Бессмертник (гет)

Розмари точно окунулась в море — ах, как давно она и этого не делала — такой освеженной чувствовала себя. Фильм оказался волшебный, она жадно впивалась в каждый кадр. И все-таки сердце стучало быстрее еще и оттого, что парень в соседнем кресле бросал на нее заинтересованные взгляды.

Розмари и сама украдкой посматривала на него, пытаясь решить, кто же красивее — он или Кларк Гейбл. Наконец признала, что сосед смотрится выигрышнее. Даже бледный свет экрана не мертвил его лицо — таким жаром жизни оно горело. С мужественными чертами и самоуверенной ухмылкой очаровательно контрастировали длинные застенчивые ресницы.

И вот фильм окончен; Розмари не удержалась и зааплодировала, когда в финале упал плед, именуемый "Иерихонской стеной". Виновато оглянулась на соседа: он смеялся, глядя на нее, но так добродушно, что она рассмеялась сама.

С той минуты они уже не отворачивались друг от друга надолго; так и пошли рядышком к выходу, на ходу перебрасываясь фразами, сначала несмело, точно прощупывая почву. Розмари узнала, что ее соседа по кинозалу зовут Фил Картер, что он из Питтсбурга, учится в Гарварде, а в Нью-Йорке ищет развлечений на каникулах.

— Понимаю, что это скверно звучит в такое время, — он слегка смущенно улыбнулся. — Но боюсь, притворяться несчастным безработным у меня бы не вышло.

Розмари окинула его быстрым, оценивающим взглядом. Да, он явно не знает, что такое недоедание, и вещи на нем такие, что мистер Харрис не побрезговал бы надеть.

— Получается, вы что-то вроде героини, Элли, только не сбегали ниоткуда?

— И не состою в браке.

В летнем сумраке горели фонари, витрины, окна. Вечерняя свежесть бодрила, раскалившиеся за день каменные стены и асфальт мостовых выдыхал, чуть ли не испариной покрывшись. Фил, истинный джентльмен, накинул Розмари на плечи пиджак и подал ей руку.

— Значит, как я понял, фильм вам понравился? А многие назвали бы его наивным.

— И вы тоже? — покосилась на него Розмари. — Вокруг меня столько людей, которые готовы назвать такую историю наивной, что если вы из них, пожалуй, я дойду домой одна.

— Вот поэтому я и не тороплюсь высказать свое мнение. Сначала хочу узнать ваше.

— Вы хитрый лис, да? — фыркнула Розмари и задумалась. — Наверное, я бы тоже сказала, что сюжет наивен, но...

Только сейчас она осознала, почему этот фильм так согрел ей душу.

— Видите ли, с моим родителями произошло то же самое. Ну, почти. Моя мама была из богатой семьи, а папа — бедным художником. И она сбежала с ним.

— И их преследовали, как в кино?

— Нет... — Розмари замялась. — Дело в том, что они встретились на "Титанике". Вы ведь про него слышали? Когда случилась беда, родителям удалось спастись, но мама, когда составляли списки выживших, назвалась другой фамилией. И ее посчитали умершей. А потом они с папой затерялись в Нью-Йорке.

— Получается, "Титаник" в некотором роде обвенчал ваших родителей. Тогда им следовало бы назвать вас Титанией.

— Как-как? — Розмари деланно хлопнула глазами. — Такого имени нет!

На самом деле имя она, конечно, слышала, но находила его дурацким.

— Очень даже есть. Королева фей у Шекспира.

Розмари закатила глаза.

— О нет, только не Шекспир! Учительница в школе нас с ним замучила. Из-за неё я терпеть не могу читать.

— Я, если честно, тоже, — признался Фил. — Кино — это совсем другое дело. А история ваших родителей — действительно сюжет, достойный фильма. Для полноты картины не хватает только какого-нибудь противного богача, которого вашей матери навязывали.

— Кажется, был даже он, — засмеялась Розмари снова.

Ей так легко было идти рядом с ним и болтать всякий вздор, и таким естественным показалось, что у них над головами вдруг заиграла музыка. Кто-то, видно, в комнате с распахнутым окном пытался наигрывать джазовую мелодию. В такое-то время... Впрочем, папа точно понял бы этого человека. Он всегда говорил, что сдаваться нельзя, как бы ни было тяжело.

— А играют хорошо, — заметил Фил. — Так и тянет пуститься в пляс, правда?

И правда, тянуло. Розмари посмотрела по сторонам и заметила пустую подворотню. Увлекла Фила за собой, приложив только палец к губам, положила руку ему на плечо, а его ладонь — к себе на талию.

— Ну как, пустимся? Немного. Пока никто нас не видит.

Он подмигнул и уверенно повел в танце.

— Вы всегда такая? Делаете, что вам вздумается?

— Реже, чем мне бы хотелось. Чаще всего приходится играть по правилам. Но отец учил не упускать момент, когда эти правила можно нарушить. И я каждую минуту понимаю, как он был прав.

Фил на миг задумался.

— Пожалуй, да. Всё, кажется, на нас смотрят. Пойдемте отсюда.

До дома, где жили Розмари и Илси, было рукой подать. У подъезда Розмари скинула пиджак на руки Фила и легко взбежала по лестнице. Когда обернулась с площадки, он все еще смотрел на нее и махал рукой. И хотя они не договорились о встрече, почему-то она не сомневалась, что увидит его снова.

Она взлетела ласточкой до своей квартиры, тихонько отперла дверь. В предосторожностях, как оказалось, не было нужды: Илси еще не легла. Сидела в халатике у лампы в гостиной и читала. При появлении Розмари строго посмотрела на нее.

— Мне не нравится, что ты была сегодня груба с мистером Харрисом.

Ну что ж, наедине можно было говорить без обиняков. Розмари уселась в соседнее кресло.

— А мне не нравится, как мистер Харрис смотрит на меня. Ты же видела, он меня как будто раздевает глазами.

Илси застыла, забыв перевернуть страницу. Наконец процедила:

— Видела.

— И что ты скажешь?

Мачеха отложила книжку, закрыла глаза, откинулась на спинку продавленного кресла. Не открывая глаз, раздельно произнесла:

— Я скажу: подумай.

— Что?! — Розмари приподнялась, вцепившись в подлокотники. Она не верила своим ушам.

— Но как же... Ведь ты же...

— Люблю его, хочешь сказать? — мачеха мрачно усмехнулась. — Когда-то любила. Теперь, после того, как он уходил и вот вернулся — сама не знаю. Но женщина всегда должна думать о завтрашнем дне. Рядом с ней должен быть мужчина, на которого можно положиться. Не так уж важно, останется Генри с тобой или со мной, но я не хочу, чтобы он исчезал из нашей жизни.

Розмари раздраженно дернула плечами.

— Мне в моей жизни он ни к чему. Мы не настолько бедствуем, чтобы я раздвигала ноги перед старым, противным мужиком.

— Следи за языком, девочка!

— Может, лучше тебе следить за языком, раз ты мне такое предлагаешь? — Розмари уже не смогла сдержать гнев, она чувствовала, что иначе взорвется. — Ты вырастила меня — и подталкиваешь чуть ли не в проститутки! Илси, у меня сейчас так хорошо было на душе, так легко, так честно — зачем ты все испортила?

Илси в упор посмотрела на нее.

— Вспомни, как мы с тобой рылись в мусорных баках. И тебе еще может быть разница, как у тебя на душе?

Она бросила книжку и вышла. Розмари сидела, прижимая кулак к губам, стараясь не расплакаться.

Ночью Розмари было неспокойно; не полегчало и утром, потому что Илси за завтраком демонстративно не разговаривала с ней. Розмари уже сожалела, что говорила с мачехой так резко. Пусть Илси и предлагала ей ужасные вещи, но в самом деле вырастила ее. После смерти отца не только не отдала в приют чужую девчонку, но и ни разу, как бы ни было тяжело, не попрекнула куском хлеба. Ну так и Розмари была не вправе попрекать мачеху за то, какой та стала после того, что они пережили. Тем более, в завтрашнем дне еще никто не мог быть уверен.

Об этом она лишний раз напомнила себе, когда со списками принялась обходить очередных претендентов на получение помощи. Уже которая по счету квартира, пропахшая бедой, дети с голодными, несчастными глазами, взвинченная, замотанная женщина. И хозяин с приятным умным лицом смотрел так же, как Данбар, сидящий на скамье подсудимых .

— Если я не могу заработать на жизнь себе и детям, зачем я вообще живу?

Розмари показалось, что на запястье у него она заметила рубец от бритвы. У одного папиного знакомого, тоже художника с очень бурной молодостью, были такие же. Но сейчас следовало обращать на это внимания не больше, чем на обычный порез.

— Мы направим сведения о вас священнослужителям, школьным учителям, государственным служащим или любому сообществу, которое могло бы помочь.

— Да кому угодно, только бы помогли нам! — нервно воскликнула хозяйка. — Мы которую неделю на хлебе и воде, а он едва смог признаться мне, что его уволили!

— Господи, какой стыд! — простонал хозяин, закрыв лицо руками. — Какой стыд!

Он был из "белых воротничков", а такие особенно переживали, потеряв все. Особенно винили себя.

Чувство вины... Говорят, хорошо, когда человек испытывает его — значит, есть совесть. Но Розмари ненавидела это чувство. Потому что это из-за него у отца в глазах блестели слезы, когда он говорил о маме, и Розмари было больно за него. Это из-за чувства вины, вероятно, старый Данбар не стал обжаловать смертный приговор, хоть и утверждал на суде, что не убивал папу. Ведь когда-то Данбар был врачом, но жена бросила его ради проезжего красавчика. Он стал пить, и кончилось тем, что он угробил пациентку на операции. Наверное, Данбар решил, когда его приговорили к казни, что пришел час расплаты. Илси рассказывала, когда его привязывали к электрическому стулу, он плакал и молился о прощении грехов, но больше не говорил, что невиновен. И сама Розмари не хотела лечиться от туберкулеза, потому что не могла себе простить, что убежала, когда отец умирал.

Чувство вины заставляет принимать унижения и беды, как должное, как наказание, и не пытаться себе помочь. Даже если от того, выживешь ли ты, зависит, выживут ли и другие. А разные высокопоставленные идиоты в Администрации помощи почему-то считали, что безработных следует заставлять испытывать это чувство как можно сильнее. Розмари вслух не спорила с ними, но сейчас никто из них не видел ее и не слышал.

— Вам нечего стыдиться. Сейчас всем тяжело, работу потеряли очень многие. Вряд ли все они поголовно виноваты в этом. Вы должны взять себя в руки и продержаться ради вашей жены и ваших детей.

Она не знала, помогут ли ее слова этому человеку. Помогли ли кому-то из тех, кто их слышал от нее раньше. Но все же каждый раз, произнося их, радовалась, точно бросая кому-то вызов.

...Выйдя на улицу, Розмари вздрогнула: водитель синей машины, стоящей у самого тротуара, принялся громко ей сигналить. Кажется, она уже видела эту машину утром, у своего дома, когда отправлялась на работу. Стало не по себе, но тут водитель высунулся из окна, и она узнала в нем Фила Картера.

— Привет! Я проезжал мимо, а тут вы. Не откажетесь поесть со мной мороженого?

— Вообще-то я на работе, — ответила Розмари с подчеркнутым сомнением, хотя, конечно, ей хотелось согласиться немедленно. — И если вы проезжали, то определенно медленно. Когда я вышла из дома, вы стояли.

— Вы внимательны! — Фил цокнул языком. — Я заметил, как вы входили в этот дом, и остался вас ждать. Да, ради вас я полчаса торчал в изрядной духоте. Неужели я не могу рассчитывать на компенсацию?

Он посмотрел так просительно, что Розмари не могла не растаять.