Полый человек (гет)

Между желанием

И содроганием

Между порывом

И существованием

Между сущностью

И проявлением

(Т. С. Элиот)

Он ушел, когда она еще спала, положив голову ему на плечо. Она даже не проснулась. Она думала, он теперь навсегда останется с ней.

Невозможно.

Улицы серели под серым нависшим небом, отчаянно пытавшимся упасть на землю, слиться с серостью. Снова потеплело, от вчерашнего утреннего остались лишь коричневые, черные, ничего не отражающие лужи.

Драко шел, думая, что люди не меняются — так почему должен измениться он? Зачем что-то изменять, когда ничто не изменяемо?

Ничто — даже дороги, пути, как нити, всегда и неизменно ведущие его к Темзе. К воде. В ней было что-то живое, стремительное, захватывающее. Драко любил воду — трудно любить не воду, когда живешь семь лет под озером.

— Нужно поговорить, Малфой.

Поттер стоял выпрямившись, опираясь руками о чугунную ограду. Его серое лицо бледным пятном выделялось над коричневого цвета пальто с расстегнутым воротником. Дужка очков задралась, едва цепляясь за ухо. Поттер облизнул сухие губы и поправил сползающие очки.

Драко смотрел на него с нескрываемой неприязнью. Какого черта носить эту рухлядь и уродство, как будто так страшно зайти в любой магловский магазин и попросить новую оправу. Или он боится расстаться с ними, как со старым боевым другом, прошедшим все семь лет войны? Очки — не боевая лошадь, это точно. На бойню не отправишь. Зато их можно раздавить. Раскрошить на осколки заодно со всей болью потерь. Поттер этого сделать не может, ведь одна из его излюбленных тактик — упиваться болью потерь. Сколько он носился со смертью своего драгоценного Сириуса?

— Говори, — выдохнул Драко, понимая, что идти к Пэнси хочется меньше, чем говорить с идолом. — Здесь. В «Котел» я не пойду. У меня аллергия на нищету и примитивность.

— Хочешь, пойдем в «Единорог», — Поттер передернул плечами, давая понять, что ему неуютно и холодно.

Драко презрительно скривил губы.

Поттер становился неженкой, хуже той, которая спала в его опустевшей постели, принимая примятую подушку за его костлявое худое плечо. Как на нем вообще можно спать.

Живот ответил неожиданным согласием на эгоистичное предложение идола, громко заурчав. Поморщившись, Драко повернулся спиной к мосту и зашагал к Тотенхем— корт— роуд.

Золотой единорог встал на дыбы, украшая длинную вывеску, заметную еще издалека.

— Мне здесь давно не рады.

— Плевать. Ты со мной, — Поттер торопливо толкнул дверь, чтобы это не сделала за него сотня услужливых рук. Так недолго и мышцы атрофировать. Не говоря уже о мозгах. — Перестань валять идиота.

Пахло дорогим виски и красной икрой, хотя на тарелках посетителей лежал омлет или копченые колбаски, потому что завтрак — основа всего. Завтрак — это как детство, если не начать его основательно, вдумчиво, то остаток дня можно промучиться от ощущения разочарования и смутного осознания, что что-то упущено.

— Я не с ним, — мрачно выдохнул Драко, когда низкий рыжий официант принес кофе и булочки. — Это понятно?

— Да, сэр.

— Повторите.

— Вы не с ним, сэр. У нас просто нет свободных столиков, сэр.

— Правильно, — Драко пододвинул чашечку поближе и взглянул на прозрачную полупустую сахарницу. — Принесите сливки.

Поттер в два глотка выпил черный несладкий кофе и, обдав Драко неприятным запахом шумного выдоха, откинулся на мягкую спинку стула.

— Все так же манерничаешь, Малфой, — спокойно заметил он, наблюдая за вращениями ложки в длинных пальцах слизеринца. — Все те же сливки, сахар, отрицания, кривые губы. Выражение твоего лица не изменилось с нашего знакомства в купе. Хотя, пожалуй, я неправ: на Астрономической башне ты изображал убийцу очень правдоподобно. Но стоило Дамблдору заговорить, и ты снова растекся лужей жалости к самому себе. Какого черта ты не принял его сторону?

Драко хмыкнул.

— Его убили через пять минут, Поттер. Даже если бы я…

— Я бы знал о твоем решении. И я бы принял тебя в Орден.

— И сейчас все было бы по-другому? — скептически поинтересовался Драко, наливая сливки тонкой белоснежной струйкой. — Да ничего бы не изменилось, Поттер, успокойся. На всех милосердия не хватит. Выдохнешься.

Поттер взял с подноса теплый хлеб и оторвал мягкий кусочек.

— Уже, — мрачно произнес он, скатывая из кусочка шарик. — Осточертело всё и все.

— А миссис Поттер?

— Ловит снитчи в «Гарпиях», — Поттер сплюснул шарик пальцами и понюхал крошечную лепешку. — Видимся на выходных. Второй год подряд. Рон занят магазином и Гермионой, а я так, сам по себе. Со всеми, для всех и в то же время только наедине с самим собой. Знакомо?

Драко отрицательно покачал головой, прижимая мизинец к остальным пальцам, чтобы не топорщился манерно, как у женщин. Отец тоже любил выставить мизинец и покачивать чашкой, едва не расплескивая чай.

Поттера никто не хотел слушать. Драко все готовы были выслушать, только он не хотел говорить.

— Она тебя любит, Малфой.

— Кто?

— Гринграсс. Я видел ее глаза, когда она просила за тебя. Джинни нужно получить свое имя, потому что быть вечной «женой Гарри Поттера» ее не устраивает, она вечно стремится к независимости. А Гринграсс нужен только ты, Малфой. Таких девушек нужно прижать к себе и никогда не отпускать. А тебе ведь плевать на нее?

Драко со стуком поставил чашку на блюдце. Светло-серые глаза сощурились.

— Не твое геройское дело, золотой мальчик. Говори давай, что тебе от меня нужно. Я тороплюсь.

Поттер нахмурился и наклонился к столу.

— Мне нужен свой человек в Министерстве, такой, чтобы смотрел на меня свысока и равнодушно. Аврорские курсы занимают кучу времени, мне некогда искать такого человека среди друзей. Угодливость и восхищение мне осточертели. Мистер Уизли вечно мне кого-то навязывает. Рону плевать. Гермиона занята своим магловским проектом и составлением нотаций для Рона. Джинни по уши в матчах и тренировках. Мои аврорские задания не дают толком выспаться, но при этом на парах мы страдаем ерундой, потому что вызывать телесного патронуса я умею давно. Мне даже поговорить нормально не с кем. Все со мной, и все заняты своими делами. Поэтому приходи в Министерство, я устрою тебя на Пятом уровне вместо твоего отца.

Драко повел плечом, кусая губы. Капля кофе пленкой сползала вниз, в молочно-коричневую жидкость. Если бы он не хотел принять предложение Поттера, он бы прошел мимо на набережной. Согласие позавтракать в «Единороге» уже само по себе было положительным ответом.

Поттер задумчиво почесал бледный шрам и поправил сползшие на кончик носа очки.

— Знаешь, Малфой, я скучаю по школьным временам. По самому себе. По отчаянному стремлению разгадать бесконечные загадки, по занудным нотациям Гермионы, по пыльному кабинету Дамблдора, по матчам под проливным дождем, даже по отработкам у Снейпа. Сейчас я бы выбрал пятьдесят отработок без применения магии вместо занятий в академии. Скучаю по твоим идиотским ухмылкам, словам и нечестной игре. Тогда мы жили на краю пропасти, но мы верили в то, ради чего жили. И больше всего на свете я хотел бы снова просыпаться в общей спальне под храп Рона и бросаться в него подушками. И ползти к Трелони по узкой лестнице. Или гипнотизировать затылок Гермионы на сдаче СОВ. Сейчас я всего лишь герой, а тогда я был мальчиком, который отчаянно защищал то, что любил. Кого любил. Черт знает, зачем я тебе это говорю…

Драко заглянул в меню и полез в карман за галлеоном. Потом передумал и бросил на стол несколько сиклей. Официант слишком ленив. Поднявшись и взглянув на искусственные маргаритки в вазе, он тихо бросил:

— Я не скучаю по прошлому, Поттер. И в этом наша разница.

Поттер остался сидеть, отклонившись на высокую спинку стула и почесывая шрам.

— Когда ждать ответ?

Драко не обернулся.

— Возможно, на днях.

И они оба знали, что он примет предложение.

Не кивая расплывающемуся в подобострастной улыбке охраннику с нашивкой «особый отдел аврората», Драко вышел на улицу и натянул перчатки. Улица уже задвигалась, потекла, смывая утренний сон. Драко постоял на ступенях ресторана, наблюдая за серым людским месивом. Астория уже проснулась — в этом он был уверен наверняка. Значит, оставалась одна дорога: к Паркинсон.

Если бы только вернулся Блейз.

За дверью с блестящими цифрами «40» долго был слышен звук льющейся воды. Драко взглянул на часы: кто устраивает уборку в десять утра? Как непохоже на Паркинсон. Он постучал громче. Шум воды стих.

Раздумывая, какого черта он здесь делает, в вонючем магловском подъезде, под дверью с унылым номером сорок, он отсчитал семь секунд, оперевшись спиной о дверь.

И чуть не упал на Пэнси: ее дверь всегда неправильно открывалась внутрь.

Пахнуло мокрым паркетом и засохшими цветами.

Глаза. Драко буквально натолкнулся на лихорадочно блестевшие зелено-карие глаза, выхваченные из полумрака прихожей слабым желтоватым светом. Нахмурившись, Драко перешагнул порог и медленно расстегнул пуговицы пальто, чувствуя в воздухе напряженность и страх. Из ванной доносился шум падающих на раковину капель. Так явственно, что пришлось зажмуриться.

— Закрой воду.

Пэнси молча кивнула, прикрывая рот дрожащей рукой. Драко аккуратно повесил пальто на деревянный крючок и прошел в кухню. Не был всего два дня, а казалось — полгода. Присев на табуретку, он скользнул взглядом по кухоньке: рядом с чайником без крышки лежала палочка в россыпи крупных чаинок, блюдца и чашки вылезали из раковины, возвышаясь над краями, словно грибы на высокой ножке. На столе небрежно валялся номер «Магической магии моды» за прошлый месяц. Драко лениво полистал журнал: глянцевая бумага прилипала к пальцам, тощие длинноногие девушки расхаживали по страницам как по подиуму, выставляя напоказ короткие пальто и юбки до колена. В моде был сиреневый. Уже второй сезон.

Драко вздохнул: Пэнси никогда сиреневый не шел, да она и сама предпочитала яркие, насыщенные, слегка грубоватые тона: вспомнить хотя бы ее вызывающе малиновую мантию на Святочном балу. Есть женщины, которым не к лицу нежность. От нежности они бледнеют, выцветают, становятся блеклыми. Есть женщины, которым не к лицу яркость. Они становятся кричащими, пошлыми, похожими на шлюх. Два полюса его жизни.

Пэнси поставила перед ним кружку со сливочным пивом — она варила его сама, и ему всегда нравился пикантный вкус ликера, который она добавляла. Мадам Розмерта могла бы позавидовать. Пэнси сложила руки на коленях и молча смотрела в его лицо снизу вверх. Он рассматривал ее украдкой, неторопливо потягивая напиток. Осунувшаяся и словно позеленевшая, Паркинсон напоминала восковую куклу в витрине мадам Малкин. Вот только в ее глазах было совершенно не восковое напряжение и затаенное ожидание. Драко со стуком поставил кружку на стол: какого черта она ждет от него? Он вообще не собирался возвращаться.

Женщины, черт их подери.

Если бы Блейз вернулся.

— Кажется, тебе надоело отдавать, — с нескрываемым ехидством заметила Пэнси, морща нос. — И ты клялся не возвращаться. Очередная порция малодушия. И отдал ты столько… даже не представляешь, сколько. Никогда не узнаешь, сколько.

Он в прищур смотрел на пустую кружку. Во рту было сладко.

— Поттер хочет, чтобы я работал на пятом уровне вместо отца.

Пэнси покачнулась, обхватила голое колено руками. Коричневая юбка складками топорщилась вокруг бедер.

— Ты сказал ему, чтобы он шел ко всем дементорам?

Драко довольно кивнул.

— Я согласился на предложение.

— Как это по-малфоевски, — фыркнула Паркинсон, покачивая ногой. — Как это по-малфоевски удобно и лицемерно. И с нами, и с вами. Захватывающая новость. Блейзу понравится.

— Флинт…

— Не сравнивай! — она почему-то вдруг повысила голос, последние буквы сорвались хрипом. Отведя взгляд, она тяжело вздохнула. — Ты прав. Пятый уровень, рядом с Поттером — это великолепно, тем более, ты всегда хотел идти по жизни, как отец.

Тонкие губы Драко сморщились.

— Прекрати издеваться. Если хочешь, я устрою и тебя куда-нибудь. На курсы целительницы в Святого Мунго, например… Лучше, чем сидеть и превращаться в магла. Какого черта ты заперлась в этой дыре? Какого черта ты здесь делаешь?

Пэнси рассеянно погладила колено.

— Ты сделал Гринграсс предложение.

— Мерлина ради, Паркинсон…

Она вдруг согнулась пополам, схватилась за живот и метнулась в ванную. И снова до Драко донесся размеренный шум воды. Он вспомнил звук тихо плещущейся воды в озере, когда весна еще только заканчивалась, а лето — не наступило, и он сидел на холодном камне с учебником трансфигурации, сунув жесткую травинку в зубы. Трансфигурация никогда не была у него любимым предметом. Драко терпеть не мог предметы, в которых высшим баллом для него было «выше ожидаемого». Это звучало унизительно, как будто он совсем идиот, и большего от него ожидать невозможно. Он терпеть не мог чувство унижения.

— Какого черта ты так долго…

Он замер в дверях, смотря на девушку. Пэнси сидела на холодном кафеле, вцепившись руками в скользкие края ванны и прижимаясь к ним лбом. Лицо у нее было совершенно серое. Вода так и лилась, лилась, лилась из покрытого белым налетом крана.

— Почему ты не хочешь остаться со мной? — влажные волосы Паркинсон слипшимися прядями обрамляли лицо. — Чем я так отвратительна для тебя, что ты постоянно пренебрегаешь мной? Чем лучше эта смазливая Гринграсс, что ты сделал ей предложение? Титулом?

Драко присел на корточки и протянул руку, чтобы стереть слезы с ее посеревших щек.

Пэнси изо всех сил, с неожиданной яростью ударила его по запястью. Он покачнулся и упал на колено.

— Когда ты уже поймешь, что ты мне не нужна? — тихо, но раздраженно поинтересовался он, поднимая на нее взгляд. — Ты не понимаешь меня. Ты всего лишь моя привычка, от которой я не могу избавиться.

— Хватит, хватит, хватит! — Пэнси с размаху ударилась лбом о край ванны. — Хватит!

— Ты совсем… Ты что делаешь, ты… — Драко схватил девушку за запястья и заставил смотреть в глаза. Ссоры его не возбуждали. Ссоры он ненавидел.

— Отпусти. Зачем ты пришел? — зло выдохнула она, упрямо пряча глаза.

— Я хочу все изменить, хочу бросить тебя, хочу начать другую жизнь, но я не могу. Ты меня держись. Отпусти меня, Пэнси, мы всего лишь друзья…

Она вскинула голову, и в зелено-карих глазах промелькнуло торжество.

— Отпустить? Я ведь что-то значу для тебя?

Драко отрицательно покачал головой.

— Я привязан к прошлому, потому что ничего не изменять и не изменяться — проще. Если бы я мог, я бы никогда к тебе не пришел. Я был с тобой последние четыре года, это правда, но я был рядом с тобой потому, что мне была удобна и нужна твоя забота. Ты же так убедительно и заботливо играла мою подстилку. Тебе это нравилось и нравится.

— Если ты отпустишь меня, я тебя убью.

И в это мгновение в ее глазах отразилось то, что он видел в глазах только одного человека — человека, от которого остался всего лишь портрет. Разжав пальцы, Драко уклонился от дрожащих рук Пэнси и быстро поднялся на ноги, смотря на девушку сверху вниз.

— Северус.

Пэнси смотрела на него в прищур, потом презрительно фыркнула.

— Ну да, разговаривать с трупом. Блестящая идея. Выметайся. Ты наверное всех людей ценишь только после их смерти. Как думаешь, попробовать мне умереть?

Драко застегнул последнюю пуговицу и в дверях обернулся:

— Попробуй жить.

Пэнси закрыла лицо руками: интересно, для кого этот совет — для нее и для него самого?

…Драко уже сбежал вниз по гладким, бело-серым ступеням лестницам, задержав дыхание, чтобы не чувствовать вони магловской жизни. Один взгляд на широкую зеленую трубу, словно растущую из пола, и переде глазами встало серо-зеленое лицо Пэнси. Бледность, тошнота, вспыльчивость… Драко глубоко вдохнул воздух и закашлялся.

Он никогда не доверял женщинам. С самого детства женщины казались ему слишком хрупкими, слишком изворотливыми, жестокими и обязательно расчетливыми. В детстве ему никак не удавалось понять, как они могут так изощренно и незаметно управлять мужчинами, и почему мужчины этого не замечают. Даже его мать во многом устраивала все так, как ей хотелось — по крайней мере, до того, как отец вернулся к Пожирателям. Женщины, женщины — его окружали одни женщины, без лиц, без рук, одни вытянутые конусообразные фигуры с развевающимися волосами.

Он передернул плечами и быстро пошел наверх.

Пэнси сразу поняла, что он хочет сказать: ее губы задрожали, глаза выдали, предательски блестя.

— Этого ребенка не будет, — резко и холодно отчеканил он.

Она никогда не видела столько уверенности и беспощадности в его глазах. Его глаза часто отражали страх, тоску, насмешку, презрение или снисходительность, но никогда — уверенность и беспощадность. Оперевшись руками о стену, чтобы не упасть, Пэнси приподняла подбородок. Она была почти одного роста с ним, поэтому никогда не носила высокие туфли. И думала, как ей повезло.

— Не отдам. Никогда, — прошипела она в ответ и закрыла живот руками.

Драко долго смотрел на нее пристально, и беспощадность не исчезала из светло-серых, застывших льдинками, глаз.

— Блять, Паркинсон, что ты творишь…

Она оттолкнулась от стены и зло сузила глаза.

— Себя спроси.

— Это ребенка не будет, — повторил он и прошел в кухню. — Какой срок?

— Два месяца, — Пэнси прошла следом за ним и присела на край стула. — Почему бы тебе не убраться отсюда и не оставить меня в покое? Я ни на что не претендую.

Драко положил ногу на ногу и приподнял плечо.

— Внебрачные дети — это вечная проблема, Паркинсон. Вечная заноза под ногтем, которая словно врастает в тебя. И ты хочешь избавиться от нее, а не можешь. Ведь она частично твоя.

— Внебрачные? — скептически протянула Пэнси, раскачиваясь на стуле. — Да, лгать ты умеешь. Вот только я не поверю, потому что Гринграсс дала тебе отворот— поворот. Правда, ты успел ощутить ее вкус. Как, слаще меня? Вся такая невинная глупая девочка? И такая жестокая.

— Младшая — да. Но Дафне нужно спрятаться в раковину своих чувств, так что я не лгу. Не порти себе жизнь, Пэнси, у тебя и так мало шансов устроиться в жизни, а с ребенком их будет еще меньше.

Она закусила губу, потом положила ладонь на его локоть, лежащий на углу стола.

— Драко, пожалуйста. Пожалуйста. Ты знаешь, я выросла одиночкой: родителям никогда не было интересно, что со мной, где я. Я была сыта и одета — этого им хватало. Я пыталась найти замену им, заменяла их тобой, все, чего у меня никогда не было, я пыталась заменить тобой. Это возможно. Но ты меня отталкивал — всегда. И после войны я хотела вернуться к ним, пусть я никогда не была им нужна, но они даже не захотели, чтобы я осталась. Странно: как так выходит, что одни родители готовы лгать, мучиться, умирать за своих детей, а другим — откровенно безразлично, что с ними? Мама говорила мне, я помню: «Терпеть не могу твой гадкий характер, Пэнси. Никто тебя любить не будет, и я тебя не люблю». Я хочу дать хоть кому-то шанс полюбить меня. Моему ребенку.

Драко перевел взгляд с ее серо-зеленого, больного лица на руку с пухловатыми розовыми пальцами, сжимавшую его локоть.

— Слишком извращенный способ.

— Что, если бы ты никогда не узнал?

— «Если бы» не существует, — Драко раздраженно скинул ее ладонь. — Слушай, Пэнси, какого черта ты любишь все усложнять? Мы встречались, да. Я спал с тобой, да. Я трахал твое тело, да. Ничего больше. Какого черта ты возомнила, что можешь…

— Пожалуйста.

Он резко поднялся; стул, качнувшись, с грохотом упал на пол.

— Этого ребенка не будет, — снова повторил он, глядя прямо в зелено-карие глаза девушки, съежившейся, словно он мог бы ее ударить. О, нет. — Пожалуйста, Пэнси, дай мне шанс уйти от тебя, оторвать с мясом прошлое, начать другую жизнь, далекую от тебя, от чертовых Пожирателей, от Поттера, от войны, от всего, что я ненавижу. Дай мне шанс. Я имею на него право.

Она ничего не ответила, только с силой сжала губы и отвернула голову. Драко вышел из кухни, торопливо прошел в прихожую и тихо прикрыл за собой дверь. Хотел хлопнуть — со всей силы, чтобы весь вонючий магловский подъезд знал в квартире номер сорок все неблагополучно. Потом передумал: они и так это знают.

Драко вышел во двор и застонал. В лицо с силой ударил благословенный юго-восточный ветер. Теплый и сырой.

И от этого ветра в голове у полого человека тихо вздрагивала и трепетала солома.

Он постоял так несколько минут, потом понял: человек. Ему нужен любой мужчина, с которым можно поговорить. Который поймет.

Драко прикинул, у кого жизнь паршивее, чем у него.

Флинт.

Жизнь Флинта была паршивее своей обыденностью: счастливая беременная жена, несчастливая любовница. Маркус был неудачлив во всем: он стал капитаном, когда Поттер появился в школе, за пару дней проиграл деньги, которые получил за Драко, предоставив ему место ловца; провалил ЖАБА из-за того, что МакГонагалл не разобрала его изящный почерк, описывающий простейшие основы трансфигурации; женился на Трейси, потому что она нашла его выпирающие зубы привлекательными, а он увлекся ее приданым. Самым паршивым был категоричный и жестокий отказ Дафны. Дафна упивалась страданием — своим и Маркуса. Это делало ее жизнь горче. Ей было интересно. Вначале. Кажется, сейчас она ненавидела себя.

Драко с неохотой ускорил шаг: дом Флинтов показался из-за угла, а долго идти до цели он ненавидел. Старый, хорошо сохранившийся темно-зеленый дом с неприятно желтой лепниной устроился между невысокими маггловскими особняками прошлого века. Район был весь полон такими домами прошлого, полных настоящих людей.

Его встретил непривычно молодой дворецкий, переживший Лорда, и проводил в кабинет хозяина. У Флинтов никогда не водилось домовых эльфов: в их семье возиться с домовиками не было принято. Драко вспомнил Грейнджер и криво усмехнулся: пожалуй, грязнокровка бы одобрила. Никогда она не смешает свою грязную кровь с рыжиной Уизли. Слишком много амбиций. Много.

Флинт наливал. Что — не было видно из-за вазы с бессмертником, дерзко заслоняющей преступление. Драко знал, что у Маркуса проблемы с виски. Или были. Или есть. Он несколько минут молча смотрел на оттопыренную губу бывшего капитана, на торчащие желтоватые зубы, потом лениво оперся рукой о стол.

— Чему учит жизнь?

Флинт чертыхнулся. Напиток ореховыми каплями оросил скатерть. Странно: скатерть — белая. Всегда. Такая уж у людей логика: если пачкать, то белое.

— Она должна чему-то учить?

Драко усмехнулся. В этом весь Флинт.

— Ты учишься у нее и все равно в дерьме, Малфой. Виски будешь?

— Нет.

— Какого черта явился? — Маркус пнул стул, приглашая незваного не — друга садиться, и хлебнул из бокала и поморщился, словно виски на вкус было пойлом мадам Розмерты, которое она называла пивом. — У меня Дафна в кровати.

Драко вздохнул: можно выпить и выложить все. Он ведь за этим и пришел. За знаменитым флинтовским цинизмом.

— Ждешь, пока Трэйси родит?

Маркус откинулся на спинку стула и зевнул. Бокал в его руке наклонился, угрожая невинности светло-кремового ковра.

— У меня будет сын, Малфой, мне незачем ждать.

— Если полукровка?

Маркус хрипло рассмеялся, обнажая зубы, как лошадь и отрицательно покачал головой.

— Почему ты его не ждешь? Ведь это твоя кровь, твоя плоть, — Драко вдруг стало необходимым знать, каково это: ждать своего ребенка. Пусть нежеланного. Пусть от того, на кого тебе почти плевать.

Маркус повел плечом и поставил виски на стол, снова зевая. Потом вдруг плотно сжал губы и нахмурился, смотря куда-то перед собой.

— На моем курсе были девушки, и на том курсе, на который меня отправила слепота МакГонагалл. Я предпочел быть тупым троллем, строить гадости Вуду, клянчить деньги у твоего отца, якобы обеспечивая тебе безопасность на матчах. Мои деньги уплывали в руки матери, а отец всегда верил ей больше, чем мне. И я жил, как незрячий тролль, упиваясь своей изворотливостью, зная, что впереди меня ждет Министерство. У меня был выход: получить Метку. Поверь, мне предлагали, Малфой. Твой отец предлагал, с явным рвением. Я плюнул ему в лицо, сказав, что спас твою чертову голову от бладжера: пять раз на втором курсе, семь раз на третьем и девять на четвертом. Покажи руку.

Драко резко задрал рукав рубашки.

Флинт искоса взглянул на Метку, потом отвел взгляд, словно желая вновь стать незрячим.

— Уродство, — он облизал губы. — Да никого я не жду, Малфой. Выдохся. Был тупым незрячим троллем, потом выдохся, прозрел и скукожился. Разбавил фамильную кровь. А Дафна прибежала сама, как только ты весьма равнодушно отозвался о ее любовных способностях. Женщины всегда возвращаются к тем, кого любят.

Драко почувствовал пристальный, холодный взгляд и поднял голову: Дафна стояла в дверях, вцепившись побелевшими пальцами в поблекшую бронзовую ручку.

— Я никогда не хотела быть твоей, Маркус, я хотела только быть с тобой. — Она подошла к столу и вытащила из вазы цветок бессмертника. — Опять пьешь. Ненавижу, когда ты пьешь. Я хочу говорить ночью, а не впитывать твое дыхание.

Драко дернул рукав вниз, поднялся и вырвал у нее цветок из рук.

— Дура ты, просто дура, и больше ничего. Хочешь знать, почему Снейп так и не сделал тебя старостой? Потому что ты откровенная дура.

Ее лицо вытянулось и побелело, глаза наоборот стали огромными, блестя, как фамильные блюдца для мороженого.

— Твой Снейп был ничем не лучшего любого ублюдка в куче дерьма, которую собрал Лорд. Мерзкий, вечно одинокий, жестокий, своенравный, эгоистичный ублюдок! — слюна Дафны брызнула во все стороны. — Вот и весь ваш Снейп!

Драко хладнокровно дал ей пощечину. Глаза девушки вдруг съежились, из блюдец превратившись в серых жучков, на панцире которых играет солнце. Она отвернулась, тяжело дыша и прижала руку к щеке. Флинт зевнул, глядя на них исподлобья, потом взял со стола недопитый бокал.

— За твою измену, Дафна, — его ореховые глаза едва заметно потемнели. — Живем в какой-то мертвой стране в мертвое время, черт нас подери. Из себя даже шума и ярости не выдавишь. Омерзительно.

Драко усмехнулся.

— Для кого мертвая страна, а для кого — дивный новый мир.

— Господи, зачем она только вышла из дома, — Дафна оперлась руками о спинку кресла. –Танцевала бы в своем кукольном доме. Мы все изломанные, черствые, ржавые, мы калеки, непригодные ни любить, ни создавать, ни восхищаться. Все отнято.

— Она всего лишь на два года младше, — Драко приподнял плечо.

— Она как весенний цветок среди каменных статуй, а ты ее топчешь, — Дафна сжала зубы, шипя. — Топчешь, Малфой.

Он смотрел на их лица, обращенные к нему: враждебные, настороженные, чужие. А ведь они учились на одном факультете. Пошли они к черту, оба. Флинту плевать на ребенка, он сам не понимает, что Трэйси родит, и его статус изменится, и Дафне придется выметаться обратно к своей maman, которая только и занята ничем, делая вид, что гнет спину над расчетами и планами. Как можно планировать ничто?

— К черту, — он развернулся и пнул дверь ногой.

Длинный светлый коридор увел вглубь дома, извиваясь и резко сворачивая. Драко смотрел на паркет, только чтобы не видеть портреты на стенах. Сжечь бы всех, заодно с домами. Выжечь Лондон дотла.

Я черный лебедь, Драко.

Черный лебедь, а она говорит — весенний цветок. Такая же незрячая, как ее желтозубый тролль. Блуждают в непроходимой чаще придуманного собой терновника. И даже не поют, а шепчут что-то на последнем издыхании. Натыкаются на шипы и наслаждаются.

В оставленной позади комнате кто-то громко кашлянул, и Драко машинально бросил пожелание быть здоровым. Неважно, кому.

— Спасибо.

Маленькая голова Трэйси с блестящими от жирности волосами выглянула в коридор. Драко некоторое время рассматривал ее пополневшее лицо с красными щеками и какими-то сухими, бесцветными серо-голубыми глазами. Ее нескладная фигура еще больше не складывалась, а только росла вширь от большого живота.

— В гостиной? — лениво спросила она, рассматривая Драко вприщур. Близорукость почему-то всегда оказывалась неизлечима.

— Что?

— Они.

— Да. — В горле почему-то пересохло: он представил Пэнси, обхватывающую живот, в котором прятался его ребенок. В конце концов, дети тоже выходят из своего первого дома, какого дракона Гринграсс должна прятаться в пастельных стенах?

— Я похожа на племенную матку? — осведомилась Трэйси, продолжая смотреть на него в упор. — Достаточно разжирела?

Драко поежился и неуверенно повел плечами. Вдруг захотелось сказать правду, а какой Дэвис была в школе, он забыл. Забыл всех, себя помнил. Если бы наоборот…

— Разжирела. — Трэйси поморщилась и вздохнула. — Слава Мерлину.

Драко бездумно прошел вслед за ней в комнату. Пахло ромашкой, муравьями и каким-то почти детским спокойствием. Дэвис делила спальню с Паркинсон, Гринграсс и Булстроуд. Милисента тупица. Тупицы есть всегда и везде, они необходимы, как необходимы стул, стол и портреты в галерее. Паркинсон держалась скалой, предоставив Дафне с Трэйси право шептаться за ее спиной. Они были слабее, а Пэнси осталась скалой.

Трэйси с упоением повторяла за Дафной все: жесты, манеру одеваться, прическу, ненависть к Снейпу. И Флинта.

На свободу Трэйси плевать, а вот деньги в ее семье не водились. Никак их нельзя было завести, то ли места не хватало, то ли терпения.

Драко внезапно вспомнил ее в нелепой школьной форме: худые плечи, вздернутый курносый нос, очки и затравленность в бледно-голубых глазах. Снейп травил ее всласть, но без наслаждения. Наслаждение ему доставлял только Поттер. Блейз заявил как-то, что если Снейп и дрочит раз в полгода, то точно на Поттера. Раз в полгода — потому, что удовлетворенным декан выглядел только в Рождество и самом начале летних каникул.

Трэйси охнула, схватилась за живот, закусила губу, потом медленно опустилась в кресло.

— Как Паркинсон?

— Собираешься любить его?

— Это она, — сморщилась Дэвис. — Поэтому никто ее любить не будет. Только Маркус не знает.

— Ему плевать.

— Новость.

— Паршиво.

— Что?

— Паркинсон паршиво, — процедил Драко, наблюдая за неповоротливой тушей Дэвис. Как только беременные сами себе не омерзительны. Рисковать собой ради никому ненужного вопящего существа.

Трэйси довольно рассмеялась и указала рукой на салатовую чашку с золотым ободком.

— Дай сюда. Мне не встать.

— Придется. Тебя не трогает, что Дафна кувыркается в постели твоего мужа?

Трэйси взмахнула палочкой и чашка проплыла к ней по воздуху, потом замерла на месте и разбилась вдребезги о пол. Первая комната, где пол обнажен.

— У меня есть все, у нее — только постель.

Драко с интересом приподнял брови, невольно копируя декана. Кого он только не копировал. Привычка осталась. Привычка навсегда остается.

— А если…

— Я не дам развод! — Трэйси вся покраснела и задрожала, разъяренно впиваясь в бледное лицо Драко глазами. Даже бесцветность могла наполняться яростью. — Не дам! Я свое не отдам, пусть катиться к гриндилоу, чертова шлюха!

Драко долго видел перед собой ее искаженное растолстевшее лицо — почти всю дорогу до моста Ватерлоо.

Хотелось пить.

Хотелось кричать до глухоты.

Хотелось выдрать с мясом образы, возникающие в сознании, даже не воспаленном, а обугленном. Город затягивало серовато-бурым предзимним туманом.

Все они отчаянно борются за свое, вцепившись в это свое мертвой хваткой, не видя перед собой ничего, на расстоянии шага — свое заслоняет горизонт. И не восходит солнце.

Драко наклонился над перилами и плюнул в темную воду. Тошнило от копошения, хватки, истерик, прошлого, запаха отчаяния, жадности и упоения чужой болью.

Отпустить.

Но посередине стояла двухголовая, двудушная, двусердная Паркинсон.

* * *

— Что значит «быть отцом»?

Люциус медленно положил книгу на колени, не закрывая, и поднял на него глаза. В библиотеке было темно и почему-то влажно. Окно оказалось распахнуто настежь. Значит, этот бесчувственный человек все еще умеет дышать.

— Кого успел осчастливить?

— Я задал вопрос.

— Значит, мисс Паркинсон, — отец довольно усмехнулся. — Ловко сыграно с ее стороны. Хочешь избавиться?

Драко резко мотнул головой так, что зарябило в глазах.

— Хочу узнать, что такое «быть отцом». Если бы я…

— Боль, надежда, выдох, вопрос, — отец оказался краток.

Драко приподнял брови, смотря на постаревшего человека в темно-сером костюме. Это напомнило «олух, пузырь, остаток, уловка» проклятого Дамблдора. Только запутаннее. Директора не понял никто, только грязнокровки. Нет, не так: Грязнокровка.

— Подробнее нельзя? — ледяным тоном осведомился он. — Попроще. Без твоих изысканий.

Люциус запрокинул голову и рассмеялся. Зубы у него все еще были белее, чем у Флинта. Драко это почему-то обрадовало. Нет ничего противнее, чем наследственность.

— Ты принес мне больше хлопот, чем радости, — отсмеявшись, Люциус вытер губы ладонью. — Но я бы предпочел, чтобы ты был, если бы мне предложили выбор. Ты стал моим разочарованием, тем, кем я стыдился бы стать. Избалованный матерью мальчишка, вечно влезающий поперек дороги Поттера. Но я бы предпочел, чтобы ты был, если бы мне предложили выбор.

— Я не хочу, чтобы оно существовало, — выплюнул Драко, — будь у меня хоть сто тысяч выборов.

Люциус снова запрокинул голову, но на этот раз смех был сухой.

— Так ты боишься за женщину. С каких пор ты начал думать о других? Непохоже на тебя.

— Разучиваюсь быть тобой, — Драко пытался съязвить, но слова прозвучали мрачно, как будто упали с высоты. — Надеюсь, когда-нибудь разучусь.

— Плюнь на женщин, сын, — Люциус поднял книгу с колен. — Губи их, топчи их и используй. Они используют нас всегда, как хотят, даже если не хотят. Они всегда в выигрыше, потому что без них мы никто. Так отнимай у них власть. И никогда не жалей. Каждая сука должна знать свое место, а твоя изворотливая Паркинсон — очередная сучка, которую не долюбили, не докормили, не дообеспечивали в детстве, и теперь она пытается свалить изрядный ворох своих проблем на тебя. Пожалей психику, сын, твоя мать и так тебе ее испортила. Знал, что не стоит связываться с Блэками. Думал, выбрал покорный образец. Не повторяй моих ошибок.

— Я не собираюсь жениться на…

— Я имею в виду Гринграсс.

— Она…

Отец вдруг изменился в лице, тонкие губы искривились, затряслись в порыве.

— Такая же сучка, только благородного помета! Ненавижу женщин. Испортила тебя. Ты мое разочарование. Я тебя стыжусь. Когда ты станешь другим? Когда ты станешь не мной, а собой? — серые глаза отца сощурились. — И чуть что, сразу ноет…

В библиотеке высосали весь воздух, свечи разгорелись ярче, горячее — Драко шагнул к отцу, вырвал трясущимися руками из трясущихся рук книгу в болезненного цвета зеленом переплете и зашвырнул в окно. Разноцветное стекло разлетелось вдребезги, осколки безжизненно упали на кроваво-красный ковер.

— Я перерос ненависть, — слова шипели, как змеи, на раскаленном языке. Он никогда не был таким яростным, никогда. — Но ты никогда не посмеешь повторить такое про Асторию.

Люциус некоторое время напряженно смотрел в лицо сына, потом улыбнулся, спокойно зевнул и отклонился на мягкую спинку кресла.

— Браво, Блэк. Бенефис удался. — Спина Драко не умела говорить, но он все же бросил вслед: — Но я бы предпочел, чтобы ты был, если бы мне предложили выбор.

Сухо, сухо, сухо — одни камни, один гранит. Сухо. Драко вдохнул влажный воздух, пытаясь выпить его, но язык остался сухим. Отец просто ушел от ответа — надеяться на правду было глупо. Изначально. Ответственность за совет и правду была никому не нужна.

Он знал, что не хочет этого ребенка. Он понимал, что не готов и не будет готов еще долго, потому что ему самому нужна забота. Осознавал, что любить ребенка, утаенного Паркинсон в одну ночь на простынях, пахнущих гранатом — невыносимо.

Сухо.

Пересохло.

Воды.

Все боролись за свое, но он не хотел бороться. Он устал. Он выдохся. Он хотел жить. Избавиться от Паркинсон, от навязанной игры было невозможно, но оставлять ее рядом, по левую руку было невыносимо. Она не спрашивала его согласия, она все решила сама. Это был ее выбор. Все, что мы делаем, каждый наш шаг — это выбор. И она это знала.

Почему он не должен делать свой? Оторвать с мясом и не выбросить гнить, а похоронить. Довольно благородно и милосердно. Золотой мальчик и Грязнокровка одобрят.

В Лютном переулке тот магазин существовал всегда, даже когда самого Лондона с его стонами, зимой и засухой еще не было. Странно, засуха — зимой. Мертвой время в дивном мире. Разумеется, не для всех.

— Мне нужна настойка, которая убивает плод, — он произнес это отрывисто, раня язык. — И без лишних вопросов.

Сгорбленный мужчина взглянул на него откуда из-под грязного прилавка.

— Один раз выпьет — больше не родит, — его голос оказался моложавым. Горб, видимо, рос из-за постоянного сидения на низком стуле. Люди всегда так: сядут и сидят.

— Сколько?

— Десять галлеонов.

Какая-нибудь дрянь всегда стоит четное число галлеонов.

Пузырек с густой желтоватой жидкостью растерялся на широком прилавке.

Пэнси предала его сама. Астория всегда оказывалась рядом, когда он нуждался в ней. Мерлин милосердный, как он нуждался в ней. Как в воде. Он хотел держать ее на руках — нетронутую этой жестокостью, духотой, каменностью. Она была его потерянным дыханием. Вот так, внезапно, неправильно, странно. Она не боялась его, не лицемерила. Он вспомнил живой, открытый взгляд ее синих глаз. И нежность детских пальцев. А везде только серое застывшее небо, иней, мокрые листья. Безмолвный крик вечного Лондона. И не вырваться. Не оторвать с мясом.

Драко тяжело, с присвистом, выдохнул не-кислород из легких.

— Я заплачу сколько нужно.

И золотые монеты с профилем Кингсли звонко рассыпались по прилавку, окружая пузырек.

* * *

Пэнси медленно закинула ногу на ногу и презрительно посмотрела на него снизу вверх.

В зеленовато-карих глазах светилась явная уверенность в своей правоте. Пэнси непоколебимо поджала губы и вызывающим жестом провела рукой по волосам. Зачем она так коротко стрижется? Впрочем, ему — то плевать.

Драко провел пузырьком по воздуху мимо ее бледно — зеленого лица.

Пэнси нахмурилась и отвернулась.

Со стороны казалось бы, что они разыгрывают пантомиму.

Он снова помахал пузырьком в спертом воздухе кухни.

Пальцы у него дрожали, и Пэнси это отлично видела. Поэтому и выжидала. Потому что страшно было ему, а не ей.

— Выметайся, Малфой, — Пэнси качнула ногой и с пренебрежением смахнула со стола крошки. Вполне существующие. Стол у нее всегда был в крошках. — Нечего махать передо мной этой дрянью, как будто ты третьекурсник, которому впервые дали подержать бубонтюбера.

— Выпей, — наконец спокойно произнес он и поставил пузырек на стол. Может смахивать его на пол заодно с крошками — стекло небьющееся.

— Никогда.

— Пожалуйста, Пэнси.

— Вали отсюда.

— Пэнси.

Она резко поднялась на ноги и обхватила плечи руками, не отрывая взгляда от пузырька. В приглушенном свете кухни жидкость напоминала гной. Драко застыл в дверях, не намереваясь никуда уходить, пока она не выпьет хотя бы каплю. Капли хватит. Ему нужна свобода, наполненность и жизнь.

Паркинсон неторопливо расправила коричневую ткань платья и криво улыбнулась.

— Можешь умолять на коленях, но я оставлю ребенка себе. Это моя плата.

— За что?

Она заметила в светло-серых глазах искреннее недоумение.

— За тебя.

— Если ты безмозглая дура, почему платить должны мы оба?

Пэнси облизнула губы, продолжая смотреть на пузырек. Кончик ее острого языка был непривычно красным, не розовым. Больна она, что ли?

— Ты. Меня. Трахал.

Драко зло и недоуменно пожал плечами: трахал, но не насиловал. И в этом сама суть их отношений. Что-то вроде «Трахать нельзя насиловать». Ставь запятую, где угодно.

Да, он знал, что если Пэнси оставит себе это существо, то никогда не придет к нему за объяснениями, смотрами и деньгами. Но он не сможет так оставить ее. Он слишком слаб и слишком любопытен для этого.

А значит — он не оторвет ничего. Все останется на местах. Мертвое, душное, холодное.

Он неожиданно для самого себя схватил зелье со стола.

Пэнси побелела и выскочила из кухни, обдав его неприятным запахом недавней рвоты.

Драко торопливо вышел за ней в гостиную. Маленькая комнатка, как ей не надоело здесь торчать все дни? Пошлость.

— Выпей. — Голос звучал зло, глухо, напряженно. — Выпей.

— Убирайся, — Пэнси сжала горло ладонями и часто дышала, как затравленный зверь. — Уйди. Я не буду.

— Пожалуйста.

— Я не буду, Драко, — по ее зелено-карим расширенным глазам было видно, насколько она испугана. Но ее спина все еще была выпрямлена. Скала.

— Пожалуйста, Пэнси. Выпей и отпусти меня.

Она сглотнула и медленно покачала головой. Отрицательно.

Он схватил ее за руки, завел за спину, пытаясь одновременно открыть пузырек. Ее рот, с пухлой нижней губой не открывался, как запечатанный, как зашитый невидимыми нитками. Она даже не пробовала бороться с ним, пнуть, достать палочку, торчавшую из кармана, укусить — она просто не разжимала рот.

— Давай же…отпусти меня, — Драко открыл пузырек и поднес к ее лицу. — Отпусти меня, пей, черт тебя подери, пей, пожалуйста, выпей, и я уйду навсегда…поняла?

Пэнси плюнула ему в лицо.

Он поморщился, но вытирать плевок оказалось некогда.

— Пей, пей, пей, — он схватил ее за волосы. Почему такие короткие? Запрокинул голову и разжал зубы. Маленькие, острые зубы, которые в порыве страсти ему нравились.

Гнойные капли упали на пол, окрасили дырявый ковер, скатились по подбородку, попали на красный язык.

Драко отшвырнул пузырек и сел на край низкой кровати.

Пэнси несколько секунд стояла неподвижно, держась за шею, потом издала странный, мычащий стон и нежно приложила ладони к животу. Растопыренные, бледные пальцы с розовыми ногтями мелко дрожали.

Драко повернул голову и всматривался в ее размытый профиль. Он вдруг разучился видеть четко. И душу скрутила жалость. Или это сострадание, которое так не чуждо Поттеру? Не успел повестись, а уже набрался.

Если отнять у нее все, как она выживет? Ее никто не любит. Родителям плевать на нее давно. Обратно к ним она не вернется. Она хотела, чтобы ее любил — хотя бы ее собственный ребенок. Пускай это отрежет ему свободу и глоток жизни. Он же полый. Полый человек.

Сострадание внутри отчаянно, кроваво боролось с себялюбивым эгоизмом. Они боролись долго, нечестно, каждый под своим знаменем: нежно-зеленым и красным. Странно, что сострадание внезапное оказалось почти слизеринского цвета. Наверное, века назад Слизерин был свежее. Это красное не тускнеет. Зеленый необходимо стирать.

— Черт тебя дери, — зло выдохнул Драко, хватая не-девушку не-мать за руку. — Черт тебя дери, Поттер.

Пэнси сдавленно мычала, мотая головой. По лицу у нее текли черные слезы.

Драко поставил ее на колени, согнул над ванной и, перестав дышать, сунул два пальца глубоко в ее судорожно сжимающийся рот.

Желчь, вместе с чем-то красноватым в очередной раз равнодушно выплеснулась в ванну.

Пэнси вцепилась пальцами в чугунные края и прижала лоб к влажному кафелю. Тяжелое дыхание.

— Дашь свою фамилию.

Драко уже выходил на темную площадку, когда из ванной донесся шум воды и негромкое «Ненавижу». Себя — или его — не имело значения.

А потом он побежал. Он все еще не задыхался.

* * *

Астория поправила рукав платья и, приподняв руки, застыла.

Черный лебедь.

Ненужная дочь.

Дафна права: что, если она просто боится дать себе возможность быть счастливой? Что, если она просто боится быть любимой, быть нужной, быть счастливой? Всегда где-то позади, за сестрой. Что, если отпустить себя? Рвануть все пуговицы души? Отдаться настоящему?

Музыка завертела, закружила, разгорячила, потрясла; зал замелькал перед глазами, как чудовище, полутемный, тонкая фигура в белом платье металась в зеркалах, только в белом платье был черный лебедь… дыхание не хватало…сбивчивый ритм…сердце рвалось наружу, стучало, сжималось…разорвется…вот сейчас…

Нога подвернулась; из приоткрытых губ вырвался сдавленный, мучительный стон и…

Она упала на его руки.

Она сразу поняла, что руки — его. Она сразу поняла, что губы — его.

Она просто закрыла глаза и застонала.

— Будь со мной, — прошептал он, пальцы ласкали ее беззащитное, безвольное тело, призывая сильную душу сдаться, уступить животному порыву.

— Ничего животного нет в том, что я люблю тебя, — простонала Астория сквозь зубы, пытаясь открыть глаза. Пальцы продолжали ласкать ее, терзая душу, пытая тело, и вдруг замерли.

— Не останавливайся, — прошептала она так тихо, что слова шепотом отскочили от зеркал. Темные серые глаза лихорадочно блестели. Во взгляде было что-то новое, неизвестное, словно Драко сам смирился с чем-то. Во взгляде смешалось смирение, желание, сожаление и испуг. Неподдельный испуг.

Астория вцепилась в его ладонь и встала на ноги, дрожа. Стеклянная стена между ними разбилась, осколки разлетелись, зашуршали по зеркалам. Тишина.

— Где ты нашел себя? — тихо спросила она, проведя дрожащими пальцами по его горящей щеке.

— Здесь, — отозвался он, прижимая девушку к себе. — Здесь, в тебе.

Астория упрямо мотнула головой: Пэнси беременна. У них будет ребенок. У них все правильно, как у людей, давно живущих отдельно, но в то же время вместе: семья. Пускай ненастоящая, пускай из-за ребенка, о котором Драко не знает, но она призрачно существует. И она не хотела быть лишней. Она имела права не быть лишней хоть в чьей-то жизни, в чьем-то сердце.

— Пойдем ко мне, — выдохнула она едва слышно в его взмокшую от пота рубашку. Драко бежал. Бежал к ней. Почему? Зачем? Астория не хотела знать. Призрачное прикосновение его пальцев еще жгло тело. Она нужна ему сейчас, она это знала. Он был здесь, рядом с ней. Сейчас. Она всегда была нужна ему, только он не хотел знать. Сейчас, вчера, годы назад, когда она наблюдала за его мучениями, когда слышала, как он плакал у Миртл, когда он медленно пустел, превращаясь в полого человека. И никто не смог заменить ее. И никто не сможет.

Упавшая в углу скрипка и одинокий блик свечи: две тени ушли в полоску света, льющуюся из-под двери.