Пылающие сердца (гет)

Харуми была полностью здорова. Во втором переливании чакры не было никакой необходимости. Как и в присутствии Сакуры в этом мрачном доме.

— Ты в порядке, детка, — игнорируя застывшего у окна Итачи, сказала она девочке. — Не тренируйся только больше с чакрой, чтобы болезнь не повторилась. Как бы ни убеждала бабушка — не поддавайся, договорились?

Покивав, Харуми ответила:

— Договорились.

— Умница, — улыбнулась Сакура и погладила Харуми по голове. — Ну, я пойду, хорошо?

День был сложный. Весь день Сакура ходила, как по иголкам, и дёргалась от каждого шума. Почему-то ей казалось, что Итачи будет следовать за ней по пятам. Хотя с чего бы? Они жили в одной деревне годами и не пересекались. Он не будет нарушать привычного течения жизни. Виной всему были её собственные желания. Стоило признать — Сакура скучала. И, даже понимая, что их отношения заведут в заведомый тупик, втайне мечтала в него войти.

Нахождение же в одной комнате с Итачи и его дочерью и вовсе казалось пыткой.

Харуми ей нравилась. Сложно вообще было представить человека, которому бы девочка не понравилась, конечно. Но Сакура знала, что была бы способна полюбить малышку. Любовь с привкусом мазохизма: любить, зная, что этого ребёнка родила не она, но… Но в её жизни всё было странно и наперекосяк.

— Но, Сакура-сан, вы можете больше не волноваться, — вдруг сказала Харуми серьёзно: — Бабушка больше не будет настаивать, чтобы я стала куноичи.

— Да? — удивилась она искренне и бросила взгляд на Итачи. — И почему же?

Харуми улыбнулась:

— Я выйду замуж и уеду из Конохи. И там меня будут ценить просто потому что это — я!

Сакура на мгновение лишилась дара речи.

Итачи быстро пояснил:

— Не сейчас, Харуми. Когда тебе исполнится семнадцать, помнишь?

— Ну конечно не сейчас, — фыркнула малышка. — Папа, что ты как глупенький.

От доброй улыбки, скользнувшей по тонким губам Итачи, сердце Сакуры сжалось. Она так давно её не видела.

Прокашлявшись, Сакура спросила Харуми:

— Ты рада? Это же хорошая новость?

Наморщив лобик, та ответила:

— Ну, мне кажется, что хорошая. Папа сказал, что хорошая, и, когда я вырасту, то пойму, почему.

— Хм-м, — протянула Сакура и улыбнулась. — Думаю, что да.

В действительности Сакура сомневалась: ей договорные браки претили. В них, как правило, не было ни любви, ни страсти. Дай бог появлялись нежность и привязанность — и то если везло. Но понять стремления Итачи она могла.

Во-первых, помолвка с иностранцем защищала Харуми до совершеннолетия. Во-вторых, за границей её бы ценили просто за уникальную генетику. В Конохе этим никого не удивишь. Так что такой шаг даже можно было назвать заботой.

— Ты поэтому был в Кумогакуре? — спросила Сакура, когда они вдвоём вышли из комнаты и оказались в коридоре.

Итачи просто кивнул.

— Наверное, это лучшее, что ты мог сделать для её будущего, как отец, — продолжила Сакура. — Клан хороший?

— Лучше нашего.

— Тогда ты молодец.

Губы Сакуры дёрнулись в улыбке. Приятно было видеть, как он старается ради дочери.

— Я боялась после стольких лет увидеть чёрствого и жёсткого главу клана, — сказала она. — Но рада ошибиться.

— Мне было ради чего держаться.

Она бы хотела ответить: мне тоже. Но правда заключалась в том, что ей не за что было держаться. Сакура жила по привычке и постепенно тонула, не понимая, что делать со своей жизнью дальше. У неё не было ребёнка, ради которого бы она продолжала чего-то хотеть. У неё были пациенты, но едва ли работа являлась путеводной звездой. Стимулом, но не светом.

— Прости, что сорвалась вчера, — призналась Сакура тихо и грустно улыбнулась. — Не знаю, видимо, всегда будет тяжело, да? Я была взвинчена в последнюю неделю из-за Харуми, а тут ты…

Она видела — Итачи не знает, что ответить.

Им нечего было обсуждать. Прошлое прошло, дверь замурована. Топтаться по старым чувствам бессмысленно.

— Заботься о Харуми хорошо, — сказала она, взяв себя в руки, и улыбнулась: — И себя береги. Я правда рада видеть, что у тебя всё в порядке.

В этот раз уходить было сложнее. Вчера ей хотелось сбежать. Сегодня больше всего на свете она хотела бы остаться. Но смысла в этом не было никакого. История бы совершила ещё один виток и привела их в ту же точку. Только в этот раз всё бы повторилось в разы быстрее: потому что единожды пройдя по тропинке, запоминаешь навсегда.

* * *

— Ой, ну и дура! — фыркнула Яманака, наливая в стопку остатки саке из стеклянной бутылки. — Страдашки на ровном месте. Путь, тропинка, река… Такая всё это фигня! Жизнь это! Одна-единственная, между прочим. Любишь — люби! Какая разница, что там в конце ждёт? Да и где этот конец?

Философские пьяные разговоры под ярким светом ламп уличного бара — то, чего Сакуре давно не хватало. Когда над головой тёмное небо, а душа то ли плачет от счастья быть наконец-то услышанной хоть кем-то, то ли рыдает от тоски по желаниям, которым не суждено сбыться.

— Я понимаю — Учиха. Он-то, во-первых, мужик, а они все, между прочим, слегка дун-дун, — сказав это, Ино постучала себе по голове. — А во-вторых, Учиха! Они тоже дун-дун. Поди расщедрится на улыбку.

Сакура фыркнула.

— Ничего он не дун-дун.

Она-то всё помнила. Иногда хотелось забыть, но, как назло, помнилось всё до последнего поцелуя.

Взвыв, Сакура простонала на всю улицу:

— Не дун-дун!

— Ой, рёва, — заржала Ино. — Ешь мозг и себе, и ему. Не знаю, кого мне жалко больше. Я всегда так завидовала вашей любви! Это же чудо, лотерея — выиграть такую любовь! Один на миллион из судеб. А вы что? Правила, кланы, обиды. Она решила не делать его жизнь сложнее, а он её и отпустил! Два чудика благородных. От благородства, знаешь ли, никакой пользы.

Стопка с саке так и стояла нетронутой, привлекая внимание Ино.

— Я не знаю, что делать, Ино, — громко, с болью прошептала Сакура. — Это никогда не сработает. Его клан меня никогда не примет. Никогда. Совсем. И наших детей никогда не примет. На них всех будут коситься. Будут говорить, что их мать убила его первую жену. Что они — полукровки. Не дай бог ещё у кого-нибудь шаринган не пробудится! Если с Итачи что-нибудь случится, их и вовсе могут убить — для Учиха не впервой избавляться от слабаков.

— Ты меньше думать можешь?

— В смысле?

— В смысле ты сейчас продумала сценарий, который никогда не произойдёт, потому что, алло, жизнь никогда не складывается так, как ты предполагаешь.

— Но в первый раз не сработало.

Ино фыркнула:

— Конечно, не сработало, вы же оба — дун-дун, — сказала она и хлопнула несчастную стопку.

А Сакура пьяно заплакала. Потому что было больно, грустно, обидно, нежно, и всё — скопом и сразу. Мозг не мог переварить такой комплекс чувств единовременно.

— Это же не любовь, — выстонала она между всхлипами. — Помешательство какое-то.

— Почему?

— Не может любовь длиться так долго. И так глубоко. И так больно.

— С чего ты взяла?

— Все так говорят.

— Завидуют, значит, — пробормотала Ино и, встав из-за стола, покачнулась. — Если бы у всех такое помешательство было, не говорили бы. А ты вставай, давай. Пойдём домой. Или, если хочешь, можешь сразу к нему идти в тёплую кроватку. Не обижусь.

— Никуда я не пойду, — заупрямилась Сакура. — Буду сидеть здесь, пока не протрезвею.

Ино заржала:

— Боишься, что к нему пойдёшь, да?

Размазывая слёзы по щекам, Сакура мрачно кивнула.

— И не зря! Надо идти!

Но, вопреки советам подруги, никуда Сакура в тот вечер не пошла.

* * *

Голова не болела и не раскалывалась — голова норовила треснуть, как кокос. И Сакура не была бы против, лишь бы избавиться от мучений. Лечить себя не хотелось. Если это был урок, то стоило выучить его сполна.

Как бы плохо тебе ни было — напиваться никогда не выход.

Поэтому, сидя на приёме, в своём кабинете, она молча слушала тиканье часов на стене и считала секунды до конца рабочего дня. И радовалась, что пациентов в этот день было по пальцам сосчитать. Право, манна небесная.

И удивилась, когда вслед за стуком в дверь в проёме появилась голова с чёрными лоснящимися волосами.

Харуми, явно чувствуя себя неловко, тихо спросила:

— Могу я войти, Сакура-сан?

— Да, конечно, — головную боль как рукой сняло — настолько это явление было странным.

Малышка вошла в кабинет в совершенном одиночестве. Как здесь оказалась? Как нашла больницу? Как нашла её кабинет?

— Сакура-сан, папа очень заболел, — серьёзно хмурясь, сказала она, и Сакура усилием воли заставила себя сидеть на месте.

Только плечи напряжённо застыли. В голове крутились сотни мыслей: что могло случиться за один вечер? Ещё накануне Итачи выглядел абсолютно здоровым.

— Что случилось? — сложив руки в замок и улыбнувшись дежурной врачебной улыбкой спросила Сакура.

— Он не выходил из комнаты с самого утра и даже шторы не открывал, — сказала Харуми. — Там темно, как в склепе. До сих пор спит. Сказал мне говорить тихо, чтобы голова не болела. Возможно ли, что папа заболел той же болезнью, что и я? У меня тоже голова болела.

Напряжение ушло. Сакура в одно мгновение стало очень смешно, хотя смешного в их ситуации ничего не было.

— Вряд ли, детка.

— Но это же тоже болезнь, да?

— О да, болезнь.

— Тогда… — протянула Харуми и, склонив голову, заискивающе улыбнулась: — Может быть, вылечите? Папа сказал, что простуду лечить вы не будете, но это же серьёзнее простуды, да?

Сопротивляться желанию пойти к Итачи было невозможно, поэтому Сакура, скрыв тянущую губы улыбку, произнесла:

— Намного серьёзнее.

Незачем было разочаровывать ребёнка, что папа всего лишь напился накануне. Видимо, в семье у них алкоголь был настолько не принят, что малышка даже не знала, что такое похмелье.

И тут Харуми, словно вспомнив, сказала:

— Сейчас, я только дядю Саске выпровожу. Он меня сюда проводил, когда я сказала, что у меня до сих пор болит голова.

Малышка веселила бесконечно. Жаль только, что эта хитрость и непосредственность в процессе взросления будет выкорчевана одним только окружением. Некому будет встать рядом, чтобы защитить тлеющий в сердце Харуми огонёк.

Сакура потёрла лоб.

* * *

— И сколько выпил вчера? — вполголоса спросила Сакура, усаживаясь рядом с футоном на колени.

Она знала, что Итачи почувствовал её приближение задолго до того, как она вошла в комнату, и не скрывалась. Харуми осталась в гостиной — «стоять на стрёме, чтобы бабушка не увидела Сакуру-сан».

— Много, — выдавил Итачи, открыл глаза, поморщившись, зажмурился.

— Больно же явно, подожди, пока приступ сниму.

— Пока не протрезвел до конца, хотел посмотреть на тебя ещё раз.

Ладонь Сакуры застыла над его лбом. Фраза смутила и поставила в тупик.

— А что будет, когда протрезвеешь? — с опаской спросила она.

— Не смогу позволить себе смотреть пристально.

Губы её растянулись в грустной улыбке. По пальцам скользнула чакра, медленно преобразовываясь в медицинское дзютсу. Нежно и аккуратно, так, чтобы резкостью не причинить лишней боли.

— Что если я до сих пор люблю тебя, Итачи? — спросила она тихо, почти шёпотом.

В тишине тёмной, зашторенной комнаты это признание прозвучало как приговор.

— Столько лет, столько чувств, столько «но», но почему-то в сердце всё равно болит.

— Посмотри на меня, — попросил он и приласкал пальцами её скулу.

Сакура подняла взгляд исподлобья, отчего-то чувствуя то ли страх, то ли вину. Но, встретившись с его чёрными глазами, ослабела от нахлынувшей как цунами горечи: они были обречены. Тёмный взгляд ласкал и обещал.

С ресницы соскользнула слеза. Быстро смахнув её, Сакура криво улыбнулась:

— Мне всё ещё нечего тебе предложить. Не больше, чем было раньше. А, может быть, и меньше, ведь никто не молодеет, — глупая болтовня, чтобы заглушить тишину и собственные мысли.

Чем дольше он молчал, тем сильнее Сакура нервничала.

— Я никогда не переставал любить тебя, — наконец признался Итачи.

Рука скользнула вниз и сжала её ладонь.

— Полюбил с первого взгляда, потому что ты была такой смешной и яркой для меня. Такой непривычной и выбивающейся из моего мира. И понял, что не хочу жить без тебя, когда узнал, какая ты на самом деле, — голос Итачи был тих и нежен, и Сакура плавилась в его словах, утопая, как в патоке. — Знала бы ты, как я боялся, признаваясь тебе тогда, в самый первый раз в чувствах. Дрожал, как мальчишка.

Смахнув вторую слезинку, Сакура тихо рассмеялась и склонилась над ним:

— А выглядел ужасно спокойным. Настолько, что я поначалу не поверила.

— Мне было страшно, — улыбнувшись, пробормотал Итачи. — Ты была слишком красивой и уверенной в себе.

— Я?! Уверенной в себе?!

Губы его искривились очень насмешливо, пока пальцы ласково скользили по талии. И Сакура млела под его взглядом чёрных глаз. Сердце плавилось от чувств. Они оба никуда не торопились, смакуя ощущения.

— Ты так грозно смотрела. Мне казалось, я тебе что-то постыдное предлагаю, а не сердце.

— Конечно, грозно, — прикусив губу, прошептала Сакура. — Мне тоже было страшно. Думаешь, часто мне мальчики, в которых я была влюблена, признавались?

— И много было мальчиков? — насмешливо приподняв брови, спросил он.

— Ты же знаешь, что один, — в тон ответила Сакура и вдруг нахмурилась. — Итачи, я не хочу за тебя замуж.

Пальцы на её талии мгновенно застыли и едва не сжались. Наэлектризовавшаяся вокруг них атмосфера растрескалась и рассыпалась стеклом. Итачи смотрел на Сакуру, напряжённо ожидая, что же она скажет дальше. В голове его крутилось множество мыслей.

— Поясни, — выдавил он.

— Давай снова тайно встречаться? — смутившись, нервно произнесла Сакура. — Всё было хорошо, пока мы не решили сделать шаг вперёд. Так, может быть, останемся там, где нам было хорошо? Не обязательно всех посвящать в детали наших отношений. Дочь у тебя уже есть, так что детей от тебя требовать не будут. И всё будет хорошо.

Прежде, чем ответить, Итачи долго сверлил её взглядом.

— Нет, — в конце выдал он.

— Почему?

Сакуре от обиды хотелось плакать. Она пыталась найти выход, а он совсем не помогал!

— А почему я не могу жениться на единственной в жизни женщине, которую когда-либо любил? — спросил Итачи, и пальцы на её талии таки сжались. — Нет, Сакура. Я люблю тебя больше жизни. Я хочу тебя. Всю тебя. Не украдкой и тайком, а всегда. Хочу просыпаться и засыпать вместе, проводить время с Харуми и нашими детьми. Почему я должен лишать себя этого? И из-за чего?

— Тебе этого не простят.

— Я сам себе не прощу, если поступлю так с нами.

Сакура дёрнулась в его руках, пытаясь отстраниться.

— Это была ошибка, — выдавила она. — Мне не стоило приходить.

Но хватка была непривычно железной, и оттого на скулах появился румянец. Взгляды встретились. Её — напряжённо-возмущённый, и его — спокойный, с тлеющей на дне яростью.

— Ошибкой было уступать тебе, когда ты предложила расстаться. Расставаться было ошибкой.

— Отпусти меня! — приглушённо воскликнула она, кивнув взгляд на дверь.

Вместо ответа Итачи потянул Сакуру на себя и, прижав к груди, подтянул на них сбившееся вбок одеяло.

— Даже твоя дочь заметила, что в этом доме меня не любят! — бормотала Сакура, успешно уклоняясь от его губ.

— Она необычайно проницательна, — ответил Итачи, усилием подминая её под себя.

— Я не буду жить в этом доме! — зашипела Сакура, и из груди вырвался рваный вздох от ощущения его пальцев на груди.

Итачи резко остановился и поднял голову:

— В этом вся проблема?!

— Нет, но частично да!

Закрыв глаза, он воззвал к господу:

— Ками, в чём я провинился?

— А я в чём? — добавила Сакура.

Склонившись, Итачи аккуратно коснулся поцелуем её губ и выдохнул:

— Ты станешь моей женой. С самого первого взгляда это был наш единственный путь, река, тропинка, — называй, как хочешь.

Затаившись, Сакура прислушилась к тишине внутри и коротко ответила:

— Мы всё-таки оба — дун-дун.

— Что? — непонимающе нахмурился Итачи.

— Ничего, — устало сказала Сакура. — А ты станешь моим мужем. Давай попробуем ещё раз.

— Чтобы пробовать «ещё раз», надо, чтобы был конец. А у нас ничего никогда не заканчивалось.

— Насколько я тебя довела, что ты стал таким разговорчивым? — внезапно улыбнулась она.

Итачи улыбнулся в ответ. Женщина-фейерверк.

— Очень сильно довела.

— Люблю тебя, — прошептала Сакура и потянулась за поцелуем. — Слишком сильно, чтобы было нормальным.