Семь смертей Ивана Петровича (джен)

Следующий день Иван Петрович провел в нетерпеливом ожидании.

Ничего не происходило, все домашние, притихшие, осунувшиеся, готовились к похоронам. Прилетели дальние родственники, которых и при жизни Иван Петрович видел раз-два и обчелся. Приехал младший сын.

Но даже несмотря на то, что ничего не происходило, Иван Петрович умудрился воскреснуть и умереть дважды. Первый раз произошел с ним при совсем обыкновенных обстоятельствах. Второй — при удивительных и необыкновенных.

Обыкновенным стал для него запах сигарет.

Иван Петрович, устав от домашней суеты, выбрался во двор. На лавочке около дома сидел сосед и не спеша, развалившись, с толком и удовольствием курил. Иван Петрович не мог чувствовать запах, его тело давно лежало в холодном морге далеко отсюда, но он его… почувствовал.

Он не курил уже много лет. До этого — курил всю жизнь.

Курил, когда сдавал нервные экзамены в техникуме, курил после особенно тяжелых смен на заводе, взволнованно курил перед тем, как сделать Инне предложение, курил радостно у роддома после того, как узнал, что у него родился мальчик. Первый мальчик, а потом и второй… Курил, когда умерли его родители: мама, а за ней, не прожив долго, и папа.

Он хорошо помнил, как курил в последний раз. Когда врачи сказали, что с его сосудами больше так продолжаться не может. Умирать мучительно не хотелось, поэтому тогда Иван Петрович собрал всю волю в кулак и бросил. Никому он не рассказывал никогда, каких усилий это ему стоило, даже Инне. И последующие десять лет он не выкурил ни одной сигареты. Да, от смерти его это не спасло, но десять лет. Десять лет — немалое богатство. За десять лет многое изменилось в жизни его детей и внуков, и он был рад живо и деловито участвовать во всех делах семьи, успел он увидеть и свою правнучку.

Иван Петрович представил, что это он сейчас, как в старые добрые времена, держит в руках сигарету. Сделал метафорическую затяжку, прислушался к ощущениям. Прочувствовал всё вновь: и горечь во рту, и приятную тяжесть в легких. Давным-давно забытое удовольствие заполняло его с головой. Ещё представил, что это он, приподняв подбородок, выдыхает дымок вверх, одновременно стряхивая пепел. Дымок лениво поднимался в бездонное апрельское небо, растворялся в нём. «Так прошла жизнь, — подумал Иван Петрович, — прошла и растворилась, закончилась смертью. Но было удовольствие! Было счастье, было в конце концов это весеннее небо над головой и шелест молодой листвы…»

На пару мгновений Иван Петрович закрыл глаза, и не было для него ничего, ни смерти, ни вечности. Только небо да весна, да дымок, уходящий ввысь. Из забытья его вывел шум автомобиля, припарковавшегося рядом. И Иван Петрович осознал: он не может теперь курить и больше никогда не сможет. А все его видения не больше чем фантомные боли. Наваждение исчезло, Ивану Петровичу сделалось очень тоскливо.

Из подъехавшей машины выбрался его старший внук Лёшка, высадил с заднего сиденья правнучку Ивана Петровича — Машеньку. Она замерла, сонная, взъерошенная, видно, спала всю дорогу, сладко зевнула.

Машеньке всего три, и Машенька — его любимица, первая девочка в их семье за долгое время, до этого всё рождались богатыри-мальчишки. Живет внук в другом городе, бывал у них с Инной в гостях не так уж и часто, поэтому приезд Машеньки всегда представлял собой праздник. Иван Петрович бросал все дела, доставал игрушки, что остались от сыновей-внуков, и заранее приготовленные подарки и становился нянькой. Инна хлопотала на кухне, а он делал все, лишь бы Машенька была рада. Надо — на руках поносит, надо — на спине покатает, и пощекочет, и рассмешит. Много ей пока надо для счастья?

Машенька терпеливо ждала, пока папа выгружал сумки с продуктами из машины. Она присела на корточки, чтобы рассмотреть букашку, деловито ползущую по своим делам, сосредоточилась. Иван Петрович наблюдал за ней, жадно умиляясь: когда ещё увидит?

И тут произошло удивительное. Машенька отвлеклась от букашки, понаблюдала за всё копающимся в багажнике отцом, ещё раз зевнула, а потом посмотрела в сторону подъезда и, встретившись взглядом с Иваном Петровичем, — улыбнулась.

Иван Петрович обомлел. Он огляделся, сосед давно уже докурил, растёр бычок растоптанным кроссовком по асфальту и ушел восвояси на свой третий этаж. Рядом, у подъезда, не было ни души. Только его, Ивана Петровича, неупокоенная душа, что сейчас замерла от волнения. Он не верил в такие чудеса, но Машенька смотрела прямо на него. Лёгкий ветерок развевал её короткие светлые волосы, лицо выражало приветливую радость.

Иван Петрович сложил у носа буратино, как делал всегда, чтобы рассмешить внучку, и показал язык, чтобы уж наверняка. Маша заливисто расхохоталась.

Лёшка выглянул из-за раскрытой двери багажника и озадаченно посмотрел на Машу. Маша, не обращая внимания на папу, смотрела во все глаза на Ивана Петровича.

А Иван Петрович был вне себя от счастья:

— Машенька! — ласково позвал он внучку.

Маша опять увлеклась очередным жуком, палочкой она ловко переворачивала его на спину, и он беспомощно шевелил лапками в воздухе. Но время от времени она поднимала глаза и с улыбкой смотрела на Ивана Петровича. В эти сладкие мгновения в нём бушевало столько нежности! Казалось бы, нет больше у него ни головы, ни сердца, не в чем больше рождаться и расцветать сложной химической реакции под названием любовь. Но вопреки всем законам физики и химии, вопреки любому закону, он чувствовал сейчас её, бесконечную, неизмеримую. И к светловолосой Машеньке, что улыбалась ему. И к Лёхе, мрачному, подавленному, что привез продукты на похороны. К заплаканной Инне, к не менее мрачным своим сыновьям, которые не очень ладили при обычном течении жизни и старались не пересекаться, но сейчас сдержанно старающихся поддержать и друг друга, и мать.

За размышлениями Иван Петрович не заметил, как Машенька оказалась совсем близко. Лёха давно перестал обращать внимание на её странное поведение, мало ли, что в голову придёт трёхлетнему ребенку, и занимался своими делами. А Машенька подошла, протянула руку и словно погладила его незримое несуществующее тело.

— Машенька! — опять ласково прошептал он.

Он больше не мог ни взять её на руки, ни обнять, ни поцеловать. Но вся ласковая нежность и любовь, что была в Иване Петровиче сейчас, словно струилась из его существа навстречу Машеньке, и она, о чудо, чувствовала эту волну и откликалась ей. Смотрела во все свои голубые, как васильки, глаза, улыбалась.

Бамс!

Лёха вытащил последний пакет, поставил его на асфальт и с громким хлопком закрыл багажник.

— Машунь, пошли, — окликнул он дочку. И, взвалив на себя миллион пакетов, сумок и баулов, прошёл сквозь Ивана Петровича, ничего и ничто не заметив. — Давай, давай, что ты там копаешься?

Маша уже как ни в чем ни бывало бежала вприпрыжку вслед за отцом. Про странного и призрачного Ивана Петровича она уж и думать забыла.

— Машенька! — отчаянно позвал её он.

Но Маша даже не обернулась, её волновали уже совсем другие дела.

Подул ветер, закачал тревожно верхушки деревьев в палисаднике во дворе. На земле барахтался лапками кверху жук, так беззаботно оставленный Машей. В который раз Иван Петрович ощутил, насколько безнадежно и бесконечно он мертв.