Тайны Малого двора (гет)

Соседский сын в чужой земле

Разложится на газ и газ

И вверх по газовой трубе

Поднимется проведать нас

АИГЕЛ — Газ

— Отведите ее в Звёздные покои, — приказал Дарклинг двум опричникам и глянул на дисплей телефона. Одно сообщение от Зои.

«Я распорядилась, чтобы делегатов разместили в гостевых покоях. Они взволнованы, но мне удалось убедить их, что у вас срочный вызов в Большой по поводу переговоров. Сердцебиты и шквальные патрулируют территорию дворца», — отчиталась его заместительница.

«Славная работа, Зоя. Минус одна головная боль», — сумрачно ответил Дарклинг и убрал телефон в карман штанов.

Оставалось выяснить, каким образом дрюскели попали в окрестности Ос Альты и смогли устроить засаду в двух шагах от Малого.

«Ох и взмылю я генерала Златана за этот цирк!» — подумал Дарклинг, и тут же решил, — «Надо спросить у Зеник, что за чертовщина творится в Западной Равке, и куда смотрит генерал Первой армии»

— Эй... вы! — Дарклинг, отвыкший от неуставных обращений, не сразу сообразил, что девчонка обращается к нему. — Типа… Спасибо, что спасли мне жизнь.

Кашлянув, министр обернулся через плечо и смерил Старкову недовольным взглядом. Она держалась рукой за перила, слегка пошатываясь.

«Больно хлипкая для заклинательницы», — подумал Дарклинг, глядя, как та плетется по лестнице, подметая ступеньки полами его кефты. — «Ни силёнок, ни воспитания. И чего я с этим счастьем делать буду, скажите на милость?»

Его хмурые размышления оборвало жужжание телефона. Бросив последний взгляд на девчонку, Дарклинг отвернулся и включил наушник.

— У нас все, генерал Дарклинг, — бодро отрапортовал Федор. — Опричники прибираются. Мы с Ваней везем фьерданца на ужин.

— Неплохо, — скупо похвалил Дарклинг, жестом приказав опричникам следовать за ним. — Я бы поговорил с этим гансом [1] по душам.

* * *

Прикованный к столу дрюскель сидел под лучом длинной линейной лампы, бросающей блики на каменные стены. Его лицо было разукрашено засохшими кровавыми разводами — до слипшейся, грязной бороды. Бритая же голова была забита синими татуировками, вроде рун. 

Фьерданец щурился от света, утирал о плечо разбитую губу и колючими глазами следил за генералом. 

Дарклинг стоял напротив, сложив руки на спинку железного стула. В уголке его рта тлел широкий кончик сигареты без фильтра. Небольшое, с паршивой вентиляцией помещение вмиг заволокло запахом крепкого табачного дыма. 

— Ты знаешь, где находишься? — на грубоватом фьерданском наречии поинтересовался Дарклинг и обвел взглядом комнату для допросов. 

Подвалы Малого дворца были самым удивительным местом во всей Равке. А может, и в мире. Убежденные антимонархисты выясняли, что согласны стать вернейшими подданными царя. Дрюскели, попавшие сюда, обнаруживали, что с гришами вполне можно разговаривать, а керчийцы… Торговались, как никаким биржам не снилось.

Сколько еще было таких открытий? Спросить некого.

— В застенках у палача, — дрюскель, не отрывая взгляда от генерала, сплюнул в сторону красным сгустком.

Вопреки гуляющим по миру слухам, Дарклинг не испытывал удовольствия, пытая тех, кто попадал сюда. Другое дело, что и совесть его уже давно не мучила. Хороший заплечный мастер как хороший хирург: у него не дрожат руки. 

— Само собой, — не возражал Дарклинг. Лицо его расплывалось за едким сизым дымом, от которого дрюскель жмурился и кашлял. — Такое случается, когда приходишь с оружием в чужой дом. 

— Будешь меня пытать, гриш? 

Все сидевшие в этой комнате, на этом стуле, фьерданцы храбрились. Диверсант, напавший на министерскую машину, не был исключением. Вера дрюскелей запрещала им показывать страх перед врагами. В глубине души Дарклинг почти уважал их за это… Где-то очень глубоко.

Черный генерал обошел стул и сел. Взял в руку карандаш, открыл папку. 

Каждый следующий подобный разговор был похож на предыдущий, точно подъезд на парадную. Дарклинг мог бы закрыть глаза и по памяти перечислить все варианты ответов, ругательств, сальных шуток, к которым из раза в раз прибегали его гости.

Все же он никогда не упускал возможности начать разговор с прямого вопроса. Иной раз даже получал ответ. 

— Это будет зависеть от тебя, — произнес генерал, выдохнув последнюю струю дыма. Затем он неторопливо потушил окурок о железную столешницу. — Каким образом ваш отряд сумел пересечь границу и добраться до Ос-Альты? Откуда вашим командирам известно о переговорах с Литславой? Расскажи мне об этом, и будет не больно. 

— Не больно? — дрюскель хохотнул, обнажая желтоватые окровавленные зубы, но следом закашлялся от дыма. — Ты дерьмовый… Поехавший… Сукин сын. 

Дарклинг молча поднял голову, разглядывая кашляющего фьерданца. Взгляд у главы царской армии был остекленевшим, точно у трупа.

— Это правда, — согласился генерал после недолгого молчания. — Дерьмовые люди нужны этому миру, чтобы отгонять тех, кто еще хуже. 

Он поставил кончик карандаша на чистый бумажный лист.

— Итак?

Дрюскель снова сплюнул кровь. 

— Я ничего тебе не скажу, — твердо ответил он, подняв подбородок. — Хоть устрой шабаш со всеми своими ведьмами. Правду говорил Ярл Брум: генерал Хаген знал цену тебе и всем твоим выродкам. 

— Дружище Хаген, — Дарклинг протянул это имя, словно пробуя на вкус. — Ваш драгоценный герой. А ведь я знал его куда лучше тебя и твоих мёртвых приятелей.

На лице фьерданца гневно дернулась щека. Дарклинг, отметив это, невозмутимо продолжал:

— И он меня знал. Поэтому ему хватило ума застрелиться, чтобы не попасть ко мне живьём. — генерал смерил пленника холодным, без капли веселья, взглядом. — Чего не скажешь о тебе. 

— Ну да, — скривился дрюскель, подаваясь вперед. Цепь его наручников со скрежетом натянулась. — Все знают, что у таких, как ты, на пытки хрен встает. Но от меня, гриш, ты узнаешь только про свою мать.

Знала бы Багра Ильинична, сколько солдатни каждый день шутит про нее… Дарклинг отложил карандаш и сцепил руки в замок, неотрывно глядя на дрюскеля. Взгляд его был спокоен, но тепла в нем было меньше, чем в мистралях островов Кенст Хьерте.

— Ты меня не совсем понял, сынок, — ровно, не повышая голоса, ответил генерал. — Мне правда плевать, когда именно ты скажешь мне все, что необходимо. Сейчас или завтра, с паяльником или без.

Чёрный генерал полагал себя терпеливым человеком, но терпение его заканчивалось там, где его спокойствие принимали за слабость.

— Ты будешь пускать кровавые сопли себе на колени, пока мои сердцебиты ломают тебе грудину. Плакать, звать маму, папу и своего Джеля, — перечислял Дарклинг. — Пока я, наконец, не получу на свой стол отчет с твоими показаниями. Бумажки в две-три, не больше. И хрен у меня даже не потеплеет… Зато тебе будет так горячо, как захочется моим инфернам. Подумай об этом, прежде чем изображать Соломаху.

— Пшел на хер.

Дарклинг медленно закрыл папку и встал, со скрежетом отодвигая железный стул. В горле першило от сигарет, но он все равно достал портсигар. 

— Что ж, я уважаю принципиальность, — генерал щелкнул зажигалкой и закурил. — До завтра. 

«Храбрый партизан в штабе врага умрет за свои идеалы, но не сдастся». Каждому солдату в мире с детства забивают голову этим дерьмом. Словно можно не сломаться под пытками, если быть достаточно стойким. Увы, статистика Дарклинга была безжалостна к романтикам.

На одного храбреца шли десятки тех, кто ходил под себя и плакал с недоумением на лице. Мол, как же так вышло, что одной сломанной плоскогубцами фаланги пальца хватило, чтобы развязать язык такому смелому мне? Каждый раз, как в первый.

Дарклинг постучался в железную дверь. Загромыхал тяжелый замок. За порогом, как верный пёс, ждал чуть помятый Голицын с лиловым подтеком на скуле.

Едва министр кивнул, оставляя безмолвный приказ, как вдогонку ему раздался хриплый голос.

— Я знаю, что сдохну, но я хотя бы сдохну за людей, в которых верю, — бросил фьерданец. — За своих братьев, за своих героев. А ты, гриш? За кого дохнут твои люди? За чистопородного хряка, у которого задница лет десять как не влезает в его золотое кресло?

Дарклинг не обернулся. Полумрак, царивший в подземельях, скрыл мелькнувшее на его лице странное выражение, словно отблеск потаенной злости.

* * *

Покои генерала занимали добрую половину третьего этажа в жилом крыле. Лишь добравшись до них и заперев двустворчатые двери, он смог выдохнуть. Бросить ключи на комод, стянуть сапоги. По пути в ванную скинуть кефту на стул.

Пусть Малый дворец — тот же террариум, что и Большой. Но это его террариум. И единственное место в мире, которое он мог бы назвать домом. За порогом остались начальство, подчиненные, журналисты, опричники и вся чертова Равка, храни ее… Дарклинг.

На Бога надеяться не приходилось.

Коридор был увешан полотнами эзстадских художников. Краска на многих пожелтела и потрескалась от времени, но генерал скорее удавился бы, чем отдал хоть одну из них музейщикам.

В ванной Кириган вытащил из уха наушник и бросил его на корзину для белья. Снял с себя кафтан и рубаху. Открыл воду в раковине. Сунул голову под прохладную струю. Бугристые ветви рубцов шли внахлест по сгорбленной спине, расцветали насечками пуль и осколков.

Стоило закрыть глаза, как на темной внутренней стороне век полыхнула заря — как сверхновая. Киригану казалось, она могла бы выжечь лес на версту кругом и заодно спалить его самого до самых углей. 

— И да покропит от крови за грех на стену алтаря, останок же крови да исцедит на стояло алтаря...

Лезвие кинжала, сверкнув в руке Димитрия, холодным поцелуем впилось в шею. На белые одежды Святой брызнула кровь. Своего «жертвенного агнца» он крепко держал за волосы, откидывая ему голову и открывая рану над каменным алтарем. Тот дергался в предсмертных судорогах, но руки Димитрия, привычные к тяжелой сабле, были сильны. 

— …И вторым да сотворит всесожжение, якоже подобает, и да помолится о нем жрец греха ради его, имже согреши, и оставится ему.

Пан Воронецкий жадно смотрел на фреску: не оживет ли? Но Санкта-Алина была безмолвна, точно каменная стена, на которой эзстадец написал ее лик.

Дарклинг выкрутил воду, уже ставшую ледяной. Сплюнул в раковину и поднял голову. В зеркале застыли два зрачка, не то лишенные любых чувств, не то переполненные ими сверх меры. Во рту горчил привкус табака. По спине, огибая шрамы, сбегали капли, заставляя генерала ежиться от холода.

Гул колоколов, пан Димитрий, ультрафиолетовые всполохи под веками, плевки фьерданца — все кипело в черепной коробке. Будущее, давно расфасованное по строчкам еженедельников, таблиц и графиков, стало вдруг пугающе неопределенным. Разогналось, сколько ни дергай рычаг, словно поезд перед поворотом. Вдобавок премерзко заныл висок.

Из ванной хмурый Дарклинг вышел в одних штанах и с черным махровым полотенцем на шее. Старинные часы на каминной полке показывали без пятнадцати девять. Плеснув на дно стакана золотистый ньюземский виски, генерал подошел к патефону — поставить пластинку. 

Давид, дважды чинивший его пару лет назад, упрямо величал аппарат проигрывателем. Дарклинг пожимал плечами: не видя смысла менять привычек, он продолжал звать по-своему. 

Коробки с пластинками громоздились одна на другой, рядом с коротконогим столиком. Еще парочка ютилась под ним — из тех незамысловатых фабричных коробок, что таскают туда-сюда в переезд.

Сев на ковер, Дарклинг поставил стакан рядом с патефоном и подтащил к себе одну из них. Внутри теснились Цой, Летов, Шклярский, Гребенщиков. В мерцающий, ненадежный век слишком мало осталось хорошего винила. Какие-то пластинки для генерала делали на заказ, а какие-то он купил сам десятки лет назад.

Дарклинг вытащил одну из них. Потертый, подклеенный скотчем голубой конверт с рвущимися из ткани лицами, а внутри… Один из первых глотков, как думалось тогда многим, свободы на сломе эпох.

«Всесоюзная фирма грампластинок

МЕЛОДИЯ.

Мацейский завод грампластинок.

РАЗЛУКА.

Группа «NAUTILUS POMPILIUS».

«Эпиграф», «Эта музыка будет вечной», «Праздник общей беды», «Скованные одной цепью»...

Кажется, их записывала некая дива экрана с хриплым голосом… Году этак в восемьдесят шестом? Девятом? В датах Дарклинг порой путался не меньше, чем в именах.

Он поднялся, склонившись над столиком. Щелчок патефонной крышки — прозрачной, из глянцевитого пластика, — звучал резковато в тишине комнат. Бутусов укоризненно смотрел с ковра. А как иначе? Война была для генерала постылой женушкой: с ней ему было невыносимо, а без неё он жить не умел.

Наконец пластинка легла на платтер, и, поставив на нее иголку, Дарклинг нажал стертую, без опознавательных знаков кнопку в углу.

Круговая порука мажет, как копоть.

Я беру чью-то руку, а чувствую локоть.

Я ищу глаза, а чувствую взгляд,

Где выше голов находится зад.

За красным восходом — розовый закат.

Граненый стакан неприятно стукнулся о зубы. Черный генерал поморщился: крепкий виски — так себе способ быть недовольным. Вопросы внутренних изломов требуют прямоты и времени… Страшные слова для обоих дворцов, в которых прямота считалась варварством, а время стоило больше любых фамильных побрякушек. Что ж, — Дарклинг невесело ухмыльнулся — на стезе самоистязаний ему никогда не будет равных. Боль и кумар оглушают надежно. Достаточно, чтоб не слышать ночью голоса погибших друзей и врагов.

Экран телефона, лежавшего на полу рядом с коробками, засветился. Дарклинг чертыхнулся, снял иглу с пластинки и подобрал его. Смахнул в сторону зеленый кружок.

— У аппарата, — отозвался он. 

— Я зайду к вам, генерал Кириган? — послышался в трубке голос Зои.

Положа руку на сердце, Дарклинг никого не хотел видеть, — этот проклятый день и так был похож на волькрово колесо, — и все же, глотнув виски, бросил в ответ короткое: «Зайди».

Спустя минуту его заместительница и впрямь вошла в полутемную гостиную с папкой в руках. Дарклинг, похрустывая коленями, поднялся с пола. Мазнул рассеянным взглядом по узорам Зоиного кафтана.

Большинство гришей во дворце не носили форму, ограничиваясь цветом с нашивкой. Кафтан был только для спецзаданий, парадов или эфиров на TV. Сказать по правде, так вообще никто не делал, кроме архаичного генерала, служащих и… Зои Назяленской.

— Принесла протокол сегодняшних переговоров. — Дарклинг протянул свободную руку, и Зоя поспешила отдать ему папку.

Генерал опустился на диван, поставил стакан на одно колено. Раскрыл папку на другом. 

— Что еще? — он медленно перевернул страницу и сделал крошечный глоток бурбона. 

— Отправила организаторам конференции благодарность за приглашение. 

— Дьявол... — не поднимая головы, пробормотал Дарклинг. — Я и забыл, что утром был в ИМОРе. 

— Дипломаты расположились в покоях для гостей, — продолжала Зоя. — Завтра они готовы продолжить переговоры.

— Недурственно, — заключил Дарклинг. — Хоть что-то сегодня идет по плану.

Закрыв папку, он отложил ее на диван. Запрокинул голову, долил в себя алкоголь. Вечерние отчеты были делом привычным, и Дарклинг выслушивал их не реже раза в неделю. Бессонница, приступы меланхолии, усталость и желание застрелиться в расчет не принимались. Дисциплина начальника воспитывает дисциплину подчиненных, так он считал. Пьяным, например, Дарклинга не видела даже Зоя, хотя ближе нее к нему за последние десять лет никто не подобрался. Он напивался исключительно по ночам и заперевшись на все засовы, а к утру снова был в строю.

Однако и день сегодня был исключительный, поэтому, глянув в пустой стакан, он поднялся и подошел к тумбочке с патефоном, чтобы налить себе еще. Предложил Зое, но та покачала головой. Не любила виски. Ну и зря. 

— Не боишься, что переговоры затянутся? Ни один из делегатов не выглядит уверенным, — с сомнением размышляла она. 

— Не моя печаль, как они выглядят, — Дарклинг пожал плечами, разглядывая коробку с пластинками. Давно пора было обзавестись нормальным ящиком, а он все тянул. 

— Зато мнение Керчии должно быть твоей печалью, — отозвалась шквальная, — Литславцы явно боятся давления Кеттердама. Альма Рейн запросто устроит Литславе торговую блокаду, если, например, повлияет на Шухан. 

Дарклинг вздохнул и заставил себя вернуться к работе. 

— От чего, по-твоему, больше всего зависит Керчия? — спросил он, покачивая стаканом. 

— От нелегальной торговли консервированными гришами?

Цинизм заразен, как холера. В Малом дворце его подцепляли быстро и болели им до тех пор, пока к циникам не приходили снимать мерки для деревянного кафтана.

— И где, по-твоему, проходят торговые пути? 

— По Истинноморю, — в голосе Зои послышались недовольные нотки. 

Она не выносила, когда Дарклинг начинал разговаривать с ней, как с ребёнком. Но что поделать, если для Дарклинга все вокруг были как дети? 

— Именно, — министр снова глотнул. Хороший виски не драл горло, а мягко таял, оставляя на нёбе ореховый хересный оттенок, — Керчия слишком зависит от морской торговли, чтобы отказывать себе в потенциальном партнере. И потом, даже если Шухан и впрямь наложит эмбарго на литславские товары, то с приобретением Литславой портов на севере, оно потеряет всякий смысл.

— Зато ты приобретешь рычаг влияния сразу на три стороны конфликта.

— На четыре. Фьерда, Литслава и Керчия — это само собой. Но не списывай со счетов Шухан. Им тоже придется считаться с тем, что у Литславы появится флот. 

На его лице, впервые за сутки, мелькнула тень улыбки. Он вернулся обратно на диван, снова поставил стакан на колено, но на этот раз откинулся на спинку и прикрыл воспаленные глаза. Зоя присела рядом. Нос Киригана защекотал слабый шлейф ее лавандовых духов.

— Мы еще не выиграли войну, — она наверняка покачала головой.

— Ее никто никогда не выиграет. Кругом будут одни проигравшие. 

— Странно слышать это от того, кто публично ненавидит фьерданцев.

— Не льсти фьерданцам. Мне никто особо не нравится.

— Ни один рычаг давления не сдержит Гримьер навсегда. Отберем у них Кенст Хьерте, разорим Фьерду, заставим платить репарации, но что толку? Рано или поздно кто-нибудь два раза пальнет в воздух на границе… И все начнется по новой.

Воцарилось долгое молчание. Открыв глаза, генерал уставился на стоящий в углу черный вымпел с вышитым на нем серебряным затмением. Лучи солнца пробивались из-за темного круга.

— Не начнется.

В следующий миг Дарклинг почувствовал ее прохладные пальцы на висках.

— Федя сказал, на их машину напали. Тебя пытались убить, Кириган. 

— М-м? А, да… В этот раз финдихе фрау подобралась куда ближе, чем обычно.

— Ты не выглядишь сильно обеспокоенным.

Дарклинг и впрямь не был обеспокоен. Сегодня в лесу, в двадцати минутах езды от Малого, произошли вещи куда более значимые, чем очередная эпистола от фьерданки. Не волноваться же, право, от всякого покушения.

— Она сама не знала, куда бьет, — Дарклинг пожал плечами, покручивая в руке пустой стакан.

Зоя убрала руку и с подозрением, будто чувствуя неладное, спросила:

— Что случилось в лесу на самом деле?

— Кое-что поважнее литславцев, фьерданцев и нас с тобой, — Дарклинг, мигом посерьезнев, поднялся и пошел к столу. Черканул пару строк и протянул бумагу Зое. — С утра я должен быть у царя, и чтоб рядом даже мухи не пролетало.

— Я проинформирую Большой, — Зоя аккуратно сложила листок наманикюренными пальцами и спрятала под кефтой.

— И передай Сафиной, что для нее есть работа.

[1] В равской армии многие солдаты и офицеры называют фьерданцев гансами, по аналогии с фрицами. Слово появилось относительно недавно, когда Ганс Хаген ещё руководил фьерданской армией.