Провинциальное фэнтази (джен)

Решительно завязав узел сиреневой веселой банданы с белым паутинным узором, доктор Давид Насанович Хохберг (в миру просто Дэвид) бодрым прогулочным шагом направлялся в сторону третьей (из четырёх) улицы Героев труда.

Над головой у доктора светило солнце, под ногами поблескивали радужными разводами не просохшие после недавнего ливня лужицы, из овощного ларька неслись нестройные вопли очередной модной группы, которой из окна второго этажа соседнего дома вторил известный певец Факт, и мир был на удивление мирен и безмятежен.

— Грех не быть самому мирным и безмятежным в такой замечательный день, — вслух подумал доктор Хохберг, осторожно огибая особенно внушительную лужу, посреди которой, как одинокий лайнер, плавал картонный пакетик из-под макдаковской картошки. — Грех, но приходится!

С этими словами он решительно постучался в неприметную дверь, выбивая ритм "Марша Черномора".

— Кого несёт? — неласково откликнулся хриплый девичий голос.

Значит, сегодня дежурила Сарочка. Какой там у неё пароль?

Или, вернее, как он правильно произносится — шайтан-машина дяди Вальтера без труда смогла заставить их всех чисто говорить по-русски, но кельтские языки ей пока не давались.

— Айрин го брэ? — неуверенно спросил он.

— Сраный сассенах, — ответила Сарочка, но дверь открыла.

— Сара, как я могу быть сассенахом, если я японец?

— Это состояние души, — ответила та. — Депутат Нанасаки тоже японец, но сранее его я сассенахов не видала. Чего припёрся?

Дэвид отмахнулся, проходя в сторону потайной двери. Болтать с вредной девчонкой ему было некогда. Надо было срочно поговорить с начальством.

— Ну и иди нахрен, — вслед ему обиженно сказала Сарочка и наверняка показала от локтя.

Начальство — Виолу Валерьяновну Виленскую, дочь того самого народного артиста, который где только не снимался и с кем только не играл — все звали просто: Гоблядь.

Звали любя, конечно — не любить её было так же сложно, как не слушаться. Просто ведьмовской носище и вечные синяки под глазами давно напрашивались на какое-нибудь прозвище, а потом хабаровский актёришка, публично и обидно отшитый, по пьяни выродил это забавное словцо — и пошло в люди.

Официально Гоблядь числилась актрисой в труппе местного единственного театра. Неофициально — возглавляла их отделение и кажется, служила в чём-то трёхбуквенном, которое как КГБ, но больше не КГБ.

В кабинете у Гобляди можно было вешать топор. Или вешаться самому. Где-то в клубах дыма виднелись дядя Вальтер, его верная Нэнси, старший жнец Альбина Слепцова и даже священник отец Георгий. У дверей на карауле скучал Сарочкин парень Патрик.

— Если все в сборе, значит, я опоздал с новостями? — догадливо поинтересовался Дэвид.

— Да, сынок, — ответил Вальтер. — Нам позвонили из участка в Песчаном.

— Удалось найти агента в этом Розенкрейцерском гнезде? — удивился Дэвид.

— Удалось, — ответила Альбина. — Дэнни туда взяли работать, мы ей документы нарисовали.

— Я знал, что этим закончится, когда давал мальчику карту. Я даже именно на это и рассчитывал, — Дэвид покаянно вздохнул. — Правда, думал, Изе хватит ума сесть на поезд, а не ломануться напрямки через лес — десять километров по шоссе всё-таки безопаснее, чем двадцать пять по пересечёнке, да ещё ночью...

— Дети о безопасности не думают, — Альбина выдохнула очередную струйку дыма в общее сизое марево. — Они до этого ещё не доросли.

— Моя ошибка, — он снова покаянно вздохнул. — Повод повторить возрастную психологию и вспомнить собственные былые подвиги...

— Что поделать, — Гоблядь затянулась, стряхнула пепел в стрёмную жестяную пепельницу, — ты вырос, Дэви. Это как с языком зверей и птиц, который забываешь, научившись говорить: взрослые забывают, как тупить по-детски.

Судя по философскому тону, перед сигаретой она ещё успела дёрнуть коньячку.

— Что поделать — это очень правильный вопрос, — заметил отец Георгий. — Как там у Тэффи было? «Ке фер? Фер-то ке?».

— Не вижу проблемы, — пожала плечами Слепцова. — Соберём народ, отыщем мальчика. Отдавать не будем, пристроим... хоть к тому же Синявскому, где трое, там и четверо.

— А Клара?

— А что Клара? Она только рада будет.

— Я имею в виду, — мягко пояснил отец Георгий, — что хорошо бы её осведомить. Спросить, что она сама об этом думает. И что сама планирует.

— Может, сначала найдём мальчишку? — встрял от двери Патрик.

Дядя Вальтер зловеще молчал.

— Ша, аиды, — резко оборвала спор Гоблядь. — Значит так, Дэви. Ты сейчас идёшь к Синявскому, пусть предупредит Клару. Альбина, на тебе общение со школой. Надо будет нарисовать место под мальчика, лучше... в каком там классе сейчас Шурик?

— В пятом "А" у Шушпанцера, — отозвалась та. — Вместе с моей Люськой.

— Вот там и нарисуете. А я пойду собирать народ на поиски. Толпой-то получше будет, чем в одно унылое рыло как его там участкового. Всё, на старт, внимание, марш!

* * *

Солнце светило всё так же ярко, но лужи уже начали высыхать и превращаться просто в тёмные пятна на старом сером асфальте, когда Дэвид выбрался из штаба на улицу и направился в сторону Калининского, надеясь застать бывшего старшего охотника, бывшего жнеца, а ныне просто проктолога, Синявского дома.

Как этого спокойного, рассудительного и нормального, как дверь, человека занесло в безумие Перекрёстка? Как вообще становятся охотниками да жнецами? Может, где-то есть вербовочные пункты? И если да, как вербовщики избегают билета в дурку? Он всё собирался спросить, но никак не подворачивался случай.

Сам он агентом Перекрёстка становиться никогда не планировал. И дядя не планировал — он вообще ненавидел любые организвции, что государственные, что нет. «Любая контора, сынок — в лучшем случае средство обогащения её хозяев, а о худшем и говорить противно. Хочешь быть человеком — держись свободы», и всё такое.

Вот только свобода, она не защищает от гостей в тяжелых армейских ботинках. И вечно прятаться нельзя, и положиться нельзя ни на кого — всем нужен герр Вальтер Дин и его шайтан-машины, хочет того герр Дин или не хочет. Однажды приходит день, когда из сотни зол надо выбрать какое подобрее.

Дядя выбрал далёкую Сайбирию и "Перекрёсток", пообещал им любые разработки в обмен на право сидеть в глуши и даже пристроил Дэвида под руку Гобляди, в шпионы-собиратели. Уж как он там задумал обманывать хозяев, чтобы ненароком не дать им ОМП — бог знает.

Но судьба внезапно им улыбнулась: Центр накрылся, все отделения внезапно были закрыты, все бригады — распущены, и только Гоблядь осталась, как Бэнкей, стоять незыблемо и стойко беречь великую идею защиты людей от нелюдей.

Как только такая встряла в эту мутную насквозь контору?

Как вообще приходят в "Перекресток"?

Он мысленно перебирал своих соратников.

Стажёрку Сарочку — Сарину Гэллагер — подкинул её отчим, начальник отделения в Ирландии. Её парень Патрик пришёл за Сарочкой, как верный рыцарь за своей дамой. Идти им было некуда, вот и остались сидеть в далёкой России и скучать на карауле.

Отец Георгий раньше служил в бригаде Гловера — мобильном отряде, который бросали туда, где не справлялись даже жнецы с охотниками. И Дэнни там служила, и нервный заика Фредерик, теперь сидевший в диспетчерской. Как попадали к Слонолюбивому, и почему оттуда не удирали с воплями, Дэвид представить себе не мог, но Гловеровцы были ребята на редкость верные и совершенно бесстрашные — и, что странно, все они свято верили, что дело их правое.

Жнецы...

Жнецов он совсем не понимал. Те из них, кого он знал — Синявский, Слепцова, покойный Голубок, отставники Джонс и Борька-Бревно — были обычными людьми. Травматиками, как Слепцова и Джонс, незыблемыми оптимистами, как Сёма Синявский, философами, как Борис и Голубок. Но каждый — в крови по локоть. Каждый убивал, не сомневаясь: просто потому, что Центр дал приказ, не важно, кого и где. Преступники, отступники — какая разница.

Как сказал их основатель — «Зло уничтожить немедленно».

Самое странное, что все они остались работать — весь корпус при отделении в К. — хотя жнецов считали самым опасным и ненадёжным подразделением — чуть ли не треть заданий у них была по устранению своих же дезертиров, и чуть не треть тех дезертиров превращалась в опаснейших маньяков.

А эти ничего, держались. Джонс, правда, держался на таблетках, но всё равно — воспитывал приёмышей, работал, как мог. Слепцова вообще детей учила, как и покойный. Один Борис сидел в избушке на болоте и варил себе траву, но даже он был в общем отличный малый.

Взять бы их всех да изучить — да вылечить — но время, время, времени стабильно нету.

* * *

Синявский был дома. Как выяснилось, сегодня он работал во вторую смену.

Как на троне, он восседал на лестнице в комнате, которую гордо именовал гостиной, и пытался повесить криво-косую полочку, украшенную какими-то выжженными демоническими каракулями — очевидно, творчество его дочки Катеньки, она вроде была записана в кружок резьбы по дереву.

Эта самая Катенька, как всегда, суровая и непреклонная, стояла рядом и требовала вешать полку ровно, что было не в силах человеческих, так эта полочка была крива. Но Синявский никогда не мог отказать своим детям, а потому тщетно пытался совершить невозможное.

— Я смотрю, работа кипит, — улыбнулся Дэвид.

— И не говори, Насаныч, скоро котёл рванёт, такое кипение, — хмыкнул Синявский, неспешно слезая со своего лестничного трона. — С чем пожаловал? Гоблядь звонила, сказала, что-то срочное.

— Ну и зачем меня посылать, если она уже звонила? — в пространство поинтересовался Дэвид. — Скажи мне, Сёма... где носит Клару Соломоновну?

— Кларку? Так она в области, квалификацию повышает, — ответил тот. — А что, старик опять от неё чего-то хочет? Вроде бы ведь отвалился, пиявка сраная, после лишения родительских?

— Он-то отвалился... — Дэвид невесело вздохнул. — Так когда она возвращается?

— А шут его знает. Может, через неделю, может позже. Эти козлы с курсов вечно то тянут сроки, то наоборот, торопятся, будто на поезд в Париж опаздывают. А зачем она тебе?

Дэвид картинно развёл руками:

— Видишь ли, Сёма... Изя решил сбежать из дома.

— Ну молодец, чо. Давно пора, — фыркнул Синявский. — На какой электричке, в два тридцать?

— Видишь ли, Сёма... — снова начал Дэвид, — по всему похоже, что он пошёл через лес.

— За каким хе... — Синявский натолкнулся на взгляд Катеньки, осёкся и закончил, — ...лицером?! Там же до станции сколько, пара часов всего?!

— Пара часов, — согласился Дэвид. — Сёма, я не знаю, чем он думал. Может быть, ему по линейке на карте показалось, что через лес ближе. Может, вспомнил, как Клара его таскала с собой в походы. Может, он вообще не думал! Но факт есть факт — старый упырь вызвонил меня с утра пораньше, там все уже на ушах стоят.

— Хорошо, не на рогах ходят. По моему опыту, впрочем, между этими двумя состояниями есть некоторое родство и глубинная связь. Я так понимаю, ментуру упырь уже поднял?

— Ты же знаешь, участок в Песчаном у него с рук ест, — кивнул Дэвид.

— Не знаю, но буду знать. Ладно, попробую собрать народ, прочешем лес с нашей стороны. Вдруг найдём первые, а упырю не скажем!

* * *

Кларе всё равно кто-то позвонил, и через два часа она уже сходила с поезда — бледная, с огромными растерянными глазами, синяки под которыми почти не скрывал тональник, и с очередной сигаретой в руках. По виду, выкурила она уже не меньше пачки, и останавливаться не собиралась. Что хуже, там, где каблуки её туфель касались земли, расходились тонкие паутинки изморози — а такого не бывало с самой смерти Голубка.

— Мы ищем, — быстро сказал Сёма, хватая её под локоть. — Мы найдём.

— Я найду, — согласилась Клара.

— Материнским сердцем учуешь, что ли? — вздохнула тощая Аська, хозяйка городской качалки. — Так оно не работает, милая моя. Вот если б можно было на детях, как на преступниках, следилки вешать, эх... моя-то ведь тоже вечно то в лес убежит, то на заброшку!

— Ну, пока она лежит со сломанной ногой, так что никуда не бегает, — утешил её Сёма.

— Так нога зарастёт, а мозги-то откуда появятся, милый?

Клара их словно и не слышала. Глаза её бегали по сторонам, брови были сведены — она куда-то вглядывалась, во что-то вслушивалась.

На поиски собрался весь микрорайон — ещё бы, такое развлечение!

Явилась мэр Гертруда Гамлетовна, вся в чёрном, как на похороны. За ней, как норовистый бычок на поводе, тащился депутат Нанасаки. За ним — его молчаливые телохранители и дочка Анечка.

А где Гертруда Гамлетовна, там и работники её ресторана, и вечный конкурент — дядька Оюн из "Журавля", с гитарой, потому что без гитары из дому не выходит, и с бутылкой, потому что как без неё.

Серьёзное мероприятие всё больше начинало напоминать то ли стихийный митинг ненависти к Розенам («Кроме вас, Кларочка, вы святая женщина, и ручки у вас золотые»), то ли стихийное же народное гулянье.

Окончательный хаос наступил, когда Шушпанцер привела весь пятый "А" и устроила им урок спортивного ориентирования прямо в придорожной рощице. К счастью, никто не успел потеряться — пока не успел.

Бледный, голодный, но несломленный Изя нашёлся всего в километре от первых старых домов. Он сидел на пеньке и старательно изучал карту — ту самую, топографическую, которую ему пожертвовал Дэвид. При виде поисковой партии он вскочил на ноги, сердито нахмурился и явно приготовился дорого продавать если не жизнь, то свободу.

— Ты чего такой злой? — спросил Сёма.

Изя только сильнее набычился.

Клара рванулась вперёд, желая то ли обнять сына, то ли его отругать за дурное поведение — и замерла, натолкнувшись на неприязненный, недоверчивый взгляд мальца.

— Кто вы все? Вас привёл доктор? — требовательным тоном спросил тот.

Дэвид счёл нужным отмолчаться и вообще по возможности скрыться из поля зрения.

Конечно, Изя считал его врагом. Только враги приносят противные таблетки и другие нехорошести... а что они ещё объясняют, как именно всякие несознательные индивиды притворяются, что пьют лекарства... дети не понимают таких хитростей.

Враг — это враг, друг — это друг, без полутонов.

— Изенька! — всхлипнула Клара, и это было совершенно неправильно — что Клара, железная женщина Клара, всхлипывает вот так по-бабьи.

— Да, это я, — степенно кивнул тот. — А вы кто такая?

К счастью, свидетельств всех собравшихся хватило, чтобы убедить недоверчивое дитя в том, что Клара в самом деле его мама. Та самая, которая была бандиткой — вот и фото у неё в паспорте, где она ещё умеет улыбаться.

Фото Изю убедило. Он всегда доверял документам, Дэвид ещё когда это заметил.

— Но если вы моя мама, — очень вежливо, нарочито-взросло и очень неловко спросил Изя, — то почему вы... такая?

— Какая? — устало спросила Клара.

— Непохожая на себя. Я понимаю, я вас не видел четыре года, но не могут же люди настолько меняться! И где тогда мой папа?

Разговор предстоял... длинный.