывания для себя каких-либо неположенных поблажек и привилегий. Не положено — значит, не положено. Будем искать другие варианты.

И вариант нашелся почти сразу — небольшая, но очень уютная комната на втором этаже частного домика, такого же небольшого и уютного. В Русском квартале, совсем недалеко от полицейского управления: даже человеку десять минут пешком, что уж говорить о киборге! Комнату сдавала хозяйка домика, тихая милая старушка, в прошлом учительница младших классов. Звали старушку Роза Марковна. Джеймс в тот же день перетащил к ней свои вещи (да и было-то тогда тех вещей!) и заплатил за месяц вперед из выданного аванса.

Он тогда еще не догадывался, что ему опять повезло: даже сильно постарайся, он вряд ли сумел бы выбрать соседство лучше — в плане социализации одного слишком уверенного в себе киборга линейки Bond.

У Розы Марковны оказалось ангельское терпение и безграничное понимание. И масса свободного времени. И педагогический талант, позволяющий мягко направить в нужную сторону самого упрямого ученика. Сам-то Джеймс тогда считал, что его социализировать незачем: что он вам, какой-то глупый сорванный DEX, что ли?! Он отлично вписался в человеческое общество, у него человеческая психология во всем ее объеме в нестираемой базовой прошивке, куда его еще социализировать? Да он создан, чтобы притворяться человеком, и он успешно им притворялся, сколько себя помнит!

Но довольно скоро он понял, что «притворяться» и «быть» — две очень разные вещи. А потом настала и очередь шуток…

* * *

— Боюсь, я никогда до конца так и не пойму концепцию некоторых аспектов человеческого чувства юмора, — со вздохом признался Джеймс своей хозяйке однажды за третьей чашкой ежевечернего чая с тортиком (на этот раз тирамисовым).

Подобные посиделки после ужина — с чаем, вкусняшками и разговорами — довольно быстро стали у них не то чтобы обыденным делом, а скорее даже чем-то вроде обязательного ритуала, попытки нарушить который мгновенно вызывали у Розы Марковны состояние повышенной тревожности и множество настоятельных вопросов о том, что же такого ужасного случилось сегодня в управлении полиции Нереиды, что наверняка голодный после работы «милый мальчик» даже не хочет пообщаться с бедной старой женщиной, которая к его приходу, между прочим, как раз запекла в духовке пусть и не гефилте, но все-таки очень приличную фиш, а еще днем так удачно прикупила великолепный шоколадный тортик со сливками и уже даже чайник поставила. А если нечто настолько ужасное все же таки случилось, то не пора ли закрывать дверь на швабру и оповещать знакомых?

— Нет, иногда я их понимаю отлично, — продолжал Джеймс под поощрительное молчание Розы Марковны, — неуместная реакция в неподходящей обстановке всегда вызывает улыбку. Или путаница. Или подмена понятий. У меня обширная база анекдотов и баек, я ее постоянно пополняю и изучил очень внимательно. Но иногда… Я просто не понимаю, где нужно смеяться и почему! Это все кажется совершенно бессмысленным и напоминает имитацию шифровальных скриптов в неизвестной кодировке, не поддающейся анализу. И я бы с легкостью признал так называемые шутки именно таковой имитацией, если бы…

— Кто, что и кому сегодня сказал? — перебила его понятливая Роза Марковна. Она не любила долгих абстрактных рассуждений и всегда предпочитала переводить их на конкретные примеры — желательно с участием соседей, знакомых или хотя бы знакомых соседей или соседей знакомых.

— Да Пабло же! — поморщился Джеймс то ли раздраженно, то ли обиженно. — Ляпнул какую-то чушь про Мэри и барашка. И все посмотрели на Степана и новичка, ну помните, я рассказывал… И засмеялись. Словно бы получили какую-то информацию, которая отсутствовала в словах. Но ведь ее не было! Я знаю, что такое барашек, сразу же глянул в инфранете. Но так и не понял, при чем тут какая-то Мэри и почему это должно быть смешно! Там не было никакой дополнительной информации и просто быть не могло!

— А этот новичок, как там его… Билли, кажется? Он что, за Степаном повсюду ходит, словно приклеенный, да? — невинно уточнила Роза Марковна, пряча хитрую улыбку за чашкой, исходящей тонким ароматным паром. Торт она не ела, предпочитая чай с вареньем (тоже тирамисовым, этого сезона, прозрачным, терпким и пахнущим на всю кухню, стоило только чуть приоткрыть банку).

— Да… — Джеймс осекся. Открыл рот, намереваясь то ли возмутиться, то ли что-то спросить, но тут же снова его захлопнул. Нахмурился, переходя из обиженного режима в рабочий. И наконец спросил уже совсем без обиды. заинтересованно: — А как вы узнали?

Вот тогда-то он впервые и услышал стишок про Мэри и ее барашка. И узнал, что прочитанное или услышанное в раннем детстве остается с человеком на всю жизнь и становится основой для многого, что люди потом понимают без дополнительных объяснений. Своеобразная базовая прошивка, которую невозможно стереть. Парадокс, когда шифр становится нерешаемым не из-за своей потрясающей сложности, а из-за простоты и понятности каждому, о которой не упоминают не из желания скрыть что-то от непосвященного чужака, а только лишь потому, что никому и в голову не приходить скрывать настолько всем известную и с детства доступную информацию.

Разумеется, Джеймс не был бы самим собой, если бы прошел мимо такого вопиющего провала в собственном образовании. Более того: он и Bond’ом бы не был. Он загорелся и решил прочесть все, что люди усваивают с пеленок — именно прочесть, а не загрузить в архив, пусть даже и внутренний. Он уже понял, насколько по-разному работают два вида памяти — органическая и электронная, — и насколько разными бывают ощущения от того, какую из них он использует. Он собирался сделать все как надо и загрузить сказки, стихи и колыбельные в органическую память, где им и положено было быть. И ему было неважно, сколько на это потребуется времени.

Это была их маленькая тайна с Розой Марковной: никто в участке так и не догадался, что Джеймс Бонд, герой Нереиды, гроза грабителей и убийц, придя после дежурства домой, читает «Сказки Матушки Гусыни» и обсуждает непонятные места с домохозяйкой.

И это принесло плоды, причем даже куда быстрее, чем Джеймс мог надеяться.

Он отлично помнил тот день, день своего триумфа, о котором так никто и не узнал, — ну, кроме Розы Марковны, конечно. И вечер тоже помнил. Особенно вечер!

Как ворвался в прихожую и прямо с порога начал рассказывать про присланный в управление навороченный универсальный полиграф с режимами для ста шестнадцати рас разной степени разумности. И как этот полиграф сдох сразу же после включения в сеть. И как он, Джеймс, сказал по этому поводу, мрачно так сказал, словно вовсе и не шутил:

— Н-да, ребята… Будь попрочнее старый таз…

И как все засмеялись! Пусть и невесело (а чего веселого в необходимости составлять и заполнять кучу анкет и отчетов по возврату утратившего работоспособность оборудования?), но все-таки засмеялись. На его шутку! Не сгенерированную процессором, не подсказанную программой — его, Джеймса, личную шутку, первую в жизни.

Роза Марковна тогда его похвалила.

Да, сейчас он уже понимал, что точно так же она похвалила бы первоклашку, впервые написавшего свое имя без помарок, — но все равно бережно хранил это воспоминание в обоих видах памяти. И почему-то понимание малозначимости триумфа ничуть не умаляло высокой значимости доставленного им удовольствия.

.