В пользу живых (джен)

Таково было моё первое знакомство с «Конторой», которая по понятным причинам не посвящала студентов матмеха в свои дела. Спустя неделю Евгений зашёл забрать телефон, и после этого вся история с жуткой бабкой, больше похожей на произведение сонного паралича, как будто бы начала для меня меркнуть. Я всё реже задумывался о тех невероятных событиях, свидетелем которых стал, хотя изредка всё же напоминал себе: приведение! Настоящее!

Но, хотите верьте, хотите нет — рассказывать кому-то о подобном я не решался. Во-первых, опасался длинных рук «Конторы». Конечно, у меня не было сведений о настоящей длине её рук, но неизвестность порой пугает куда больше достоверных данных. А во-вторых... Ну серьёзно? Призраки и маленькая фирма, которая их изгоняет? По 39 рублей за штуку? Эти россказни даже в моей голове звучали как что-то из Лукьяненко.

Поэтому, сколь невероятной ни казалась мне история с Аней и её долбанутой матерью, она постепенно начала меркнуть на фоне моих блеклых и невыразительных будней.

Доучившись до четвёртого курса, я постепенно столкнулся с тем, что пар стало меньше; устроившись на работу на склад, я в режиме «четыре на четыре» сортировал коробки разной степени тяжести, в дни, выдававшиеся свободными, бегал на пары, на зарабатываемые деньги кое-как выживал, снимая крохотную однокомнатную квартирку и питаясь, как попало. Таким образом я постепенно, сам того не замечая, урезал всё своё свободное время до нескольких часов в неделю, которые, как правило, отводил на написание будущего диплома.

В общем — в ту весну я был забит по самые гланды. Наверное, более уставшего от жизни человека, чем я, вы бы во всём городе не нашли, если бы взялись искать.

«Мне 21, — думал я иногда, ковыляя домой ватными ногами и терзая пальцами ключи в кармане, — а я уже подыхаю, просыпаясь, и выгляжу, как сраный фантом...»

Обзавёлся ли я боязнью призраков? Не то, чтобы очень сильной. Но в новой своей квартирке долгое время пугался каждого звука. Со временем привык, что большинство из них — из звуков — доносятся либо с улицы, либо из соседских квартир, а все прочие не стоят моего внимания.

Но мне и без призраков нервяка хватало. Я слишком поздно понял, что взвалил на себя гору лишних проблем: рано съехал от родителей, устроился на работу, хотя можно было ещё погулять, а, взявшись за учёбу, понял, что слишком уж сильно всё спустил на тормоза... В общем, в таких условиях как раз к весне я был невероятно вымотан от постоянной беготни за деньгами и успеваемостью. Прибавьте к этому гормоны и регулярные ночные самокопания — и вот таким вот я и был. Живой комок нервов по имени Антон.

...С какого-то момента, домой после работы я возвращался абсолютно никаким. Выходя с рабочего автобуса, всегда останавливающегося в километре от дома, где я снимал квартиру, я брёл к себе, едва переставляя ноги и едва находя силы, чтобы обойти появляющиеся на пути препятствия. Тогда я уже около недели по пути домой думал о том, чтобы к чертям уволиться. Мне не нравился этот склад, не нравилась бесполезность этой работы, низкая зарплата, ужасный график и крикливая идеалистичная начальница... Но куда, думал я, пойти, если я всё же уволюсь?

Некуда — был мне ответ. Мне некуда было пойти. Возвращаться домой к родителям — не хотелось. У деда было особо не пожить (хотя, думал я, и то лучше, чем опять в «родное» гнездо). Я пытался искать какую-то работу по себе, но свободного времени мне и так почти что не оставалось, поэтому я не слишком преуспел в том, чтобы сменить место деятельности.

Не помню, какое тогда на дворе стояло число. Помню, что, как обычно, устало ковылял по заснеженной дороге, горели фонари, сбоку ездили машины. Перевалило за десять вечера. Руки болели. А я себе ещё и наобещал с три короба: несколько страниц диплома накатать, да с научруком связаться... В силах ли я был что-то из этого сделать? Не знаю.

Свернув от дороги, я прошёл между домами и пошёл мимо двора. На одной из скамеек кто-то лежал, сложив руки на животе и глядя куда-то вверх. Приглядевшись, я по деталям одежды понял, что девушка. Подумал: может ей плохо, или она вообще мертва?

Разбираться с трупами в мои планы не входило, да и сворачивать было лень. Но почему-то тогда я сошёл со своего пути, подошёл и тыкнул пальцем в плечо девушки.

— Ты жива? — спросил я мертвецким голосом.

На меня перевели взгляд.

— Жива.

— Чего лежишь-то? — спросил я равнодушно. — Холодно же.

Девушка поглядела на меня, а потом вернула голову в изначальное положение.

— Да пофигу как-то.

Она сказала это так отрешённо, равнодушно и вместе с тем настолько уверенно, что чем-то это меня зацепило. Я мог бы тогда пожать плечами и уйти: раз человек говорит, что ему пофигу, то кто я такой, чтобы вмешиваться в чужую депрессию? Но в том и дело, что в этой особе как будто не было грусти. Её пофигизм был пропитан железной уверенностью, и это чувствовалось даже в голосе.

Немного помявшись, я сказал:

— Если я тут посижу немного, ничего?

Она лёжа дёрнула плечами:

— Пофигу.

Я присел недалеко от её головы. Откинулся на спинку скамьи, поднял глаза в тёмное небо. Послушал шумы города, к которым уже привык настолько, что даже не обращал внимания.

— Меня Пятница звать, — холодно представилась девушка прежде, чем я хоть что-либо у неё спросил.

— Меня Антон, — я выдохнул в воздух облачко холодного пара.

— Ты же не из этого подъезда?

— Нет... И даже не из этого дома.

Я ждал, что Пятница спросит, чего я тогда тут сел. Но она неожиданно призналась:

— Я тоже. Но тут скамейка удобная. У других суки пообломали все спинки.

— А зачем тебе спинка? — спросил я. — Ты же не на ней лежишь сейчас.

— А со спинкой лучше. Как-то цивильнее что ли смотрится. Мне больше нравится, — говоря это, Пятница на меня не смотрела. Ей будто бы всё равно было, сижу я тут, или она одна, и сейчас говорит со своим внутренним мистером Хайдом.

— Не холодно лежать-то? — спросил я не слишком участливо, и даже почти что равнодушно. — Простудишься.

— Говорю же, пофигу.

— Тебе как будто бы на всё пофигу.

— Ага.

После этого она замолчала. Поняв, что разговор окончен, я ещё какое-то время посидел, но Пятница, кажется, не стремилась больше объясняться. Поэтому я встал и попрощался.

— Ага, давай, — Пятница равнодушно вскинула руку, поводила ей в воздухе и снова опустила. А потом я ушёл.

Вы, наверное, думаете, что это весьма странная встреча? Что ж, тут я спорить не стану, обычно люди не называются днями недели. Но мне казалось глупым пытаться расспросить ленивую пофигистку о том, какое у неё настоящее имя и чего это она тут лежит. Ясно же, что, если лежит — значит, хочет, и если называется Пятницей — значит ей, очевидно, нравится так зваться, и думать тут больше нечего.

Вот так мы и познакомились.

После этого я стал довольно часто встречать Пятницу то тут, то там в пределах своего района. Иногда она покупала что-то в магазинах, иногда бесцельно куда-то шла, а иногда, как и в первый раз, просто сидела или лежала на скамейке, глядя вникуда. Я так и не узнал её настоящего имени — слишком уж был задолбан работой, дипломом, закрыванием долгов, бесконечным поиском денег... Учитывая, что друзей и собеседников, кроме как в Интернете, у меня почти что не было совсем, Пятница хоть как-то скрашивала мои серые вечера. Иногда мы болтали с ней по часу или даже больше обо всём, что в голову взбредёт, а потом я просто вставал, прощался и уходил. И Пятница никогда ничего не говорила вслед. Ей было пофигу.

Это слово — «пофигу» — было не только постоянным украшением её лексикона, но и, как я понял, основополагающим жизненным принципом. Отпустив всё, что можно в этом мире, она будто бы изо всех сил старалась это не держать и ни в чём не нуждаться. Если ей чего-то хотелось — например, чая-каркадэ — она просто шла в ближайший магазин и покупала это, но если у неё было недостаточно денег, она говорила себе: пофигу. И жила себе дальше без своего каркадэ. Но знаете, что самое любопытное? Волею случая ей этот чай по какой-то причине при любом раскладе попадался. Будто бы само Провидение очень не хотело разочаровывать свою ненаглядную Пятницу.

С её слов я понял, что она учится в десятом классе, иногда делает домашку и даже на уроки ходит. Я сам додумал при этом, что, видимо, она каким-то образом просто не позволяет школьным делам взять над собой верх. Держит их на расстоянии вытянутой руки, близко не подпускает и уж тем более не волнуется о том, что опоздает в школу, получит двойку, завалит контрольную или вылетит из школы. И вообще ни о чём не волнуется, или, по крайней мере, делает вид.

Конечно, определённый предел пофигизма у Пятницы имелся — она не любила, когда лезут в её дела, и если я ненароком задавал слишком личные вопросы, она словно закрывалась в ракушку, и ничего было от неё не добиться. Несложно было догадаться, что человек она далеко не такой простой, каким может показаться на первый взгляд, и за душой у неё явно что-то лежит. Может быть, поэтому (отчасти) она меня и заинтересовала.

— В общем, жесть полная... — говорил я в один вечер, как всегда случайно встретившись с Пятницей. — Не знаю, где время взять, чтобы хотя бы дух перевести.

— А сейчас ты что делаешь? — равнодушно спросила она.

— Прямо сейчас — отнимаю время от своего сна, — я потёр глаза пальцами. — Но лучше уж с тобой поболтать, чем в кровати мучиться... мыслями всякими.

— Мыслями?

— Ну да. Тебя не мучают? Типа, твои ошибки. Какое-нибудь тупое прошлое. Всякие глупости вроде бывших друзей... Ссор... Неправильных слов...

— Не, — ожидаемо мотнула головой Пятница. — Вообще пофиг. Мне же этого не исправить. Было и было.

Она как будто этим гордилась.

— И что, без проблем засыпаешь? — спросил я, уперев локти в колени.

— Ага. Прихожу — и сразу в кресло, да под плед. Так и с бабкой меньше приходится выяснять отношения.

На улице постепенно теплело, но снег ещё лежал, и пальцы мёрзли, если долго оставались на холоде без перчаток.

— Ну так не интересно, — пошутил я. — А где депрессняки всякие, загоны там, мысли...

— А тебе они помогают?

— Не-а.

— Ну вот то-то и оно.

— Ты точно не какой-нибудь буддийский монах? А то я прям поражаюсь твоей глубокой философии.

— Не, мне далеко до монаха. Брат был буддистом.

— И где он сейчас?

— Уехал в Тибет. Пишет оттуда иногда, по Скайпу созваниваемся.

— А родители?

— Развелись пару лет назад. Мне лучше с бабкой. Сунусь к кому-то из них — другой сразу обижается и начинаются тёрки.

— А тебе не пофигу? — подловил её я.

Пятница перевела на меня ленивый взгляд.

— То, что мне на всё плевать, не значит, что я не хочу избежать некоторых вещей. Типа, если я скажу «мне пофигу, что есть» — это не значит, что я готова жрать говно.

— Справедливо, — задумчиво кивнул я.

— Я иногда думаю, а почему вот тебе не пофиг? — это на моей памяти был первый серьёзный вопрос, который Пятница задала мне — и обо мне. — Твоя жизнь стала бы гораздо легче, если бы ты забил на некоторые вещи.

— Сказать-то легко. Забью на уник — попрут за долги и загребут в армию. Забью на работу — лишусь квартиры и сдохну с голоду...

— Ты слишком много думаешь о последствиях! — оборвала меня Пятница, стукнув по плечу моей куртки ладонью. — Не думай. Забей.

Я нахмурился.

— Я пока что не могу просто взять и забить.

Пятница в ответ на это пожала плечами.

— Ну ладно. Тогда страдай.

— Слушай, а почему именно Пятница?

— Если хочешь, ты можешь звать меня Средой или Четвергом. Понедельником не надо.

Я засмеялся.

— Никто не любит понедельники, зато все любят пятницы. Может, ты выбрала такое, чтобы...

— Я не выбирала, — одёрнула меня Пятница.

Я запнулся, но продолжил:

— В общем... может, это потому что тебе на самом деле не пофигу, как к тебе относятся люди?

Пятница долго не отвечала, а потом дёрнула плечами.

— Не знаю. А ты почему Антон? У меня есть столько дурацких шуток про твоё имя.

— Поверь, могу предугадать половину из них. В школе одноклассники мне устраивали целые лекции, посвящённые производным от моего имени обзывательствам.

— Ой, вы поглядите, у нас тут жертва школьной травли с ПТС... Тогда не буду рассказывать шутку, раз ты её знаешь.

— Валяй, рассказывай. Может, не знаю.

— В конкурсе на лучшую рифму к имени Стас и Антон выбывают первыми.

— Ха-ха, — как можно более саркастично протянул я.

— Юмор субъективен, и твоё «ха-ха» принимается... Кстати, насчёт юмора. Надо ж бабке позвонить.

Пятница достала телефон, набрала номер и приложила к уху. Цыкнула, не дождавшись ответа.

— Блин, денег опять нет.

— Давай закину? — предложил я. — Потом вернёшь?

— Реально? — удивилась Пятница. — Давай. А как?

— Диктуй номер, через банк рублей десять тебе на счёт заброшу.

Пятница продиктовала мобильный номер, который я занёс в телефонную книгу под именем «ПТНЦ». Нехитрыми махинациями перевёл на номер 10 рублей со счёта, который и так не блистал семизначными числами. Максимум четырёхзначными.

— Посеб, брат, — неуклюже поблагодарила меня Пятница, когда деньги пришли. Снова позвонила. Держала телефон у уха минут пять, потом махнула рукой.

— Чёт трубку не берёт. Слушай, пойду-ка я, мало ли что.

— Давай я тебя провожу? — предложил я, поднимаясь вслед за Пятницей.

Та мотнула головой.

— Не, я быстро побегу. В следующий раз.

И она умчалась, оставив меня в одиночестве.

Одному сидеть было холодно и бессмысленно, да и мне, в отличие от Пятницы, было не пофиг, где я и с кем я. Какой бы странной ни была эта девушка, без неё мне возле чужого дома делать было нечего — и я побрёл к себе домой.

На сегодняшний вечер Пятница выбрала для своих прогулок не очень далёкое от моей квартиры место. Я ведь ещё не говорил, что она каждый раз выбирала разную скамейку? Поэтому я никогда точно не знал, когда её встречу, и чем она будет занята. Две единственных парадигмы, которые эта девушка никогда не нарушала, заключались в том, что она была одна, и ей было пофиг. Всё остальное могло разниться.

Примерно через десять минут я был на полпути к своему дому, и точно помню, что подумал: когда я в следующий раз её встречу? А в следующий момент я увидел её впереди.

Автомобильная дорога шла по правую руку от меня, и Пятница — взъерошенная, без шапки и пальто, и, кажется, даже без ботинок, в белом вязаном свитере и джинсах, стояла посреди дороги, слепо глядя перед собой. Меня даже на мгновение переклинило: не видится ли мне? Нет, это действительно была она, и она по какой-то причине сейчас изображала обычную призрачную девушку на бесхозной дороге, встающую на пути у автомобилистов в дешёвых фильмах ужасов.

Увидев вдалеке приближающиеся фары машины, я бросился на дорогу. Жизни Пятницы ничего не угрожало, потому что автомобиль был далеко, но я не знал точно, тормознёт он или нет.

— Ты чего?! — подбежав к ней сбоку, я дёрнул её на себя, уводя с дороги. Только вблизи я разглядел её лицо: ошеломлённое, бледное, вообще не такое, каким я привык его видеть. Она не сопротивлялась, когда я утащил её на обочину, и я не уверен, осознала ли она это вообще.

Эта девушка подняла на меня глаза, издав какие-то случайные звуки. Сначала это было еле слышное «у-у», а потом «и-и». Она явно пыталась что-то мне сказать, но не могла.

— Ты почему без ботинок? — спросил я громко. — Что с тобой? Что случилось?

«Может, её ограбили? Или вообще... Ага, и сняли ботинки с шапкой, а саму её не тронули, конечно...»

— Эй... — уже не очень уверенно сказал я. Выражение лица девушки, с которой мы меньше сорока минут назад болтали и обменивались колкостями, не вызывало у меня ничего, кроме недоумения.

— Пятница! — посреди пустынной улицы странно звучало выкрикнутое прозвище, но я не знал, как к ней по-другому обратиться. Мимо проехала та самая машина, фары которой я увидел.

— Бабушку убили, — произнесла она одним предложением, и я даже не сразу понял, что она сказала. Я опустил на неё глаза, решив, что мне послышалось.

— Чего? — глупо переспросил я.

Девушка смотрела куда-то мне в шею.

— Бабушку. Убили.