Сумасшествие вдвоем (часть I) (гет)

Иль благодарности от их ты роду чаешь?

Быть может, некогда (иль злости их не знаешь?)

Они прольют твою же кровь». —

«Быть может, — Лань на это отвечала, —

Но я о том не помышляла,

И не желаю помышлять».

И.А. Крылов

На следующий день в перерыве между уроками я сижу в кабинете ЗОТИ и на скорую руку проверяю эссе по остаточным знаниям на параллели Равенкло-Слизерин. Сегодня за завтраком я уговорил Минерву ради упокоения Волдеморта перекроить расписание таким образом, чтобы Гриффиндор и Слизерин не встречались, раз уж им не судьба. Иначе я ни за что не отвечаю. Я поднял эту тему главным образом для того, чтобы не пялиться с открытым ртом на декана Гриффиндора, а что-нибудь этим ртом говорить и чем-нибудь занять мысли. Но декан Гриффиндора поддержала мою инициативу, хотя по определению должна была иметь диаметральную точку зрения.

Директриса вздохнула с облегчением, признав странным, что такая идея никого не посетила в предыдущие годы. Мы с Лили как главные организаторы переворота в черновую перешили расписание, пристроившись у ближайшего подоконника. Одно удовольствие было смотреть, как Поттер, обменявшись с Малфоем гневными взглядами, уводит свои войска от моего кабинета, а Драко чуть не со слезами умиления взирает на Лавгуд. Староста Равенкло с ним не разговаривает, но с меньшей вероятностью полезет в драку.

Занятие проходит чуть менее напряжённо, чем поездка в Хогвартс-экспрессе. Но в результате я всё равно сижу и держусь за голову, чувствуя, как волосы встают дыбом от того, что приходится читать. У них всегда была в головах каша, но теперь эту кашу можно смело выбрасывать. Попадаются небольшие просветы вроде той же мисс Лавгуд, но остальные либо не учились весь прошлый год, либо учились не тому. Я автоматически чередую через строчку вопросительные знаки с приблизительными сроками Азкабана, которые светят за нестандартные ответы в стиле Амикуса Кэрроу (да будет земля ему толчёным стеклом!). Лидирует мистер Гойл — тот уже дописался до пожизненного заключения. Впрочем, я пока не проверял Хаффлпафф с Гриффиндором. Возможно, Поттер удивит меня, что-то почерпнув из боевого прошлого, кроме пресловутой популярности. Или мне теперь лучше его не спрашивать — пусть сидит где-нибудь возле тёплой стенки? Я не уверен, что сдержусь, услышав ответ в его фирменном стиле...

Я ощущаю на себе знакомый взгляд и поднимаю голову — Поттер стоит передо мной. Тот, который Гарри. Я выжидающе смотрю ему в глаза — я теперь могу смотреть в них сколько угодно — и думаю, что сказать по поводу этого дивного явления. Потому что он не говорит ничего. Даже не здоровается.

— Вы не протрезвели с вечера, Поттер? Не помню, чтобы разрешал вам войти, — говорю я в надежде, что он передумает и уберётся.

Я не хочу объясняться с Лили из-за незадавшихся отношений с её сыном, но и бухнуться перед ним ниц не могу. Он-то тут при чём? Мне остаётся лишь избегать Поттера по мере возможности. Слава Мерлину, его больше не надо оберегать и подтягивать на заведомо недостижимый для него уровень магии!

Убедившись, что я не начинаю с заклятий, Поттер немного расслабляется и заявляет в своей неподражаемой манере:

— Вы бы не разрешили.

Я напоминаю себе, что Лили жива, и поэтому я никого сейчас не убью. Я медленно обмакну перо в чернильницу и... Что бы такое сотворить? Второе сентября, а я уже устал от Поттера. Я не хочу видеть его на отработке, и у Гриффиндора пока нет баллов, чтобы их снять. Но Лили жива, и это всё упрощает.

— Пятисотая. Поздравляю вас с юбилеем, — отвечаю я и продолжаю делать пометки, не обращая на него внимания.

Спросит или не спросит? Или развернётся и уйдёт?

— Что — пятисотая? — подозрительно интересуется Поттер. Он решает, что лучше узнать сразу.

Я ещё что-то могу. Главное, не оскорблять его напрямую, не применять против него магию, не швырять в него ничем тяжёлым, и тогда всё обойдётся. Я откладываю перо, соединяю пальцы в замок и откидываюсь на стуле.

— Карточка, — объясняю я ему. — С вашей провинностью. У меня отведён отдельный ящик для вас, он уже полон, и я с огромным удовольствием преподнесу его вашей матушке.

Гордость Магического Мира вспыхивает и отступает на полшага. Потом вспоминает, что он — Гордость Магического Мира, останавливается и с выражением лица Джеймса Поттера сверлит меня самыми прекрасными в мире глазами, в которые я готов смотреть бесконечно. Но для этого теперь есть другие глаза, и он не захочет, чтобы они наполнились слезами. Я с облегчением перевожу дыхание. Рычаг давления найден. Значит, мы с Поттером мирно просуществуем до лета. Не покалечил же я его раньше! Надеюсь, и теперь пронесёт. Он покинет Хогвартс, а Лили останется.

Рано я обрадовался. Поттер дышит через нос, но он герой Магического Мира и умеет совершать поступки.

— Вообще-то, я зашёл извиниться, — сообщает он почти без вибрации в голосе.

— Даже так? — я хочу запомнить этот миг. — Теперь вы заранее извиняетесь, чтобы дальше хамить преподавателю со спокойной совестью? Очень предусмотрительно. Хотите балл за находчивость?

Поттер нетерпеливо встряхивает головой. Выражение его лица говорит — что же вы такой неизлечимый урод? Но он произносит довольно твёрдо:

— Я хотел извиниться за Омут Памяти. Это было некрасиво, и я это признаю.

У меня белеет перед глазами. Пусть, о, пусть она придёт и заберёт от меня своего отпрыска! Потому что это сильнее меня. Это сильнее меня, и я меняю позу, чтобы не так легко было вскочить, и опять беру в руки перо, чтобы не схватиться за палочку.

— Это было за пределами понятий подло и грязно, — поправляю я его, как на уроке — должен же он усвоить урок!

Поттер багровеет, но терпит — только потому, что его мать жива. Уверен, он всё так же меня не переваривает. Из-за смерти отца, крестного и ещё каких-нибудь мистических друзей. У меня всегда вызывало недоумение только одно: как при его врождённом, безошибочном, кристальном чувстве справедливости он объясняет себе, что ненавидит меня больше сотен мне подобных, ныне заселяющих Азкабан, и чуть ли не больше Волдеморта? Может, мне хватит давать ему уроки, а надо просто двинуть пару раз заклятьями, а то он подзабыл прошлый раз?

— Хорошо, это было подло и грязно, — наконец соглашается Поттер, оглядываясь на дверь.

Мне приходит на ум заставить его покаяться в Большом Зале, чтобы сбить раз и навсегда эту идиотскую спесь. Конечно, меня обвинят в издевательстве над легендой, которая не перестаёт быть запущенным и наглым подростком. Ну и плевать! Но я тоже не хочу расстраивать Лили. Пусть она считает вот это вот подарком небес. Да, я помню, что Поттер пожертвовал ради всех жизнью, но на войне это сделали многие, причём необратимо и в более мучительной форме. Уж я-то нагляделся на это! Поттер не будет вести себя со мной, как ему вздумается. Никогда. И никто больше не заставит меня с ним возиться. Слава Мерлину, у него теперь есть мать — вот пусть она и воспитывает. Я нарочно затягиваю паузу, чтобы вколотить ему в голову каждое слово:

— Я неприятно удивлён вашими двойными стандартами, Поттер. И нет — я вас не прощаю. Что-то ещё?

— Да, — отвечает он резко. — Я хотел вам сказать, что не сообщал матери никаких личных вещей. Из того, что узнал от вас без вашего разрешения. И с вашего разрешения. Теперь всё.

Я определённо меняюсь в лице, потому что он инстинктивно стискивает в кармане палочку. Ну-ну, только попробуй. Дай мне повод.

— Ну так пойдите и сообщите, — предлагаю я ему по возможности спокойно. Спокойно не получается — получается злобное шипение, но Поттер ко мне привык, как и я к нему.

В его глазах проскальзывает что-то неуловимое. Мальчишка выпускает палочку, разворачивается и уходит. Без разрешения. О нервы мои, нервы!

— Вы уж как-нибудь сами, сэр, — огрызается он, прежде чем хлопнуть дверью.

Хм... Должен ли я приписать чудодейственной родительской руке то, что он хотя бы раз сказал «сэр», а не обложил меня в три этажа и не сломал мною мебель? Я опять остаюсь наедине со своим контрольными. Я плачу, и меня трясёт. Да, он знает обо мне слишком много такого, чего не должен знать. Чего никто знать не должен. Но я надеялся, что после истории с Омутом ему хватит совести хотя бы молчать об этом. Не с Лили — сомнительно, чтобы Поттер захотел пересказать ей историю моей жизни. Но само то, что он всё знает, и ему хватает наглости говорить мне об этом в глаза, нестерпимо унизительно. Я, видимо, должен похвалить его за то, что само собой разумеется, пожать руку и сказать, какой он молодец — так что ли? Как будто я доверил ему пару секретов за бутылкой Огденского! И вот теперь он мне окажет милость, не будет болтать про всё это направо и налево. Знай я, что так получится... Но я не знал, я думал, что вот-вот умру. Кстати, я мог бы умереть и молча. Да пропади всё пропадом! Что мне теперь, ловить его в коридоре и накладывать Обливиэйт? У него и так маловато мозгов.

Я раздражённо выдергиваю сломавшийся в ладони кончик пера и некоторое время смотрю, как чернила вперемешку с кровью стекают на чьё-то эссе. Капли падают одна за другой, и эта равномерность успокаивает. Ничего не поделаешь. Моё прошлое не станет прошлым даже со смертью большинства свидетелей. Оно всюду будет преследовать меня в том или ином обличье, и ни секунды не перепишешь заново. Меня одолевает тягостная тоска — не иначе как от переутомления. Или от голода. Я не спал две ночи, и за последние сутки выпил лишь чашку кофе. Так и не смог ничего в себя протолкнуть за завтраком. Это не рекорд, но, видимо, моё здоровье до сих пор оставляет желать лучшего.

Мне мучительно, до ломоты в костях, до дрожи хочется встать, и уйти, и встретить Лили и понять, что всё не напрасно. Но у неё сейчас урок, и у меня тоже, и я увижу её только на перемене. Но я её увижу. Я увижу Лили, и бред снова отступит. Я заживляю руку. Очищаю пергаменты от крови и аккуратно складываю на краю стола. Поправляю на шее шарф. Посылаю куда подальше Поттера, пока никто не слышит. Открываю дверь взмахом волшебной палочки, и первокурсники начинают пугливо заходить в класс. Ага. Им про меня уже порассказали. Ну что же, приступим.

* * *

В перерыве между занятиями я заглядываю в учительскую и на секунду замираю у косяка с лихорадочно бьющимся сердцем. Она здесь. Слава Мерлину, не исчезла! Я по-прежнему не могу до конца в это поверить, но сознание уже не мутится. Кажется, не мутится. И я не виноват, я ведь не нарочно выполз погреться в её лучах. У меня есть оправдание — деканов созвала Минерва, чтоб быстренько отшлифовать перекроенное расписание.

Лили сидит с Филиусом у накрытого чайного столика и с радостным оживлением рассказывает ему о своём первом преподавательском опыте, который вот только что состоялся. Минерва за одним из письменных столов урезонивает Помону, которая недовольно шелестит расписанием, придерживая под мышкой горшок с мандрагорой.

Мне кажется, что все прислушиваются к Лили. Наверное, мне кажется. Я прислушиваюсь. Я настолько привык копить мельчайшие воспоминания о ней, что при такой роскоши не могу упустить ни звука. Флитвик тоже слушает, не отрываясь, время от времени издавая довольное кряхтение, вроде мандрагоры, которую укачивает сердитая Помона. Кажется, Филиус вот-вот начнёт выпускать пар из-под крышки, как стоящий перед ним чайник, который только вдвое меньше декана Равенкло. И да! Филиус, не выдержав, закипает, и вдруг принимается вспоминать, как на первом своем уроке скатился со стопки книг, будто с горки! И так растерялся от этого, что перепутал Экскуро с Экспульсо, вы представляете? Хорошо, что мимо проходил Альбус, услышал грохот и вовремя откопал коллегу из-под груды фолиантов.

Минерва и Помона начинают тихо смеяться, чем себя и выдают. Лили тоже улыбается, и я бы вечно смотрел на неё, словно пришедшую из другого мира. Но пялиться, разинув рот, на живого человека ладно бы неприлично, но попросту нездорово. Поэтому я подхожу к директрисе и беру с её стола копию расписания. Спраут при виде меня тут же настраивается на серьёзный лад и начинает ворчать, что кому-то, может, нечего делать, а кому-то надо пересаживать мандрагор и недосуг менять свой день под двойное занятие со слизеринцами.

Как будто, приди к ней гриффиндорцы, было бы легче! Я понимаю, что это сказано лично для меня, но притворяюсь, что не слышу. Я слушаю Лили, и мне не хочется отрываться. В это время она, к сожалению, замолкает, и Филиус начинает успокаивать Помону, заверяя, что его и мои ребята отлично помогут ей пересадить мандрагоры.

— Ты будешь чай, Северус? Ты за завтраком ничего не съел.

Я наталкиваюсь на несуществующую стену по пути к свободному креслу. Тема, не имеющая отношения к работе, неожиданно приводит меня в растерянность, и я с испугом смотрю на чашку, на блюдце и на тонкую руку, которая удерживает блюдце с чашкой. В основном на руку. Она не истлела. Она и впрямь живая. И меня в неисчислимый раз тянет сесть прямо тут у её ног, прижаться лицом к её руке и никогда больше не отходить ни на шаг, чтобы ощущать, как бьётся под губами её пульс. Твой пульс, Лили. Так и умереть...

По-моему, ей уже тяжело держать эту чашку. Но она держит.

— Спасибо, Лили, — говорю я с запозданием всего в полсекунды и забираю чай.

По-моему, получилось неплохо. Я уже почти нормально произношу её имя, я тренировался всю ночь. Лили, Лили, Лили. Жива, жива, жива. Я устраиваюсь в кресле и отставляю чашку на подлокотник, потому что в руке фарфор начинает предательски звенеть о блюдце. Я знаю эту подлость по собраниям в Малфой-Мэноре, и сейчас моё знание пригождается. Кто бы подумал, что для нормального поведения с Лили мне потребуется больше сил, чем для общения с... Даже не хочу ставить их имена рядом.

Я гляжу на разбегающиеся перед глазами буквы, но думаю только о том, зачем она сунула мне этот чай? Я не люблю чай, и я его не просил. Тогда почему я взял и почему это кажется мне таким важным? Зачем Лили это делает? Мне хочется обменяться с ней взглядами, но я понимаю, что не получится. Я пока не могу смотреть ей в глаза, разве что очень недолго. Я очень хочу в них смотреть, но я не выдерживаю.

Да, такой я сумасшедший. Я не всегда был таким. Я был каким угодно, но я был в своём уме. До некоторых пор. В юности я считал, что безумно её люблю, хотя сложно сказать, сгодилась бы Лили такая любовь или нет. Под конец мы совсем перестали понимать друг друга, и я не смог ни защитить её, ни спасти. Но, разумеется, я придумал за жизнь тысячу вариантов, как всё было бы у нас с ней. Мы могли повстречаться пару месяцев в школе, а могли жить вместе до конца дней. И то, и другое считалось бы нормальным и человеческим. Скрепя сердце, я мог бы сказать то же про её брак с Джеймсом. Эта ситуация непомерно меня бесила и делала несчастным, но всё-таки я не сходил с ума.

Сумасшествие началось потом, после памятного Хэллоуина, и не прекращается по сей день. И чувство вины перед Лили стало только острее. Недавно я сам не смог бы сказать, любил бы я её дальше, останься она жива, или это чувство истерлось бы о время и тюремные стены? Сейчас же я точно, с убийственной неизбежностью понял, что тосковал по живой женщине — вот по этой женщине, а не по призраку в своей голове. Я не хочу пить чай, я не хочу есть и не хочу спать. Я хочу только видеть её и быть с ней. Так, может, я не такой уж сумасшедший?

Да нет, сумасшедший. Осторожно отпивая из чашки, я пытаюсь воссоздать в памяти свой первый урок в качестве преподавателя в Хогвартсе, и понимаю, что ничего не помню. А должен бы. Но я не могу воскресить в уме даже тему занятия. По логике вещей, это были противоожоговые снадобья, но обжёгся кто или не обжёгся, пока варил их? Увы, всё это происходило вскоре после того, как меня триумфально отпустили из Азкабана, признав человеком Дамблдора. На радостях я заливал в себя умопомрачительное количество всего, что мог наварить, лишь бы ко мне во снах не приходили дементоры и не заставляли вспоминать, что она мертва... мертва... мертва... Днём становилось ещё хуже. Между занятиями я ложился на пол в классе зельеварения, выл не хуже Люпина и рвал на себе волосы. Только это и помню.

Я понимаю, как нелегко со мной было Дамблдору. А кому было со мной легко? Но Дамблдор не сдавался. Он регулярно навещал меня в подземельях, не забывая напоминать, что я убил-убил-убил Лили и теперь смысл моей жизни в её сыне от Джеймса. Я постепенно проникся, но выть не перестал, а как меня при этом допускали к ученикам, понятия не имею. Я об этом не просил, я просил убить меня как можно мучительнее. Но тогда тоже стояло весёлое послевоенное время, и была острая нехватка кадров, и Волдеморт обещал воскреснуть, а Гарри Поттер так во мне нуждался, что до сих пор сразу бежит ко мне и благодарит, благодарит, благодарит. Хорошо, что мне на дух не сдалась его благодарность! Я не осуждаю Дамблдора. С такими, как я, так и надо. Кто я ему, в сущности — позорное пятно на преподавательской биографии? Я только констатирую факты, чтобы обозначить для себя границы и никогда за них не заступать. Чтобы всегда помнить, где я и где Лили.

Я только не могу решить, надо ли мне хоть как-то поговорить с ней о прошлом? Объяснять, убеждать, просить прощения. Я бы мог, но я так боюсь лишить её теперешнего покоя! По меркам Лили, она потеряла мужа совсем недавно, не говоря об остальных переменах в жизни. А тут я со своими тараканами — зачем они ей? И как это будет выглядеть — я остановлю её вот сейчас, после собрания посреди коридора и скажу: «Я хотел извиниться за историю с Джеймсом. Это было некрасиво, и я это признаю». С юмором мне тоже надо... поосторожнее. Мне мой юмор нравится, а всем остальным нет. Поэтому мне лучше сидеть и молча пить чай, не шутить и не увлекаться подростковыми фантазиями.

Пока я ими не увлекался, остальные деканы и директриса закончили высказывать замечания по расписанию и меня спросили, всем ли я доволен.

— Да, — сказал я, возвращая свиток Минерве.

Я всем доволен. И мне было достаточно того, что я переправил утром. Но приятно было попить чаю. На будущее, однако, следует быть внимательнее. Тройная служба — здесь, в Ордене и у Лорда — приучила меня работать чётко и быстро, держа в голове несколько мыслей одновременно. Но я никогда не улетал так далеко. Как бы с работы не выгнали! Я усмехаюсь своим рассуждениям и одним из первых покидаю учительскую. Опять же по привычке не терять время. А куда мне его столько, казалось бы? Можно больше не спешить, и не проверять контрольные на переменах, и не составлять расписание на подоконнике. Привычки, привычки...

— Северус! — Лили догоняет меня на центральной лестнице и останавливает посреди толпы спешащих на занятия студентов.

Время замирает на вздохе.

Входные двери постоянно открываются и захлопываются. Ученики, вышедшие погулять, торопятся проскочить поскорее, боясь получить шваброй от Аргуса. Из-за этого в холле носится ветер, и меняется освещение. Светотень нежно скользит по лицу Лили, и лёгкие завитки в её новой, взрослой причёске шевелятся от перемещения воздуха. Я машинально переступаю, загораживая её от сквозняка, и думаю, что она, по сути, совсем ещё девочка, немногим старше моих учеников, немногим старше меня на том первом уроке, которого я не помню. Зато я очень хорошо помню по-настоящему первый урок в Хогвартсе. Наш с ней первый урок. Горация с его фокусами, и круглые, как плошки, глаза Лили — тогда она, конечно, села со мной за одну парту, хотя так было не принято. Я помню даже заколку в её косе, даже царапину у неё на коленке. Лили, Лили. Что ты хочешь от меня, рыжая?

— Ты вчера так быстро ушёл с ужина, что мы не успели поговорить, — произносит она, слегка запыхавшись, и внимательно вглядывается в мои глаза, и мне некуда, некуда, некуда отвести взгляд.

— Я хотела поблагодарить тебя за Гарри, — объясняет Лили предельно серьёзно, и я тут же вижу перед собой совершенно другую женщину.

Она слишком много знает о войне и потерях, у неё есть ребёнок, и этот ребёнок уже мужчина. И она куда мудрее меня. Она всегда была мудрее. Как эти две Лили уживаются в одной? Я продолжаю заворожённо рассматривать её лицо — сейчас она так близко, что я могу разглядеть тоненькие морщинки, расходящиеся от глаз, и чернильную каплю у неё на щеке, и её волосы, сияющие тёмной медью в свете ясного осеннего дня. Мне нестерпимо хочется дотронуться до этих волос, и я украдкой берусь за перила позади себя, чтоб не поддаться соблазну. Можно ли мне будет когда-нибудь до неё дотронуться?

Я так шокирован этим неожиданным разговором, что не сразу понимаю, о чём она. Мне вспоминается дурацкое утреннее явление Поттера и пресловутые карточки провинностей. Может, эти записи нужны ей вместо памяти о сыне? На меня накатывает беспричинный страх: вдруг Лили попросит проклятые карточки? А у меня ведь их нет. Я забросил все лишние обязанности, когда возродился Лорд, и дальше полагался на свою память. За какой же срок я успею их написать?

Вообще-то Лили хорошо закалена в плане школьного хулиганства. Если исключить лучшие перлы коллекции вроде укрощения троллей, прогулок в Хогсмид под носом Волдеморта и неудачного приземления на реликтовое дерево в ворованном автомобиле, то, может, Лили и не поседеет... Я не хочу думать о том, что она в действительности имеет в виду. Но уже ощущаю, как в груди разливается холод.

— Поблагодари лучше остальных, — предлагаю я, избегая её взгляда.

Именно в этот момент там, в изумрудных безднах что-то вспыхивает, и если бы я успел разглядеть, что!

— С остальными я уже говорила, — Лили милостиво отступает, чтобы подниматься дальше по лестнице. — Я рада, что ты с нами, Северус, — спокойно прибавляет она на прощание, — очень рада.

Я остаюсь стоять, впившись в перила у себя за спиной. А что мне делать? Я декан Слизерина, я не могу сесть на ступеньку и выть. Я могу только глядеть, как она поднимается всё выше и выше, и солнечный свет, проходя сквозь витражи, ложится на её лицо розовой дымкой. И я думаю про себя: Лили вернулась в Хогвартс. Солнце вернулось в мир.

Некстати проскальзывает мысль, что Поттеры не беднее Малфоев, и ей не обязательно вариться в нашем котле. Но Лили зачем-то вернулась ровно первого сентября. И взвалила на себя тяжелейший факультет, который втрое больше моего, между прочим. Мне кажется, она вообще весь замок на себя взвалила. Я помню все объяснения Альбуса, но мне упорно мерещится за ними что-то недосказанное. Но мне нужно ещё посмотреть на Лили, чтобы понять. И я смотрю и смотрю.

Как она улыбается двум повисшим на ней первокурсницам-гриффиндоркам, и снимает баллы с упитанного хаффлпаффца, не вовремя скатившегося по перилам. Как она встречает на повороте лестницы Горация Слизнорта, и тот, глядя на Лили, тает от радости, как и все в этом замке. И краснеет от удовольствия её видеть, и целует ей руки, а Лили, что-то припомнив, достаёт из кармана мантии маленький — размером в её ладонь — аквариум с двумя разноцветными рыбками. Я внезапно припоминаю, что стало с той заколкой, и Гораций, конечно, тоже. Теперь он не тает, а просто-таки расплывается от умиления, и вертит абсолютно цельный аквариум так и сяк в проходящем сквозь витражи свете. Дети собираются вокруг кучкой и начинают галдеть. Лили выглядит счастливой и слегка смущённой.

А я стою, прислонясь к перилам, и цепенею от страха. И не понимаю, почему мне так страшно.