Пылающие сердца (гет)

Сакура вытерла со лба капельки пота и, тяжело выдохнув, прикрыла глаза.

— Что с ней? — нетерпеливо спросил Саске, кивнув на лежащую на футоне под тяжёлым одеялом пятилетнюю девчушку.

Она крепко спала, но щёки алели румянцем.

— Больна, что же ещё, — тихо огрызнулась Сакура, поднялась с пола и вышла в коридор. — Ещё позже не могли позвать? Когда она умрёт, к примеру?

Саске молча следовал за ней по пятам, раздражая. Её вообще всё раздражало в этом доме. Тёмные классические японские интерьеры старого дома главной семьи клана Учиха навевали много воспоминаний о давно ушедших временах. Когда Сакура была здесь желанным гостем, а не ирьёнином, которого вызывают, когда уже никто другой помочь не может.

Взбешённая донельзя, она резко остановилась перед лестницей со второго этажа и, развернувшись, накинулась на Саске:

— Кто занимался с ней?! — вспылила она, не в силах сдержать злость. — У неё слишком маленький объём чакры, ей физически нельзя учиться ниндзютсу. Вообще никакому и никак. Это было написано ещё в её карточке при рождении!

— Никто с ней не занимался, Сакура, — нахмурившись, коротко отрезал Саске.

Она не поверила. Внутри её колотило от бешенства.

Учиха и их упрямство.

— Где твой старший брат?

— Ты можешь что-нибудь сделать? — проигнорировав её вопрос, спросил Саске.

— А ты думаешь, зачем мне твой брат? Ей нужно перелить чакру. Вероятно, одно из запечатывающих техник Сенджу должно помочь. Надо уточнить у Цунаде-шишо, — чуть успокоившись, ответила она.

— Моя не подойдёт?

— В таком тяжёлом случае — нет, — контролируя тон, терпеливо произнесла Сакура. — Ни твоя, ни твоих родителей. При крайнем истощении слабого детского организма подойдёт только чакра родителей.

По обыкновенно спокойному лицу Саске пробежала тень. Он на мгновение потерял самообладание, и под треснувшей маской промелькнуло беспокойство. И это пугало сильнее вида обессиленного ребёнка.

— Где твой брат, Саске? — тихо спросила Сакура.

— Он на переговорах в Кумокагуре.

Она остановилась посередине лестницы. Глава клана — и на переговорах? Нет, Учиха были определённо менее закрыты, нежели консервативные Хьюго, но всё же по обыкновению главы кланов деревню покидали редко. Что же за переговоры были такие, что понадобился сам Итачи?

И что им теперь делать?

— Когда он вернётся?

— Должен через неделю.

Сакура утомлённо выдохнула и покачала головой: долго. Малышка Харуми могла не продержаться и четырёх-пяти дней. Организм пока держался, но мог начать сдавать в любую минуту.

Потерять наследницу, первого ребёнка главы клана вот так просто? Пусть и крайне слабого ребёнка… Не те были времена теперь, чтобы такое сошло с рук и прошло бесследно. Да и не тем человеком был Итачи. Как бы они ни разошлись, как бы Сакура к нему ни относилась, но не признавать, что он души в дочери не чаял, было невозможно.

— Кто тренировал Харуми? — спросила Сакура.

Саске колебался, но всё же ответил, отведя взгляд:

— Мама.

Не сдерживаясь, Сакура покачала головой:

— Молитесь своим божествам, чтобы малышка выжила.

Ни секунды Сакура не сомневалась, что гибель дочери Итачи не простит ни матери, ни брату. Даже у его самоотверженной любви существовал предел.

Знал об этом и Саске. Оттого и позвал её. Выводить из себя уравновешенного Итачи Учиха было смерти подобно.

— Что-нибудь можно сейчас сделать? — спросил он.

— Я попытаюсь замедлить ослабевание её организма. Но по-настоящему может помочь только переливание чакры, — ответила Сакура и бросила пристальный взгляд на Саске. — Пишите Итачи. Чем быстрее он вернётся, тем больше шансов.

О смятении и раздражении, царившем в душе у Саске, говорили только натянувшиеся в тонкую линию губы. Едва ли ему хотелось рассказывать старшему брату о том, что произошло. Их отношения, и без того испортившиеся ещё до рождения Харуми, оставляли желать лучшего. Даже постороннему взгляду было заметно, что в некогда полувлюблённом и обожествляющем взгляде появились раздражение и пренебрежение. А уж Сакура и вовсе видела, насколько глубокой трещиной расколол братьев разлад.

Только вот причины она не знала — и не хотела знать.

Ей Учиха причинили достаточно боли.

Не знать бы их до конца жизни.

В Конохе было пасмурно и мерзляво, и дождь лил четвёртый день кряду. Остаться бы дома, да долг не позволял. В больнице ждали пациенты, а после — мучившаяся в бреду малышка Харуми. Болезнь ожидаемо не отступала, а скорее, наоборот, медленно затягивала всё глубже и глубже. Слишком сильно было истощение.

Путь с работы до квартала Учиха, лежавший узенькими и малолюдными улочками, вызывал давно утонувшие в памяти болезненные воспоминания. И оттого Сакура пыталась преодолеть его каждый день как можно быстрее.

Когда-то давно она, совсем молодая, юная и наивно-счастливая, бегала по нему, стремясь провести лишнюю свободную минуту с любимым между учёбой и тренировками. Таилась и оглядывалась, чтобы никому не попасться на глаза. Смеялась, если ему удавалось встретить её на полпути. А, кинувшись в объятия, поднимала маску АНБУ и целовала.

Так просто было быть влюблённой в безымянного капитана АНБУ, и так невозможно оказалось стать возлюбленной старшего сына главы клана Учиха. Хотя по молодости они оба, конечно, считали, что всё преодолеют — и косые взгляды клана, и протесты семьи, и недовольство Хокаге. Но как же! Вековым устоям не впервой было ломать любовь. И кто они с Итачи были такими, чтобы тягаться?

Наследнику клана не полагалось жениться на безродной девушке. Дети должны были наследовать сильные гены и Кеккё Генкай. Насмешкой судьбы родилась Харуми. Принцесса, которой было уготовлено судьбой стать красивым приложением к какому-нибудь мужчине. Ни должного объёма чакры, ни здоровья, — только прелестная и чарующая красота да проницательный и не по годам развитый интеллект.

Ещё даже век назад Харуми бы спрятали за стенами главного дома и сгнобили бы в тенях помещений без окон. Позор клана — наследница без силы. Теперь же к таким детям относились чуть более снисходительно. В случае Харуми не последнюю роль сыграло чувство уважения и страха перед её отцом, считавшимся одним из сильнейших шиноби деревни. Редко кто даже за глаза отпускал насмешливые комментарии.

Сакура быстро спустилась по лестнице вниз и вышла к главному дому клана. Губы не покидала грустная усмешка. Сердце сжималось, а душа стремилась прочь. Одно нахождение здесь воскрешало в груди тоску и щемящую горечь.

У двери она не застыла, а, постучав, без спросу зашла. Нервозность делала из неё ту ещё сучку. Движения казались рваными. Пальцы подрагивали от желания во что-нибудь вцепиться — просто чтобы успокоиться. Стены дома давили.

Как и в предыдущие дни, её никто не встретил. Микото, виноватая за состояние внучки и откровенно недолюбливавшая Сакуру, держалась подальше и не выходила со своей стороны дома на радость их обеих.

Поднявшись наверх, Сакура остановилась в дверях комнаты малышки. Девочка заметно похудела — щёки впали, а под глазами пролегли синяки. Воздух в комнате был свежий. За состоянием маленькой наследницы семейства следили, хотя едва ли могли его значительно улучшить.

Никто не мог. Даже сама Сакура. Хотя в неумелости или непрофессиональности обвинить её было нельзя.

Опустившись на колени, она молча опустила ладонь на лоб Харуми. Кожа была горячей.

— Жарко, — плаксиво и тяжело неожиданно на выдохе произнесла та.

Рука Сакуры дёрнулась, а по телу пробежала дрожь.

— Хочу пить, — со всхлипом продолжила девочка.

Длинные чёрные ресницы встрепенулись и затуманенный болезнью взгляд тёмных и глубоких глаз обратился на Сакуру. И она застыла как загипнотизированная от сковывавшей внутринности боли. Душа кровоточила вскрывшимися застарелыми ранами. У малышки Харуми были его глаза. Вне всякого сомнения. Даже у чёрного были оттенки.

Столько лет избегать этого ребёнка, чтобы так глупо оступиться.

— Пить, — повторила Харуми.

Сакура тряхнула головой и подскочила за графином.

— Сейчас, детка, — пробормотала она.

В руках появился лёгкий нервный тремор, а взгляд то и дело возвращался к следящей за ней девочке. В том, как она на неё смотрела, не было ни злости, ни испуга — только доверие. В том, как потянулась руками за стаканом и опёрлась спинкой, чтобы подняться, о её ладонь — открытость.

До боли прикусив губу, Сакура наблюдала за слабыми маленькими глотками.

В памяти воскрешались все самые паскудные и мерзкие воспоминания. Как она проклинала этого ребёнка, когда узнала, что Изуми беременна. Как плакала ночами в подушку, мечтая, чтобы произошло чудо, и он не родился. Как взяла отпуск на предполагаемую дату родов Изуми Учиха. Как ненавидела ту ночь на дежурстве, когда беременную жену её некогда любимого мужчины экстренно привезли в больницу на восьмом месяце. И как едва сдерживала слёзы, держа в руках новорождённую орущую девочку.

Как рыдала и рвала на себе волосы, когда Изуми не пережила ту проклятую ночь. И хотела свести счёты с жизнью, не способная забыть все произнесённые проклятья.

Сакура Харуно, самая талантливая ученица Пятой Хокаге, не смогла спасти жену главы клана Итачи Учиха. Сакура Харуно, бывшая Итачи Учиха, не смогла спасти его жену и мать его ребёнка. В глазах людей это выглядело так.

Цунаде-шишо считала, что если бы не Сакура, погибла бы и недоношенная Харуми.

Как бы оно было на самом деле, знали одни лишь боги. Но забыть свои горечь, боль и ненависть Сакура не могла. И оттого смотреть в доверчивые глазки малышки Харуми было ещё тяжелее.

— Вы врач? — напившись, спросила Харуми.

— Ага, — пробормотала Сакура.

— И вы меня вылечите? Дядя Саске говорит, что да.

Голос девочки был слаб и тих, но в теле ещё теплилась жизнь.

Сакура вымученно улыбнулась:

— Конечно.

И, проклиная себя, возвела молитвы богам. Лишь бы Итачи успел.

— Тебе надо поспать, — сказала она. — Если хочешь поправиться, закрывай глазки. А я попробую сделать что-нибудь, чтобы тебе спокойнее спалось этой ночью.

Произнося это, Сакура с ужасом и болью слушала, как нежно звучал её собственный голос. Она вообще не хотела знать этого ребёнка никогда. Никогда не видеть.

Но взгляд Харуми покорял и подчинял, и вызывал все самые тёплые чувства. Когда-то она задумывалась о том, как бы выглядел ребёнок Итачи — и теперь видела воочию. Харуми Учиха была крошечным ангелочком, тихим и открытым. Ненавидеть её не получалось и даже казалось чем-то постыдно-низким.

— А как вас зовут, врач-сан? — спросила Харуми.

— Сакура, — лаконично ответила она.

Девочка взгляда не отвела и только лишь слегка подняла брови.

— Как дух, который меня оберегает, получается.

Фраза больно и неожиданно уколола. Харуми не заметила пробежавшей по телу Сакуры дрожи и слабо пролепетала:

— Папа говорил, что Сакура — дух ветра и весенних цветов, лёгкий, парящий и игривый. И что когда я родилась, он определённо точно выходил меня встретить.

— Ну… — выдавила Сакура. Голос охрип. — Раз папа говорил, значит, так и было.

Не стоило говорить бедняжке, что, скорее всего, дух был злобным и мерзким порождением тьмы, и лучше бы он в ту ночь не появлялся вовсе.

— Значит, я точно поправлюсь, — пролепетала девочка спокойно и закрыла глаза.

— Конечно поправишься.

О другом Сакура и думать не хотела.

Ладони охватило зелёное свечение чакры. Взяв своё дыхание и разум под контроль, Сакура старалась вложить в это маленькое обессиленное тело как можно больше сил. Накопленные года опыта помогали слабо. Перед Харуми она снова чувствовала себя несмышлённой студенткой, только ступившей на путь медика.

И только когда дыхание малышки выровнялось, а со впавших щёк отступил румянец, Сакура отдёрнула руки.

В комнате, как и на улице, уже стемнело. Свет луны проникал через стекло окон. В доме было обманчиво тихо. Словно никого не было и вовсе. Сакура знала — это просто все ждут, когда она уйдёт.

Сакура Харуно была достаточно хороша, чтобы доверить ей жизнь наследницы клана, но недостаточно, чтобы с ней здороваться. Микото Учиха не любила её. За то, что посмела бросить вызов судьбе. Посмела полюбить её сына, который никогда не должен был ей принадлежать.

В конце концов, Изуми была Микото более понятна и близка. Она была такой же. Своей.

Понаблюдав некоторое время за спящей Харуми, Сакура встала и на ватных ногах покинула дом. В дверях ей поклонилась горничная. Сакура на автомате кивнула в ответ.

До своей квартирки рядом с больницей она брела медленно. Мысли безжизненно ворочались в голове. В душе царила сумятица. Было одновременно больно, стыдно и страшно. Сакура не знала, что взаправду должна была чувствовать.

* * *

— Если сделать переливание по этой технике, должно сработать, — сказала хмурая Цунаде, передавая Сакуре запечатанный свиток. — Изучи и скажи, справишься ли самостоятельно. Не самая лёгкая вещь. Я сама использовала её лишь несколько раз.

Покрутив в руках свиток, Сакура кивнула. Выбора у неё не было, придётся разобраться. В конце концов, не маленькая. Шёл седьмой день болезни Харуми. Предыдущей ночью её разбудил Саске — малышке стало резко хуже. До рассвета не смыкая глаз Сакура просидела рядом с футоном Харуми.

— Есть новости, когда вернётся Итачи? — спросила она перед уходом на работу у застывшего в дверях Саске.

— В течение двух дней должен.

Двух дней у Харуми могло не быть. Слова повисли в воздухе, но Саске и сам всё понимал.

— Я вернусь после работы, — сказала она тогда и ушла, чувствуя себя вымотавшейся и бесконечно беспомощной.

В сущности всё, что оставалось — это ждать и надеяться, что детский организм протянет ещё немного и не сдастся раньше времени.

— Не ожидала я от Микото такой глупости, конечно, — задумчиво протянула Пятая Хокаге.

Сакура повела плечом. Зря не ожидали. Горделивость, присущая Учихам, могла и не на такое подтолкнуть. Смириться с тем, что единственная внучка никогда не станет шиноби? Возможно, на это была бы неспособна и сама Изуми. Внешняя мягкость и податливость этих женщин обманывали впечатление.

— Отправляйся-ка ты к девочке, — подумав, произнесла Цунаде. — Нам не нужны проблемы в клане Учиха.

Проблемы не нужны Конохе, а разбираться ей.

Сакуре тоже не нужны были проблемы с Учихами. Но всё, что ей оставалось, это послушно сказать «да» и отправляться выполнять приказ.

Так рано её не ждали. В гостиной Сакура столкнулась с Микото. Женщина, заметно постаревшая после внезапной кончины мужа, коротко кивнула ей в знак приветствия.

— Харуми спит, — сказала она таким тоном, словно после этих слов Сакуре следовало развернуться и покинуть дом. Словно в её услугах не нуждались.

Оставив босоножки у входа, Сакура молча прошла мимо — к лестнице.

Раньше Микото была вежливее. Когда Сакура приходила в этот дом как подруга и сокомандница Саске, она и вовсе казалась ангельски доброй женщиной по сравнению с её собственной эмоциональной и импульсивной матерью.

— Харуно-сан, — последовал за ней навязчиво-мягкий голос.

А раньше она была просто «Сакурой». До того, как они с Итачи пришли просить разрешения пожениться.

— Не разговаривайте со мной, — остановившись, резко ответила Сакура. — И не подходите ко мне. Вы сделали для Харуми всё, что могли. Вряд ли я справлюсь хуже.

Голос её натянуто дрожал. Сакуре было мерзко. Даже будучи одной из самых сильных куноичи деревни, она всё ещё ощущала на себе ледяной и холодный взгляд чёрных глаз Микото. Часть её всё ещё чувствовала себя одинокой и потерянной в этом доме. Песчинкой. Недостаточно достойной.

«Ты никогда не станешь своей, — сказала ей семь лет назад Микото Учиха. — Всегда будешь белой вороной. Клан не примет тебя».

И Сакура запомнила это навсегда. И ещё сильнее запомнила, как многозначительно промолчал Итачи. Как сжались его челюсти и остекленел взгляд. Как напряглись предплечья. Он тогда не сказал и слова в её защиту, и Сакура знала причину: не в привычках Итачи было лгать.

— Ты не можешь не понимать, почему я это сделала, — внезапно произнесла Микото твёрдо и упрямо.

Словно пытаясь оправдаться.

— Ваши причины не оправдают возможных последствий. Мне всё равно, — сказала Сакура. — Это не мой ребёнок и не моя семья. А ваш сын вряд ли вас поблагодарит за убийство дочери.

— Тебя за убийство Изуми он не тронул.

Выверенный укол достиг своей цели, но не проколол внешнее самообладание. Внутренне желая взвыть и уничтожить ледяную жестокость на красивом лице Микото, Сакура только повела плечом:

— Я не убивала её.

Развернувшись, Сакура начала подниматься по лестнице.

— Но и не спасла.

— Врачи не боги, — ответила она, скрываясь в коридоре второго этажа.

Спорить с обозлённой женщиной смысла не было. Закончилось бы истерикой или смертоубийством. Дрожь от накатывающих воспоминаний всегда возрождала в душе страх, вину и ощущение собственной неполноценности.

Скрывшись в комнате Харуми, Сакура тяжело прислонилась к стене и дрожащей рукой заправила выпавшие пряди за уши. На лбу выступил пот. Прошло столько лет, а она никак не могла отпустить и жить дальше.

Сморгнув слёзы от жалости к себе, она опустилась с краю на футон. Харуми тяжело и прерывисто дышала. Трясущейся рукой с зелёной чакрой Сакура за несколько минут сняла приступ. Когда дыхание девочки вернулось в норму, Сакура устало уронила голову на колени.

Итачи должен успеть.

Она отказывалась взваливать на себя вину ещё и за смерть этого ребёнка. Достаточно было её матери.

* * *

Харуми тряслась от холода, не в силах согреться даже под двумя пуховыми одеялами. Тёмные глаза обессиленно скользили по комнате. Последние несколько часов Сакура запрещала ей спать, пытаясь развлекать разговорами.

Детский организм настолько ослаб, что она боялась, что в следующий раз Харуми просто не проснётся.

— Сакура-сан, — оборвала её девочка на рассказе. — Можете обнять меня? Пожалуйста?

Сакура запнулась на полуслове.

— Когда я болею, папа всегда ложится рядом и обнимает меня.

— Папа скоро вернётся, детка, — старательно сглатывая подступившие на глаза слёзы, выдавила Сакура. — Обнимет тебя, и ты поправишься.

— Конечно, — согласилась Харуми и несмело продолжила: — Но пока, может быть, вы?..

Одинокая маленькая девочка, никому не нужная в большом и угрюмом доме — вот как выглядел этот ребёнок. Её опекали все, но никто кроме отца по-настоящему не любил. Чаще всего заглядывал Саске, но его уровень заботы не превышал справки о здоровье и изучающего взгляда.

Харуми даже не выглядела как обычный пятилетний ребёнок. Сдержанная, вежливая, не говорящая несдержанных глупостей и не задающая странных вопросов. Сакура в её возрасте была совсем другой. Возможно, зажатой и неуверенной в себе, но всё же любопытной и… ребёнком, что ли?

Учихи и их выдержанность, чтоб им всем гореть в огне.

Сердце Сакуры не выдержало. Она никогда не обладала ни выдержкой, ни жёсткостью.

Забравшись под одеяло, Сакура устроилась на подушках и замерла, когда под боком зашевелилось, прижимаясь ближе, маленькое тельце. То, что она делала — непрофессионально. Чертовски непрофессионально. И в другой бы ситуации, с другим бы ребёнком Сакура бы так не поступила. Утешила бы, улыбнулась, но не более того.

Глупое сердце. Больное сострадание.

— А сложно стать врачом? — тихонечно спросила Харуми.

— Нужно много учить и много тренироваться, — в тон ей, полушёпотом ответила Сакура. — А что?

— Ну… может быть, моей чакры хватит на ирьёниндзютсу? Может быть, не так там много надо?

Чтобы Учиха — да во врачи? Сакура улыбнулась уголком губ. Микото была бы в ужасе.

— Вряд ли, детка.

Меж бровей Харуми пролегла морщинка от того, как она глубоко и задумчиво нахмурилась.

— Чем-то же мне заниматься надо, — глубокомысленно произнесла девочка.

— А папа что говорит? — спросила Сакура, попутно укоряя себя за любопытство.

Ей должно было быть всё равно. Не её семья, не её ребёнок, не её муж.

Харуми снова нахмурилась.

— Папа говорит, что ему всё равно, кем я стану. Главное, чтобы была счастливой.

Улыбка тронула губы. Другого от Итачи она и не ожидала.

— Но папе легко говорить. Он — сильный шиноби, и его все боятся. Я тоже хочу…

— Чтобы тебя боялись? — тихо засмеялась Сакура. — Поверь, ничего приятного в этом нет. Меня вот многие опасаются, я очень страшна в гневе! Но иногда я бы с удовольствием поменялась местами с кем-нибудь милым и добрым. Милых любят.

Малышка фыркнула и удобнее устроила голову на плече Сакуры.

— Не хочу быть милой.

— А зря, — сказала Сакура и спустя несколько минут молчания ущипнула Харуми за бок. — Не спи.

— Не сплю.

Но вопреки всем намерениям спустя полчаса и Сакура, и Харуми спали. На улицу опустились вечерние сумерки, а потом пришла ночь.

Он бежал без остановок несколько суток подряд и буквально выбился из сил. В натренированном годами спаррингов и боёв теле ощущалась непривычная слабость. Во рту было сухо, и, казалось, он бы выпил несколько литров воды, будь такая возможность. Но дорога была каждая минута, и оттого Итачи плевал на все требования организма. И буквально привалился к двери, обнаружив на футоне две тихо спящих фигуры.

Почти как во сне.

Раздвижная дверь с шорохом закрылась. А Итачи, всегда считавший себя уравновешенным человеком, рвано сглотнул. Ну конечно, она не могла не прийти. Как бы ни велика была её обида, сердце у Сакуры было доброе.

Бесшумно опустившись на колени рядом с футоном, Итачи мягко опустил руку на хрупкое плечо Сакуры. Зелёные глаза резко открылись, как если бы она не спала вовсе. Но тело под его ладонью от неожиданности дёрнулось, и он приложил усилие, чтобы она не двигалась.

— Ты вернулся, — выдохнула Сакура тихо, ещё не до конца проснувшаяся.

Полусонная, она всегда была особенно красива. Во взгляде теплились расслабленность и томность, в особенно счастливые утра в прошлом сдобренные нежностью или игривостью.

— О боже! — прошептала на выходе Сакура, вспомнив про Харуми.

Тонкие пальцы вспыхнули зелёным свечением и опустились на лоб малышки. Под её дзютсу дыхание её выровнялось, и Сакура заметно расслабилась.

— Она уже очень слаба. Я боялась, что если Харуми заснёт, случится непоправимое, — пробормотала она и тряхнула головой: — Надо скорее перелить ей твою чакру.

Итачи протянул руки:

— Бери сколько надо.

Голос звучал, как обычно, размеренно и с лёгкой ленцой, хотя внутри всё сжималось от напряжения. Он должен был переживать за своего больного ребёнка, но вместо этого Итачи не мог оторвать взгляда от Сакуры.

Её ладони поверх его жгли кожу. Когда они последний раз касались друг друга?

Последний раз они виделись несколько месяцев назад на фестивале в честь летнего солнцестояния. Хотя виделись — громко сказано. Скорее, пересеклись. Итачи был в сопровождении Шисуи как официальный гость, а Сакура просто промелькнула мимо в толпе под руку со своей подружкой Яманака. Как яркое видение осветила мир и скрылась. А он просто скользнул взглядом. В конце концов, мужчине не предстало быть таким по-идиотски влюблённым. У главы клана тем более такой роскоши не было.

Всё прошло слишком быстро. Техника не заняла много времени. С тем, как утекала из его тела чакра, кожа Харуми наливалась цветом. В какой-то момент Сакура остановилась и убрала руки.

— Ей должно полегчать, — сказала она. — Я приду завтра после работы, чтобы проверить. Но, думаю, что этого будет достаточно. Дальше организм сам восполнит недостатки.

Голос звучал тихо, а взгляд не отрывался от лица девочки. С того самого первого взгляда распахнутых сонных глаз она так больше на него и не посмотрела.

Сакура нервничала, вставая с футона. Взгляд метался, а движения казались мельтешением. Она всегда делала так, когда хотела поскорее сбежать. Опускала глаза или делала вид, словно смотрит сквозь.

— Я провожу, — сказал Итачи, хотя по-хорошему стоило поблагодарить и остаться с Харуми.

Она бы ушла и сама.

Но на улице стояла глубокая ночь, а ему никогда не нравилось, когда она уходила ночью.

За воротами Сакура внезапно остановилась, посмотрела на тёмное, освещённое звёздами небо. Над Конохой стояла тишина. Деревня спала.

— Это сделала твоя мать, — вдруг сказала Сакура, даже не взглянув на него. Только дёрнувшиеся брови подсказывали о внутреннем накопленном раздражении. И когда он промолчал, продолжила: — Микото никогда не смирится с тем, что Харуми не стать куноичи, как не смирится и клан.

— Я об этом позабочусь, — сказал Итачи.

В отличие от Сакуры, он жил с этим каждый день. Бороться с многовековой системой было что сражаться с ветряными мельницами — фактически бесполезно. Его силы опасались, так что пока он находился рядом, клан мирился с существованием слабой наследницы. Однако за спиной пересуды продолжались.

К его тридцати Итачи настолько этим пресытился, что иногда задумывался, а нужны ли клановые системы вовсе? Юношеское желание идти своим путём, несмотря ни на что, почернело и очерствело, оставив лишь циничное раздражение от осознания собственного бессилия.

— В результате твоей «заботы» Харуми чуть не погибла.

В голосе Сакуры отчётливо читалось раздражение. Но Итачи никогда не отвечал злостью на злость.

— Спасибо, что спасла мою дочь, — спокойно ответил он.

Сакура бросила на него первый за всё это время взгляд. Хмурый, изучающий и колючий.

— У меня не было выбора, — пробормотала она и добавила язвительно: — Я же дух, который её охраняет.

Одна-единственная фраза неожиданно смутила, словно удар под дых. Откуда он знал, что ребёнок запомнит сказанное единожды в порыве усталости и тоски?

— Говорить такое Харуми было ошибкой. Когда она вырастет, обязательно узнает, что дух, который её встречал, также лишил её матери. Благодарной за эту сказку она тебе не будет, гарантирую.

— Ты её не убивала.

— С чего ты взял?

— Потому что это ты.

Итачи видел, как она наговаривает на себя. Как кипит внутри. Как в зелёных глазах искрит от эмоций.

Сакура всегда была такой: то тихой, что лесная речка, то импульсивной, что извергающийся вулкан. И он любил до самого последнего вздоха эти перепады настроения, потому что в этом была вся её жизнь. Его не раздражало.

— Я ухожу, — резко развернувшись, сказала Сакура и быстрым шагом двинулась вниз по улице.

Итачи отпустил её на несколько метров вперёд, убеждая себя — только для того, чтобы дать ей пространство. Совсем не для того, чтобы иметь возможность смотреть.

— Меня не надо провожать дальше, — процедила Сакура на выходе из квартала. — Не маленькая.

— Ночь.

— Иди к чёрту!

Сакура топнула ногой и внезапно остановилась.

А Итачи продолжил шаг, хотя знал, что она остановится на первых миллисекундах. Совсем не для того, чтобы почувствовать, как её спина на несколько мучительно долгих мгновений прислоняется к его груди. Случайно так вышло.

Идиот.

— Меня не нужно провожать, — сказала она, отскакивая и встречаясь с ним взглядом. — Со мной не нужно разговаривать. Меня вообще лучше не замечать, как ты не замечал все эти годы. Мне всё это — не нужно. У меня моя собственная жизнь. В ней нет места тебе.

Он не замечал?

— Твоим решением было расстаться, Сакура.

Сказал как отрезал.

Но это было правдой. Он просто принял её решение, потому что чувствовал — Сакура не выдержит. Рано или поздно её свободное сердце треснет под натиском чужих взглядов и едких слов за спиной. Утопией было верить, что эта женщина будет всегда его. Будь он кем-то другим, вероятно, могла бы.

Но для клана Учиха Сакура была слишком яркой. Слишком своевольной. Слишком самостоятельной. Она подошла бы Инузука или, в крайнем случае, Яманака, но не им.

— Потому что так было правильно, — спустя время ответила она, не отрывая от него глаз.

Хотя бы в этом не стала себе врать.

Итачи засунул руки в карманы и кивнул:

— И я принял это решение. Но считаю глупостью не позволить мне проводить тебя до дома. На улице три ночи. Ты очевидно расстроена.

— И что? Я в состоянии себя защитить.

— Я не в состоянии думать о том, что тебе придётся это делать.

Хватало ревности и переживаний на его истерзанное сердце. Прошло столько лет, а чувств к ней меньше не становилось. В последние годы Итачи намеренно дистанцировался от большой политики и сконцентрировался на делах клана. Жил почти затворником. Причина стояла напротив и сверлила его взглядом обиженной женщины.

Она продолжала жить свою жизнь, но уже без него. И в первые годы Итачи с кровью выхаркивал неизвестную для себя ярость от одного предположения, что с ней что-то произойдёт, а его не будет рядом. А она всегда мелькала где-то поблизости. Деревня была не такой уж большой.

В конце концов, оказалось, что проще всего не видеть её вовсе.

— Тогда держись на расстоянии, — сказала Сакура и быстро пошла вперёд.

Почувствовала, что его терпение на исходе и дипломатичности в нём всё меньше. Она всегда чувствовала его состояние.

Чёрт его знает, как. Не иначе как её зелёные глаза обладали чародейским даром.

Сакура неслась впереди, не оборачиваясь. Спина горделиво ровная, подбородок поднят. Она не горбилась, не обнимала себя руками, прячась. Нет, теперь Сакура обиду, страх и боль прятала за раздражением и яростью. Сперва — укусить, а потом разбираться. Это раньше она не умела скрывать ранимость.

Итачи не чувствовал себя счастливым от знания, что любит не один. Он давно смирился с тем, что по-настоящему счастливым ему быть в этой жизни не дано. Давно принял, что у неё, в конце концов, будет другой мужчина.

Он бы пережил её равнодушие спокойнее, чем любовь, которую не мог разделить — потому что в эту реку они уже входили, и её пороги и водопады грозили гибелью.

* * *

Дверь отлетела в сторону, едва не сорвавшись с петель.

В гостиную ворвался младший брат с обезумевшими, рыщущими глазами. И замер при взгляде на него с матерью, спокойно пивших чай. На первых взгляд спокойных — разговор давался трудно. Итачи никогда раньше бы не подумал, что рука будет так зудеть опуститься на рукоять катаны. Но с возрастом цинизм и желание лёгкого выхода часто преобладали.

— Здравствуй, брат, — спокойно сказал он и отставил чашку. — Думал, что я убью собственную мать?

Микото, сверлившая глазами дубовую поверхность стола, даже не вздрогнула.

Она сидела так, не шевелясь, уже полчаса, лишь коротко отвечая на вопросы. Да, осознавала, нет, не жалеет, да понимает ответственность.

— А разве не собирался? — холодно ответил Саске и опустился на стул сбоку. — Сила тебя испортила. Тебе больше не дороги ни клан, ни семья.

Брат всегда был эмоциональным и этим напоминал мать. Только та, как женщина, всё же умела скрывать чувства за сдержанными улыбками. А в Саске, если загорался огонёк, то тлел долго.

Итачи не видел смысла ругаться с ними.

Они всё равно его никогда не поймут. Друг друга — да, а его — нет. Отец понимал, но не мать с братом.

— Я подписал документы о помолвке Харуми, — произнёс он. — В семнадцать лет она выйдет замуж за старшего сына главы клана Ёцуки из Кумогакуре.

В гостиной повисла тишина, грозившая обрушиться на голову.

— Наследницу да к чужакам? — тихо, не поднимая глаз произнесла Микото. — Ты, видимо, совсем разума лишился.

— Это свершившийся факт. Но я посчитал нужным оповестить вас первыми. С сегодняшнего дня Харуми под защитой Кумогакуре. Если никто не хочет войны, её нельзя ни трогать, ни подвергать опасности.

Губы матери сложились в аккуратной натянутой улыбке.

— Благородная глупость. Предать поколения предков ради жизни бесталанного ребёнка.

И, когда Итачи реплику проигнорировал, Микото продолжила:

— Хокаге не позволит этому свершиться.

— Пятая уже подписала согласие.

— Следовало разрешить тебе жениться на этой розоволосой девке, — сказала мать. — Возможно, тогда бы ты разочаровался в юношеских романтических идеалах и делал, что должно.

Итачи не стал говорить, что «должно» в их понимании разное. Он и делал, что должно — каждый день, начиная с того самого, когда услышал высказанное скрывающимся от нервов тоном «давай расстанемся». А точнее — жил жизнью, уготовленной ему судьбой настолько честно, насколько мог себе позволить.

Его нельзя было обвинить в том, что он ничего не делал для клана — Итачи уже сделал больше, чем отец за все годы. Но и отношение у него было другим. Не снисхождение богов — ярмо. Бремя. Долг.

Клан был ответственностью, ровно как и дочь. Однозначные величины. Предать одно в пользу другого он не мог.

— У Харуми могут быть дети с шаринганом, — заметил Саске.

В отличие от матери он воспринял новость в разы спокойнее. Итачи даже полагал, что она ему импонировала.

— Даже если опустить, что им ещё нужно научиться пользоваться… случись оно так, мне будет всё равно. Жизнь постоянно меняется.

Брат кивнул, согласившись.

Итачи не обольщался. Саске согласился только потому, что Харуми была дочерью Изуми. Дочери Изуми он не желал судьбы изгоя.

Будь матерью Харуми Сакура, он бы первый спросил, а что Итачи думает насчёт наследования кеккё генкай. Эгоистично, самодовольно, упрямо и так складно — в лучших традициях клана Учиха.

* * *

Харуми была похожа на него, как две капли воды. Те же черты лица, тот же цвет волос, те же привычки. Смотря на дочь, Итачи видел чуть более ранимого себя. Всё же Харуми была девочкой — мягкой, очень доброй и ищущей любви.

— Папа, — улыбнулась она, открыв глаза после долгого сна. — Привет.

— Привет, малышка.

— Сакура-сан была права. Ты пришёл, обнял меня, и я поправилась, — сказала Харуми. — Она хорошая.

— Она ещё придёт сегодня проверить, как ты себя чувствуешь.

— В последний раз?

— Да, малышка. Ты же больше не болеешь.

— А если заболею, придёт ещё?

От такого детского и бесхитростного вопроса Итачи грустно улыбнулся. С одной стороны, ему было забавно, а с другой… Видимо, это наследственное — любить эту женщину. Редко кто нравился Харуми с первого взгляда.

Она очень внимательно разглядывала людей. Чувствовала, что ей в клане не рады. Что её терпят. Харуми была проницательным и сообразительным ребёнком.

— Сакура очень важный врач и, боюсь, простуду лечить она не придёт, — ответил он, не желая зря обнадёживать дочь.

Харуми заметно сникла.

— Как жаль. Я думала показать ей свою вишню. У неё как раз цветочки такого же цвета, как волосы Сакуры-сан, — с каждым словом голос малышки становился всё тише. В конце она прошептала: — Красиво.

В моменте пальцы Итачи сжались в кулаки.

— Да. Красиво, — чуть севшим голосом ответил он.

Мимолётными воспоминаниями в голове пронеслись образы розовых прядей под его подбородком и на его груди. Волос на белых подушках и его чёрной одежде. Видением Сакура Харуно пронеслась мимо, остановилась, чтобы положить руку на его плечо и клюнуть в щёку, и исчезло в порыве ворвавшегося в комнату ветра.

Итачи потёр пальцами глаза.

Любовь была худшим заболеванием — она не лечилась.

Харуми была полностью здорова. Во втором переливании чакры не было никакой необходимости. Как и в присутствии Сакуры в этом мрачном доме.

— Ты в порядке, детка, — игнорируя застывшего у окна Итачи, сказала она девочке. — Не тренируйся только больше с чакрой, чтобы болезнь не повторилась. Как бы ни убеждала бабушка — не поддавайся, договорились?

Покивав, Харуми ответила:

— Договорились.

— Умница, — улыбнулась Сакура и погладила Харуми по голове. — Ну, я пойду, хорошо?

День был сложный. Весь день Сакура ходила, как по иголкам, и дёргалась от каждого шума. Почему-то ей казалось, что Итачи будет следовать за ней по пятам. Хотя с чего бы? Они жили в одной деревне годами и не пересекались. Он не будет нарушать привычного течения жизни. Виной всему были её собственные желания. Стоило признать — Сакура скучала. И, даже понимая, что их отношения заведут в заведомый тупик, втайне мечтала в него войти.

Нахождение же в одной комнате с Итачи и его дочерью и вовсе казалось пыткой.

Харуми ей нравилась. Сложно вообще было представить человека, которому бы девочка не понравилась, конечно. Но Сакура знала, что была бы способна полюбить малышку. Любовь с привкусом мазохизма: любить, зная, что этого ребёнка родила не она, но… Но в её жизни всё было странно и наперекосяк.

— Но, Сакура-сан, вы можете больше не волноваться, — вдруг сказала Харуми серьёзно: — Бабушка больше не будет настаивать, чтобы я стала куноичи.

— Да? — удивилась она искренне и бросила взгляд на Итачи. — И почему же?

Харуми улыбнулась:

— Я выйду замуж и уеду из Конохи. И там меня будут ценить просто потому что это — я!

Сакура на мгновение лишилась дара речи.

Итачи быстро пояснил:

— Не сейчас, Харуми. Когда тебе исполнится семнадцать, помнишь?

— Ну конечно не сейчас, — фыркнула малышка. — Папа, что ты как глупенький.

От доброй улыбки, скользнувшей по тонким губам Итачи, сердце Сакуры сжалось. Она так давно её не видела.

Прокашлявшись, Сакура спросила Харуми:

— Ты рада? Это же хорошая новость?

Наморщив лобик, та ответила:

— Ну, мне кажется, что хорошая. Папа сказал, что хорошая, и, когда я вырасту, то пойму, почему.

— Хм-м, — протянула Сакура и улыбнулась. — Думаю, что да.

В действительности Сакура сомневалась: ей договорные браки претили. В них, как правило, не было ни любви, ни страсти. Дай бог появлялись нежность и привязанность — и то если везло. Но понять стремления Итачи она могла.

Во-первых, помолвка с иностранцем защищала Харуми до совершеннолетия. Во-вторых, за границей её бы ценили просто за уникальную генетику. В Конохе этим никого не удивишь. Так что такой шаг даже можно было назвать заботой.

— Ты поэтому был в Кумогакуре? — спросила Сакура, когда они вдвоём вышли из комнаты и оказались в коридоре.

Итачи просто кивнул.

— Наверное, это лучшее, что ты мог сделать для её будущего, как отец, — продолжила Сакура. — Клан хороший?

— Лучше нашего.

— Тогда ты молодец.

Губы Сакуры дёрнулись в улыбке. Приятно было видеть, как он старается ради дочери.

— Я боялась после стольких лет увидеть чёрствого и жёсткого главу клана, — сказала она. — Но рада ошибиться.

— Мне было ради чего держаться.

Она бы хотела ответить: мне тоже. Но правда заключалась в том, что ей не за что было держаться. Сакура жила по привычке и постепенно тонула, не понимая, что делать со своей жизнью дальше. У неё не было ребёнка, ради которого бы она продолжала чего-то хотеть. У неё были пациенты, но едва ли работа являлась путеводной звездой. Стимулом, но не светом.

— Прости, что сорвалась вчера, — призналась Сакура тихо и грустно улыбнулась. — Не знаю, видимо, всегда будет тяжело, да? Я была взвинчена в последнюю неделю из-за Харуми, а тут ты…

Она видела — Итачи не знает, что ответить.

Им нечего было обсуждать. Прошлое прошло, дверь замурована. Топтаться по старым чувствам бессмысленно.

— Заботься о Харуми хорошо, — сказала она, взяв себя в руки, и улыбнулась: — И себя береги. Я правда рада видеть, что у тебя всё в порядке.

В этот раз уходить было сложнее. Вчера ей хотелось сбежать. Сегодня больше всего на свете она хотела бы остаться. Но смысла в этом не было никакого. История бы совершила ещё один виток и привела их в ту же точку. Только в этот раз всё бы повторилось в разы быстрее: потому что единожды пройдя по тропинке, запоминаешь навсегда.

* * *

— Ой, ну и дура! — фыркнула Яманака, наливая в стопку остатки саке из стеклянной бутылки. — Страдашки на ровном месте. Путь, тропинка, река… Такая всё это фигня! Жизнь это! Одна-единственная, между прочим. Любишь — люби! Какая разница, что там в конце ждёт? Да и где этот конец?

Философские пьяные разговоры под ярким светом ламп уличного бара — то, чего Сакуре давно не хватало. Когда над головой тёмное небо, а душа то ли плачет от счастья быть наконец-то услышанной хоть кем-то, то ли рыдает от тоски по желаниям, которым не суждено сбыться.

— Я понимаю — Учиха. Он-то, во-первых, мужик, а они все, между прочим, слегка дун-дун, — сказав это, Ино постучала себе по голове. — А во-вторых, Учиха! Они тоже дун-дун. Поди расщедрится на улыбку.

Сакура фыркнула.

— Ничего он не дун-дун.

Она-то всё помнила. Иногда хотелось забыть, но, как назло, помнилось всё до последнего поцелуя.

Взвыв, Сакура простонала на всю улицу:

— Не дун-дун!

— Ой, рёва, — заржала Ино. — Ешь мозг и себе, и ему. Не знаю, кого мне жалко больше. Я всегда так завидовала вашей любви! Это же чудо, лотерея — выиграть такую любовь! Один на миллион из судеб. А вы что? Правила, кланы, обиды. Она решила не делать его жизнь сложнее, а он её и отпустил! Два чудика благородных. От благородства, знаешь ли, никакой пользы.

Стопка с саке так и стояла нетронутой, привлекая внимание Ино.

— Я не знаю, что делать, Ино, — громко, с болью прошептала Сакура. — Это никогда не сработает. Его клан меня никогда не примет. Никогда. Совсем. И наших детей никогда не примет. На них всех будут коситься. Будут говорить, что их мать убила его первую жену. Что они — полукровки. Не дай бог ещё у кого-нибудь шаринган не пробудится! Если с Итачи что-нибудь случится, их и вовсе могут убить — для Учиха не впервой избавляться от слабаков.

— Ты меньше думать можешь?

— В смысле?

— В смысле ты сейчас продумала сценарий, который никогда не произойдёт, потому что, алло, жизнь никогда не складывается так, как ты предполагаешь.

— Но в первый раз не сработало.

Ино фыркнула:

— Конечно, не сработало, вы же оба — дун-дун, — сказала она и хлопнула несчастную стопку.

А Сакура пьяно заплакала. Потому что было больно, грустно, обидно, нежно, и всё — скопом и сразу. Мозг не мог переварить такой комплекс чувств единовременно.

— Это же не любовь, — выстонала она между всхлипами. — Помешательство какое-то.

— Почему?

— Не может любовь длиться так долго. И так глубоко. И так больно.

— С чего ты взяла?

— Все так говорят.

— Завидуют, значит, — пробормотала Ино и, встав из-за стола, покачнулась. — Если бы у всех такое помешательство было, не говорили бы. А ты вставай, давай. Пойдём домой. Или, если хочешь, можешь сразу к нему идти в тёплую кроватку. Не обижусь.

— Никуда я не пойду, — заупрямилась Сакура. — Буду сидеть здесь, пока не протрезвею.

Ино заржала:

— Боишься, что к нему пойдёшь, да?

Размазывая слёзы по щекам, Сакура мрачно кивнула.

— И не зря! Надо идти!

Но, вопреки советам подруги, никуда Сакура в тот вечер не пошла.

* * *

Голова не болела и не раскалывалась — голова норовила треснуть, как кокос. И Сакура не была бы против, лишь бы избавиться от мучений. Лечить себя не хотелось. Если это был урок, то стоило выучить его сполна.

Как бы плохо тебе ни было — напиваться никогда не выход.

Поэтому, сидя на приёме, в своём кабинете, она молча слушала тиканье часов на стене и считала секунды до конца рабочего дня. И радовалась, что пациентов в этот день было по пальцам сосчитать. Право, манна небесная.

И удивилась, когда вслед за стуком в дверь в проёме появилась голова с чёрными лоснящимися волосами.

Харуми, явно чувствуя себя неловко, тихо спросила:

— Могу я войти, Сакура-сан?

— Да, конечно, — головную боль как рукой сняло — настолько это явление было странным.

Малышка вошла в кабинет в совершенном одиночестве. Как здесь оказалась? Как нашла больницу? Как нашла её кабинет?

— Сакура-сан, папа очень заболел, — серьёзно хмурясь, сказала она, и Сакура усилием воли заставила себя сидеть на месте.

Только плечи напряжённо застыли. В голове крутились сотни мыслей: что могло случиться за один вечер? Ещё накануне Итачи выглядел абсолютно здоровым.

— Что случилось? — сложив руки в замок и улыбнувшись дежурной врачебной улыбкой спросила Сакура.

— Он не выходил из комнаты с самого утра и даже шторы не открывал, — сказала Харуми. — Там темно, как в склепе. До сих пор спит. Сказал мне говорить тихо, чтобы голова не болела. Возможно ли, что папа заболел той же болезнью, что и я? У меня тоже голова болела.

Напряжение ушло. Сакура в одно мгновение стало очень смешно, хотя смешного в их ситуации ничего не было.

— Вряд ли, детка.

— Но это же тоже болезнь, да?

— О да, болезнь.

— Тогда… — протянула Харуми и, склонив голову, заискивающе улыбнулась: — Может быть, вылечите? Папа сказал, что простуду лечить вы не будете, но это же серьёзнее простуды, да?

Сопротивляться желанию пойти к Итачи было невозможно, поэтому Сакура, скрыв тянущую губы улыбку, произнесла:

— Намного серьёзнее.

Незачем было разочаровывать ребёнка, что папа всего лишь напился накануне. Видимо, в семье у них алкоголь был настолько не принят, что малышка даже не знала, что такое похмелье.

И тут Харуми, словно вспомнив, сказала:

— Сейчас, я только дядю Саске выпровожу. Он меня сюда проводил, когда я сказала, что у меня до сих пор болит голова.

Малышка веселила бесконечно. Жаль только, что эта хитрость и непосредственность в процессе взросления будет выкорчевана одним только окружением. Некому будет встать рядом, чтобы защитить тлеющий в сердце Харуми огонёк.

Сакура потёрла лоб.

* * *

— И сколько выпил вчера? — вполголоса спросила Сакура, усаживаясь рядом с футоном на колени.

Она знала, что Итачи почувствовал её приближение задолго до того, как она вошла в комнату, и не скрывалась. Харуми осталась в гостиной — «стоять на стрёме, чтобы бабушка не увидела Сакуру-сан».

— Много, — выдавил Итачи, открыл глаза, поморщившись, зажмурился.

— Больно же явно, подожди, пока приступ сниму.

— Пока не протрезвел до конца, хотел посмотреть на тебя ещё раз.

Ладонь Сакуры застыла над его лбом. Фраза смутила и поставила в тупик.

— А что будет, когда протрезвеешь? — с опаской спросила она.

— Не смогу позволить себе смотреть пристально.

Губы её растянулись в грустной улыбке. По пальцам скользнула чакра, медленно преобразовываясь в медицинское дзютсу. Нежно и аккуратно, так, чтобы резкостью не причинить лишней боли.

— Что если я до сих пор люблю тебя, Итачи? — спросила она тихо, почти шёпотом.

В тишине тёмной, зашторенной комнаты это признание прозвучало как приговор.

— Столько лет, столько чувств, столько «но», но почему-то в сердце всё равно болит.

— Посмотри на меня, — попросил он и приласкал пальцами её скулу.

Сакура подняла взгляд исподлобья, отчего-то чувствуя то ли страх, то ли вину. Но, встретившись с его чёрными глазами, ослабела от нахлынувшей как цунами горечи: они были обречены. Тёмный взгляд ласкал и обещал.

С ресницы соскользнула слеза. Быстро смахнув её, Сакура криво улыбнулась:

— Мне всё ещё нечего тебе предложить. Не больше, чем было раньше. А, может быть, и меньше, ведь никто не молодеет, — глупая болтовня, чтобы заглушить тишину и собственные мысли.

Чем дольше он молчал, тем сильнее Сакура нервничала.

— Я никогда не переставал любить тебя, — наконец признался Итачи.

Рука скользнула вниз и сжала её ладонь.

— Полюбил с первого взгляда, потому что ты была такой смешной и яркой для меня. Такой непривычной и выбивающейся из моего мира. И понял, что не хочу жить без тебя, когда узнал, какая ты на самом деле, — голос Итачи был тих и нежен, и Сакура плавилась в его словах, утопая, как в патоке. — Знала бы ты, как я боялся, признаваясь тебе тогда, в самый первый раз в чувствах. Дрожал, как мальчишка.

Смахнув вторую слезинку, Сакура тихо рассмеялась и склонилась над ним:

— А выглядел ужасно спокойным. Настолько, что я поначалу не поверила.

— Мне было страшно, — улыбнувшись, пробормотал Итачи. — Ты была слишком красивой и уверенной в себе.

— Я?! Уверенной в себе?!

Губы его искривились очень насмешливо, пока пальцы ласково скользили по талии. И Сакура млела под его взглядом чёрных глаз. Сердце плавилось от чувств. Они оба никуда не торопились, смакуя ощущения.

— Ты так грозно смотрела. Мне казалось, я тебе что-то постыдное предлагаю, а не сердце.

— Конечно, грозно, — прикусив губу, прошептала Сакура. — Мне тоже было страшно. Думаешь, часто мне мальчики, в которых я была влюблена, признавались?

— И много было мальчиков? — насмешливо приподняв брови, спросил он.

— Ты же знаешь, что один, — в тон ответила Сакура и вдруг нахмурилась. — Итачи, я не хочу за тебя замуж.

Пальцы на её талии мгновенно застыли и едва не сжались. Наэлектризовавшаяся вокруг них атмосфера растрескалась и рассыпалась стеклом. Итачи смотрел на Сакуру, напряжённо ожидая, что же она скажет дальше. В голове его крутилось множество мыслей.

— Поясни, — выдавил он.

— Давай снова тайно встречаться? — смутившись, нервно произнесла Сакура. — Всё было хорошо, пока мы не решили сделать шаг вперёд. Так, может быть, останемся там, где нам было хорошо? Не обязательно всех посвящать в детали наших отношений. Дочь у тебя уже есть, так что детей от тебя требовать не будут. И всё будет хорошо.

Прежде, чем ответить, Итачи долго сверлил её взглядом.

— Нет, — в конце выдал он.

— Почему?

Сакуре от обиды хотелось плакать. Она пыталась найти выход, а он совсем не помогал!

— А почему я не могу жениться на единственной в жизни женщине, которую когда-либо любил? — спросил Итачи, и пальцы на её талии таки сжались. — Нет, Сакура. Я люблю тебя больше жизни. Я хочу тебя. Всю тебя. Не украдкой и тайком, а всегда. Хочу просыпаться и засыпать вместе, проводить время с Харуми и нашими детьми. Почему я должен лишать себя этого? И из-за чего?

— Тебе этого не простят.

— Я сам себе не прощу, если поступлю так с нами.

Сакура дёрнулась в его руках, пытаясь отстраниться.

— Это была ошибка, — выдавила она. — Мне не стоило приходить.

Но хватка была непривычно железной, и оттого на скулах появился румянец. Взгляды встретились. Её — напряжённо-возмущённый, и его — спокойный, с тлеющей на дне яростью.

— Ошибкой было уступать тебе, когда ты предложила расстаться. Расставаться было ошибкой.

— Отпусти меня! — приглушённо воскликнула она, кивнув взгляд на дверь.

Вместо ответа Итачи потянул Сакуру на себя и, прижав к груди, подтянул на них сбившееся вбок одеяло.

— Даже твоя дочь заметила, что в этом доме меня не любят! — бормотала Сакура, успешно уклоняясь от его губ.

— Она необычайно проницательна, — ответил Итачи, усилием подминая её под себя.

— Я не буду жить в этом доме! — зашипела Сакура, и из груди вырвался рваный вздох от ощущения его пальцев на груди.

Итачи резко остановился и поднял голову:

— В этом вся проблема?!

— Нет, но частично да!

Закрыв глаза, он воззвал к господу:

— Ками, в чём я провинился?

— А я в чём? — добавила Сакура.

Склонившись, Итачи аккуратно коснулся поцелуем её губ и выдохнул:

— Ты станешь моей женой. С самого первого взгляда это был наш единственный путь, река, тропинка, — называй, как хочешь.

Затаившись, Сакура прислушилась к тишине внутри и коротко ответила:

— Мы всё-таки оба — дун-дун.

— Что? — непонимающе нахмурился Итачи.

— Ничего, — устало сказала Сакура. — А ты станешь моим мужем. Давай попробуем ещё раз.

— Чтобы пробовать «ещё раз», надо, чтобы был конец. А у нас ничего никогда не заканчивалось.

— Насколько я тебя довела, что ты стал таким разговорчивым? — внезапно улыбнулась она.

Итачи улыбнулся в ответ. Женщина-фейерверк.

— Очень сильно довела.

— Люблю тебя, — прошептала Сакура и потянулась за поцелуем. — Слишком сильно, чтобы было нормальным.

— Я думаю, папа умирает, — серьёзно глядя на Сакуру, произнесла Харуми.

— Такое прокатывало только в детстве, детка, — поморщившись, фыркнула та в ответ, не отрываясь от экрана монитора.

Срывать злость на ни в чём не виноватой четырнадцатилетней Харуми не хотелось, но Сакура кипела, как чайник, разве что пар из носа не шёл.

— Ему очень плохо, — продолжила давить девочка. — Ходит, на всех волком смотрит. Дома все по стеночкам шарахаются.

— Очень хорошо, что плохо. Вот пусть и дальше так будет.

— Сакура, это бесчеловечно. Ты сама учила меня, что к людям нужно относиться с доброжелательностью и пониманием, пока они сами не заслужили обратного.

Сакура невнятно буркнула. Так и было. Только вот Итачи — заслужил всё, что ему полагалось!

— В конце концов, — спокойно продолжала Харуми. — Братишке Тэтсуйе будет полезна дисциплина. Он очень… импульсивный мальчик.

— Ему девять, милая, — процедила Сакура. — Девять. В АНБУ в девять — ненормально.

— Но папа попал туда примерно в этом же возрасте.

— Твой отец — дун-дун! Псих, отбитый на всю голову бесчувственный тип! — взорвалась Сакура, подскакивая с места. — И меня бесят его методы воспитания. Так что если он сам оказался настолько недальновидным, что в своём возрасте принялся столько пить — пусть ходит и мучается!

Харуми поморщилась и отвела взгляд: ей постоянные ссоры родителей костью в горле стояли. С момента, когда Сакура с отцом сошлись, каждый день был разным. Настроение мачехи менялось от размеренно-доброжелательного до бешеной ярости с разгоном за одну секунду.

— Но он тебя любит, — пожала плечами Харуми, и злость мачехи как рукой сняло.

Девочка коротко улыбнулась.

Ей всегда нравилась Сакура. Она освещала их дом, как лучик света. Им с папой её действительно не хватало.

— Я закончу сегодня пораньше, — сдавшись, Сакура вздохнула.

Плечи её опустились, а тон стал нежным:

— Как у тебя дела? Всё хорошо?

— Вполне. Получила письмо из Кумогакуре. Жених приедет знакомиться через неделю, — ответила Харуми и, подумав, спросила: — Пойдёшь со мной?

Сакура, несмотря на характер, отлично разбиралась в людях. Харуми не всегда так могла — возможно, в силу возраста. И ей действительно хотелось поддержки. Сакура была с ней рядом с самого детства, и хоть мамой она её не называла...

— Конечно пойду, — сказала Сакура. — Я в глаза не видела этих людей, надо же знать, куда детку нашу отдаём.

И, задумчиво прикусив губу, добавила:

— Если мальчик тебе не понравится, говори сразу. Нет ничего хуже договорного брака без любви. Мы обязательно найдём другой выход. Хорошо?

Харуми кивнула. Она сама являлась доказательством того, как опасно и вредно создавать семьи, полагаясь исключительно на аргументы логики. И видела, как тяжело и сложно жилось родителям после воссоединения. Жизнь Итачи и Сакуры не была безоблачной. Они часто сталкивались лбами и выясняли отношения. Не при ней, конечно, но иногда не нужно глаз и ушей, чтобы видеть — что-то произошло.

Но всё же они любили друг друга, и это чувство вело их сквозь тернии, вперёд.

И, наблюдая за их искренними чувствами, мечтала, что когда-нибудь и с ней случится нечто чудесное.