Секрет (гет)

Сара обшаривала небольшую комнату с тщательностью детектива, проводящего обыск. Под матрасом, в щели между основанием кровати, тумбочки, шкаф, плинтусы, половицы… Перетряхнула весь рюкзак, каждую вещь, каждый шов и закуток. Проверила даже книгу, которую взяла почитать вчера в библиотеке — но только больно порезалась страницей. Медальона нигде не было.

Не то чтобы она всерьёз рассчитывала, что ей повезёт, но… прежде чем предаться отчаянию, надо было хотя бы проверить.

«Я верну его тебе наяву».

Сара с яростным вздохом плюхнулась посреди комнаты прямо на пол (стараниями Миранды, безупречно чистый). В переводе на язык дня это ловкое иносказание значило, что Сара потеряла бабушкин кулон где-то в Стехикене.

«Причём, скорее всего, в лесу…»

Не так уж много вещей в память о семье — и теперь бесповоротно минус одна. Подлость заключалась в том, что проклятый сон поместил эпизод с медальоном не в реальный пейзаж (тогда это стало бы прекрасной подсказкой), а в фантастические декорации «леса-по-ту-сторону».

Пусть штат Вашингтон и мог похвастаться берёзами, но по дороге сюда Саре не попалось ни одной рощи. Где она вообще последний раз видела эти проклятые пёстрые деревья? В Нью-Йорке? В Ванкувере? Ах нет: на театральных подмостках. Её тогдашний парень, довольно известный критик, мнивший себя интеллектуалом, потащил Сару на какой-то русский спектакль, из классических. «Вишнёвый сад»? Нет, абсурд: тогда на сцене были бы цветущие вишни. «Три сестры»? «Дядя Ваня»?

Ответ пришёл вместе с отрывочным воспоминанием из первого акта: мужчина в старинном костюме и с ружьём выносит из-за кулис мёртвую птицу. «Чайка». Белое оперение, раскинутые в изломе крылья. Рифма с белым платьем главной героини, метафора её участи: стать случайной жертвой обстоятельств, залетевшей на чужую территорию и не осознавшей это вовремя. Если Сара помнила верно, то героиня обожала театр и мечтала быть актрисой.

Снова параллель с её судьбой и снова белый цвет…

Как предупреждение об опасности и призыв бежать. Спасаться немедленно.

Напряжение в шее, которого она до сих пор не замечала, отозвалось внезапной головной болью, приступом тошноты и радужными пятнами в глазах. Дышать стало тяжело. Сара поднялась с пола, пытаясь выпрямиться и не давить на пустой желудок. Перед глазами всё поплыло, и ей пришлось вцепиться одной рукой в спинку кровати, другой массируя похолодевший висок. Рубашка словно пеленала тело, не давая вздохнуть.

И всё это вдобавок к бьющей по ушам неестественно-громкой какофонии из птичьего гомона и дорожных клаксонов за окном. Вдобавок к всепроникающему летнему солнцу, придававшему каждому предмету чёткость гравюры и яркость мультика.

Сара рванула воротник, почти выдирая кнопки, скидывая клетчатую фланель, вдруг ставшую слишком колючей. Дышать стало чуть легче, но кожа как будто чесалась, джинсы давили под коленями, собравшись в гармошку, пока она сидела на полу, а распущенные волосы лезли за шиворот.

Она почти потянулась к поясу джинсов, чтобы снять и их, но вдруг замерла от ощущения дежа вю. Это что-то ей напоминало. Фильмы о людях в состоянии фуги. И не только фильмы: Сара как-то проверяла — расстройство существовало на самом деле. Достаточно какого-то слова, образа, мимолётной мысли — и человек впадает в транс, идёт куда глаза глядят, раздеваясь по дороге догола. Психологи в статьях называли это «синдромом Нессовой одежды»: полная невозможность дольше оставаться в привычном костюме, в привычном образе. Если не перехватить такого человека, то он наденет первое, что найдёт — хоть забытые вещи бомжа, — уедет или уйдёт так далеко, что найти его не смогут. И забудет всё, что было раньше, будто вместе с одеждой скинул с себя личность, как змея сбрасывает кожу.

Такие мысли отрезвили Сару и заставили прийти в себя. Сны — это нормально. Пока ты не сдаёшься безумию наяву.

Она подобрала рубашку с пола и аккуратно сложила.

Никуда она не побежит. Бегут… да, жертвы. И именно этим пробуждают охотничий инстинкт хищника. Даже крокодил хватает только того, кто барахтается, даже пираньям нужен запах крови. Если её подсознание всерьёз решило сыграть в запугивание, в Дикую охоту, лучшая стратегия — не поддаваться.

«И снова пить снотворное каждый вечер подряд хотя бы месяц».

Но с этим придётся пока повременить.

«Всего одну ночь. Пока Джарет не расскажет мне о мосте».

Сара всё-таки разделась. Но в ванной комнате. Перед тем, как встать под обжигающе-ледяной душ: нет ничего лучше против фантомных ощущений, чем ощущения реальные.

* * *

Спускаясь из комнаты на первый этаж, Сара вначале выбрала лестницу, ведущую в зал, но услышала голоса и замерла в нерешительности. Миранда пыталась говорить тише и мягче — и уже этим заставила Сару притормозить: разговор явно не предназначался для чужих ушей и было бы невежливо прервать его на середине, ввалившись в кафе. Она начала подниматься обратно, чтобы обойти здание через галерею второго этажа и спуститься по другой лестнице: к задней двери во двор, где был припаркован её линкольн.

Но не успела даже поставить ногу на ступеньку, как Миранде ответил второй голос: Джим Тайлер, симпатичный механик, который вчера обрабатывал её машину.

— Тётя, это просто глупо! Я уже пришёл сюда и не стану...

«Тётя? Вот почему она его всем расхваливает!»

Голос Джима звучал так же смущённо, как Саре запомнилось по вчерашней встрече, но окрасился упрямством и раздражением, почти гневом.

«Интересно, что могло разозлить такого плюшевого медвежонка?»

Сара замерла и прислушалась. Миранда же, оборвав Джима на полуслове, теперь что-то втолковывала ему свистящим шёпотом. До Сары долетали только обрывки:

— ...и уходи. Ты же сам знаешь, что бывает, если...

Конец фразы утонул в неразборчивой скороговорке. Джим отвечал отрывисто и сердито:

— И что? Это произошло бы, рано или поздно! А твои выводы просто нелепы. С утра всё равно нет клиентов, и я всего лишь хочу...

— Вот только не рассказывай мне сказки! У тебя на лице написано, зачем ты на самом деле явился. Она тебе понравилась, верно? Но ничего хорошего из этого не выйдет. Через неделю её всё равно здесь не будет. Она не для тебя, это лишь разобьёт тебе сердце. Держись от неё подальше, Джимми, умоляю тебя!

Однако! Если это только не самое странное совпадение века, то Миранда говорила о ней: Сара сняла комнату ровно на семь дней, до двадцать второго июня. «Держаться подальше»? А ведь ей казалось, что они с Мирандой вполне поладили...

— Почему? — возмутился голос Джима. — Потому что тебе так хочется?

Да, Сара бы тоже хотела знать. Чисто из принципа: «хорошие мальчики» вроде Джима всё равно были не в её вкусе, но хозяйке кафе-то откуда об этом знать, особенно учитывая, что Сара скормила ей чужую биографию?

— У неё есть жених, — отрезала Миранда. — Она мне сама сообщила.

— Может, она так сказала, потому что не хочет, чтобы ей мешали... — упрямо пробормотал Джим.

«Ха! А парень не так прост, как кажется... — Сара даже не шевелилась, боясь, что её может выдать случайный шорох или скрипнувшая половица. — Туше, Миранда!»

Но та только рассмеялась эдаким умудрёным, снисходительным смешком, чем сразу напомнила Саре Джарета:

— Женщины, в жизни которых есть другой человек: муж или маленький ребёнок, — наставительно заметила хозяйка, — ведут себя иначе. Как будто наполовину не здесь, а в другом месте. Будто по кому-то скучают и ждут не дождутся, когда вернутся и всё расскажут, а иногда уже мысленно рассказывают. Они смотрят на мир, представляя кого-то глядящим с ними вместе. Так что уж поверь интуиции хозяйки гостиницы: мисс Уильямс занята.

Джим проворчал в ответ что-то неразборчивое и разговор затих. А Сара задумалась.

Она поднялась на галерею, спустилась к машине, открыла багажник, планируя для очистки совести обыскать ещё и машину, но — шаря в бардачке или перекладывая проявочное оборудование поближе к двери — она всё никак не могла отделаться от слов Миранды.

Когда-то давно Сара встречалась с человеком весьма специфических вкусов: он предпочитал только замужних. В крайнем случае — с кем-то помолвленных, но серьёзно, по старинке: с кольцами и знакомством с родителями. Сложно сказать, что им двигало — банальное тщеславие или страстная тяга к разрушению — всё же он был одним из лучших авторов сценариев в жанрах «постапокалипсис» и «зомби-хорорр». Когда Сара спросила, что же он в ней нашёл, тот не стал жеманничать, что, дескать, их отношения совсем другие, а просто заметил, что был уверен, будто она замужем. Тогда она подумала, что он пошутил.

Но что если Миранда права? Слишком уж часто Сара обманывала и играла роли, не участвуя, а словно глядя на киноэкран и следя за каждым своим жестом со стороны. Как там? «Будто наполовину не здесь, а в другом месте»…

Не то чтобы Сара соскучилась по приставаниям, но открытие, что она, возможно, не просто время от времени — по желанию — прикидывалась «неинтересной», «тусклой» или «застенчивой», а всё время транслировала сигнал «я занята», — против воли было неприятным. Какая глупая ошибка для «мастера производить впечатление»… Сколько раз, интересно, с ней знакомились только самые наглые и беспринципные, а те, кто относятся к чужому выбору с уважением, просто проходили мимо?

Она с остервенением перекладывала вещи, не в силах понять, как какая-то тётка, озабоченная только сплетнями и будущим своего племянника, смогла вот так сразу понять то, что она, Сара, не осознавала минимум лет пятнадцать.

Что ж, по крайней мере, в главном «интуиция хозяйки гостиницы» ошибалась: в жизни Сары теми, чьими глазами она смотрела на мир, с кем делилась всем — были друзья. И только друзья. Отсутствие тайны уничтожает любовь, и так происходит не только с романтикой: дети тоже мучительнее и крепче всего любят родителей, которых не понимают. Ей ли не знать?

Тобби, скажем, прекрасно изучил Ирен, потому вьёт из неё верёвки, устраивает истерики и твердит, что не будет отправлять документы в юридический, а станет художником. А она переживает, мечется, но сделать ничего не может, слишком привязанная к сыну, чтобы устроить ему взбучку или пригрозить отказаться оплачивать образование. Он для неё — загадка. Она для него — нет. Дошло до того, что Сара («Как будто мне больше нечем заняться») заключила с Тобби пари: доучится на отличные и хорошие отметки, поступит — и она порекомендует его на студию, снимающую фантастику. Это подействовало. А всё потому, что Сара не питала на счёт братца никаких иллюзий, ни положительных, ни отрицательных. И была готова признать, что художник он талантливый, но вот человек...

Сама она никогда не понимала свою мать по-настоящему, но до сих пор была мучительно привязана к воспоминаниям о ней. Любить можно только то, что не изучил до конца...

Сара решительно захлопнула багажник. Что ж, медальон так и не нашёлся. Сновидения — как ярмарочная гадалка: могут рассказать кое-что о прошлом, но все их «предсказания» будущего — лишь дым и зеркала. Фальшивка.

«Ты обещал вернуть мне бабушкин кулон. Ну так верни! Или слабо́, а, Джарет?»

Она замерла, вытянувшись в струнку. Что если и вправду сейчас с вершины сосны слетит белая неясыть и бросит к её ногам серебряную подвеску с изображением оленя? Секунда. Пять. Десять... Ничего.

Сара рассмеялась. Всё верно. Чудес не бывает. А сны всего лишь сны. И если к чувству облегчения примешивалось разочарование, то только потому, что ей было жаль так глупо потерять вещь, напоминавшую о любимой бабушке.

* * *

Когда Сара зашла в зал кафе, две фигуры, склонившиеся над барной стойкой, резко отодвинулись друг от друга, словно пара заговорщиков.

— О, мисс Уильямс, — Миранда подняла взгляд от разложенного на столешнице гроссбуха, — не слышала, что вы выходили. Кофе? Шоколадный кекс с апельсиновым цукатами? Или персиковый пирог?

Она развела руками в приглашающем жесте — само радушие и гостеприимство — но мимолётный взгляд, брошенный в сторону Джима, подсказывал, что Сара всё услышала правильно.

«Значит, «держись от неё подальше», так?»

Сару разобрал внезапный азарт, смешанный с пьянящей жаждой реванша и чем-то тёмным и злобным, поднявшимся с самого дна души.

Она улыбнулась. Не ослепительно и агрессивно, а слегка смущённой улыбкой человека, пойманного на преступной тяге к сладкому. Вздохнула — то ли томно, то ли как замечательно выспавшийся человек, готовый осчастливить своим присутствием мир.

— О, я ещё не решила. Но всё звучит очень аппетитно…

Пересекла зал по прямой — ход ладьёй по чёрным и белым плиткам пола.

Скинула байкерскую куртку на спинку барного стула и села, позволяя белому летнему шёлковому платью на секунду очертить абрис между её коленями. Потянулась, как едва проснувшаяся кошка, и сладко зевнула, прикрывая рот ладонью.

— Сегодня я весь день буду фотографировать, так что мне понадобятся силы.

Отдельные слова она слегка растягивала, позволяя им звучать двусмысленно. Но не слишком. Не до уровня пошлости. И уж точно не настолько, чтобы слушающий был уверен, что ему не показалось.

На Джима она пока не смотрела, прекрасно зная, что он-то на неё глядит, не отрываясь. И вдруг резво обернулась, ловя — почти в упор — взгляд его распахнутых карих глаз и делая контрольный выстрел:

— Мистер Тайлер, вы же, наверное, здесь часто бываете… Что посоветуете?

Сказать «я доверяю вашему вкусу» уже было бы перебором, а так — то, что надо. Она пожирала его глазами, не позволяя себе ни отвлечься, ни посмотреть на себя со стороны. Никаких «Как будто в другом месте», только «здесь-и-сейчас», как пишут в дурацких книгах по психологии.

«Вот будет забавно, если как раз сейчас мои ухищрения не сработают…»

Он, конечно, смешался. Чуть покраснел, но не так сильно, как Сара боялась (или надеялась), и вполне связно пробормотал:

— Персиковый пирог… Так, как тётя Миранда, его никто не готовит.

И, конечно же, добавил, что, дескать, «какой он мистер Тайлер» и «Джим, просто Джим».

— Ну тогда я — просто Сара, а не «мисс Уильямс», — она снова улыбнулась, добивая жертву, и протянула ладонь для рукопожатия, будто они знакомились заново.

«Надеюсь, Миранда не отравит меня этим пирогом… А вот в кофе плюнет почти наверняка…»

Где-то на подкорке скреблась мысль, что зря Сара так себя ведёт, что оно того не стоит, что это родной город Мэй и подруга ещё много раз сюда вернётся... да и самой Саре не помешает завершить свою миссию с комфортом, а не жить, гадая, насыпала ли Миранда ей в суп крысиного яда или предпочла слабительное. Но Сара не обращала на это внимание. Сейчас ей хотелось быть не выдуманной серой мышкой «Жанной», а чем-то ярким и разрушительным, наподобие молнии и метеора. Тем коварным злом, что в ней, похоже, разглядела тётка Джима. Волнующим. Пугающим. Магнетическим.

Его рука была тёплой, но сухой. Уже кое-что. Терпеть потные ладони Сара не стала бы даже в обмен на удовольствие кого-то позлить. Она разорвала зрительный контакт вместе с рукопожатием и приготовилась спросить что-нибудь насчёт местных достопримечательностей — разрушенной церкви и индейского кладбища — как вдруг её взгляд впервые упал на предмет, лежавший прямо перед Джимом.

* * *

Кулон. Подвеска с оленем, беззащитно раскинувшая по барной стойке ореол тонкой цепочки. На мгновение уши у Сары как будто заложило, а чёрные и белые плитки пола, маячившие по сторонам поля зрения, подозрительно покачнулись.

Невозможно… По спине Сары прошла лёгкая дрожь, словно чьё-то холодное дыхание на секунду коснулось шеи. Только что она потребовала вернуть кулон — и вот он. Такого просто не могло быть. «Что, чёрт побери, происходит?» Или медальон ей просто мерещится?

Словно сквозь воду до неё донёсся жизнерадостный голос Джима:

— …так и знал! Там порвалось звено, вот здесь. Красивая вещь, но непрочная. Но я его уже отремонтировал.

И он протянул кулон ей, показывая что-то на серебристой нитке цепочки.

Сара сфокусировала взгляд на подвеске, потом на Джиме, довольном и даже гордом, как сенбернар, который принёс хозяину тапочки, — и ей вдруг стало так легко, что захотелось рассмеяться. Над собственной глупостью и над дурацкими страхами. Она подставила ладони, словно маленькая девочка, которой вручают подарок на Рождество, чувствуя, что улыбается до ушей.

Конечно же! Сознание Сары не заметило, когда цепочка порвалась, но подсознание помнит всё. Легко сложив два и два: аккуратную, вычищенную, словно какая-нибудь лаборатория автомастерскую — и её хозяина, явно слишком заинтересованного, чтобы закинуть потерянную вещицу в ящик стола или ограничиться объявлением, — её подсознание легко просчитало, что кулон найдётся и Сара быстро получит его назад.

Сара пропустила цепочку между пальцев, любуясь заново обретённым медальоном, как будто видела его в первый раз. Свет ламп играл на искусной серебряной чеканке, таинственно поблёскивая на разветвлённых, словно молнии, рогах благородного оленя.

— Джим, ты сокровище! — совершенно искренне сказала она. — Откуда ты узнал, что он мой?

Джим подался ближе, остановился, но потом всё-таки взял медальон в руки, показывая, но смешно избегая соприкасаться руками с Сарой.

— Цепочка очень тонкая — женская. И работа… Эту «лепреконскую монетку» сделали не у нас. Вот я и подумал, что кто-то из приезжих…

— «Лепреконскую монетку»? — перебила она.

— А вы что же, сами не знаете, что носите? — не слишком дружелюбно вмешалась Миранда, ставя на стойку чашку кофе и тарелку с пирогом. Божественный запах заставлял надеяться, что на этот рад цианид был только в её в взгляде.

Сара пожала плечами, испытывая ощущение дежа-вю. Кажется, все вокруг: от её собственных снов до агрессивных квартирных хозяек с замашками психологов, — знали о медальоне гораздо больше, чем она сама.

— Мне его подарила бабушка. Он мне дорог, как память о ней, поэтому я его не снимаю. Но мне казалось, что лепреконы — это что-то про золото, а вовсе не про серебро?

Сара и так интуитивно догадывалась, о чём пойдёт речь, но теперь, когда азарт и желание насолить схлынули, пожалела о своей недавней выходке, — и уцепилась за фольклорное несоответствие, играя заинтересованную дурочку в попытке растопить лёд: она прекрасно помнила, как заводилась Миранда, когда речь заходила о таинственной ржавчине или о про́клятом индейском кладбище. И та поддалась, вначале неохотно, но потом всё больше оттаивая:

— Глупое название, согласна, — царственно кивнула она. — Здесь так называют амулеты от фейри… «фей». Или «эльфов», кому как привычнее. Но старое слово «фейри», «волшебный народ». У нас их надевают на шею новорождённым детям. И не дают снимать лет до четырнадцати, хотя за молодёжью обычно не уследишь — подростки стесняются суеверий…

В этом месте она смерила тяжёлым взглядом своего племянника, словно он был как раз таким неразумным подростком. Сара решила пока не обращать на это внимание и продолжила имитировать бурный интерес:

— Ну да, эльфы ведь крадут только детей… Почему же тогда…

— Всё сложнее, — прервала её Миранда. — Про детей знают все, но мало кто помнит, почему именно они оказывались под ударом.

«Потому что нежеланные дети появлялись чаще, чем взрослые враги», — подумала Сара, но, разумеется, промолчала.

— Родителям знать и не надо. Они и так боятся за своих чад, а страх потерять то, что тебе дорого сильнее приличий, стыда или опасения выглядеть глупыми. Но вот взрослые… Даже те, кто знает фольклор лучше, как твоя подруга Марианна… или как вот этот оболтус, называющий себя моим племянником, — она тяжело вздохнула и кивнула в сторону Джима, — считают себя в безопасности.

— В безопасности?

Миранда фыркнула. Сара безропотно это снесла, понимая, что для восстановления своей репутации, ей придётся ещё немного побыть в роли столичной дурочки. А хозяйка продолжила:

— Фейри не крадут детей. Они крадут тех, кто похож на них самих. Скажем, белокурые и синеглазые. Или с зелёными глазами и волосами, чёрными как ночь… — она смерила Сару задумчивым взглядом. — В детстве многие дети светловолосы, да и глаза у них чаще всего голубые. Но потом они вырастают, меняются — и феям больше нет до них никакого дела.

— Но не до таких, как вы, например? — Сара склонила голову набок, заново присматриваясь к яркой, действительно неземной внешности Миранды. — Извините, что спрашиваю, но если у человека светлые волосы и голубые глаза сохраняются во взрослом возрасте, значит ли это, что он должен носить амулет всю жизнь?

Миранда усмехнулась. С неожиданной грустью и даже болью:

— Разумеется. Вот только другим неплохо бы понимать, что даже тот, кто не годится феям в игрушки, годится им в жертвы. Каждый, кто живёт не в городе, в опасности. А не только такие как я… или вы.

* * *

— Всем доброе утро!

Мэй влетела в кафе, неотвратимая, как метеорит, с размаху разбивая вдребезги мрачную атмосферу мистики и тайны. На ходу чмокнула Сару в щёку, не переставая тараторить:

— Ну ты и копуша, подруга! Я думала, ты уже готова… О, персиковый пирог! Миранда, у вас есть ещё? Иначе я сожру этот, предупреждаю!

Сара откинулась на спинку стула, с удивлением понимая, что до этого сидела, затаив дыхание и подавшись вперёд. У Миранды был явный талант к нагнетанию саспенса, дар гениальных актёров и сумасшедших: говорить даже откровенную чушь с уверенностью. Не самообманом или фальшивой горячностью, прикрывающей сомнение, а буднично, словно эльф — что-то типа соседского добермана: дескать, когда на поводке — всё в порядке, но упаси вас боже попробовать заглянуть на участок ночью.

— Вот ещё, — Миранда легонько хлопнула Мэй по руке, уже потянувшейся к тарелке. — В моём кафе права человека на сладкое священны. Я принесу ещё.

Но стоило ей отвернуться, как Мэй невозмутимо подвинула тарелку себе. Джим, казалось, взирал на происходящее со смесью лёгкого ужаса и уважения, как на смертельный номер под куполом цирка.

— Не уходите! Раз Сара ещё не готова, — пробормотала она с набитым ртом, — может, обсудим Солтис?⁽¹⁾ Мама сказала, вы можете организовать кейтеринг…

— Марианна, ну что ты за создание такое? — всплеснула руками Миранда. — В моё время девушкам было неприлично так накидываться на еду. И не смей обзывать меня «кейтерингом»! Терпеть не могу офисные словечки. Неужели сложно сказать «помочь с десертами для праздника»?

— Запомню и высеку на дне своего сердца, — Мэй демонстративно приложила руку к груди. — Вы не услышите от меня этого презренного слова. Но, — она нацелила вилку с куском пирога на Миранду, — с одним условием: вы перестанете обзывать меня Марианной.

— По рукам. Если тебе хочется называться как листок календаря, кто я такая, чтобы мешать? Но не взыщи, если я запамятую и случайно назову тебя Джулией или Августой⁽²⁾.

— Ох, можете даже Юноной, без проблем! Итак, мне нужна ваша помощь с десертами для вечеринки двадцать второго. Обсудим? Только… — Мэй отложила вилку, бросила подозрительный взгляд на Джима и Сару и встала, на ходу вытирая руки салфеткой, — лучше не здесь: это должен быть сюрприз!

И они скрылись где-то в недрах первого этажа. Компанию Саре составляли только чашка холодного кофе, совершенно пустая тарелка и лёгкое ощущение неловкости от того, что она осталась наедине с человеком, которого беззастенчиво клеила полчаса назад.

«И что на меня нашло?»

Она отпила кофе и поморщилась. Впрочем, Джим избавил её от необходимости переводить разговор, отнеся гримасу Сары на счёт завтрака.

— Я принесу другой. И пироги с кухни.

Он исчез за стойкой раньше, чем она успела оглянуться, — и тут же вернулся, ловко балансируя подносом, на котором стояли две дымящиеся чашки и два пирога.

— Персиковых не осталось, но есть вишня и голубика, — он сгрузил всё на стойку со сноровкой заправского официанта. — Итак, «синяя или красная»⁽³⁾?

Сара против воли рассмеялась:

— Определённо, красная!

— Жаль тётя тебя не слышит, — Джим вернулся обратно на соседний стул и взялся за вилку. — Она любит твердить, что люди ненавидят правду, предпочитая удобный самообман.

Сара приподняла бровь. Мда, если забыть, что под «самообманом» имелось в виду нежелание верить в духов, призраков, эльфов и мистическую ржавчину, то с этим вполне можно было согласиться.

— Мне кажется… — она отпила глоток кофе, и на этот раз он был просто великолепным. Сара даже на секунду прикрыла глаза от удовольствия. — Дело вовсе не в «правде» или «лжи». Люди любят истории. Простые, логичные. Где у всего есть причины. И правила. Выполняй их — и всё будет хорошо. Но миром гораздо чаще правит случайность.

Она веско взмахнула вилкой. Вишнёвая начинка, сочная и ароматная, дивно сочеталась с кофе, хотя и вызывала — спасибо старомодному интерьеру кафе! — ассоциации с сериалом Линча. «Совы не то, чем кажутся...»⁽⁴⁾.

— Если только… — Джим медленно и пристально взглянул на неё, чуть подаваясь вперёд, — «случайность» не ещё одна сказка, специально придуманная, чтобы снять с себя ответственность. Дескать, хоть делай, хоть не делай, всё едино.

Джим отправил в рот очередной кусочек пирога и улыбнулся, давая знать, что он просто подтрунивает, спорит ради спора. Улыбка у него была заразительная, искрящаяся весельем в глазах и… такая мальчишеская, что Саре вдруг стало не по себе.

«Сколько же ему лет?»

— Так что же — тратить время на бессмысленные ритуалы? — фыркнула она, пытаясь за грубостью скрыть смущение. — И глупые ограничения?

— Мм… — и снова кусочек пирога исчез за красиво очерченными губами Джима. — Когда мне было семь лет, я был того же мнения о шапке. И кому она нужна в январе? Только причёску портит!

Сара расхохоталась, но тут же возмутилась:

— Это другое!

— Но почему?

— Опыт. Наука. Факты.

— На свете было полно людей, которые заснули в сугробе и даже ничего себе не отморозили. Одного… — исландца, что ли? — выбросило из лодки в Северном море, осенью. Он поплыл к берегу… но ближайшие скалы чем-то ему не понравились, и он дал крюк в сторону. Доплыл. Остался жив и здоров.

— Это писали в жёлтой прессе?

— Наша библиотека не выписывает жёлтую прессу, — сощурился Джим, кажется, слегка обидевшись. — Одним словом… нельзя доказать, что чего-то нет. Можно только доказать, что что-то есть.

— Можно найти другое объяснение.

— И это будет всего лишь спор между историями, — он с победной ухмылкой подобрал последние крошки с тарелки.

Сара последовала его примеру. Она допивала великолепный кофе из изящной фарфоровой чашки (ни в одном кафе в Нью-Йорке или Лос-Анджелесе такой ей бы не встретился… и уж точно не по этой цене) и дивилась, как подобное умудряется сочетаться в людях: отличный вкус, внимание к деталям — и дикие суеверия, скромность — и тяга к спорам, фривольные шуточки, которыми Миранда веселила её вчера — и взгляд коршуна, которым наградила Сару сегодня…

— Кстати, твоя тётя не будет ругаться, что ты лазил на кухню, пока её не было? — вместо ответа спросила она, ставя пустую чашку обратно на поднос.

— Ну, мы же заплатим в кассу.

Джим проворно переместился за стойку, что-то нажал и старинный кассовый аппарат — никелированная стимпанковская мешанина рычагов и шестерёнок — открылся с мелодичным «дзинь».

— Я подрабатывал здесь лет с двенадцати до шестнадцати, — он демонстративно положил пару монет за себя, принял банкноту от Сары, проворно отсчитал сдачу и протянул ей деньги, одновременно захлопывая кассу обратно. — Так что ничего не нарушу и не испорчу. Тётя в обиде не будет.

— Ещё раз спасибо за медальон, — Сара постаралась надеть его максимально непринуждённо, чтобы это ни в коем случае не выглядело капитуляцией перед суевериями глухой глубинки. — Что вернул. И что починил. Он мне правда очень дорог.

— Я всё равно предложил бы шнур с замочком — не так красиво, зато надёжно.

Джим посмотрел чуть ниже, чем было прилично. Ах да: цепочка же длинная, заканчивается как раз там, где низкий вырез сарафана.

— Мне кажется, если шнурок будет слишком прочным, то однажды меня задушит.

— Да нет, замок же специальный. Он держит при мягком рывке, но раскрывается при сильном. Как ремень безопасности, только наоборот.

— Никогда бы не подумала, что автомеханика так тесно связана с ювелирным делом.

Она облокотилась на стойку, подперев подбородок рукой и подавшись вперёд. Ожидая, что Джим снова улыбнётся. Но он неожиданно посерьёзнел:

— Тайлеры — династия «кузнецов». А кто кузнец в наше время? Ювелир. Сварщик. Ну, может, оружейник: подковы и косы ведь никому не нужны.

Он вздохнул и уставился куда-то вдаль невидящим взглядом.

— Дядя, кажется, был последним, кто и вправду что-то ковал… Но к ювелирному делу у него был особый талант.

Он провёл рукой по шее, вытаскивая за чёрный шнурок медальон, чем-то похожий на Сарин. Теперь она поняла, почему он говорил «лепреконская монетка, но явно не наша»: профиль животного на медальоне скорее напоминал татуировку в стиле «трайбл» — не филигранная точность, а лёгкая условность и упругая мощь. Совсем другая рука.

Джим носил медальон с зайцем. Или с кроликом. Скосил на неё взгляд:

— И? Никаких смешков насчёт выбора животного?

— А что? — пожала плечами Сара. — Символ луны, знак ведьм. Очень… серьёзное животное с хорошей славой. Не то, что волк, эмблема упырей и вурдалаков. Я знаю легенды, Джим. Просто не верю в фей.

— Тогда ты знаешь, что когда так говорят, где-то умирает фея, — хмыкнул он, пряча медальон обратно под рубашку.

Странно, но реплика прозвучала с равнодушной серьёзностью. Словно не цитата из детской книжки, а факт, причём такой, который не очень-то и печалит.

— Я тоже не верю. И я любил помогать дяде за ювелирным столом. Но когда после его смерти я объявил родителям, что мне по душе другие железки, и дядино дело я продолжать не буду… мама и папа вздохнули с облегчением.

— И кто теперь куёт для Стехикена «лепреконские монетки»?

— Никто. Да бросьте, — Джим мотнул головой и сощурился, вертя в пальцах пакетик сахара. Потом вдруг скинул его обратно на поднос и откинулся на спинку стула, усмехаясь и качая головой. — Это же не всерьёз. «Монетки» дяди носили потому, что они красивые, а не… — он неопределённо взмахнул рукой. — Ну, а если кому-то захочется… всегда есть старые жетоны и «потеряшки».

— «Потеряшки»?

— Когда находят потерянный медальон, его приносят мне — перед мастерской стоит ящик с прорезью, как раз для этого. Но куда чаще туда бросают свои собственные жетоны.

— Что-то вроде «хватит с меня»? — хмыкнула Сара.

— Что-то вроде.

— А если кто-то подложит… фальшивый?

Живи Сара в таком городке, она бы точно подкинула. Просто из вредности. Чтобы посмотреть, что будет, если не соблюсти все эти ритуалы: «холодное железо», старая кузня, никакой меди или никеля…

Джим обиженно фыркнул:

— Неужели я не узнаю дело своих… семьи?

Брови Сары поползли вверх раньше, чем она успела взять себя в руки. Что ей стоило пропустить эту маленькую заминку? В сущности, это совершенно не её дело… но Джим уже понял, что проговорился, и, за пять секунд пройдя все «стадии принятия неизбежного», наконец, досадливо вздохнув:

— Только тёте не говорите. И… — он задержал на Саре взгляд. — Если снова поедете в лес, в сторону разрушенной церкви… тоже не говорите. И фотографии не показывайте.

— Я умею хранить секреты, — ответила она чуть резче, чем собиралась: почему-то напряжённое внимание и мольба в карих глазах Джима были обидными. Словно намекающими, что Сара не ведает, что творит.

* * *

— Какие такие секреты?

На этот раз голос Мэй едва не заставил их обоих подпрыгнуть на стуле от неожиданности. Но если Джим быстро отвёл глаза и смутился, то Сара только подняла на подругу ленивый взгляд:

— Я как раз объясняла, как сильно ты меня оскорбила, записав в сплетницы, в присутствии которых нельзя обсуждать сюрпризы.

— Зато я дала тебе время позавтракать. Ну что, едем? Миранда, родители пригласили Сару на обед, так что не ждите нас сегодня!

Даже не дождавшись кивка, Мэй схватила её под руку и в мгновение ока уволокла прочь из кафе, не дав ни надеть куртку, ни попрощаться. Будто это Сара всех задержала и теперь они страшно торопятся.

Пока за ними не захлопнулись дверцы линкольна, Мэй молчала тем особенным, предвкушающим образом, который значил, что она едва ли не кусает себя за язык, чтобы не позволить вопросам вырваться раньше времени. И точно:

— А теперь рассказывай: что за танец на шесте ты здесь учинила?

* * *

Пока Сара описывала в красках свои утренние приключения, Мэй смеялась, не переставая.

— Знаешь, — охрипшим от хихиканья голосом просипела она, — я бы тебе поверила. У Миранды крыша всегда была чуть набекрень. Но вы так друг на друга смотрели… Клянусь, я чуть не ляпнула «дадим нашим птенчикам поворковать наедине».

— Я ни на кого не «смотрела», — Сара прибавила газу и из-под колёс полетел веер мелких камешков. — Боже, это даже за полноценный флирт не засчитывается!

— Это точно. Ты упустила возможность сказать «застегни его на мне сам», — Мэй прижала руку к груди, изображая томное контральто.

— Какой ужас! Я слишком молода, чтобы заигрывать со школьниками.

— И у тебя даже нет леопардового пеньюара. Но вообще-то парню двадцать семь.

— Мне всё равно, — пробормотала Сара, против воли чувствуя облегчение.

Глупо. Ведь Миранда права: к концу недели Сара уедет обратно в Лос-Анджелес. А Джим был слишком… положительным. Нормальным. Без червоточины, без изъяна, без демонического флёра. Ничего из того, что окружало Сару на работе, что волновало её душу…

— Расскажи мне лучше что-нибудь полезное, — потребовала она, чтобы перевести разговор.

— Например тайны индейского кладбища? — Мэй кивнула в сторону указателя на съезде с дороги. — Первая и главная тайна: там нельзя снимать, но сторожа постоянно нет на месте, так что главное успеть вовремя сунуть камеру обратно в сумку.

— Мне вчера популярно объяснили, — Сара переключила передачу и медленно въехала под сень деревьев, — что слухи о проклятии — ужасная ненаучная чушь, которую раздувают сами индейцы, чтобы вымогать деньги. И продолжили тему вымогательств душераздирающей историей, как «самому старому и уважаемому бару в этих краях» пришлось сменить вывеску из-за чьей-то жалобы, хотя «здесь каждый знает, что прадедушка не был расистом».

Мэй прыснула:

— Прадедушка Миранды жил в конце восемнадцатого века: разумеется, он был расистом! Другое дело, что бар назвал «Белой королевой» просто потому, что жена была блондинкой. Якобы с какими-то невероятными, то ли синими то ли сиреневыми глазами. Короче, Дейнерис из книжек Мартина, только за стойкой бара. Кстати, думаешь, их когда-нибудь экранизируют?

— Вряд ли, — фыркнула Сара, старательно объезжая ямы. Похоже, не только сторож здесь редко появлялся, но и дорожные службы. — Они слишком похожи на обычную жизнь. Нет героев и спасителей. Нет сказки. И даже эффектной картинки нет: ни красочной магии, ни неземных пейзажей, ни нечеловеческих рас, которые вытворяют невозможное, обвешавшись супероружием… обычное средневековье плюс три дракона. Нет, для желающих посмотреть, как люди рвут друг другу глотку ради власти, вполне достаточно фильмов о брокерах, политиках и юристах…

* * *

После кладбища Сара заметно повеселела. Настолько, что даже Мэй, полностью разделявшая циничный подход подруги, посматривала на неё с лёгким недоумением. А Сара, без труда разложив мрачное очарование заброшенного погоста на привычные составляющие: эффект изоляции, эффект зловещей долины, эффект нерукотворности… — уже мысленно снабжала каждый пункт иллюстрациями с разных ракурсов.

Она словно отыгрывалась на этих неуклюже-зловещих пейзажах, бессильных защитить своё поруганное праздными зеваками уединение, за своё фиаско с мостом, доказывая себе, что не утратила хватку и не сошла с ума. От постоянного яркого света болели глаза, но зато длинный день — на полтора часа длиннее, чем дома — позволял успеть заснять всё.

К развалинам старой церкви они подошли пешком, по пояс в высокой траве.

— Как в том клипе⁽⁵⁾, — оценила Мэй, то и дело касаясь древесных стволов, чтобы не потерять равновесие. — Ты же не против, что я пригласила тебя на ужин?

Деревья, кривые и замшелые до такой степени, что между пятнами лишайников не было видно коры, сплетались ветвями в низкую сводчатую крышу.

— Если бы не французский язык, они порвали бы наш эфир… Нет, не против, только не пойму зачем.

Мэй рассмеялась:

— Ну как, ради спасения твоей репутации!

— Иди к чёрту. Я серьёзно.

— И я серьёзно. Миранда очень уважает папу — на почве совместного увлечения кельтской мифологией. Так что после сегодняшнего ужина он махом убедит её больше не нападать на бедную девочку.

— Бедную девочку?!

Сара даже споткнулась. Мэй расплылась в улыбке и веско подняла палец вверх:

— О, а это уже вторая часть плана. Quid pro quo⁽⁶⁾. Раз уж ты слегка отошла от сценария «Жанны», не могла бы ты, описывая своего поистине великолепного жениха незаметно создать впечатление, что он эгоист, негодяй и тиран, мм? Или только эгоист и негодяй, а тираном был предыдущий? Но ты, конечно, наивная овечка, которая считает его ангелом.

Сара вскинула брови:

— Спрашиваешь. Чтобы я — и не смогла описать негодяя? Но зачем… — она оценила задумчивое выражение лица подруги, сосредоточенно крутившей колосок травинки, пока не измочалила его в труху, и сообразила: — А! Чтобы на тебя не сильно давили «когда замуж», верно?

Мэй вздохнула:

— Они не то чтобы давят… Родители в мои дела не лезут. Старательно так не лезут, сама понимаешь. Да и стандарт у них высокий, так что видеть меня с кем попало они не жаждут. Но они так хотели, чтобы я занималась чем-то интеллектуальным, а не «красила лица», что, кажется, я перестаралась, рассказывая, какая чудесная у меня работа и как много там прекрасных людей.

Сара только кивнула.

Церковь оказалась скучновата. Большое псевдоготическое окно напротив входа обещало интересную светотень, но — в отличие от клипов и фильмов — стёкла не только сохранились, но и покрылись толстым слоем пыли. В результате внутреннее пространство напоминало скорее аквариум или полутёмную оранжерею. Неоткуда взяться «праздничному запустению», когда природа берёт своё и создаёт гобелены из плюща и ковры из камнеломки. Но и лиминальной «разрухе» с обломками, обрывками и плесенью — тоже: всё деревянное и тканое, до последней скамьи и драпировки, из церкви унесли. Даже решётчатые ставни исповедальни сняли.

На каменную скамью на месте священника падал одинокий луч света из разбитого стекла под потолком. Сара засняла этот вид — просто на всякий случай — и без сил опустилась на второе сидение: для исповедующегося грешника. Скамья была твёрдой и неудобной, но для усталых ног и поясницы сошла и такая.

Мэй уселась прямо в круге света, облокотившись на каменный «подоконник», к которому раньше крепилась решётка:

— Покайся, дочь моя.

— Ты сидишь на месте для дьявола⁽⁷⁾.

— Когда он придёт, я встану.

Сара потянулась и снова принялась оглядываться:

— Я думала, что здесь будет посветлее… Церковь стоит пустой с конца тридцатых. И все окна целые. Закалённые они, что ли?

— Её недавно пытались реставрировать. Я тогда как раз заканчивала школу. А потом был тот случай с Карлом Тайлером, — Мэй неопределённо взмахнула рукой в сторону входа и тяжело вздохнула, — расследование, заморозка строительства… дальше не знаю: я уехала. Но, видимо, мэрия решила не продолжать.

Холодок узнавания просочился по позвоночнику Сары. Она подобралась на скамье:

— Подожди-ка. Карл — это дядя Джима? Кузнец? И он…

— На него свалились ворота церкви. Несколько тонн дерева и металла. Тут всё перерыли, думали — убийство, но оказалось петли просто проржавели насквозь, — Мэй потупила взгляд и покачала головой, резко выдыхая сквозь зубы. — Дурацкая случайность.

«Не говорите ей, если отправитесь к старой церкви». И эта помешанность Миранды на ржавчине… Саре внезапно стало мучительно жалко и стыдно за свои смешки и злословие.

1) Празник летнего солнцестояния. В штате Вашингтон его отмечают пикниками и гуляниями, а в Сиэтле даже проходит что-то типа парада.

Вернуться к тексту

2) Имя Мэй звучит, а иногда и пишется как месяц май. Остальные варианты — производные от июля и августа... и июня чуть ниже по тексту.

Вернуться к тексту

3) Он цитирует фильм «Матрица». Синяя таблетка — всё забыть и вернуться к обычной «нормальной» жизни в Матрице, как будто ничего не было. Красная — узнать правду.

Вернуться к тексту

4) «Твин Пикс». Да, там в кафе подавали вишнёвый пирог. И фраза эта тоже оттуда.

Вернуться к тексту

5) Она имеет в виду клип Mylene Farmer «Je Te Rends Ton Amour», где героиня — слепая девушка, которая приходит в разрушенную церковь. Вместо священника в исповедальне сидит дьявол. Клип был красивым, дорогим, скандальным и страшным.

Вернуться к тексту

6) «Ты мне — я тебе». Подразумевает обмен услугами.

Вернуться к тексту

7) Согласно поверьям, разрушенная церковь — в любом случае приют нечистой силы (можно вспомнить «Вия»). Но говоря, что на месте священника в разрушенной церкви сидит дьявол, Сара опирается не только на указанный выше клип, но, прежде всего, на фильм Бергмана «Седьмая печать». Главгерой планирует обыграть Смерть в шахматы, однако проговаривается о своей стратегии на исповеди в разрушенной церкви. Под видом священника там сидит Смерть, она же Дьявол.

Вернуться к тексту