Семь смертей Ивана Петровича (джен)

Иван Петрович умер на рассвете. Спокойно, размеренно, с чувством собственного достоинства, как все, что он делал в своей благочинной жизни.

Из больницы его выписали несколько дней назад, как здорового. Врачи, конечно, ничего не говорили прямо и разговаривали с Инной Николаевной, женой Ивана Петровича, так же хитро, как и писали свои рецепты: ничего не понятно, ничего сделать нельзя, больной в стабильном состоянии и ему будет лучше дома. Ивану Петровичу было стабильно никак, он не двигался, не разговаривал, практически ничего не ел. Но и сказать, что он плохо себя чувствовал, тоже было нельзя. Все прекрасно понимали, что происходит.

Свои последние дни Иван Петрович помнил плохо, он словно провалился в тёмный глубокий колодец. Внизу было хорошо, прохладно и спокойно, но внешние звуки и мысли совсем не проникали сквозь толщу тьмы и воды.

И вот сегодня ночью он внезапно очнулся. Вдохнул полной грудью, как-то очень ярко и во всех подробностях увидел свою родную гостиную. Узорчатый ковер на стене, телевизор, украшенный сверху белоснежной, накрахмаленной салфеточкой, фотографии детей, внуков на старинном серванте. Знакомое, убаюкивающее тиканье часов. В соседней комнате ойкнула во сне Инна Николаевна, завозилась, завертелась — жалобно зазвенели пружинки в их старой кровати — и снова задышала тяжело и размеренно. С открытого балкона пахло совсем недавно прошедшим дождём и сосновым парком.

Всё это было таким родным, трогательным, что Иван Петрович прослезился. Глубокое ощущение жизни, её бесконечного, непреодолимого течения наполнило его с головой, и он долго-долго лежал, прислушиваясь и наслаждаясь им. А когда на небе забрезжил рассвет, он закрыл глаза и вздохнул последний раз — глубоко, жадно… И покинул этот свет.

Кот Барсик повел во сне ухом, перестали тикать часы. В комнате восцарилась гробовая тишина.

Иван Петрович по гороскопу и повадкам был львом, и смертей, как, видимо, и жизней, у него оказалось как у представителя семейства кошачьих. Больше чем одна.

После физической смерти для него изменилось все и не изменилось ничего — он был у себя дома, но вот только больное тело больше не отягощало его. Он чувствовал себя бодрее, моложе, легче. А ещё он не был больше частью бренного мира, все ощущалось словно со стороны. Да, его, родное, но как любимый и засмотренный на телевизоре “Любовь и голуби”. Всех героев знаешь и сюжет тоже, но это же просто фильм…

Поэтому когда проснулась Инна Николаевна, Иван Петрович стал наблюдать за ней с искренним детским любопытством.

Инна Николаевна, ещё заспанная и оттого милая, выплыла из спальни и сразу поняла, что что-то изменилось. Секунда, и вот уже чувствовал Иван Петрович фантомные прикосновения её тёплой ладони ко лбу и груди.

— Господи-господи… — зашептала Инна Николаевна и тяжело опустилась на стул, стоящий рядом с диваном. — Отмучился, родненький.

Её покрытое морщинками лицо ещё больше сморщилось, плечи опустились, по щекам потекли слёзы. Что уж говорить, заплакал пусть и не физически, а душой и сам Иван Петрович. Пятьдесят лет вместе как-никак, боевая подруга и в горе, и в радости. Их жизнь была нелегка, все в трудах и заботах, но хорошо же жили, эх!

— Хорошо жили, — словно услышав его, проговорила Инна Николаевна и зарыдала навзрыд.

Барсик спрыгнул с серванта, потерся о её ноги, пощекотал мягким, пушистым хвостом. Легко забрался к ней на колени. Какое-то время в комнате царила скорбь.

— А картоху кто сажать будет, — вдруг вспомнила, немного успокоившись, Инна Николаевна.

И в этот момент Иван Петрович воскрес в первый раз.

И правда, картошка!

Участок они купили много лет назад и с тех самых пор огород стал важной частью их жизни. Посадить по весне картошку было не только обязанностью, это было долгом, честью и жертвоприношением незримому Богу Жизни. Как же без картошки!

— Без картошки никак, — уже деловито и серьезно вторила ему Инна Николаевна.

Иван Петрович помнил жаркий, сухой майский воздух, как легко ложится черенок от лопаты в руки и как с непривычки потом болят мозоли от него на ладонях, как хорошо и приятно сделать большое, полезное для всей их большой семьи дело, а потом выпить под вечернюю прохладу рюмочку или две домашнего самогону. Все эти воспоминания были такими яркими и сочными, что Иван Петрович на мгновение почувствовал себя живее всех живых. Но…

— Не волнуйся, Ванечка, — услышал он вдруг тихий голос жены, — приедут Саша и Боря, и все сделаем, все посадим. Всё будет хорошо.

Упругая пружина внутри бестелесного существа Ивана Петровича словно расправилась и обмякла. Точно, сыновья! Борька, Сашка, такие разные, так по-разному сложились их судьбы. Но помогут же. Приедут и помогут, как всегда это было.

— Спи спокойно, Ваня, — прошептала Инна Николаевна.

Она уже немного пришла в себя. Всё-таки случилось то грустное и неизбежное, что и так нависло тучей над их семьей. Не сегодня, завтра, оно бы случилось. Инна Николаевна уже звонила сыновьям, в полицию, участковому врачу, суетилась и хлопотала.

Ивана Петровича вновь заполнила до краев волна нечеловеческого спокойствия и умиротворения.

Всё будет хорошо, жизнь продолжается и без него.

По большей части Иван Петрович наблюдал за тем, что происходило у него дома. Но иногда он внезапно осознавал себя в других местах. Например, сейчас, он уже битый час наблюдал, как его невестка договаривается о месте для него на кладбище.

— Справка о рождении, справка о смерти, справка, справка, справка… — монотонно бубнила тётенька в кладбищенском офисе.

— Но это же наше место, — недоумевала невестка, — все документы на собственность у нас есть. Да, там уже похоронен брат жены усопшего. Но зачем нужны справки о родственных связях между усопшим и уже похороненным. Он что, тот, кто похоронен, будет, по-вашему, против нового соседа?

— Это Федька будет против? — возмутился Иван Петрович. — Да он только меня и ждёт!

Федька был абсолютный профан в семейной жизни, в отличие от домашнего и ответственного Ивана Петровича, и жена от него ушла, и с детьми отношения не выстроил… Но так-то хороший же был мужик! Они вместе и домик на даче сладили, и на рыбалку ходили. Какую стерлядь они поймали в далеком восемьдесят шестом! Иван Петрович до сих пор помнил чувство тяжести мокрой рыбины в руках. И как они потом обмывали! Матерь Божья! А как на них потом ругалась Инна.

И это Федька будет против его соседства? Будет спрашивать с него какие-нибудь вшивые справки? Тьфу!

— Против не против, а так положено, уважаемая, — уже начала сердиться тётенька. — Если будет справка, он будет точно за, это я вам обещаю.

Иван Петрович не выдержал и, просочившись сквозь дверь, выбрался на улицу.

Офис кладбища (придумают ещё, о-о-офис!) находился в небольшой одноэтажной постройке и делил помещение с ещё одним офисом.

«Раки живые», прочитал его название Иван Петрович. И тут же рядом «Бюро похоронное»‎.

— Забавно, — подумал Иван Петрович. — Раки живые — бюро похоронное! Раки живые, а я — мёртвый!

Но мертвым он себя опять не чувствовал.

Уже который день тянулись бюрократические передряги. Дома были вытряхнуты все шифоньеры, внезапно пригождались уже совсем устаревшие, пожелтевшие документы, терялись и не находились новые. Кто-то хотел положить в карман денежку и требовал лишнее, кто-то просто делал все по протоколу, а Иван Петрович думал о том, что умирать очень сложно. Что так-то он умер, а в удивительной и фантастической Вселенной справок и бумажек он всё ещё живой и дееспособный. И это не отпускало его… Куда не отпускало, Иван Петрович не понимал, но свободным и мертвым он себя тоже не чувствовал. Это угнетало.

Из офиса наконец вышла невестка. Встала в тенечке, нервно стала перебирать в руках папочки и файлики.

Невестку звали Наташей, и у Ивана Петровича были хорошие с ней отношения. Можно сказать, что они дружили. Наташа посмотрела равнодушно на вывески, но не увидела в них ничего смешного, всё-таки очень уж она была погружена в бюрократические войны и не замечала мелочей.

— Ничего, батенька, прорвемся и похоронимся, — сказала она наконец. Пикнула ключами и, усевшись в свой синий «Форд», уехала сражаться за него дальше.

Иван Петрович верил ей, если уж Наташа сказала, то всё будет в лучшем виде. И оказалось, что не зря. Вечером Наташа позвонила взволнованной Инне Николаевне и сообщила, что похороны назначены на послезавтра.

Следующий день Иван Петрович провел в нетерпеливом ожидании.

Ничего не происходило, все домашние, притихшие, осунувшиеся, готовились к похоронам. Прилетели дальние родственники, которых и при жизни Иван Петрович видел раз-два и обчелся. Приехал младший сын.

Но даже несмотря на то, что ничего не происходило, Иван Петрович умудрился воскреснуть и умереть дважды. Первый раз произошел с ним при совсем обыкновенных обстоятельствах. Второй — при удивительных и необыкновенных.

Обыкновенным стал для него запах сигарет.

Иван Петрович, устав от домашней суеты, выбрался во двор. На лавочке около дома сидел сосед и не спеша, развалившись, с толком и удовольствием курил. Иван Петрович не мог чувствовать запах, его тело давно лежало в холодном морге далеко отсюда, но он его… почувствовал.

Он не курил уже много лет. До этого — курил всю жизнь.

Курил, когда сдавал нервные экзамены в техникуме, курил после особенно тяжелых смен на заводе, взволнованно курил перед тем, как сделать Инне предложение, курил радостно у роддома после того, как узнал, что у него родился мальчик. Первый мальчик, а потом и второй… Курил, когда умерли его родители: мама, а за ней, не прожив долго, и папа.

Он хорошо помнил, как курил в последний раз. Когда врачи сказали, что с его сосудами больше так продолжаться не может. Умирать мучительно не хотелось, поэтому тогда Иван Петрович собрал всю волю в кулак и бросил. Никому он не рассказывал никогда, каких усилий это ему стоило, даже Инне. И последующие десять лет он не выкурил ни одной сигареты. Да, от смерти его это не спасло, но десять лет. Десять лет — немалое богатство. За десять лет многое изменилось в жизни его детей и внуков, и он был рад живо и деловито участвовать во всех делах семьи, успел он увидеть и свою правнучку.

Иван Петрович представил, что это он сейчас, как в старые добрые времена, держит в руках сигарету. Сделал метафорическую затяжку, прислушался к ощущениям. Прочувствовал всё вновь: и горечь во рту, и приятную тяжесть в легких. Давным-давно забытое удовольствие заполняло его с головой. Ещё представил, что это он, приподняв подбородок, выдыхает дымок вверх, одновременно стряхивая пепел. Дымок лениво поднимался в бездонное апрельское небо, растворялся в нём. «Так прошла жизнь, — подумал Иван Петрович, — прошла и растворилась, закончилась смертью. Но было удовольствие! Было счастье, было в конце концов это весеннее небо над головой и шелест молодой листвы…»

На пару мгновений Иван Петрович закрыл глаза, и не было для него ничего, ни смерти, ни вечности. Только небо да весна, да дымок, уходящий ввысь. Из забытья его вывел шум автомобиля, припарковавшегося рядом. И Иван Петрович осознал: он не может теперь курить и больше никогда не сможет. А все его видения не больше чем фантомные боли. Наваждение исчезло, Ивану Петровичу сделалось очень тоскливо.

Из подъехавшей машины выбрался его старший внук Лёшка, высадил с заднего сиденья правнучку Ивана Петровича — Машеньку. Она замерла, сонная, взъерошенная, видно, спала всю дорогу, сладко зевнула.

Машеньке всего три, и Машенька — его любимица, первая девочка в их семье за долгое время, до этого всё рождались богатыри-мальчишки. Живет внук в другом городе, бывал у них с Инной в гостях не так уж и часто, поэтому приезд Машеньки всегда представлял собой праздник. Иван Петрович бросал все дела, доставал игрушки, что остались от сыновей-внуков, и заранее приготовленные подарки и становился нянькой. Инна хлопотала на кухне, а он делал все, лишь бы Машенька была рада. Надо — на руках поносит, надо — на спине покатает, и пощекочет, и рассмешит. Много ей пока надо для счастья?

Машенька терпеливо ждала, пока папа выгружал сумки с продуктами из машины. Она присела на корточки, чтобы рассмотреть букашку, деловито ползущую по своим делам, сосредоточилась. Иван Петрович наблюдал за ней, жадно умиляясь: когда ещё увидит?

И тут произошло удивительное. Машенька отвлеклась от букашки, понаблюдала за всё копающимся в багажнике отцом, ещё раз зевнула, а потом посмотрела в сторону подъезда и, встретившись взглядом с Иваном Петровичем, — улыбнулась.

Иван Петрович обомлел. Он огляделся, сосед давно уже докурил, растёр бычок растоптанным кроссовком по асфальту и ушел восвояси на свой третий этаж. Рядом, у подъезда, не было ни души. Только его, Ивана Петровича, неупокоенная душа, что сейчас замерла от волнения. Он не верил в такие чудеса, но Машенька смотрела прямо на него. Лёгкий ветерок развевал её короткие светлые волосы, лицо выражало приветливую радость.

Иван Петрович сложил у носа буратино, как делал всегда, чтобы рассмешить внучку, и показал язык, чтобы уж наверняка. Маша заливисто расхохоталась.

Лёшка выглянул из-за раскрытой двери багажника и озадаченно посмотрел на Машу. Маша, не обращая внимания на папу, смотрела во все глаза на Ивана Петровича.

А Иван Петрович был вне себя от счастья:

— Машенька! — ласково позвал он внучку.

Маша опять увлеклась очередным жуком, палочкой она ловко переворачивала его на спину, и он беспомощно шевелил лапками в воздухе. Но время от времени она поднимала глаза и с улыбкой смотрела на Ивана Петровича. В эти сладкие мгновения в нём бушевало столько нежности! Казалось бы, нет больше у него ни головы, ни сердца, не в чем больше рождаться и расцветать сложной химической реакции под названием любовь. Но вопреки всем законам физики и химии, вопреки любому закону, он чувствовал сейчас её, бесконечную, неизмеримую. И к светловолосой Машеньке, что улыбалась ему. И к Лёхе, мрачному, подавленному, что привез продукты на похороны. К заплаканной Инне, к не менее мрачным своим сыновьям, которые не очень ладили при обычном течении жизни и старались не пересекаться, но сейчас сдержанно старающихся поддержать и друг друга, и мать.

За размышлениями Иван Петрович не заметил, как Машенька оказалась совсем близко. Лёха давно перестал обращать внимание на её странное поведение, мало ли, что в голову придёт трёхлетнему ребенку, и занимался своими делами. А Машенька подошла, протянула руку и словно погладила его незримое несуществующее тело.

— Машенька! — опять ласково прошептал он.

Он больше не мог ни взять её на руки, ни обнять, ни поцеловать. Но вся ласковая нежность и любовь, что была в Иване Петровиче сейчас, словно струилась из его существа навстречу Машеньке, и она, о чудо, чувствовала эту волну и откликалась ей. Смотрела во все свои голубые, как васильки, глаза, улыбалась.

Бамс!

Лёха вытащил последний пакет, поставил его на асфальт и с громким хлопком закрыл багажник.

— Машунь, пошли, — окликнул он дочку. И, взвалив на себя миллион пакетов, сумок и баулов, прошёл сквозь Ивана Петровича, ничего и ничто не заметив. — Давай, давай, что ты там копаешься?

Маша уже как ни в чем ни бывало бежала вприпрыжку вслед за отцом. Про странного и призрачного Ивана Петровича она уж и думать забыла.

— Машенька! — отчаянно позвал её он.

Но Маша даже не обернулась, её волновали уже совсем другие дела.

Подул ветер, закачал тревожно верхушки деревьев в палисаднике во дворе. На земле барахтался лапками кверху жук, так беззаботно оставленный Машей. В который раз Иван Петрович ощутил, насколько безнадежно и бесконечно он мертв.

На кладбище было пасмурно.

— Только бы дождь не пошёл, — волновалась Инна.

Иван Петрович был с ней согласен.

Он осознал себя на кладбище ещё до того, как старенький «пазик», украшенный различными скорбными надписями, привёз всю его родню. В тот момент на похоронном месте были только два мужика, по причине похмелья пребывавших в ненастном настроении, они копали яму для его гроба. Иван Петрович смотрел на перемешанные комья глины и чернозёма и думал, что не хотел бы, чтобы его тело лежало в воде и грязи. Пускай его вечный дом засыпят хорошенько, примнут сверху, а тогда можно и ливни и грозы — он будет лежат в сухости и тепле и слушать, как где-то там, на бренной земле, идёт дождь.

— Может, хватит? — один из мужиков устало облокотился на черенок лопаты, сплюнул.

— Давайте-ка ещё, — сердито всполошился Иван Петрович, который любил, чтобы все было добротным, хорошо сработанным. И стал размышлять, что бы такого он мог сделать, чтобы сообщить свою последнюю волю пьянчужкам.

— Покурим и ещё, — сдержанно ответил второй, — есть ГОСТ на яму, надо выполнить.

Иван Петрович облегченно вздохнул. ГОСТ это хорошо.

Приехал траурный «пазик», привёз родственников и знакомых. Все грустно толпились у входа на кладбище, ждали ещё один автобус уже с телом, а ещё священника. Кто-то разговаривал, кто-то стоял молча. Было напряженно и скучно, даже посмотреть не на что: обычно красивый вид — кладбище находилось на холме, и с него хорошо было смотреть на поля и деревушки — был сер и мрачен.

— Быстрее бы всё закончилось, — тоскливо подумал Иван Петрович.

Наконец привезли его тело в красивом резном гробу — родные не поскупились. Через несколько мгновений приехал и батюшка. Запахло ладаном, зазвучали песнопения. Толпа черных одежд и платков покорно склонила голову перед божьим избранником.

Иван Петрович умер на пасхальную неделю. Его смерть словно мешала благочинному празднику, рушила его основу. Христос попрал смерть смертью. Иван Петрович не справился. Он уже воскресал несколько раз, но неловко и не по-настоящему, и каждый раз тут же осознавал себя мертвым.

«Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ, и сущим во гробех живот даровав!» — запел низким, красивым голосом батюшка.

«Раки живые, бюро похоронное», — вспомнил смурной Иван Петрович, наблюдая за всем действом.

После отпевания к нему, как Ильичу в Мавзолее — Иван Петрович однажды там был, на работе за заслуги оплатили поездку в Москву, — выстроилась очередь. Послышались всхлипывания, охи и ахи. Стало ещё тягостнее.

Чтобы хоть чуть-чуть отвлечься, Иван Петрович заставил себя посмотреть: в гробу в красном бархате лежал незнакомый сморщенный старичок. Он такого не знал, не видел никогда, не встречал в отражениях. «‎Перепутали, что ли…», — заволновался он. Смерть не красила, она иссушала и истребляла все признаки живого. Опять ему показалось, что это умер не он и он не имеет никакого отношения к страшному покойнику. А он — вот же, беспокойный, все понимающий, все ощущающий, здесь, рядом! Сейчас вновь обретет силу и плоть и наведёт порядок!

Рабочие опускали гроб на тросах в погребальную яму, нещадно качали его, покойника, из стороны в сторону. Ивана Петровича затошнило.

— Аккуратнее, ребятки, — рыкнул на них старший сын Боря.

Рабочие глянули на него с опасением: конечно, широкоплечий, коренастый Боря внушал страх, и немного замедлились. Гроб опустился в яму как пушинка, мягко и почти бесшумно.

— Упокой душу раба твоего Ивана, — сказал батюшка с чувством. — Вечная жизнь!

«Вечная жизнь», стали повторять все вокруг, фраза зашептала, зашелестела, загремела разными голосами и стихла. Иван Петрович наблюдал, как в яму летят комья земли, и с каждым таким грязным комом приходило спокойствие, чувствовал запах ладана, в мыслях звучала молитва. Внезапно и неожиданно он почувствовал облегчение и освобождение.

Иван Петрович был обычным крещёным коммунистом. Он верил в добро и справедливость, принимал и Церковь, и веру как данность, совершенно не понимал всей метафизики. Вот попов по старой народной памяти недолюбливал. Но батюшка, что отпевал его сегодня, отчего-то был ему симпатичен. Он пел нежно и душевно и, добросовестно закончив обрядовую часть, подошел к плачущей Инне и о чём-то долго с ней беседовал, пока она немного не успокоилась и не утерла слёзы. Иван Петрович был за это очень ему благодарен.

Он подумал вдруг, что, возможно, если он окликнет его, то батюшка, как Машенька, повернется и улыбнется ему. Но проверять эту гипотезу не стал. Ни к чему.

Рабочие закапывали его гроб, устанавливали крест.

Батюшка, распрощавшись со всеми, уехал.

Стал накрапывать дождик, словно ожидавший конца похорон.

Поминки… А что поминки?

Было шумно, душно, пахло едой и печалью, как на любых других поминках. Иван Петрович много их повидал, много кого из своих родственников, друзей, знакомых он проводил на тот свет.

В гостиной был раздвинут длинный стол, весь заставлен едой, алкоголем, посудой. С точки зрения организации атмосфера была праздничная, они всегда так накрывали стол на праздники, и Иван Петрович даже поймал себя на ощущении, что ему странно, что во главе стола не стоит Иннин фирменный торт.

С точки зрения настроения было грустно, но уже сдержанно, спокойно грустно. После похорон словно полегчало не только ему, но и всем. Уже полились рекой разговоры о нужных семейных делах, про то, как оформить наследство, про дальнейшую жизнь Инны Николаевны, про тот же огород. Его сыновья, державшиеся вместе на похоронах, сейчас расселись по разные стороны стола — и в этом тоже был привычный и естественный ход жизни, ну не ладили они, ну что поделать.

Потом, когда наполнились рюмки беленькой, опять зазвучали воспоминания-истории. Какие-то Иван Петрович помнил, какие-то нет. Инна со смехом и слезами рассказывала, как он забыл ей сказать, что им наконец-то выдали собственное жилье, и, собрав все вещи, уехал отмечать новоселье. А она после смены на заводе сама искала и дом, и квартиру. «Подхожу, а новостройка светится в темноте, где-то играет граммофон и Ваня из распахнутого окна кричит: “Инна, быстрее сюда, квартира номер пять!” — рассказывала Инна Николаевна. — Я и забыла, что обижалась на него за то, что он меня ни о чем не предупредил. Долгожданная своя квартира, вот оно, счастье!» Ещё рассказывала, как однажды на них в поле напали пчёлы, и он отважно спасал и её и двоих внуков, отдав им всю одежду и всё, чем можно было прикрыться. А сам потом ходил страшный и опухший и даже говорить не мог! Рассказывала, как познакомились они на катке и на второе же свидание он, Ваня, позвал её замуж. Все умилялись. Иван Петрович смущался: ну что было тянуть, нашли из чего романтику делать. Выпив, каждый повторял: «Ну, во святой час! Как говорил покойный!”

Ивану Петровичу вновь стало тоскливо и душно, он попытался осознать себя где-то в другом месте, но сколько ни мучился, не мог. Разговоры, истории, восклицания — всё стало сливаться для него в единой гомон, хоровод голосов, эмоций, смыслов. И он тонул в нём словно в том колодце, в котором жил последние дни перед смертью. Тонул и задыхался. Задыхался и..

И внезапно что-то изменилось, словно замерли часики жизни и вновь пошли, но в тягучем, замедленном темпе. Полотно реальности стало вязким и густым. Неожиданно для себя самого он перестал вслушиваться, слушать. И вдруг увидел.

Милые родные лица. Печальные, осунувшиеся. Близкие, друзья, знакомые. Все, кто был с ним, кто прошел с ним бок о бок долгий длинный путь жизни. Радовался вместе с ним, грустил, ссорился, мирился с его непростым характером. Иван Петрович взглянул на них всех по-новому, с неизведанной ранее нежностью. Разглядел вдруг, что сидят со всеми за столом, машут ему, отец и мать. Молодые ещё, крепкие, загорелые. Задорно ухмылялся Федька, смотрел на него внимательно и серьезно и Вадим — лучший друг, погибший ещё относительно молодым от несчастного случая на заводе. Он что-то говорил, Иван Петрович видел движения его губ, но не мог разобрать ни слова. Но это было и неважно.

Все они были здесь. И Иван Петрович ощущал как любит каждого, как благодарен за все, что было сказано, сделано, пройдено. У него ничего не осталось, ни тела, ни денег, ни обид, ни претензий, только чувство любви и благодарности, которыми полнилось все его духовное существо. Он видел блестящие от слёз глаза Инны, красивые, тёмные, томные глаза донской казачки, в которые он влюбился много-много лет назад. Не поблекли они за годы тревог и забот. Суровые, серьезные лица своих сыновей, уже давно не мальчиков, а достойных мужчин. Ещё юные лица внуков.

Опять его сознание закружило, захороводило в шуме знакомых голосов. Неизвестно откуда взявшийся батюшка запел молитву. Резанула по сердцу улыбка Машеньки, что смотрела вновь на него ласково из непроглядной тьмы бытия. Иван Петрович улыбнулся ей в ответ умиротворенно, спокойно. Прошла, сгорела его жизнь! Но будет ещё, новая, яркая, светлая! У его детей, у его внуков и правнуков, будет ещё и весеннее небо и шелест листвы. В этот прекрасный миг он был жив, счастлив, бесконечно влюблен в мир, которому уже не принадлежал.

В следующее мгновение свет погас для него навсегда.