Полый человек (гет)

Ибо знаю, что время всегда есть время

И что место всегда и одно лишь место

И то, что реально — реально только здесь и сейчас

(Т.С. Элиот)

Карман казался до странного невесомым — карман с левой стороны. Блокнот, тяжелый, словно сердце, которое кажется таким тяжелым, куда-то исчез. Драко досадливо поморщился, переходя широкую Тоттенхем-корт-роуд: он оставил его у Астории. Зачем он взял его в спальню?

Черт с этим. Пусть смотрит, пусть видит, скольких он успел набросать.

Он лгал: разумеется, он не видел в ней Паркинсон, не думал о Паркинсон, он вообще напрочь забыл о Пэнси с тех пор, как встретил на набережной Гринграсс. Он не хотел причинять ей боль. Просто увлекся, потому что она внезапно оказалась такой открытой, податливой и доверяющей, отдающей все, не говоря о своем теле. Доверие ударило в голову, как коньяк, и он уже не соображал, что делал, ощущая только желание и жажду выпить ее искренность и нежность без остатка.

Черт подери.

Он сделал ее своей очередной женщиной, очередной ничего для него не значащей женщиной.

Но ведь она хотела этого.

Черт подери.

Лучше бы он не возвращался. Лучше бы он остался с Блейзом и никогда не испытывал безжалостных уколов совести.

Драко резко остановился, налетев на невидимую стену: в сознании возникло ее лицо, в полутьме спальни, бледное, нежное, покорное, и ее глаза — лихорадочно блестящие, непокорные, просящие.

Неожиданный удар в плечо заставил его оглянуться: он стоял посреди толпы, забыв, что существует в действительности.

— Что стоишь? Хватит торчать тут и глазеть по сторонам, чертовы туристы, чтоб вы сдохли, — полный мужчина в коричневом кожаном пальто брызгал слюной, с ненавистью смотря на Драко. — Только людей задерживаете, а мы, между прочим, с работы идем!

Драко повертел в кармане палочку и, выбравшись из толпы, прислонился к гранитной ограде. Он шел домой, а зачем-то снова оказался на мосту Ватерлоо. Он шел к Астории, потому что она вдруг оказалась нужна ему, но не смог справиться с собой. Он должен был уйти — быстро, незаметно, решительно, пока она выбежала в сад, а он уступил своему желанию остаться и отчаянно отталкивал ее от себя, держа в объятиях.

Зачем? Почему он всю жизнь упрямо отталкивает от себя все, что ему дорого? Поттера. Дамблдора. Северуса. Мать. Блейза. Теперь и Асторию. Зачем?

Ступеньки скользили от дождя, намертво приклеив к себе рыжие мокрые листья. Он осторожно поднялся на крыльцо и толкнул дверь за массивное кольцо.

В темном холле стоял слабый запах подгорелого мяса и зелени. Вытирая ботинки о ковер, Драко бросил взгляд на тяжелые часы: родители всегда ужинали ближе к полуночи.

Когда он вошел, не постучавшись, они замерли на мгновение, зажав приборы в пальцах. Мать спокойно отодвинула тарелку, смяв темно— розовую скатерть и, поднявшись, ушла к окну.

Драко ждал ее реакции.

Некоторое время он рассматривал ее силуэт в черном платье, мягко очерченный приглушенным светом; длинные светлые волосы были убраны в прическу, губы сжались в одну линию, и кисти рук безвольно висели вдоль тела.

Он быстро подошел, запнувшись о ковер, как двухлетний ребенок, бегущий на встречу маме с радостным агуканьем, и крепко обнял ее.

— Прости. Прости меня.

Она пахла детством: небольшой спальней в бежевых тонах, уютным одеялом, розами, старой книгой с картинками и безопасностью.

— Драко, — Нарцисса отстранилась, не желая смотреть на него, — не смей больше никогда прикасаться ко мне после возвращения с развлечений. Смой с себя эту гадость.

— Смыть Париж?

— Я говорю не о Париже, — холодно ответила она и, повернув к нему голову, сжала пальцами его узкий подбородок. — Я говорю о Паркинсон и Гринграсс.

— Я уже извинился, мама, — в светло-серых глазах промелькнуло упрямство.

— Садись к столу, — Нарцисса устало вздохнула и провела рукой по его щеке. — Скажи, что ты хотя бы скучал, сын.

Драко слабо улыбнулся, глядя в ее бледно-голубые глаза, цвета лазури.

— Я скучал, мама, потому что я только тебя и люблю, только тебя и умею любить. Потому что только ты никогда не предавала меня.

Черты ее лица смягчились, она улыбнулась, и мелкие морщинки обрамили глаза, радуясь вместе со всем ее существом. Теперь они могли показываться, их время пришло.

Драко сел напротив отца и обвел стол хищным взглядом, только сейчас вспомнив, что последний раз пил чай у Паркинсон, на столе, покрытом пепельным слоем муки, а ужин у Гринграсс вряд ли вообще стоило называть едой.

Мясо оказалось теплым, отдавало во рту мятой и петрушкой. Плеснув тыквенного сока в высокий бокал, Драко выпил его одним глотком. Он давно не испытывал такого голода — давно, с самого окончания войны. Отец с матерью смотрели на него настороженно, изредка переглядываясь, хотя он не сделал ничего, чтобы вызвать их недовольство. Только спал не дома, а в чужой постели. Какая теперь разница, где он ночует? Ему не десять лет, черт их подери.

Драко со звоном положил вилку и ответил на строгий взгляд отца раздражением.

— Что?

Люциус неторопливо вытер губы, бросил салфетку на грязную тарелку и бесшумно поднялся.

— Нужно поговорить, сын. После ужина зайди в мой кабинет.

Драко дернул плечом и снова плеснул в бокал сок. Если отец хочет поговорить, значит, это касается либо политики, либо матери, либо женитьбы. Драко склонялся к последнему, поэтому заканчивать ужин не торопился: он знал, что ответит. Когда знаешь, всегда можешь выиграть время.

Мать смотрела на него с улыбкой. Мерлин знает, почему она улыбалась. Драко отвел взгляд, сосредоточенно пережевывая теплое мясо. Приятно, что твой мозг перестает думать, когда ешь. Он поглощен едой, а не проклятыми мыслями.

— Блейз остался? — спросила она, вертя вилку в пальцах.

Драко кивнул.

— Среди своих привычнее.

Мать смотрела на него, нахмурившись, потом звонко рассмеялась, заслоняя губы рукой.

— Какой ты безжалостный.

— Я объективный, — Драко снова дернул плечом, но уголок губ дернулся в улыбке. Он любил, когда мать смеялась. Это напоминало детство.

— Иди, отец ждет, — она посерьезнела и перевела взгляд на черенок вилки.

Драко швырнул салфетку на стол.

— Мерлина ради! Подождет. Я давно перерос самого себя.

Мать не поднимала глаз, и он, тяжело вздохнув, нехотя поднялся и вышел в холл. Из-под темной двери кабинета пробивалась полоска приглушенного желтого света. Он уехал потому, что не хотел этого разговора, потому что все еще ощущал себя мальчиком, чудом выжившим в войне, потерянным, пошатнувшимся, униженным и не нужным. Он уехал — и ушел от разговора. Сейчас что-то изменилось, сейчас он внутренне знал, что ему не сбежать, и что он хотел оставить самого себя прошлого за спиной. Для этого нужно было сделать шаг.

Женитьба была все лишь галочкой, ничего не значащей в жизни. Обязанность Малфоя, необходимость, очередная остановка в жизни по требованию предков. Он не собирался ломать традиции. Ломать что-либо, особенно сложившуюся систему — самонадеянно, бесполезно и глупо. Трусливо. Шагнуть вперед с закрытыми глазами — как он делал последний пять лет. Потому что не сбежать.

— Садись.

Люциус кивнул на низкое кресло у софы.

Драко неторопливо пересек кабинет и уселся свободно, на всю глубину кресла, положив руки на подлокотники.

Люциус заложил руки за спину и прошелся по кабинету.

— Мне непросто говорить с тобой не только про женитьбу, мне вообще трудно говорить с тобой, Драко. Мне кажется, как будто после войны и всех моих ошибок ты перестанешь мне доверять и слепо подчиняться, как несколько лет назад. Ты можешь считать, что я неудачник, что я предал тебя, что я трус, потому что в моем доме распоряжался темный Лорд и я не смог защитить мою семью. Я не прощу ни простить меня, ни понять. Ты сам придешь к этому со временем.

Он замолчал, взглянул на сына, потом взял стул с высокой спинкой и сел напротив Драко.

— Мне кажется, сейчас ты ищешь чего-то другого, непохожего на тот мир, в котором вырос. Ты разочарован, тебе плевать на манеры и род, ты живешь в ожидании кого-то, кто сможет тебе пережить твое разочарование.

— Ты…

— Этого не случится, Драко, — Люциус откинулся на спинку, хмуря тонкие брови. — Ни одна женщина не сможет дать тебе того, что ты хочешь, потому что ты должен справиться со всем сам.

— Мне плевать, что ты думаешь, — Драко поджал губы. — И Мерлина ради, давай сразу к делу.

Люциус потер подбородок, задумчиво смотря в бледное лицо сына, выражавшее нетерпение.

— Хорошо. Сразу к делу. Я не говорю, что тебе пора жениться, но подумать о будущем стоит. Тебе уже не восемнадцать, а годы бегут быстро. Если ты не изменишь жизнь сейчас, ты останешься разочарованным послевоенным поколением до конца. С такими чувствами опасно затягивать, нужно уметь пережить их, перешагнуть и идти дальше.

Драко поднялся с кресла, раздраженно хмурясь и кривя губы.

— Что ты знаешь о моих чувствах?

— Я твой отец.

— Звучит как теорема профессора Вектор, но на самом деле — банальная пустая ложь, посыпанная одноцветным конфетти.

Отец не шевельнулся, по-прежнему сидя, откинувшись на спинку стула. Только глаза его едва заметно потемнели.

Понимая, что он не готов продолжать разговор и не хочет ссориться с человеком, который называл себя его отцом, а он по договоренности принимал это, Драко молча вышел из кабинета, хлопнув дверью.

Полый человек внутри него на несколько секунд уступил место другому Драко –капризному шестнадцатилетнему подростку, которому некуда было бежать. Чувство отрицания всего и всех поднялось волной, захлестнуло, и все, что он знал на то мгновение: он сам решит, что ему делать. Даже если отец прав. Даже если Драко отлично понимал, насколько отец прав.

Дойдя до дверей своей комнаты, он взялся за круглую ручку и замер, успокаивая дыхание. Не хотелось врываться в прошлое, задыхаясь.

Он вошел в пахнущую матерью и другим собой спальню и, упав на кровать, зарылся лицом в подушку.

* * *

Астория поднялась по мокрым полустертым ступеням и остановилась на крыльце, рассматривая массивное дверное кольцо. Нужно было постучать или войти самой — и то, и другое требовало храбрости и понимая, что назад пути нет.

Сжав губы, она толкнула дверь и оказалась в просторном темном холле. Обои в темно-красных тонах отражали настроение дома.

Сняв шляпу, она положила ее на столик, потом медленно, пуговица за пуговицей, расстегнула пальто, напряженно вслушиваясь в тишину, и повесила его на длинную деревянную вешалку в стиле ампира.

Прислуги не было, или ее распустили, а может, было слишком рано для гостей.

Астория пригладила волосы, и, закинув сумку на плечо, пошла через холл к одной из темных дубовых дверей. Она оказалась закрыта, тогда она потянула на себя другую.

Они стояли у окна: сгорбленный светловолосый мужчина с заостренным подбородком и неестественно прямая как струна женщина с глиняным кувшином в изящных тонких руках — и поливали увядшие фиалки.

На звук ее шагов они обернулись.

— Я ищу Драко, — Астория холодно улыбнулась. — Мне нужно вернуть ему то, что мне не принадлежит.

Нарцисса поставила кувшин на стол и настороженно улыбнулась в ответ.

— Вы пришли вот так?

Астория взглянула вниз, на коричневое платье, закрывающее колени.

— Пальто и шляпка в холле.

— Значит, вы пришли надолго, иначе не стали бы раздеваться.

Люциус прошел мимо девушки и исчез в темной пасти холла. Астория обернулась ему вслед, потом нерешительно повела плечом.

— Меня никто не встретил.

— Так всегда в жизни, девочка. Как ваше имя? — Нарцисса села на стул возле окна и с любопытством взглянула на девушку. — Вы не похожи на Пэнси.

— Астория. Астория Гринграсс.

Нарцисса удовлетворенно кивнула, настороженность растворилась в голубизне ее глаз.

— Я училась вместе с вашей матерью. Жаль, что она слишком презирает мой дом и моего мужа, чтобы приходить ко мне.

Астория приподняла голову, дерзко и высокомерно смотря на Нарциссу сверху вниз.

— Пожиратели смерти убили моего отца, миссис Малфой. Вы требуете невозможного.

Нарцисса звонко рассмеялась, отведя взгляд. Звонкий голос ее смеха странно контрастировал с седой прядью в волосах.

— Милосердие теперь достать труднее, чем рог единорога.

Астория присела на софу и разгладила платье на коленях, нервничая: она не хотела ранить его мать, потому что знала, что он всегда любил мать — любил слишком сильно, чтобы простить ей слабость. Странно, странно — все. Как только Драко вернулся и пришел в их дом, все изменилось, стало нереальным, словно вымышленным, застыло в каком-то полом мире, пустом, сером, в мире странных вымученных фраз, выдавленных улыбок и лжи самим себе. Нужно, до отчаяния нужно было вернуться обратно, в самих себя. И жить.

— Мистер Малфой сейчас у Драко?

— Нет, — Нарцисса мягко улыбнулась, — он в своем кабинете, читает утренний выпуск «Пророка».

Астория быстро поднялась с софы и покусала губу, раздумывая.

— Тогда я сама поднимусь к нему. Я ненадолго, мне только нужно передать…

Нарцисса равнодушно смотрела в окно, и, когда дверь за девушкой закрылась, прошептала чуть слышно:

— Девочка знает, что делает. И она ему нужна. Мой маленький избалованный мальчик, она нужна тебе, не борись с этим. Позволь ей быть рядом для тебя.

Фиалки уныло опустили пожелтевшие по краям листья.

Его комната оказалась третьей по счету от лестницы — дверь оказалась приоткрыта. Пахло мужским парфюмом; воздух стоял спертый и неподвижный. Астория прошла комнату и приоткрыла окно, не задумываясь, что делает. Драко спал, завернувшись в одеяло, обнаженная рука свисала с постели вниз, безвольно и обессиленно.

Она подошла и присела на корточки возле него, заглядывая в бледное лицо.

— Драко.

Он не шевельнулся, только приоткрыл губы.

Ее сердце больно кольнуло. Она могла сидеть вечно, окаменеть и только смотреть на него.

Заставив себя подняться на ноги, она вынула из сумки блокнот и осторожно положила на прикроватный столик.

Рука с неожиданной силой схватила ее за запястье. Светло — серые глаза взглянули тепло и сонно.

До отчаяния захотелось прижаться к нему.

— Останься. Останься со мной.

— Я черный лебедь, Драко, — задыхаясь, произнесла она и выдернула руку. — Не строй иллюзий.

Он приподнял брови и сел на постели.

— Подожди, я оденусь.

Астория с безразличием пожала плечами, не желая уходить из его комнаты, и отвернулась к книжной полке. Неважный набор книг. Слишком скучно. Слишком много символики. Его полка была сосредоточением отчаяния, как будто писателям хотелось держаться вместе, чтобы не потерять связь. «Мы» всегда сильнее самого сильного «Я».

Руки Драко решительно легли на ее худые покатые плечи и с силой сжали их.

— Я хочу, чтобы ты стала моей женой.

Астория смотрела на книжную полку, словно в зеркало, понимая, что пути назад уже нет, что она еще не любит, но уже не может быть без него, потому что он так хотел, так велел. Его слова казались мертвыми и злыми. Ее душа рвалась к нему, все ее чувства, которые бушевали тогда, три года назад, когда она украдкой смотрела за ним в гостиной, теперь вернулись, заметались с пугающей силой.

Повернувшись, она изучающе взглянула в его невозмутимое лицо. Светло-серые глаза просили. Ему был нужен статус и спасение. И еще одна поставленная точка.

— Никогда, — отчеканила она, смотря на него с торжеством.

Последнее слово всегда за женщиной.

Драко вздрогнул и отшатнулся, посерев. Астория приподнялась на цыпочки и мягко поцеловала его в щеку. Как друг. Как сестра. Сдерживая жажду взять его лицо в ладони и поцеловать в тонкие искривившиеся от боли отказа губы.

— Почему? — тихо спросил он, непонимающе смотря в ее синие глаза. — Ты любишь меня, Астория. Я знаю, что ты меня любишь.

Она отрицательно покачала головой.

— Я не гриффиндорка, Драко, чтобы вдруг жертвовать собой, отдавать тебе всю себя, чтобы ты смог эгоистично забыться. Ты видел когда-нибудь соломинки для коктейля? Ты будешь пить мою душу вот такой же соломинкой своего равнодушия. Выпьешь все, без остатка. Мне нужна любовь, Драко, я не Дафна и не Пэнси, я не смогу быть ни шлюхой, ни оторванной пуговицей, ни перерезанной пуповиной, я хочу быть любимой, мне нужна нежность и тепло. Даже если ты когда-нибудь захочешь мне их дать, ты не сможешь, потому что ты полый. Ты полый насквозь.

Драко обхватил руками голову и сел на кровать, раскачиваясь из стороны в сторону.

— Почему? Почему все так сложно, черт подери… Ты нужна мне, Гринграсс. Клянусь тебе, ты нужна мне. Я был… груб, я не хотел. Я напугал тебя, да? Оскорбил? Ты никогда не станешь моей теперь?

— А ты этого хочешь? — Астория опустилась на колени возле него.

— Я хочу перестать разочаровываться и жить в пустоте.

— Ничего и никогда не изменится, пока ты… — она поднялась на ноги и повернулась к нему спиной, приподняв плечи.

Драко поднялся следом и, обняв девушку за талию, притянул к себе.

— Пока что?

— Пока ты не полюбишь, — мягко ответила она, замерев в его объятиях. — Как всегда, любовь — единственное спасение. Для всех. Всегда.

— Ты любишь меня. Скажи, что ты любишь меня, Астория, — его губы коснулись ее шеи, пальцы сминали плотную ткань платья.

— Хватит, — она рванулась вперед, оставив его целовать воздух. — Хватит, Драко. Я знаю тебя, я наблюдала за тобой не один день в гостиной Слизерина. Я слизеринка. Никогда не забывай об этом. И не пытайся меня обмануть, Мерлина ради. Твой отец сказал тебе, что пора менять свою жизнь, и ты решил, что тебе плевать, сейчас или потом, и ты совершенно холодно и бесцеремонно предлагаешь мне выйти за тебя. Ты ошибся с расчетами. Ты был уверен, что я люблю тебя, потому что я всегда любила тебя, и ждал легкого «да». Если бы ты пришел к моей матери, я бы не смогла отказать — не тебе, а ей. Ты снова ошибся, Драко. Ты только и умеешь, что трусливо совершать ошибки. Ты слишком мелок для настоящих чувств и настоящих поступков, тебя хватает только на гадости и мерзость. Ты жалкий.

Он схватил ее за запястье, и в светло-серых глазах полыхнула ярость бессилия.

— Ты пожалеешь об отказе, — процедил он тихо, смотря прямо в ее глаза. Она ответила дерзким, торжествующим, победным взглядом, пряча боль внутри.

— Никогда, — холодно отозвалась Астория, наслаждаясь его прикосновением. — Свой портрет я тебе не верну. Для бесчувственного эгоиста ты неплохо рисуешь.

Драко поднял руку и опустил, кривя губы.

— Ты жалкий джентльмен, — улыбнулась она, в глазах отражалось снисхождение. — Отпусти меня немедленно. И больше не приходи ко мне.

Простонав, он выпустил ее запястье и отвернулся, проведя рукой по волосам.

Астория постояла мгновение, потом быстро обняла его за талию, поцеловала в спину и торопливо вышла из спальни, убедившись, что не забыла вернуть ему блокнот. Она хотела вернуться, закричать, что она согласна, что ради него она согласна на все, но она не верила в него. Без веры невозможно вынести и простуды. Можно умереть, не веря, что выздоровеешь.

Драко догнал ее у лестницы, обняв за талию, вдыхая запах ее волос, вспомнив, какая она нежная, изящная, ласковая — была там, в полумраке своей спальни. Он не мог ее отпустить, внезапно не мог.

— Останься. Пожалуйста.

— Нет,— Астория положила ладони поверх его ладоней и закрыла глаза, борясь с собой. — Я не могу.

Его внезапная теплота сбивала с ног, лишала сил. Он не мог так меняться, это невозможно… Она покачала головой, сжав губы.

— Не могу.

— Я не могу больше быть один.

— Научись. Ты не маленький мальчик, которого заперли одного в красной комнате.

Драко крепче прижал девушку к себе, его дыхание щекотало шею.

— Ты отдалась мне, Астория. Как с этим быть?

Ее плечи безвольно поникли, сдавшись.

— Забыть? — нерешительно протянула она. — Пережить? Вытошнить? Перечеркнуть?

— Нет.

Астория медленно повернулась в его объятиях, словно раздумывая, в синих глазах промелькнула слабая, почти невесомая, надежда.

— Скажи, что ты не думал о Паркинсон, когда я… когда мы…

Его губы сжались, закаменели, как гранит на набережной, взгляд потяжелел. Драко меньше всего нравилось, когда люди не умели понимать истинных чувств, хотя он сам плохо разбирался в них. В людях. Как и в чувствах.

— Конечно я думал о ней. Не строй иллюзий, Астория.

Она пошатнулась, прижалась к его груди, сминая пальцами тонкую ткань рубашки, и покачала головой, шепча что-то.

— Я никогда не видела в тебе этой стороны. Все твои слова — ложь. И ты всегда остаешься победителем, потому что тебе все равно. Безразличие. Равнодушие, — она оттолкнула его с неожиданной силой, блестя глазами. — Презираю тебя. Жалкий избалованный мальчишка.

Он смотрел на нее в ответ.

— Ну же, ударь меня.

— Я тебя хочу, — глухо произнес он, едва совладав с собой. — Уходи.

Астория сморщилась, снова торжествующе смотря в его потемневшие глаза, благословляя мужские желания, которые так просто выдвинут вокруг себя вместо щита и оправданий.

— Как предсказуемо. Я всего лишь очередная. Очередь, очередь, очередь к Малфою. И каждая приходит за разным. И каждая получает полость и безразличие. Как же скучно.

Драко так и остался стоять и немигающе смотреть на ковер, где она только что стояла.

* * *

Астория вышла в поднявшийся туман, понимая, что не хочет идти домой. Возвращаться в кукольный дом, на пороге превращаясь в куклу.

Особняк Малфоев стоял недалеко от Вестминстерского моста, с Темзы тянуло сырым ветром. Сунув руки в неглубокие пальто, Астория сбежала по ступенькам в сад, прошла ворота; стук туфель заполнил пустую улицу. Все дороги ведут к набережной. Неизбежно.

Стрелки показывали три часа сегодня. Или завтра. А может быть, вчера — это не имело значения. Спрятав левую руку обратно в карман, Астория остановилась и долго стояла неподвижно, смотря на серый мокрый асфальт под ногами.

Она легко могла вернуться. Принять его предложение. Прямо сейчас.

Повернувшись спиной к оставшемуся позади дому, она скрестила пальцы правой руки в кармане и нерешительно, медленно пошла вдоль набережной, мимо здания Парламента. Она отлично знала старый зеленый дом в несколько этажей. Два года назад она приносила сюда письмо от Дафны. Тогда были страшные, темные, глухие, черные годы, словно Лондон окутало облако чумы. Тогда никто не выходил на улицы.

Астория подула на замерзшие пальцы и толкнула дверь в подъезд. Пахнуло гнилой едой, ароматом дешевой жизни и неожиданно мятой.

Она поднялась на четвертый этаж и позвонила в дверь. Не зная, зачем. Просто захотелось посмотреть на ту, что перестала быть ее соперницей полчаса назад.

Пэнси оказалась вполне приветливой: чтобы искривить в насмешке губы и пропустить Астория в прихожую, ей потребовалось немногим больше пяти минут. В прошлый раз она попросила оставить письмо под дверью.

— У Дафны вошло в привычку посылать тебя? Что на этот раз помешало ей заглянуть самой? — на сером лице Пэнси застыло любопытство. — В прошлый раз было слишком опасно.

Астория прислонилась к стене плечом и покачала головой.

— Я пришла сама. Дафны нет в городе.

— Ты? — зелено-коричневые глаза Пэнси обежали ее сверху вниз, задержали взгляд на красных пальцах. — Что тебе нужно?

— Посмотреть на тебя, — Астория устало вздохнула. — Поговорить с тобой. О Драко.

Пэнси резко выпрямилась и с шумом вдохнула спертый воздух. Потом взбила рукой влажные волосы, кажущиеся совсем короткими, едва достающими плеч, и протянула:

— Только на кухне. Моя гостиная слишком невзрачна для таких, как ты. И не снимай обувь. Святые не пачкают.

Астория сжала губы. Паркинсон вела себя вызывающе и дерзко, потому что нападение — лучшая защита, а у нее всегда было, что защищать. Себя.

Пэнси прошла вслед за ней на небольшую кухню — вытянутый прямоугольник, с широким двойным окном — и сняла с полки белую чашку с синим ободком. Фарфор жалобно зазвенел, соприкоснувшись с твердой поверхностью стола.

— Ты знаешь, что с ним происходит? — тихо спросила Астория, беря чашку в руки. — Ты ведь знаешь, Пэнси, ты всегда рядом с ним.

— Была, — Пэнси положила ногу и на ногу, пристально смотря на чашку в руках девушки. На ней было темно-коричневое свободное платье, делая их с Асторией похожими на девушек из маггловских женских институтов. Только девушкой осталась одна из них. — Ты отлично знаешь, что он бросил меня.

Астория поставила чашку обратно на блюдце — черное с золотом; так что невозможно было понять, что разбили — блюдце от белой чашки или чашку от черного блюдца. В любом случае, контраст дополнял их.

— Он называет тебя оторванной пуговицей.

Пэнси приподняла бровь и усмехнулась.

— Будешь кофе? И есть пироги.

— Если можно.

Пэнси невозмутимо поднялась со стула и некоторое время молча возилась со старым кофейником, не собираясь пользоваться палочкой. Астория смотрела на нее украдкой, не понимая, почему вдруг Драко бросил ее. Паркинсон была дерзкой бунтаркой, но ее голова неплохо соображала — не зря же ее назначили старостой, ее — не Дафну, у нее были амбиции, вот только самонадеянность подводила. Но что такое самонадеянность и эгоизм для Драко? Как будто он может их заметить.

Пэнси присела напротив нее и помешала ложечкой кофе.

— Всегда удивлялась, как в одной семье, от одной женщины могут родиться такие разные существа. Шлюшка и святая.

Астория вскинула голову.

— Дафна не…

— Как будто я не знаю аромат ее духов, — ядовито отрезала Пэнси, разрезая пирог. Брусничное варенье кровью стекало на поднос. — Как будто я не почувствовала его на рубашке Драко. Ты пришла узнать, что происходит в его голове, потому что, как и раньше, без ума от него, любишь его, хочешь ему помочь, он ведь строит из себя мученика, изгоя и жертву, спит со всеми подряд, отрывает пуговицы и не собирается их пришивать? Театр имени Драко Малфоя. Как жаль, что билеты на каждое представление продаются кому-то одному, и всегда — разным. Боюсь, я тебя огорчу, Гринграсс: ни черта я не знаю, что происходит в его безмозглой голове. Легче написать Блейзу.

Астория отрицательно покачала головой, взяв кусок пирога.

— У него полая голова, а не безмозглая.

— Каждый стремится избавиться от неудачного прошлого.

— Это не выход.

Пэнси снова положила ногу на ногу, долго смотрела на тонкие пальцы девушки, на кровавые пятна брусничного варенья на белой скатерти, покрытой мучным пеплом, потом тихо рассмеялась.

— Ты отдалась ему. Вот почему ты здесь. Отдалась, а теперь он послал тебя к чертовой матери, и ты не знаешь, куда бежать, потому что умудрилась любить его и после того, что он с тобой сделал в темноте. Вылюбить.

Астория стерла каплю варенья с подбородка.

— Он предложил мне выйти за него.

Пэнси покачнулась на табуретке и схватилась руками за край стола, побледнев.

— Убирайся к черту.

Астория невозмутимо отпила горячий кофе, разглядывая капли на скатерти.

— Я ему отказала.

Пэнси провела рукой по животу и поморщилась.

— Ты редкостная дура, я смотрю. Он сделает предложение Дафне, а она не откажет. Ты это вынесешь? Ему неважно, кому предложить — ему срочно захотелось все изменить, он думает, это возможно — изменить все за мгновение, как будто «да» решит все его вопросы, заполнит пустоту в голове и сотрет прошлое. Ему неважно, кому делать предложение. Исключая меня, конечно. Мной он всегда пренебрегает, как будто я отброс, как будто я не понимаю его лучше других.

— А ты действительно понимаешь?

— Нет. Мне это не нужно.

Астория положила оставшийся кусок пирога на блюдце и взглянула на девушку. Пэнси сидела, опустив голову, короткие мокрые волосы касались шеи. Потом их взгляды встретились: без ненависти, с любопытством и смирением. Два времени одного мужчины. Прошлое и настоящее. А будущего не существует, всегда есть только настоящее.

Пэнси сдула прядь волос со щеки и резко выдохнула.

— Ты выпила зелье?

Астория покраснела и приподняла брови.

— Зелье? Нет, совсем вылетело из головы…

Пэнси потянулась к шкафчику и достала пачку таблеток. Отрезав уголок, она протянула таблетку девушке, презрительно улыбаясь.

— Маггловские, но ничем не хуже зелье, тем более что варить его уже поздно.

— Он сказал, что думал о тебе, когда был со мной.

— Чушь. Он никогда не думает обо мне, он думает только о себе, поэтому любовник из него довольно предсказуемый и скучный.

— Ты спала с другими?

— Нет.

— Тогда как ты узнала, что он предсказуемый и скучный, если не имела возможности сравнить?

Пэнси снисходительно улыбнулась.

— Только ты умеешь не слышать то, что говорят прямо у тебя над ухом.

Астория выдавила таблетку на ладонь, взяла в пальцы и подняла на свет, рассматривая. Странно. Еще вчера утром она была девочкой. А теперь пьет противозачаточное. Потому что Драко победил. А она пала. И теперь она сидит на кухне с такой же павшей женщиной, как она сама. С такой же самкой. Мысль оказалась до невыносимости тошнотворной и гадкой. Быстро глотнув кофе, Астория поморщилась и потерла горло. Обожгло.

Она понимала, что пришла зря, что принесла только разочарование.

Пэнси сосредоточенно разламывала пирог на кусочки, потом, побледнев, схватилась за живот, поднялась и метнулась в ванную. Астория сидела неподвижно, слушая звуки рвоты, потом, собравшись с духом, поднялась на ноги.

Пэнси опиралась руками о края ванны.

— Что с тобой? Может, мне послать сову в Мунго?

Волосы Пэнси, скрывающие лицо, затряслись от смеха, вторя согнутому телу.

— Мунго не поможет.

— Это все пироги, — Астория скрестила на груди руки, — они совсем не пропеклись.

Пэнси открыла кран, набрала в ладони холодную воду и плеснула в лицо. Потом долго полоскала рот. Остатки рвоты кружились в водовороте, постепенно исчезая в трубе.

Завернув кран, Пэнси постояла неподвижно еще несколько мгновений, так и не разгибаясь, потом медленно повернула голову к Астории.

— Это не пироги, Гринграсс.

Астории хватило несколько секунд, чтобы понять то, о чем кричали зелено-карие глаза Пэнси. Бледнея, она разжала руки, отступила назад и судорожным шагом вернулась в прихожую. Пальцы дрожали, застегивая непослушные квадратные пуговицы пальто.

Пэнси беременна. Пэнси беременна.

Астория сбежала вниз по ступеням, не касаясь перил, глотая прокисший воздух парадной.

Сама мысль о том, что Драко прикасался к Пэнси, казалась невыносимой. А ведь еще только вчера утром ей было наплевать. Вчера утром. Куда исчезло вчерашнее утро?

Астория прислонилась спиной к двери парадной и закрыла глаза. Пэнси никогда не скажет ему ни о беременности, ни о ребенке, если ему позволено будет родиться. Ему скажет кто-нибудь другой, заметивший типично малфоевские глаза и платиновые волосы ребенка женщины, которая все школьные годы бегала только за одним человеком.

И Драко это сломает.

Ему срочно захотелось все изменить, он думает, это возможно — изменить все за мгновение, как будто «да» решит все его вопросы, заполнит пустоту в голове и сотрет прошлое.

Возможно, ее «да» не стерло бы прошлого, не изменило бы «все» за мгновение, но оно могло заполнить пустоту в его полой голове. Сделать шаг, выпасть из невесомости, в которой он сам себя подвесил.

Нельзя стоять посередине дороги.

Но она сама отказала ему.

Он строит из себя мученика, изгоя и жертву.

Нельзя строить из себя то, чем являешься на самом деле.

Но она сама отказала ему.

Астория сунула руку в карман и задумчиво нащупала мелочь: несколько галеонов — должно хватить, чтобы купить несколько книг во «Флориш и Блоттс». До Косого переулка недалеко, примерно квартал, а дорога — хороший способ поразмышлять, особенно, когда нет никакого желания возвращаться домой.

Но она сама отказала ему.

Пальцы были липкими от варенья.

* * *

— Отказала.

Нарцисса собрала букет и опустила руки. Розы немедленно распались, ударившись о края вазы, и уронили головы.

— Кто?

— Астория, — Драко прошел в гостиную и сел за стол, недоуменно и словно неверяще глядя перед собой. — Отказала, когда я сказал, что она нужна мне.

— Она не нужна тебе, — Нарцисса вновь собрала цветы вместе, — просто твой очередной каприз.

Драко отрицательно покачал головой.

— Я перерос капризы.

Розы снова распались, словно им невыносимо было прикасаться друг к другу. Мать со скрипом отодвинула стул и села напротив сына.

— Неужели? Ты все еще тот маленький мальчик, который требовал у отца самую лучшую метлу.

Драко усмехнулся, не глядя на нее.

— Последние несколько лет я требовал только оставить меня в покое. Что ты сделала для того, чтобы я не стал Пожирателем смерти? Что ты сделала, чтобы я не стал изгоем? Самоуверенным папиным сыночком, который смотрит в рот родителям, забыв, отказавшись от своего мнения?

Мать скептически приподняла брови.

— А разве ты в нем нуждался — в собственном мнении? Кажется, тебя вполне устраивало чужое.

— Я узнал о его существовании слишком поздно.

— Матерей не судят, Драко. Я сделала все, чтобы ты остался жив.

— Может, я предпочел бы умереть, только не становится Пожирателем, — Драко не верил в свои слова, но ему надоело сдаваться, извиняться, мучиться — почему бы не помучить ее? Ласку и тепло можно получить лишь путем вымогательства.

Нарцисса снисходительно улыбнулась.

— Ты? Умереть? Позволь тебе не поверить, — в ее бархатном голосе сквозило разочарование. — Я так долго ждала, что кровь Блэков даст о себе знать, что ты когда-нибудь поднимешь голову и будешь сражаться за собственное мнение и собственную жизнь. Но ты остаешься Малфоем, с их приторностью, манерностью и ленивым высокомерием. Я не вижу в тебе порывистости, не вижу того, что могло бы помочь тебе преодолеть свое разочарование сейчас.

— Ты просто не знаешь меня.

— Ты просто не вырос, Драко, — спокойно отозвалась Нарцисса, проводя рукой по скатерти, — ты все еще думаешь, что можешь играть на человеческих чувствах, бросаться словами, лгать, скрывая правду, и с равнодушием ломать чужие судьбы.

— Я думал, что с твоей точки зрения я слишком мелок и слаб, чтобы что-то или кого-то ломать, — насмешливо заметил Драко, смотря на мать исподлобья. — И откуда такая перемена? Что с тобой случилось, мама?

Она вздохнула, выражение лица немного смягчилось.

— С самого твоего рождения я тайно мечтала, чтобы ты был похож на Блэков, потому что Блэки действуют, а Малфои только говорят, но увы, — Нарцисса покачала головой, потом поджала губы. — Я тебя только прошу: поговори с Пэнси.

— Мне не о чем с ней разговаривать, — Драко с раздражением поднялся со стула.

Возможно, мать была слепа и не видела его насквозь, зато он отлично учуял игру с применением обратной психологии. Вот только в нем давно умер дух противоречия, так и не развившись, и говорить, что Астория не нужна ему — неизощренная насмешка. Он взглянул на мать искоса: все еще красива, холодно красива, и это слегка раздражало. Будь в ней дьявольщина, как в Беллатрисе, он бы сам был другим, из него вылезло бы упрямство и желание бороться за свои идеи, плюнуть в лицо Лорду, повернуться к отцу спиной. Если бы в матери была хоть искра теткиной дьявольщины. Но она всегда была лишь холодно красива. Лишь холодно кричала, когда ему ставили Метку.

Как она стала такой?

Даже любимчик посмертно, ее мерзкий Блэк был с огнем, был Блэком и по-Блэковски умер за свои идеи. Пожалуй, он бы поговорил с этим Сириусом, с бывшими заключенными всегда интересно разговаривать.

Все Блэки умерли. Только мать осталась жива и теперь ходит, стареет, расплывается, коллекционирует морщины и поливает фиалки. Ей не жаль саму себя? Разочарована в обоих. Не понимает обоих. Устала от всех. Ей бы найти себя заново, придумать себе цель — разве эта возня с печальными цветами ее спасет?

Он смотрел на нее, смотрел на ее шевелящиеся губы. Звук долетел секунды спустя.

— То есть, ты не собираешься даже сказать ей, что влюблен?

Драко сложил руки за спиной и приподнял плечи.

— Я не влюблен в Паркинсон. Мерлина ради, мама.

Она слабо улыбнулась, наблюдая за ним.

— Я говорю не о Пэнси, а об Астории Гринграсс.

Драко резко развернулся; бледные губы вытянулись в линию.

— Хочешь меня в этом убедить?

— Ты только что сказал, что нуждаешься в ней.

— Это ничего не значит, — он повел плечом и отвел глаза на окно. — Ничего.

Нарцисса вздохнула, откинулась на спинку стула и пробежала пальцами по скатерти, словно играя на невидимых клавишах. Всему свое время, разумеется, но он так долго идет к правде внутри себя…

Она нахмурилась:

— Что ты намерен делать? Снова сбежишь заграницу от нас с отцом?

Драко категорично качнул головой.

— Нет. Думаю, со временем найду себе занятие, подальше от Министерства. Или буду занят ничем. Ничто отнимает много времени.

Нарцисса не взглянула на него.

— Поступай как знаешь.

* * *

Как будто он собирался поступать по-другому. Никогда больше. С него хватило школьных лет, с него хватило чувства затравленности, ощущения, что за каждым его вздохом, словом, жестом следят, оценивают, критикуют, осуждают. К черту всех. Он так любил мать, и что она теперь говорит ему? Ребенок. Разочарование. Не — Блэк. Зачем все говорят ему, какой он сейчас? Раньше не хватало смелости, или раньше было настолько удобно использовать его, чтобы обрушить правду?

Ты был неготов.

Какая мерзкая ложь. На шестом курсе он был слишком готов. К любым словам.

В «Дырявом котле» было практически пусто: герои еще не вернулись с работы, пьянь еще не проснулась на грязных газетах, добропорядочные женщины готовили ужин, а подростки теряли часы жизни на университетских парах. Поэтому никто, кроме Грейнджер, не мог сидеть за столиком напротив низкого окна, выходящего на Косой переулок. Она сосредоточенно записывала очередную дрянь, скопившуюся, как жир, в ее голове, в длинный узкий блокнот с линеечной желтоватой бумагой.

Драко неторопливо подошел к барной стойке, заказал у располневшей Ханны Долгопупс бокал мартини и пробрался сквозь столики к окну.

— Что будешь пить, грязнокровка?

Гермиона вздрогнула и, моргнув, подняла темно-карие глаза на него. Ее густые каштановые волосы украшала голубая заколка в виде цветка ромашки.

— А, Малфой, — она закрыла блокнот, оставив перо внутри, как закладку, — я искала тебя на прошлой неделе.

Он приподнял брови и отпил из высокого бокала. Мартини оказался сухим, с неприятным привкусом ананаса.

— Чем обязан такой чести, Грейнджер?

— Ты ведь ни черта не занят, Малфой, — заметила Гермиона, заправляя за ухо прядь волос: разговаривать с неприятным человеком всегда было непросто для нее. — А мне нужен человек в отделе международного сотрудничества.

— Мне плевать на твои предложения.

Она опустила взгляд на блокнот, потом решительно произнесла:

— Это я уволила твоего отца, Малфой. И теперь понимаю, что ошиблась — мне ведь тоже можно ошибаться. Я не справляюсь одна. Мне крайне неприятно и унизительно признаваться в этом…

— Гордыня, Грейнджер — это грех. Разве можешь ты, как правильная девочка, долго скрывать свой грех? Нужно выставить его напоказ. Пусть восхищаются, так? — Драко провел пальцами вверх и вниз по тонкой ножке бокала. — Какие еще грехи за тобой водятся? Может быть, самый приятный из всех? Кого ты здесь ждешь?

— Гарри.

Драко допил мартини и довольно рассмеялся. Запах алкоголя пахнул Гермионе в лицо. Задержав дыхание, она недовольно поморщилась — больше от неприятного осознания его правоты. Они с Роном лишь продолжали встречаться. Рон всего лишь продавал разноцветные безделушки в магазине Джорджа, потому что пытался стать умершим близнецом. Вот только Джорджа уже ничто не могло спасти, даже Анджелина… Она ведь каждую ночь представляла себе, что обнимает Фреда — представить это было легко, вот только душе Джорджа было неуютно.

Рон никогда не уйдет из магазина. Гермиона чувствовала себя унизительно рядом с человеком, чьи амбиции заканчивались продажей канареечных помадок, блевотных батончиков и поддельной Амортенции. С человеком, который пожертвовал своими мечтами ради искусственного спокойствия брата, ей было невыносимо душно. Но Рон казался счастливым, а она — слишком слабой, чтобы бросить счастливого человека.

— Муж и любовник оба герои войны — наверное, это так удобно, — заметил Драко, ставя пустой бокал краями на стол. Ножка высилась над столом тонкой стеклянной трубочкой с круглой площадкой на конце.

— Я не замужем, — Гермиона не отрываясь, смотрела на бокал. — Что с тобой происходит? Ты как будто безликий, Малфой, а твой голос раздается эхом.

Драко опустил голову и долго смотрел на треугольник стола, окруженный мутным стеклом бокала. Губы его шевельнулись несколько раз, пытаясь что-то сказать, но каждый раз он только сглатывал, заглатывая слова обратно, внутрь. В пабе было душно и пахло прокисшим сливочным пивом. Не хотелось никуда уходить. Вообще не хотелось двигаться. Тяжелый, безучастный взгляд Грейнджер, смотрящей поверх его головы на Косой переулок, ощущался на всем теле. Нужно взять еще мартини. Попробовать что-нибудь новое, ставшее старым для остального мира. То, что не лечит. То, что толкает в пропасть. Зачем он вообще пришел в паб? Хотел посмотреть на беременную Долгопупс, выпить, посидеть в духоте или просто выйти из дома, подальше от матери с ее разочарованием, подальше от отца с его жестокостью?

Зачем он снова что-то делает, снова куда-то идет? Что можно найти в тумане? Только если газетный обрывок приклеится к щеке. Так хорошо было ничего не чувствовать.

Драко устало потер лоб.

— Безликий — это значит, без лица. А где мое настоящее лицо, я не знаю. Никто не знает — даже ты, грязнокровка.

* * *

Астория поспешно сунула книгу под мышку и выбежала из «Флориш и Блоттс», на ходу застегивая пальто, которое сняла, выбирая книги. Голова кружилась от запаха старых изданий и пыли. В книжных магазинах не предлагают понюхать кофе. Но ведь можно было бы предложить понюхать свежую розу.

— Маркус, подожди!..

Флинт неохотно остановился, размышляя, как можно быстро отвязаться от младшей Гринграсс. Поняв, что не сможет придумать ничего действительно интересного, он обернулся. Выглядеть болваном в глазах ее сестры? Нет.

— Я тороплюсь.

— Я понимаю, — Астория поправила шляпку. — Всего лишь хотела спросить, как ты.

Маркус поднял воротник пальто, искоса глядя на девушку. Его греческий нос и вьющиеся темные волосы придавали ему романтический вид человека, живущего в начале девятнадцатого века. Впечатление портили только сильно выдающиеся вперед крупные желтые зубы, из-за которых верхняя губа казалась насмешливо, даже надменно вздернутой. Этот странный контраст сбивал с толку: Флинт выглядел одновременно серьезным мужчиной и высокомерным мальчишкой. Его темные глаза всегда смотрели настороженно, независимо, что оказывалось перед ними — девушка, грязный асфальт или утонувший в серой мороси Лондонский мост.

— Жена ждет ребенка.

— А что происходит с тобой? — Астория подула на пальцы. — Ты ведь не одно целое с женой. Расчет разделяет, ты и сам понимаешь.

— Я мужчина, — Флинт согнул руку в локте и жестом предложил девушке опереться. — Мне нужна семья и статус. Если Дафна настолько любила меня, что ей хватило смелости меня предать, то я не могу сидеть и плакать. Моя работа и положение обязывают жениться. Да, я не люблю жену, да, я не хочу этого ребенка. Но…

Астория поддела ногой упавшую ветку.

— Дафна тебя любит, — прошептала она едва слышно и понадеялась, что слова унес ветер.

— Но свободу она любит еще больше, — заметил Маркус, потому что ветер дул ему в лицо. — Какой смысл говорить об этом?

Астория приподняла плечо:

— Я говорю правду. Ее уже несколько дней нет дома, с тех пор, как приехал Малфой. Она ушла, чтобы не искушать саму себя, потому что она до сих пор ждет тебя.

Маркус рассмеялся и недоверчиво покачал головой.

— Неужели? Почему просто не сказать мне?

— Уже поздно.

— Никогда не поздно.

Астория остановилась и потянула его за локоть.

— Ты ведь знаешь, где она сейчас.

Маркус смотрел в синие глаза девушки, понимая, что она тоже знает то, что Дафна ждет его дома в постели, потом смиренно кивнул. В Астории было что-то завораживающее, что-то пророческое, что-то странное, неземное. Она напоминала ему девочку на шаре, которая в любое мгновение может расправить крылья — они ярким бликом сверкнут за ее спиной — и взлетит. Исчезнет. В голубом просвете темно-серых облаков.

— Как можно любить дважды? Трижды?

Он отвел взгляд, раздумывая.

— Никак. Любишь лишь однажды, а потом все слова, действия, жесты, взгляды — все повторяется. От женщины к женщине, от мужчины к мужчине. Ты чувствуешь уверенность и комфорт. Это не любовь. Любовь — это несчастье, страдание и ожидание, бесконечные ошибки и медленная прогулка к пропасти. Поэтому не теряй того, кто отражается в твоих глазах в темноте, Астория.

Она выпустила его локоть и сунула красные руки в теплые карманы пальто.

— Ты разведешься?

— Нет.

Астория опустила голову. Дафна заслуживала счастья. Пускай она предала ее, но она заслуживала прощения и счастья.

Она рассматривала мокрый асфальт, покрытый налетом инея, как накипь на чайнике. Темно-коричневые мужские ботинки с длинными носками внезапно оказались в центре и замерли, занимая собой все пространство. Астория моргнула и медленно подняла глаза.

Этот человек никогда особо не нравился ей: она не любила тех, кому всегда везло в пляске на острие кинжала.

Человек провел рукой по лбу, убирая тяжелые темные пряди и пронзительно взглянул в ее насмешливые глаза. Астория всегда смотрела на него спокойно и равнодушно, с насмешкой. Кто-то должен смотреть на него так. Нельзя ждать восхищения и теплоты от того, кто любит разочарованного. Ничего нельзя добиться от того, кто не умеет и не желает просить.

— Флинт, — Поттер неуклюже кивнул девушке, забыв ее фамилию, — добрый день. Я слышал, ты заходил ко мне.

Маркус пожал протянутую руку и недовольно поджал губы.

— Ты вечно занят на учебе, а я работаю. Я надеюсь, ты получил документы.

Поттер рассмеялся в ответ и кивнул. Чувствовалось, что он нервничает, но одновременно доволен своим положением, несмотря на то, что Флинт был старше его на несколько существенных лет.

Выпустив руку Маркуса, Астория пошла за везучим человеком, как верующие ходят за навязанным идолом. Поттер шел быстро, засунув руки в карманы короткой клетчатой куртки, челка подпрыгивала в такт размашистым шагам темно-коричневых ботинок. Его пухлая нижняя губы была поджата, подражая тонкой верхней, и лицо казалось скорее задумчивым, чем равнодушным. Или так всегда выглядел его профиль. Поттер не мог не думать. Везучие люди обязаны думать.

— Поттер, — Астория ускорила шаг, равняясь с ним, — Гарри. Стой.

Пять. Четыре. Три. Два. Один.

Он остановился и взглянул на девушку, выплывая из своего внутреннего мира, в котором было удобно прятаться, потому что действительность все еще была слишком живая.

— Наверное, нелегко приходится? — слова вырвались сами собой, но Астория не стала их удерживать. Когда что-то рвется, вперед, наружу, нужно позволить этому вырваться.

Взгляд Поттера стал более осмысленным, он нахмурился, вздохнул, огляделся по сторонам и сосредоточенно спросил:

— Что?

— У меня просьба, как у сотен жаждущих и просящих, — Астория скрестила пальцы в кармане. — Касается Драко.

Поттер слегка отклонил голову назад и недоуменно приподнял брови.

— Ты, кажется, Гринграсс? Твоего отца убили Пожиратели смерти, а ты просишь, чтобы я приткнул куда-нибудь бездарного жалкого высокомерного трусливого никчемного слабовольного эгоистичного папиного сыночка? Какая изощренная месть.

— Месть? — Астория потерялась в цепочке прилагательных, потом нахмурилась: — Месть?

Поттер фыркнул. Нижняя губа разжалась, дернулась, снова стала сама собой.

— А ты решила, ты ему великую услугу окажешь? Ты думаешь, он захочет работать рядом со мной? Я не хочу видеть в Министерстве людей с меткой на предплечье.

— Это бесчестно, Поттер.

— Его мать спасла мне жизнь, — Гарри искоса взглянул на девушку. Короткие темные волосы топорщились, тянулись вверх, как травинки к свету. — Когда я уже потерял надежду. Пусть приходит на пятый уровень.

— Куда ты идешь?

— В Дырявый котел, — Поттер поежился и с недовольством посмотрел на серое небо над головой. — Какое тебе дело до Малфоя?

— Я хочу, чтобы он изменился, Гарри, — Астория ускорила шаг. — Я хочу, чтобы ему дали возможность измениться. Я понимаю, тебе все равно, потому что ты победил, но есть люди, которые ни в чем не виноваты, потому что их ткнули лицом в неправильный выбор, не оставляя возможности выбирать. Никто не хочет умирать в шестнадцать.

Гарри остановился у низкой двери паба.

— Ты сама понимаешь, что это чушь?

Астория упрямо сжала губы. На щеке появилась ямочка.

— Нет. Это правда, Поттер. Нельзя ставить клеймо на одном поступке. Если ты не умеешь прощать, то я тебя презираю.

Он приподнял брови.

— Невозможно верить в такого, как Малфой. Зачем тебе это?

Астория несколько мгновений смотрела прямо в зеленые спокойные глаза. Потом вскинула голову.

— Тебя не касается, Поттер.

Они зашли в помещение. В темной, просторной зале пахло прогорклым луком и безденежьем. Две фигуры сидели за столиком у окна, застыв, как марионетки, которые без движения застывают на месте. Астории захотелось встряхнуть их, закричать, что жизнь — живая, что надо жить, жить, жить, что невозможно существовать в стеклянном зверинце из знакомых лиц. Дышать. Когда они начнут дышать? Быть? Невозможно. Она задыхалась рядом с Поттером.

Она подошла к столику и с размаху ударила кулаком по влажной коричневой столешнице.

* * *

Когда она вошла, Драко отрешенно смотрел на перевернутый бокал. Она возникла рядом внезапно, нависла над столом, занесла руку — и перевернутая жизнь вдребезги разбилась об истертые половицы, пронзительно звякнув. Он медленно поднял голову: синие глаза Астории горели, и губы вытянулись в одну решительную линию, потеряв цвет. Драко перевел взгляд на Поттера, так и оставшегося стоять рядом с вешалкой для пальто.

Какого черта они делали вместе?

Гермиона поднялась и, сложив вещи в сумку, сухо и нерешительно кивнула Астории.

Драко резко поднялся следом.

— Иди к черту, Грейнджер.

Она слабо улыбнулась, переводя взгляд с него на девушку, потом поправила на плече сумку.

— Мое предложение в силе, Малфой. Подумай.

Поттер возник за ее плечом, надутый, несчастный и усталый. Драко машинально сунул руку в карман, где лежала палочка. Инстинкты срабатывают раньше рассудка. Поттер заметил жест и досадливо скривился:

— Я не сражаюсь с проигравшими, Малфой, — его зеленые глаза вдруг потеплели от любопытства, которое он давно не испытывал — с тех дней, когда они искали крестражи. — Не понимаю, неужели ты изменился? Гринграсс просила найти тебе место в Министерстве. Ее слова много стоят, Малфой, потому что на твоей руке — полустертая метка.

Драко выдохнул сквозь сжатые губы.

Астория просила место для него? Как для бесприютной твари? Куда угодно, только не в питомник Министерства. Как она посмела, черт ее дери, просить за него?

Толкнув Поттера плечом, Драко взял девушку за руку и вышел, бросив сикль на барную стойку. Зазвенел бокал, Ханна приглушенно воскликнула, но они уже отрезали себя дверью.

На Чаринг — Кросс Роуд было прохладно, благословенно холодно.

Пальцы, зажатые насмерть его рукой, оказались все такими же ледяными, как и вчера. Он шел, расталкивая прохожих, вперед, упрямо сжав губы. Астория бежала за ним, задыхаясь, быстро перебирая ногами в неудобных туфлях. Хотелось вырваться и убежать, потому что в Драко было столько яростной страсти, что она заледенела от холода.

А потом он резко повернулся, привлек ее к себе и поцеловал. С каким-то ожесточением, ненасытностью и словно жаждой почувствовать тепло ее замерзших сухих губ.

Она запрокинула голову, вцепилась пальцами в воротник его пальто, отвечая на поцелуй. Шляпка упала в грязь, в растаявший иней, потом, подхваченная порывом, в отчаянном порыве взлетела над рекой и упала в темную воду.

Астория не заметила: она была вся в его поцелуе, дрожа от нахлынувшего тепла, от необходимости его объятий, от осознания, что нужна ему.

Драко прижал ее к себе и зарылся лицом в ее выпущенные на свободу каштановые волосы. Он никогда ее не отпустит. Никогда. Выпитое мартини ударило в голову пьянящим ощущением счастья от ее близости, от ее сладких губ, он был влюблен, он любил, это было страшно, неприятно, больно, странно — но он не хотел отпускать эту девушку, которая часто дышала, прижатая к его груди, он чувствовал стук ее сердца даже через ткань пальто — своего и ее. Он сошел с ума, в этом туманном городе, под серым небом, и вдруг захотелось забыть обо всем, что прошло.

Астория осторожно отстранилась и подняла на него глаза. Он молча смотрел в ее лицо, потом скривился, губы дернулись, искривились, сморщились, растянулись в безумную, настоящую улыбку.

И точно такую же улыбку немедленно повторили ее губы.

* * *

Он не чувствовал ее присутствия. Он был в ней — и вне ее, и снова в ней, нежно, резко, сильнее — и внезапно медленно, но она молчала. Он не слышал ни единого стона, ни даже учащенного дыхания. Это сводило его с ума. Она словно была куклой, которая не заводилась от его судорожный движений. Блейз говорил, что у маглов есть куклы, с которыми они спят, если невозможно найти женщину.

Драко перекатился на одеяло и уставился в потолок. Астория приподнялась и взглянула в его лицо: глаза были зажмурены, а губы едва приоткрыты. Она наклонилась и поцеловала его. Просто целовать его было прекраснее, чем все прикосновения, которых она еще не готова была понять.

— Я не нужен тебе, — пробормотал он чуть слышно, запуская пальцы в ее волосы. — Ты неподвижна. Безразлична.

— Я устала, — Астория отстранилась, вздохнув. — И ты… Тебе не нужны мои чувства, Драко.

— Убирайся, если ты так думаешь, — зло выдохнул он, не открывая глаз. — Убирайся.

Не ответив, она провела пальцем по его бровям, очертила контур губ. Драко взял ее за руку и легонько сжал.

— Я изменился, Астория.

— Когда?

— Три дня назад. Сегодня. Час назад.

Она с сомнением покачала головой.

— Я тебе верю.

Драко открыл глаза и долгое время рассматривал ее белеющее в полумраке лицо с блестящими глазами, казавшимися темными, почти черными — и такими теплыми, покорными, полными нежности. Он не хотел, чтобы они менялись, становились полными вражды, настороженности, недоверия. Он взял ее за руку и привел в свой дом — и она приняла его. Теперь она не уйдет.

— Никогда, — прошептал он, привлекая ее к себе. — Никогда.

— Я помню тебя, — прошептала Астория в ответ, — я никогда не переставала тебя помнить, даже тянувшиеся два года. Каждую минуту, проведенную рядом с тобой, даже когда ты обрушивал на меня поток недовольных замечаний. Ты был прав: некоторые мои работы были отвратительны.

Он усмехнулся, перебирая ее волосы.

— Мне некого помнить, только себя — и Поттера. Я был куклой, которую дергали два кукловода. Как Снейпа. Жаль, что я не понял его тогда, жаль, что не пришел к нему. Я все хотел сделать сам. Глупо: прикрываться отцовским именем, хвастаться отцовскими деньгами, и так хотеть сделать все самому. Хотеть, чтобы меня заметили.

Астория положила руку ему на плечо.

— Ты и сейчас марионетка, Драко, и тебя дергают твои же принципы и непонимание, что тебя и так все замечают. Те, кто видит тебя настоящим, кто видит сквозь твою маску, видит твой эгоизм, разочарование, униженное и оскорбленное самолюбие. Ты хотел, чтобы тебя заметили, когда вся школа боготворила Поттера, ты доказывал, что чего-то стоишь, как умел, неправильными путями, отвратительными способами, и ты сломался, ты проиграл, ты плакал в туалете Миртл, я знаю — я слышала. И теперь ты униженный и оскорбленный, ты ведь неприятен обществу, потому что на твоей руке еще различима Метка. А ты пытаешься бороться с этим, причиняя ответную боль, убеждая себя в безразличии, впитывая безжалостность. Ты опять сломаешься и опять совершаешь ошибку. Позволь себе стать свободным, дай мне шанс быть с тобой для тебя…

Губы Драко искривились.

— Ты ведешь мое дело, Гринграсс? Ты же равнодушна ко мне, ты лежала подо мной, как сломанная статуя.

— Потому что меня разъедали мысли, как кислота, — Астория провела рукой по лицу. — Ты ведь не понимаешь, что я могу что-то чувствовать, да? Ты думаешь, если ты я была глупо влюблена в тебя в школе, это дает право тебе обращаться со мной как угодно теперь? Ты не видишь меня, Драко. Я для тебя не существую, я нереальна, невесома, как призрак.

— Какая чушь, — он раздраженно повел плечом и спустил ноги на ковер. В камине тихо потрескивали поленья. Драко поднялся и накинул на плечи рубашку. Астория осталась сидеть на постели, поджав под себя ноги, смотря на него снизу вверх. Ее миндальной формы глаза лихорадочно блестели, заслоняя все лицо. Она была реальная для него, цветная, сформированная, вычерченная из черно-серой действительности. Но он не чувствовал ее присутствия: она словно постоянно ускользала, защищалась, испытывала его, не отдавалась целиком, самоотрешено. Что-то держало ее изнутри.

Астория прикрыла грудь одеялом, опустила голову под его пристальным взглядом.

— Я ведь совсем одна, Драко, — прошептала она. — Я никому не нужна — вторая дочь в семье. Я должна выйти замуж, не спрашивая саму себя, чего я хочу. Танец и книги — вот и все мое спасение.

Он помолчал, рассматривая ее под ногами.

— Я бы предпочел, чтобы ты держала меня на расстоянии, не позволяла притронуться. А ты так легко отдалась мне.

— Если бы я позволила себе такую роскошь, ты бы просто ушел и никогда не вернулся.

— Какого потрясающего ты обо мне мнения, — едко заметил Драко, усмехнувшись. Он казался ей невыносимо красивым, полуобнаженный, залитый красным светом огня. Светлые волосы закрывали лоб. — По-твоему, мне нравятся только доступные шлюхи?

— Ты не понимаешь, — Астория покачала головой.

— Неужели? — он скривил губы. — Я предложил тебе выйти за меня. Ты отказалась.

— Да. Я довольно эгоистична.

— Почему ты не скажешь мне правду? — его голос внезапно смягчился. Он присел на постель рядом с ней и повернул ее лицо за подбородок, заставляя смотреть в его вопрошающие глаза. — Я не могу понять, что ты такое, Астория.

Она мягко улыбнулась и провела рукой по его щеке.

— Я проста, как лист пергамента. Я открыта для тебя. Все, что я чувствую, все, что я есть, написано на этом листе невидимыми чернилами. Просто нужно посмотреть на свет, чтобы суметь прочесть.

Драко раздраженно поджал губы.

— Черт тебя подери с твоими бесконечными загадками. Почему нельзя просто сказать, что ты думаешь на самом деле?

— Ты все равно не услышишь, — неожиданно жестко ответила она, отстраняясь, и в глубине синих глаз блеснул метал. — Ты же занят собой. Какое тебе дело до девушки, которая любит тебя, которая готова отдаться тебе по твоему первому желанию — просто потому, что кроме тебя ей никто не нужен, потому, что лучше быть вот такой развязной в твоих глазах, чем ненавистно правильной в своих собственных.

— С первой минуты в твоем доме ты говоришь мне не то, что я хочу услышать, — с нарастающим раздражением заметил Драко.

Хотелось спать. Хотелось, чтобы она замолчала и просто покорно согласилась со всем, что он скажет, сделает и не сделает. Хотелось знать, что она никогда не уйдет. Оборвать бесконечный поток бесполезных слов и поговорить только прикосновениями. Хотелось, чтобы она отвечала на его ласки, отдавала свое тепло, свою нежность. Хотелось ее нежности — как ничего другого. Хотелось все забыть — все, все, все забыть.

— Это называется правда, Драко, — Астория завернулась в одеяло так, что видны были только ее глаза и лоб.

Он устало вздохнул и упал спиной на кровать. Высокий серый потолок казался далеким, расплывчатым, почти нереальным. Драко повернулся на бок и положил руку на одеяло, пытаясь поймать взгляд девушки. Что-то происходило, что-то менялось, вдруг — но медленно, и он прислушивался к сердцу, пытаясь понять, что чувствует. И когда Астория накрыла своей маленькой ладонью его ладонь, сердце сжалось. И стало тепло.

Он осторожно высвободил руку, забрался под одеяло и повернулся к девушке спиной.

* * *

Ежась от холода, Драко накинул на плечи пропахшую табачным дымом Котла рубашку и лениво вынул из ящика стола огрызок пергамента и перо. Протекшая чернильница окосела на одну ножку. Жидкие чернила закапали на пергамент.

Он оглянулся на спящую девушку и медленно приподнял плечо. Странная. Нереальная. Он не мог ее понять, потому что она не хотела раскрываться. Ведь он всегда умел читать пергамент на свет. Она просто лгала ему. Что-то держало ее изнутри, делая безразличной статуей. Что?

«Ушел к Паркинсон. Возвращайся домой. Я не умею смотреть на свет. Нельзя смотреть на то, чего нет в твоей жизни».