Дом под номером 14 (гет)

Внимание: не бечено!

Папа сказал — мы не можем поехать к бабушке в этом году.

Мама сказала — я прекрасно проведу время и дома.

Энди сказал — он тоже остается в городе на все лето и мы могли бы заниматься чем-нибудь вместе.

Наверное, это даже хорошо.

* * *

Это был июнь.

Обычно в июне жарко, знойно, солнце печет ужасно, а с неба неделями не проливается ни капли.

Обычно.

Этот июнь был пасмурным, прохладным — приходилось накидывать куртку или плащ каждый раз, когда хотелось выйти из дома. Ветер разгулялся на улице, и я уже почти было забыла, каким прекрасным, дружелюбным и располагающим к себе было начало мая. Конечно, может, еще рано волноваться — на дворе только третье…

А, нет, уже четвертое, и, знаете, лучше не стало.

Тоскливо, скучно, немного одиноко — я маялась, не зная, чем себя занять.

А пятого наконец увидела Гермиону.

Она пересекла гостиную, прошлась по кухне, замерла у окна в спальне, постояла, раскачиваясь, у шкафа в кабинете, и уселась за стол, сжав в пальцах ручку. Строчила без остановки: слово, пропуск, фраза, штрих, точка, завитушка, восклицательный знак, слово, слово, слово…

Я немного расстроилась, что задевала куда-то свою подзорную трубу — и думать было нечего, чтобы разглядеть хоть буковку, хоть маленькую запятую.

Ничего не понять.

Знаю только одно — когда Гермиона в конце концов поставила последнюю точку, она была совсем недовольна написанным. Придирчиво перечитав текст не раз и не два, она резко приподнялась из-за стола, через мгновение схватила куртку в прихожей и вышла из дома.

В три часа пополудни она вернулась и выставила в кухне картонную коробку. Кот живо заинтересовался ей и запрыгнул на стол, но Гермиона нервно махнула на него рукой, прогоняя прочь.

Волновалась?

Похоже, что да.

Она глубоко вздохнула, шагнула вперед и медленно сняла с коробки крышку.

Я приникла к окну.

Это была статуэтка — небольшая, размером примерно с кота, если того избавить от длинной, взлохмаченной шерсти, выполненная из непонятного материала: то ли камень, то ли металл.

Это был дракон — присевший на задние лапы и раскинувший перепончатые крылья. Слегка изогнутый хвост словно был готов качнуться в любую минуту.

Был готов и качнулся.

За долгие годы я уже почти привыкла ко всем странностям, происходящим в четырнадцатом доме, но это было что-то новенькое.

Гермиона отступила на шаг, повернувшись ко мне спиной, и взмахнула рукой — честно, я не могла увидеть, что именно она сжимала в пальцах, но что-то там явно было.

Дракончик распрямился, вытянул шею, потоптался на месте и, взмахнув крыльями, взмыл в воздух. Кот, испуганно взвизгнув, шарахнулся в сторону и замер в углу, привстав на задние лапы и нещадно шипя на нарушителя спокойствия. Но статуэтка, оказавшаяся вполне подвижной, даже не обратила на того внимание.

Дракон пролетел прямо под потолком, чуть не задев крыльями люстру — в размахе они были ох как широки, — и мягко спланировал прямиком на шкаф.

Гермиона развернулась ко мне полубоком, и я поняла, что же там происходило — да он же радиоуправляемый! Обыкновенная игрушка, каких тысячи, только, возможно, чуть более изящная и дорогая — у Грейнджер был неплохой вкус.

Моя фантазия подкинула мне парочку вариантов, зачем Гермионе могла понадобиться игрушка — но я была слишком любознательна и, чего уж скрывать, любопытна, чтобы довольствоваться малым. Я продолжила наблюдать, как дракончик по велению руки Гермионы порхает по всему дому: из кухни в прихожую, потом вверх по лестнице, круг по второму этажу и вниз — в гостиную.

А еще через десять минут туда же вошел Драко.

Я не знала, что он был в доме. Я не спускала глаз с четырнадцатого дома с самого утра — у меня нет предположений, как он попал внутрь, только если он не умел возникать прямо из воздуха.

Смешно.

Хотя вот Гермионе не было — когда он окликнул ее, она резко развернулась, покачнулась, словно ноги резко отказались держать ее, и опустила палочку…

Дракон, потерявший командира, сложил крылья и медленно, но верно стал приближаться к земле.

И тут вдруг — внезапно и неожиданно! — Малфой вскинул свою палочку, и дракон завис прямо у пола. Но крылья так и остались сложены — он как будто был выключен, а на весу его держала совсем другая, неведомая мне сила.

Драко — Драко! Как дракон! — да, я это серьезно — опустил игрушку на пол и, подойдя к дивану, сел на него, устраиваясь поудобнее. Гермиона подняла с пола дракончика и смущенно улыбнулась-усмехнулась Малфою.

Что-то было не так.

Конечно, за три недели я уже привыкла к этой неловкости. Знаете, мне было странно наблюдать за Драко и Гермионой после произошедшего во дворе: их будто подменили. Казалось, что до этого они всегда полностью были уверены в своих действиях, поступках, словах, а главное — отношении друг к другу. А потом пошатнулось одно — и весь их спокойный, но чудаковатый мир начал рушиться.

Мне было чуждо это.

Тогда я совсем не понимала, как спокойная, размеренная жизнь — целая жизнь! — может пойти по другому пути лишь из-за одного события. Я скидывала все на общее прошлое Грейнджер и Малфоя, их тайные дела, возможно, мировоззренческие или религиозные убеждения, но… сколько бы я ни пыталась хоть на мгновение представить себя на их месте — у меня не выходило.

Это было невозможно.

Гермиона была Гермионой — никто и никогда бы не смог понять, что именно происходило в этой слегка лохматой, заумной голове. Так же как и никто никогда бы не смог вывести на чистую воду Драко. И даже я… почему говорю «даже»? Да ведь я знала их лучше всех! Даже я не могла определить, что конкретно происходило с ними этим летом.

Впрочем, не стоит забегать вперед.

Гермиона и Драко перекинулись парой слов, затем она направилась в кухню, махнув ему рукой, чтобы следовал за ней. Секунд десять-двадцать он оставался на месте, будто показывая, что не намерен торопиться. Поднялся лениво, прошел на кухню, изображая полное равнодушие, презрительно глянул на кота, который бросился ему в ноги, надеясь заполучить порцию ласки, скривил губы, сложил руки на груди, приподнял бровь — всё это было настолько знакомо, почти близко: родные детали далекого и чужого Драко Малфоя. Я на секунду подумала, что он специально примеряет эту маску, вспоминает свой старый образ, чтобы повернуть все вспять и вернуть на круги своя.

Но, знаете, у него не вышло.

Когда бело-серый взор, выражающий ледяное спокойствие и безразличие, пал на дракона, занявшего свое место в коробке, где уже лежала открытка, а через мгновение переметнулся на Гермиону, расположившуюся возле подоконника спиной к окну — расслабленной спиной, с опущенными плечами и отсутствием малейшего намека на напряжение, словно Грейнджер забыла про волнение, нервы и беспокойство, пустив все на самотек, — Драко оторопел.

Тогда-то я и поняла, какой была последняя строчка в открытке.

«С днем рождения, — нет, скорее всего, не «Драко», — Малфой».

Гермиона застенчиво улыбнулась — забудьте, я ведь не видела ее лица, — и шагнул вперед, наверное, говоря что-то.

Вряд ли это были пожелания и поздравления — у меня отчего-то возникло подозрение, что она оправдывалась за эту маленькую слабость. Она ведь подарила ему игрушку — о чем речь?

Правда, это была очень хорошая игрушка и, пожалуй, прекрасный подарок для Малфоя — даже с моей точки зрения такой серебристый дракон подходил Драко по многим параметрам, и ведь это не учитывая всего того, что знала о нем сама Гермиона. Думаю, ему понравилось.

Однако я не успела стать наблюдателем восторга и восхищения, благодарностей и первых полетов, если все это вообще имело место, — отец заглянул в комнату и, не дав ни единого шанса его остановить, увел из комнаты — помогать со срочными, неотложными, невероятно важными делами, которые, конечно же, непременно требовали моего участия.

Когда я наконец смогла вернуться к себе, в доме я застала лишь Гермиону — Драко уже стоял на пороге, говоря последние слова и готовясь уйти с нашей улицы привычным маршрутом. Я и моргнуть не успела, как он пересек двор и ступил на тротуар.

А через секунду Гермиона выбежала за ним, хлопнув калиткой.

— Малфой, — окликнула она.

Он остановился и медленно развернулся.

— Да?

Она замялась.

Боже, да я стопроцентно уверена, что она хотела сказать что-то важное, что-то значащее для них обоих, в конце концов, что-то интересное для меня!

— Драконифорс, — торопливо произнесла она и кивнула, словно ее слова требовали какого-то подтверждения. — Не забудь.

Он кивнул в ответ, и уголки его губ дрогнули.

— Ты здесь не самая умная, Грейнджер, — мягко пожурил он, словно она просила запомнить его очевидные вещи.

Да что такое это чертово «драконифорс»?! Я устала чувствовать себя глупой и недоразвитой.

Между тем Гермиона нахмурилась, вскинула руки, сложив их на груди, и, кажется, собиралась было злобно огрызнуться, но Малфой опередил ее:

— Я запомнил, — он снова кивнул — складывалось впечатление, что это был единственный мало-мальски приличный жест, на который они оба были способны. — Честное слизеринское.

Лицо Гермионы внезапно озарилось, и она рассмеялась.

Улыбка не сходила с ее лица, пока она следила за Малфоем, который прошел по нашей улице и скрылся за поворотом.

Может, «драконифорс» — это имя того дракона?

Хотя Гермиона почти стара, чтобы давать имена детским игрушкам.

* * *

В окне второго этажа мелькнул яркий бело-голубой огонек. В комнате было темно, снаружи тем более, но этот отблеск отчетливо виднелся на стекле. Я подумала, что это отражение луны, но тогда была неделя ближе к новолунию — на небе светила лишь тонкая дуга. Такой серпик уж точно не мог сиять так ярко.

Кроме того, огонек двигался.

Яркое пятно скользнуло по окнам второго этажа, как будто кто-то внутри нес в руках светлячка, и спустилось по лестнице. Я видела его сначала в маленьком оконце наверху, а спустя пару секунд сияние охватило кухню, мягко проступили очертания холодильника, обеденного стола, пары стульев… и вновь все скрылось под темным покрывалом ночи.

Было около трех, как мне кажется. Может, ближе к половине четвертого.

В любом случае всем приличным, ничего не замышляющим людям давно пора было спать и вставать еще было рано. Но я все равно не разочаровалась в Гермионе, когда в гостиной зажегся верхний свет, и я увидела ее, застывшую посреди комнаты.

В руке эта вечная дурацкая ветка: Гермиона что-то прошептала, и на конце погасла та самая искра.

Да что же это такое! Что за волшебная палочка? Будь мой словарный запас побольше — я бы непременно выругалась. Сколько можно возиться с непонятными деревяшками?

Признаюсь честно, я громко цокнула, хотя моя мама просто ненавидела эту привычку и вечно пыталась отучить меня. Но здесь было без вариантов.

Я обвела глазами гостиную, удостоверившись, что все предметы стоят там, где должны: местами потертый диван, заваленный подушками; крепкий стол, тоже заваленный — только бумагами, книгами, карандашами, ручками, какими-то другими письменными принадлежностями и даже перьями; кресло, стул, тройка громадных шкафов, набитых — снова! — книгами; маленькое существо, сжавшееся перед Гермионой; рыжий кот, примчавшийся прямиком за хозяйкой…

Постойте!

Я протерла глаза, сомневаясь в здравости своего рассудка.

Маленькое, словно ребенок, лысое, сморщенное, с гигантскими ушами и выпуклыми глазенками, взирающими на Гермиону, оно выглядело отвратительно и пугающе.

Какого… черта?!

Мне хотелось вскочить с постели, выбежать из собственного дома, броситься к четырнадцатому, ворваться в гостиную и спросить у Гермионы Грейнджер, что за ерунда происходит у нее в доме вот уже три года.

Три года я наблюдаю за ней и ее дурацким коллегой (или другом, или врагом — зовите как хотите) и так ничего и не поняла. Я, быть может, не самая прилежная ученица, не знаток, не специалист во многих сферах, но я человек — человек, у которого есть глаза, уши, мозги, в конце концов.

И то, что случалось в четырнадцатом доме день изо дня, — ненормально!

Я протянула руку — на тумбочке стоял стакан — и глотнула воды. Пару раз моргнула. Еще раз потерла глаза.

Ни-че-го.

Точнее, всё.

Маленький мутант все еще находился посреди гостиной, и Гермиона совсем не выглядела испуганной — лишь слегка взволнованной. На самом деле, она даже говорила с ним. Улыбалась ему.

Настал тот самый момент, когда я поняла, что пора перестать думать и размышлять — достаточно простых наблюдений за четырнадцатым домом, чтобы сойти с ума. Мне до невозможности захотелось дернуть занавеску, прикрыть окно и отправиться в постель, но нет.

Нет.

Это же я — нельзя просто уйти и сдаться.

Надо понять.

Существо подтянуло повыше один из цветастых носков, оправило мешковатую тунику на теле и влезло на диван — видимо, по приглашению Гермионы. Она тут же опустилась рядом, без испуга или брезгливости — только с робкой улыбкой на лице.

Они говорили без остановки: размахивали руками, смеялись или хмурились, увлеченно слушали друг друга, будто были старыми друзьями. Я с удивлением наблюдала, как в конце концов непонятное нечто — не животное и не человек — вскочило с дивана, метнувшись к столу, и указало Гермионе на гигантскую стопку книг.

Я видела, как тонкие, будто младенческие губы произнесли «хогвартс».

И что-то, похожее на «дамодор».

Стоит ли говорить, что я не имела ни малейшего представления о значении этих слов?

Да и сами книги не произвели на меня такого большого впечатления. Мало ли старинных и заумных томов я видела в четырнадцатом доме? Тем более разглядеть названия сейчас не представлялось возможным.

А вот Гермиона, кажется, была крайне заинтересована в «новой поставке».

Она бросилась к столу и распахнула первую попавшуюся книгу, забыв про все на свете: про часы, стрелка которых приближалась к четырем; про свой помятый и растрепанный внешний вид; про создание, продолжавшее что-то увлеченно рассказывать.

Ей не было до этого дела.

Казалось, что Грейнджер получила новый материал и была готова приступить к его изучению прямо сейчас. Перед моими глазами мигом возникла картинка: Гермиона в пижамных штанах и мягкой цветной майке привычно склонилась над книгами, раскинув локти, едва заметно сгорбившись и напряженно всматриваясь в буквы, строки, абзацы и страницы…

Но этого не произошло.

Чудище вновь привлекло ее внимание, рассыпавшись в каких-то извинениях, или объяснениях, или благодарностях, или комплиментах — я могла судить лишь по позе: он чуть присел, подобострастно поклонился, и от этого кончики ушей подпрыгнули и закачались.

Гермиона изменилась в лице.

Она замахала руками, что-то вскрикнула и бросилась вон из комнаты.

Я старалась сохранять спокойствие и более не поддаваться на это провокационное сумасшествие.

Гермиона вернулась спустя две-три минуты: почти вбежала в гостиную с победной улыбкой, размахивая руками с зажатыми в них предметами одежды. Существо весело подпрыгнуло и бросилось к ней, принимая из рук дары — вязанные шапочку и шарф кричащего алого цвета. Оно тут же нахлобучило шапку на голову и размашистым движением повязало шарф вокруг тонкой морщинистой шеи.

Гермиона улыбалась.

Монстр тоже скалился в подобии улыбки.

Знаете, ведь и мне стало смешно и как-то приятно на душе, и подумалось, что это самая обычная сцена из жизни. А нечто, которое теперь крутилось вокруг своей оси, демонстрируя Гермионе новый наряд, показалось даже симпатичным.

Всего на мгновение.

Я неприязненно отшатнулась от окна, когда уродец выпрямился в полный рост и протянул Гермионе руку. Она, кажется, смутилась и неуверенно пожала крошечную ладошку.

«Спасибо, Добби».

Он поднял руку в воздух, щелкнул пальцами и… испарился.

* * *

Следующие две недели я пыталась незаметно выведать у Энди, что или кто это могло быть. Даже если это был сон — а, скорее всего, так и было, — я и предположить не могла, откуда в моем подсознании подобные образы. А Энди умный и даже эрудированный, как говорит мама. Задавая ему вопросы, я старалась, чтобы мой голос звучал безразлично и с легкой долей иронии.

Актриса из меня никудышная.

Но он не расспрашивал — говорил только по теме. Шутил про гоблинов, орков и эльфов — мальчишек часто интересует подобная чушь. Однако никакого конкретного ответа не дал — даже Энди не имел ни малейшего понятия, что было или могло быть в гостиной Гермионы в ту ночь.

* * *

В первое июльское утро по улицам ползла тонкая дымка тумана. Он опустился на город и по обещаниям синоптиков должен был рассеяться уже к полудню.

Малфой шел по улице, слегка нахмурившись и шевеля губами, будто повторял что-то про себя. Руки — в карманах, волосы зачесаны назад на непривычный манер, лицо в мелких точках — щетина, как я поняла позже.

Он был каким-то уставшим, изнуренным. Кожа побледнела еще больше, если это возможно, приобрела какой-то сероватый оттенок — он почти расплывался в тумане.

И еще как-то странно морщился, наступая на правую ногу…

Пожалуй, все это было неожиданно.

Драко разбудил Гермиону — я видела, как она вылезла из кровати, услышав звонок в дверь, и медленно, сонно спустилась вниз, даже не удосужившись переодеться. Потерла глаза сжатыми кулаками — такой детский, беззащитный жест — и сморщилась от резкого света, падающего из окна.

Дверь открылась бесшумно.

Грейнджер что-то буркнула и почти было развернулась, махнув Малфою рукой, видимо, собираясь направиться на кухню или в гостиную.

Драко остановил ее.

Не знаю, что он сказал. Не имею ни малейшего понятия. Пожалуйста, добавьте это в список вещей о четырнадцатом доме, которые ни вы, ни я никогда не узнаем.

Гермиона застыла на месте в смешной, нелепой позе, будто мгновенно превратилась в объемное изображение себя самой. Малфой не сдвинулся с места: он не шевелился, не пытался войти, не двигал руками или ногами, не качал головой, хотя, как мне кажется, все это время говорил что-то.

Что-то важное.

Настолько важное, значимое и ценное, что с Гермионой, которая внимательно слушала его, не пропуская ни единого слова, произошло кое-что. Тоже важное и значимое.

В первый раз я видела, чтобы она…

Нет, не плакала.

Не захлебывалось слезами, не ревела, не билась в истерике, не рыдала.

Только робко утирала слезы, которые никак не могли перестать течь из глаз.

Закончив говорить, Драко неловко пожал плечами, смотря при этом куда-то в сторону, и пнул носком ботинка порог. Кот, только-только успевший показать свою мордочку из-за двери, почуял в этом жесте угрозу и шмыгнул обратно.

Гермиона все же не удержалась и громко всхлипнула, тут же смущенно и немного испуганно зажав рот ладонью. Малфой покачал головой и наконец посмотрел на нее.

Они оба неосознанно дернулись в разные стороны.

Драко отступил, сказал что-то, махнул рукой, вздрогнул, сделал еще один шаг назад и, развернувшись, быстрым шагом вышел со двора. Как только он оказался на безопасном расстоянии, его шаг замедлился — стало заметно, как трудно ему идти, наступать на больную ногу.

Это напомнило мне о тех временах, когда Гермиона не пускала его дальше крыльца, разворачивала прямо у порога и вынуждала уйти.

Но здесь все было по-другому.

Мне даже показалось, что она, наоборот, хотела, чтобы он остался.

* * *

Он вернулся через три дня.

Не мог не вернуться.

Гермиона была спокойна как никогда.

Она мягко улыбнулась ему, провела в гостиную, показала новые книги, спустя два часа работы заварила чай и угостила Малфоя печеньем.

В тот день она выглядела отменно: аккуратно уложенные волосы, свежее лицо выспавшегося человека, ухоженный маникюр, насколько мне было видно, чисто выстиранная и идеально выглаженная одежда, эти легкие, порхающие движения. Чем серьезнее казалась ее работа, чем быстрее стачивался карандаш, скачущий по бумаге, чем проворнее двигались пальцы, перебирающие книги и документы, тем прелестнее она становилась, словно постоянно — беспрестанно! — обновляла прическу и макияж.

Наверное, единственное, что мне показалось тогда выбивающимся из всего образа, было то, как она вздрагивала, когда Малфой обращался к ней.

И, пожалуй, очередной набор странных названий, который мне удалось разглядеть.

«Боевые за… — закрыто пальцами Драко, —…ия».

«Защита от… — кружка Гермионы, перекрывающая обзор, —…искусств».

* * *

Через четыре дня они настолько увлеклись, что Малфой вышел из четырнадцатого дома далеко за полночь.

* * *

Я бежала все быстрее и быстрее, чувствуя, как разлетается мелкая галька под ногами, поднимаются в воздух облачка пыли за моей спиной, видя краем глаза дома, ограды, чьи-то дворы, проскальзывавшие мимо с такой скоростью, будто не только я неслась по улице, но и они стремились в обратную от меня сторону, ускоряясь, смазываясь в пространстве и времени.

Я задыхалась от ветра, бившего в лицо, от разбиравшего меня смеха, от рези в боку, думая о том, что надо бы перестать так резво перебирать ногами, так широко размахивать руками, стоит замереть, и прекратить смеяться, и перевести дыхание, и…

Где-то далеко позади орал Энди — его вопли прерывались громким смехом, становились похожи на истеричные рыдания. Он не мог сдвинуться с места, согнувшись от смеха, от дикого хохота, сотрясавшего все его тело.

Он кричал «стой», и «прекрати», и «сумасшедшая», а я не могла остановиться — мне было так весело, так легко, так свободно и безумно смешно.

Господи, пусть Энди всегда будет моим лучшим другом!

Наконец, благодаря отчаянному усилию, я сумела затормозить. Резко, одним рывком. И сразу наклонилась, упираясь ладонями в согнутые колени, стараясь совладать с дыханием и разбегающимися мыслями.

Этот день — нет, это лето! — лучшее, что было со мной в жизни.

— Прекрати! — раздалось откуда-то слева.

Это был не Энди — его крик был более веселым, радостным, почти жизнеутверждающим, если вы понимаете, о чем я.

Я напряглась и развернулась лицом к — угадайте! — четырнадцатому дому. Ну конечно же, все дороги ведут сюда.

Дом возвышался надо мной немного грозно, но слишком знакомо, чтобы испугать. Все те же светлые стены, большие окна по всему фасаду, крыльцо и маленькая терраса с правой стороны от двери. Тот же двор с величавым каштаном, важно раскинувшим свои ветви, слегка пожухлой от жары травой и тропкой, ведущей от калитки к двери.

Сколько же раз я видела, как по этой тропинке шагали ботинки Драко, или проходили туфли Гермионы, или семенили кошачьи лапки.

Пожалуй, очень много, но все же чуть меньше, чем я слышала эти знакомы ссорящиеся голоса.

Ну правда же, сколько можно?!

Занавеска в окне гостиной была отодвинута ровно настолько, чтобы изнутри не было видно редких прохожих, а вот Драко и Гермиона представали передо мной в своем лучшем — из всех возможных на данный момент — виде.

Ветер пролетел по улице, прошелестел листьями, стукнул чью-то калитку о забор, взметнул шторы и вновь приоткрыл небольшую форточку в окне четырнадцатого дома. Сразу скажу — голос Драко казался намного бодрее, чем вид. Выглядел он, мягко говоря, неважно. Оттенок кожи был слегка желтоват — очень болезненно, знаете ли, — под глазами залегли серые круги, а на лбу виднелся недавно поставленный синяк.

Уж не Гермиона ли ткнула его своей палкой?

Малфой кричал.

Он вопил, срывался на пронзительный визг, яростно сверлил взглядом Грейнджер и выглядел так, что было неясно, стало ли ему дурно или он собирался заплакать в следующую секунду. Он наступал, шагая вперед, и тяжело дышал — было заметно, как отчаянно колышется грудная клетка под тканью рубашки.

Но и Грейнджер не оставалась в долгу. Я уже не раз упоминала, что в гневе она… очень злая, правда.

Это просто невозможно описать: эти горящие глаза; широко — почти уродливо — раскрытый в крике рот и тон голоса, будоражащий кровь, кидающий в дрожь. А еще руки, сложенные на груди, или опустившиеся на пояс, или вскинутые в попытке оттолкнуть…

Или притянуть ближе — чтобы кричать прямо в лицо, в уши, смотря в глаза, не оставляя шанса вырваться и избежать ссоры.

Да почему же они не могут усмирять свой бешеный темперамент? Или направлять всю энергию в более мирное русло — например, веселиться и развлекаться, как мы с Энди. Больше смеяться и улыбаться.

Я ведь так давно не видела, как искренне улыбается Гермиона, как по-доброму усмехается Драко.

Совру, если скажу, что вообще помню, когда это случилось последний раз.

Не хочу грузить вас предметом их ссоры — все было вполне привычно: череда незнакомых слов и особо изощренных оскорблений, приправленные теми жестами, которые, по-видимому, должны были убедить в правоте, но… ладони, мельтешащие перед лицом, обычно так не действуют. Хотя это и было одно из любимых и у Драко, и у Гермионы.

В принципе, стояло наравне с тем, чтобы с завидным постоянством повышать голос до каких-то астрономических высот.

Грейнджер не выдержала первой.

Когда Малфой проорал ей в лицо дурацкую смесь из «Дамблдор», «Поттер», «Лорд» и «хренова туча крестражей» (Прошу прощения за такое! Мама меня бы уж точно по головке не погладила, но я всего лишь передаю вам точные слова), Грейнджер вскинула так хорошо знакомую мне палку и на удивление спокойно и четко произнесла:

— Обезъяз.

Он заткнулся.

Мгновенно, как будто рот отказался слушаться, язык прилип к небу, сомкнулись зубы или еще что-нибудь такое… невозможное в реальности.

В первое мгновение я подумала, что он всего лишь старается перевести дыхание — кто знает, может, голос подвел, сорвался или срочно понадобилось сглотнуть.

Но Малфой продолжал молчать, грозно взирая на Гермиону, застывшую напротив с довольной ухмылкой и деревяшкой наперевес.

Это что, такая игра?

— Какая игра? — ко мне на бешеной скорости подлетел Энди.

Отлично — болтаю всякие глупости вслух!

— Какая бы ни была игра, ты все равно проиграешь! — заявила я, глянув на него через плечо, и рванула к своему дому.

Частично, чтобы наконец отдохнуть и выпить воды, частично, чтобы увести Энди подальше от четырнадцатого дома.

* * *

По нашему двору иногда слонялись скунсы, было парочку енотов и, конечно, белки, изредка забредали соседские собаки или коты, и то и дело с забора на ветку перелетали разнообразные птички.

Но сов не было давно.

Все соседи уже и не обсуждали тот удивительный год, когда филины, сипухи, неясыти оказывались в нашей районе почти каждый день, словно по расписанию.

Так точно, пожалуй, даже почта не работает.

Но в тот день в конце июля поздним вечером я снова видела одну. Энди спорил со мной до посинения: тебе показалось, это была другая птица, это был просто особо крупный лист, падающий с дерева, тебе приснилось — все что угодно, лишь бы не признавать, что я смогла заметить очередную сову, а он не видел еще ни одной, кроме того раза в зоопарке — но если небо в клеточку, то не считается!

В общем, это абсолютно точно была сова. Метнулась черной тенью через небо, пряча звезды за своими крыльями, а после нырнула вниз, но не планируя, нет. Она летела, спотыкаясь на ходу, если можно так выразиться. Будто кто-то или что-то подбило ей крыло — дайте-ка подумать, правое, да, определенно правое. Кажется, она была ранена, но все равно не останавливалась, а продолжала махать здоровым крылом, негромко ухая.

Перед тем как она скрылась на заднем дворе четырнадцатого дома, я успела разглядеть, что, кажется, к ее лапе был привязан какой-то предмет.

* * *

Я вернулась домой в три.

Уже три дня я не видела Гермиону.

Сегодня я трижды пропустила мимо ушей слова Энди — все три раза он сделал вид, что оскорблен до глубины души.

Третий день подряд обещали солнце, и легкий, прохладный ветер, кажется, наконец был готов разогнать тучи и белесые облака, которыми заволокло небо.

Поднимаясь в свою комнату, я споткнулась ровно три раза и еще поскользнулась на самом верху, но это не в счет.

Хотя бы дверь открылась с первого раза — успех, однако.

Впрочем, только успев заглянуть в комнату, я тотчас закрыла ее, рванув на себя за ручку, и прислонилась в холодной доске лбом.

Да, мам, все хорошо, мам, я не буду хлопать дверьми, прости, мам.

Глубоко вдохнув, я медленно и аккуратно приоткрыла дверь — лишь тонкая щелка, чтобы мой глаз смог внимательнее оглядеть комок меха, устроившийся ровнехонько на моем столе.

Рыжего меха, господа, рыжего! На моем столе, где не было никаких заумных книг с непроизносимыми названиями, не было бесконечной документации, не было деревяшек, палок, веток — зовите, как хотите, — но зато был один очень важный житель четырнадцатого дома.

Мамочки!

Я шмыгнула в комнату и быстро прикрыла за собой дверь, повернув ручку до упора, и только тогда смогла выдохнуть.

— Ты что здесь делаешь, чудовище? — шепотом произнесла я, ни в коем случае не надеясь услышать ответ — в четырнадцатом, конечно, творятся те еще чудеса, но не настолько, нет. Господи, я ведь даже не знала, как его зовут.

И что с ним делать?

И снова — как он здесь оказался?

Словно отвечая на поставленный вопрос, котяра издал непонятный звук — что-то между мяуканьем и добродушным рычанием — и мотнул хвостом в сторону, обвив им глиняный горшок с тонким ростком, пробивавшимся из земли.

Мамина валериана!

— Ты ведь это не серьезно? — ошалело переспросила я, отбросив всякие мысли о том, что я разговариваю с котом.

Что вы, пустяки.

С котом Гермионы Грейнджер.

Ну, право, ерунда.

С котом Гермионы Грейнджер, которого ей подарил Драко Малфой.

Уму непостижимо!

Между тем виновник моего ужаса, шока, удивления, восторга развалился на столе, греясь в лучах показавшегося солнца. Он перекатился с боку на бок, царапая воздух когтями и прижимая уши к голове, и, замерев всего на пару мгновений, поднял на меня свою морду и вопросительно посмотрел, словно искренне не понимал, почему я еще не бросилась и не принялась гладить его.

Признаюсь, меня, конечно, посетила такая мысль.

Но ее тут же сменил поток идей о том, что делать и как поступить. Предположим, я возьму его на руки — допустим, он даже позволит это сделать — и вынесу из дома, не попадаясь на глаза родителям. А если и попадусь — смогу придумать более или менее приличное объяснение. И затем пересеку двор и выйду за калитку, но что дальше?

Знает ли обычный человек про питомцев своих соседей и не будет ли это подозрительно, если я направлюсь прямиком в четырнадцатый? Что если Гермиона поймет — я не просто милая маленькая девчушка из соседнего дома?

И как я вообще осмелюсь заговорить с Гермионой Грейнджер в конце-то концов?!

Кот громко и пронзительно мяукнул, привлекая мое внимание.

— Да поняла я, — шикнула я и приблизилась к столу, запуская руку в пушистую шерсть и почесывая загривок. Кот довольно заурчал, но я не дала ему долго наслаждаться.

Решительно перехватив его поперек живота, я довольно неумело подняла животное на руки, удерживая, словно ребенка, под голову. Однако он как будто понял, с каким профаном имеет дело, и не особо вырывался. Он, кажется, слегка разомлел от тепла, яркого света, бьющего в глаза, и невероятного аромата такой близкой валерианы и положил голову мне на плечо, послушно терпя быстрый спуск по лестнице и стук входной двери, захлопнувшейся следом за нами.

Я еле держалась, чтобы не перейти на бег.

Ну, или остановиться, развернуться и спрятаться подальше.

Как же я смогу?

Но моя проблема разрешилась очень быстро — мне попросту не оставили выбор. Только я оказалась на тротуаре, дверь четырнадцатого дома распахнулась, и на улице оказалась Гермиона Грейнджер собственной персоной.

Я сделала несколько шагов вперед, и наши взгляды встретились, но ненадолго. Ее глаза тотчас опустились на рыжее чудо в моих руках.

Ее лицо осветилось.

Все произошло как-то слишком быстро. Я не успела задуматься о том, что необходимо сделать. Ноги сами перевели меня через улицу, а руки вручили Гермионе кота, которого она приняла со счастливой улыбкой. И все без слов.

Возможно, это и был тот самый правильный вариант, который я искала. В любом случае Гермиона, кажется, ничего не заподозрила, только лишь широко улыбнулась мне, и только тогда я наконец догадалась поздороваться.

— Здравствуй, — ее улыбка стала еще шире, и я в очередной раз подумала о том, какая же она милая и добрая. Но улыбка тут же слегка померкла, будто Гермионе было тяжело долго держать такое выражение лица.

Я еще раз внимательно осмотрела ее.

Она выглядела слегка утомленной, словно долгое время провела на ногах. Ее глаза лучились облегчением. Почему-то мне подумалось, что оно было связано не только с находкой сбежавшего питомца.

— Спасибо, что принесла его. Он никогда не убегал раньше, — она пожала плечами, а я еле успела прикусить язык, чтобы не воскликнуть «знаю». — Но, возможно, ему просто не понравилось быть одному. Он довольно своевольный и порой ведет себя так, будто имеет собственное мнение по любому поводу.

И снова мне пришлось засунуть свои мысли куда подальше и вместо этого выдавить дружелюбную и участливую улыбку.

— Он очень милый, — осторожно пробормотала я.

Она кивнула и, извинившись, отвернулась, приоткрыла калитку и поставила кота на траву, подтолкнув того к дому. Закончив с ним, она вновь повернулась ко мне:

— Где он был? — с вежливым любопытством спросила она таким голосом, словно мы с ней старые приятельницы.

Хотя в каком-то смысле так и было. Односторонне, по крайней мере.

Я кратко рассказала ей, как обнаружила его в своей комнате, и она даже рассмеялась на тех моментах, где я пыталась пошутить. Моя улыбка стала чуть увереннее.

— Мы ведь соседи, так? — полуутвердительно произнесла она, припоминая что-то. Я украдкой посмотрела на ее руки, сложенные на груди, и заметила, что пальцы слегка дрожали. Так бывает, если сильно сжать кулак после крепкого сна, или долго стискивать в руке какой-либо предмет, а потом расслабиться и отпустить его. Или же она просто нервничала, но это был последний вариант.

— Да, я иногда вижу вас, когда иду в школу, — поделилась я, посчитав, что это прозвучит достаточно безобидно, а еще не будет ложью. С технической точки зрения. Я ведь не уточняла, что это единственное время, когда я замечаю ее.

— Действительно, — она глянула на дом за моей спиной и вновь перевела взгляд на мое лицо. — Знаешь, я такая невнимательная, не замечаю ничего дальше своего носа.

Она рассмеялась, и я выдавила смешок в ответ, но…

Ложь.

Вот это уже была ложь. Странно, что их нас двоих именно Гермиона оказалась той, что соврала. Ведь я знала, что на свете, наверное, вообще не существовало человека, более собранного и разумного, чем она. А значит, она скрывала что-то.

Уж не догадалась ли она?

Мысль поразила меня так резко, что я не сумела удержать лицо.

— Ты в порядке? — обеспокоенно спросила Гермиона, заметив изменения во мне. Ее естественной реакцией было то, как она протянула вперед руку, как будто хотела подхватить меня под локоть или просто ободряюще сжать ладонь.

Когда она выпрямила правую руку, рукав джемпера слегка соскользнул назад, открывая запястье и светлую кожу предплечья. Я невольно опустила глаза, вцепившись взглядом в ее руку.

Как странно.

На открывшемся участке коже была видна когда-то очень глубокая, но теперь почти зажившая царапина. Точнее, именно на это было похоже по цвету, фактуре, форме — не знаю, как описать. Однако вместе с тем я почему-то подумала о татуировке — возможно, это была какая-то специальная техника или что-то вроде того.

И все из-за того, что на предплечье Гермионы было что-то написано или нарисовано — я склонялась в надписи, хотя и не могла разобрать букв. Тем более времени у меня оказалось совсем немного.

Проследив мой взгляд, Гермиона резко отдернула руку назад, натягивая рукав еще выше, чем он был до этого, и неловко пожала плечами, вновь улыбнувшись. Я поняла — она не знала, что именно я заметила, поэтому никак не могла подобрать слов, чтобы объясниться.

— Так ты учишься в школе? — она резко перевела тему, так и не решившись на оправдания. Я великодушно позволила ей это и приняла самый увлеченный вид, отвечая на поставленный вопрос.

— Да, я перешла в девятый класс. Еще пару лет и все.

— Наслаждайся этим временем, пока оно не закончилось, — она как-то странно посмотрела на меня. Я не смогла разобрать значение этого взгляда.

Мы попрощались и разошлись по разные стороны улицы.

Перед тем как войти домой, я обернулась и посмотрела, как за Гермионой закрылась дверь четырнадцатого дома.

* * *

«Массовый побег из Азкабана!» — гласил заголовок газеты, которую Драко кинул перед Гермионой, войдя в гостиную.

Он что, пробирается через задний двор?

Впрочем, сейчас это неважно — мне гораздо интереснее узнать, что же это, в конце концов, за штука такая, Азкабан. Я попыталась вспомнить, сколько раз и при каких обстоятельствах я уже слышала про это, постаралась проанализировать свои отрывистые воспоминания и объединить их с этой странной газетой.

Мне показалось, или по воде на картинке под заголовком пошли круги?

Неважно, господи, все неважно! Это такие мелочи! Передо мной сейчас великолепный шанс понять, что происходит.

Гермиона нахмурилась. Это даже мягко сказано — брови сошлись на переносице, глаза сузились, губы сжались, и на лице показались крошечные складки: на лбу, в уголке глаз, у рта. Она начала быстро листать газету и несколько раз пробежала глазами по нужной статье, а после вскинула напряженный взгляд на Драко.

Спросила что-то — он пожал плечами.

Она резко поднялась со стула, прошла к календарю, висевшему на кухне, и остановилась, вглядываясь в расчерченную таблицу из дней, недель и месяцев. Когда через пару секунд Драко зашел вслед за ней, Гермиона сжала пальцами виски и глубоко вздохнула — плечи медленно поднялись и опали вниз, отчего Гермиона показалась меньше, тоньше и намного слабее, чем обычно.

Малфой подошел к ней со спины и остановился в нескольких шагах.

Думаю, они молчали.

Это было странно.

Да что там странно — по-настоящему чудно. Я уверена — произошло что-то важное, что-то очень серьезное, но… Как бы так объяснить? Не совсем правильное.

Этот Азкабан, этот побег. Ведь побег редко означает что-то хорошее, не так ли? А тем более массовый? Но при чем здесь Драко и Гермиона?

Как всегда когда я надеюсь получить хотя бы несколько ответов, в итоге только прибавляется больше вопросов.

Ладно, пойдем сначала. Что я знаю про Драко, что я знаю про Гермиону?

Они занимались какими-то технологиями, они читали много книг со странными названиями, они часто исчезали ни с того ни с сего, они использовали непонятную лексику и говорили на незнакомые нормальному человеку (то есть мне!) темы, они работали вместе, несмотря на а) взаимную антипатию сначала; б) затем презрение и равнодушие; в) еще чуть позднее пренебрежительное отношение друг к другу; г) ругань, и ссоры, и стычки, и подколы, и оскорбления (ничего, что это один пункт?), и, наконец, д) постоянное напряжение.

П о с т о я н н о е.

Хотя у меня все равно складывалось впечатление, что их не заставляли. Возможно, немножко подтолкнули, применили особо хитрые способы, чтобы убедить, повлияли авторитетным мнением, но не заставляли в худшем смысле этого слова. Будто ту бумажку с адресом Гермионы просто подкинули Драко в нужный момент, а он сам решил прийти. И она пустила его совсем не из-за того, что ей было приказано, а потому что понимала своими чудесными мозгами, что это может привести к чему-нибудь хорошему.

Наверняка скажу глупость — но думается мне, что они трудились на общее благо.

Хотя, вообще, не факт, что они были на стороне «хороших парней», если это была какая-то борьба. Чего стоит одна татуировка Драко — самая мерзкая из всех, что я когда-либо видела!

Но вместе с тем они явно были расстроены из-за этого побега, а побег, как я уже сказала, скорее всего, не есть нечто хорошее, ведь так?

Я сосредоточилась на затылке Драко, надеясь, что он обернется и я смогу увидеть его лицо, чтобы хотя бы постараться понять, о чем он думает, что чувствует на самом деле, как относится к происходящему. Но он, наоборот, шагнул дальше от окна в сторону Гермионы и положил ладонь ей на плечо.

Она вздрогнула.

А потом — я удивилась, была шокирована, изумлена, моя челюсть, как говорится, встретилась с полом, я не поверила своим глазам и так далее и тому подобное, — потом она, не оборачиваясь, шагнула к Малою и вжалась в него спиной, словно ища успокоения и стараясь примириться с действительностью таким простым действием. Попросту за счет тепла другого человека.

Настала его очередь дергаться.

Однако он не отступил, лишь немного переместил руку, принимая более удобное положение, и наклонил голову, будто раздумывая, прислониться ли к ее виску или положить подбородок на макушку. Он даже не обнял ее — говорю «даже» так, будто это обязательно должно было случиться, — а просто стоял, скрыв от меня Гермиону, прикрыв ее широкой спиной, и спокойно дышал, наверняка чувствуя собственную значимость. Забавно, что именно Гермиона позволила ему ощутить это.

Через час или около того они вместе вышли из дома, прошли по двору тихо переговариваясь, Драко придержал Гермионе калитку, на что она коротко кивнула, и они ненадолго остановились, заканчивая обсуждения.

Этого мне хватило, чтобы открыть окно и даже высунуться из окна, сделав вид, что высматриваю кого-то в конце улицы. Наглость — второе счастье.

Хотя и не до конца. Мне было недостаточно. Я слышала все: гудение машин на соседней улице, жужжание насекомых, скрип калиток и окон, шуршание деревьев и кустов — все, кроме голосов Драко и Гермионы.

На мою долю осталось только одно.

— Грейнджер, — окликнул Малфой Гермиону, когда та уже развернулась и направилась в противоположную от него сторону. — По крайней мере, мне больше не нужно туда ходить. Никаких дементоров и обороток.

Она нервно рассмеялась в ответ и покачала головой.

Как-то грустно и обреченно.

* * *

Ты переходишь в девятый класс и думаешь, что перед тобой открывается новая, взрослая и серьезная жизнь.

Но моя, наоборот, все сильнее и сильнее замыкалась в небольшой четырехугольник — окно комнаты, смотрящее на четырнадцатый дом.

* * *

Свой подарок на день рождения Гермионы Малфой просто вложил в книгу.

Тонкая, длинная закладка, украшенная рисунками, испещренная надписями, которая слегка светилась в темноте и казалась чуть-чуть тяжелее, чем должна была быть.

Я решила, что это странный подарок.

Хотя это было несколько прозаично: что еще связывало Гермиону и Драко сильнее, чем книги?

К тому же в дальнейшем я никогда не видела, чтобы эта закладка выпадала хоть из одной книги.

* * *

Я приглушила ночник и уселась прямо у подоконника, окидывая привычным взглядом улицу. В окнах постепенно гасили лампы, и лишь в четырнадцатом продолжало тускло светить.

Вечер был спокойный, приятный, мягкий — никаких агрессивных холодов, никаких гуляющих ветров, только тепло батареи, обжигающей локти. Я заерзала, принимая удобное положение, и наконец заглянула в окно гостиной.

Они все еще работали, но никак обычно — за столом было пусто, никто не метался по комнате, не было суетливых пальцев, крутящих карандаш или прутик.

Грейнджер сидела в кресле, погрузившись в чтение.

Малфой склонился над ней, также вчитываясь в бумаги, которые она держала в руках. Она задумчиво кусала губы, он едва заметно шептал, проговаривая прочитанные слова. Перед ними на столе горела небольшая лампа, окутывая мягким светом лица и фигуры. Свет был тусклым, и Малфой тянулся всё ближе, чтобы разглядеть скачущие буквы. Я заметила, что одна его ладонь лежала на спинке кресла, в котором сидела Гермиона, а вторая — на подлокотнике прямо рядом с ее левой рукой.

Внезапно я зажмурилась, почувствовав, как кружится голова.

Как будто я была там — прямо между ними, помещаясь в это до невозможности маленькое расстояние от его лица до ее волос, от груди до плеч, от ладони до локтя.

Наверняка они чувствовали запахи друг друга, могли ощущать дыхание, различать тихий шепот — Господи, да ведь они сами ни на секунду не задумывались об этом, а я сидела, как наивная дура, и не могла отвести взгляда, представляя все эти мелочи и примеряя их на себя.

Гермиона перевернула страницу — мне казалось, что шелест бумаги резанул по ушам. Малфой, тотчас заметив что-то, протянул руку и ткнул пальцем куда-то в середину листа, легко задев предплечьем локоть Грейнджер.

Я поняла, что пропустила несколько вдохов и выдохов и тяжело втянула воздух. Надеюсь, всё это — последствия того самого переходного возраста, о котором твердят все вокруг.

Малфой что-то шепнул — Гермиона покачала головой. Ее волосы наверняка щекотнули его кожу, но вряд ли кто-то из них заметил это.

Но заметила я.

Тогда я впервые задумалась, что между ними в самом деле могло бы быть что-то крепче простой рабочей связи. Я почувствовала комок в горле, когда представила Драко и Гермиону не просто партнерами.

Они могли бы стать друзьями.

Или чем-то большим?

* * *

Работы ощутимо прибавилось не только у меня — сентябрь принес в четырнадцатый дом новые задания. Темнота вновь перестала быть помехой — теперь бессонные ночи Грейнджер иногда разделяла с Малфоем.

* * *

На первой неделе октября Гермиону вернулась под утро.

У нее была разбита губа, и неприятного вида царапина пересекала лоб. Еще одна вместе с парочкой синяков обнаружилась на спине, когда Гермиона стянула через голову свитер и откинула его в сторону, не заботясь о порядке или чистоте в доме.

В тот день она впервые за долгое — близкое к бесконечности — время не притронулась к книгам. Села на диван, тупо уставившись в стену, согнула ногу в колене и послушно начала гладить кота, когда тот, воспользовавшись ситуацией, потребовал этого.

А после отправилась готовить, все-таки обратилась к уборке, несколько раз переворошила свой шкаф с одеждой и выбросила пару бумаг, смяв их в кулаке. Облачилась в дурацкий цветастый фартук и снова кухарила, одновременно перемешивая содержимое кастрюли, рыская в шкафчиках в поисках крышки и пританцовывая под мелодию, лившуюся из старенького радио, которое она откопала на чердаке.

Это продолжалось целый день, пока снова не появился Малфой и брякнул что-то, отчего из глаз Гермионы брызнули слезы.

* * *

Четыре дня потратила Гермиона, насмехаясь над Малфоем, который отпрыгивал от радио каждый раз, когда то начинало играть или разговаривать голосом нарочито веселого диктора. За это время я видела, как она тыкала в различные кнопки, видимо, объясняя Драко принцип работы, и показывала несколько стареньких кассет, некоторые из которых оказались с порванной пленкой, но музыку послушать все же удалось.

Весь пятый день Грейнджер и Малфой проработали под нескончаемую мелодию, и изредка Гермиона позволяла себе шепотом подпевать, если знала слова.

И даже если не знала.

* * *

Работы прибавилось — сна убавилось.

Все честно.

* * *

Гермиона с разбегу бухнулась на колени, прижимая ладони к лицу, словно надеялась остановить бешеный поток слез, лившихся из глаз. Ее плечи ходили ходуном, и она раскачивалась взад-вперед, не в силах подняться на ноги или хотя бы как стоит вздохнуть.

Кот оценил состояние хозяйки и медленно приблизился к ней, потерся о ее колено и раскрыл рот в неслышном мне мяуканье.

Я судорожно сглотнула и неспешно задернула штору.

Что ж… Все когда-то случается в первый раз.

* * *

Я все еще пыталась понять.

Понять, осознать, разузнать, обнаружить правду.

Походы в школу стали мучением.

Зачем ходить в место, где тебе обещают знания и загружать голову бесконечными цифрами, правилами, законами и установками, если не можешь ответить самой себе на простые, элементарнейшие вопросы, касающиеся людей, которые тебя окружают?

Спасал только Энди — Энди, который, как оказалось, за лето вытянулся (так говорили учителя), похорошел (слова одноклассниц), посмелел (показательная стычка со старшеклассником, который случайно умудрился забрызгать меня водой из питьевого фонтанчика) и стал очень милым молодым человеком (ох, уж эта мама!). Хотя меня очень заботило то, что я не могла поделиться с ним всеми причудами четырнадцатого дома.

А их, знаете ли, только прибавилось.

* * *

Гермиона сидела за столом в восемь, когда я выходила из дома.

Не сдвинулась с места и в полдень, когда я забежала домой за оставленной там тетрадью.

К четырем изменился только размер стопки книг, отставленных в сторону.

В семь она ненадолго отложила карандаш, а в девять позволила глазам отдохнуть пару минут.

Около трех, когда я, проворочавшись в кровати несколько часов кряду, все-таки выглянула в окно, я вновь увидела Гермиону.

Она уснула прямо за столом, сжимая в пальцах карандаш и придерживая лист бумаги, исписанный мелким почерком. Кот пытался добудиться, бодая ее лбом в висок, щекоча уши и шею пушистым хвостом, лапой толкая ручки, так что они скатывались со стола.

Но Гермиона слишком устала.

Слишком не выспалась, чтобы проснуться теперь.

В конце концов он был вынужден успокоиться и свернуться рядом с ней, смяв под своим тельцем все бумаги и просунув передние лапы Гермионе под щеку.

Моя улыбка почему-то вышла грустной.

* * *

Я поняла, что после нашего не особо продолжительного, но все-таки настоящего разговора, меня намного больше стало заботить состояние Гермионы. Вот уже два месяца я находилась в постоянном напряжении, замечая появляющиеся из ниоткуда шрамы и синяки, отмечая про себя, как мало она стала спать, ругая Малфоя за то, что не особо стремится помочь ей.

Иногда мне безумно хотелось прийти к ней и сказать, что все хорошо, все образуется, она справится с любыми трудностями, переживет любые напасти.

Однако вместе с тем мне казалось, что узнай я, в чем на самом деле заключалась проблема, я бы резко изменила свое мнение.

* * *

Заглянув в окно, я подумала, что Гермионы не было в комнате — все же не привыкать.

Но она была.

Я заметила макушку за диваном. Слегка растрепанные волосы выдавали ее присутствие, хотя иногда Гермиона и скрывалась за потертой спинкой целиком, наклоняясь вниз. Кажется, она сидела на коленях.

Я осмотрела комнату и — не обессудьте — впервые за все время заметила каминную трубу, идущую вверх. Никогда до этого не обращала внимания, чтобы Гермиона была любительницей разжечь камин и понежиться вечерком у огня. Но тогда она занималась именно этим — я легко могла представить себе, как она выставила вперед ладони, набираясь тепла обжигающих языков пламени.

Единственным, что казалось немного странным, была температура за окном — на улице тем вечером совсем не было холодно. Может, лишь слегка остыла земля к вечеру, но не больше, однако, Гермиона провела у камина долгие часы, перед тем как наконец поднялась в полный рост.

Она обернулась, и на мгновение мне почудилось, что в глазах ее блестят слезы, но она быстро сморгнула их. Гермиона приняла равнодушный вид, отряхнула колени, расправила майку, разгладив ткань на груди и животе, и подошла к окну. Я видела, как она, забывшись, растерянно водит пальцем по слегка запотевшему стеклу.

По ее лицу было сложно что-либо понять. Она была убийственно спокойна — именно так могло показаться на первый взгляд, но я знала Гермиону достаточно долго, чтобы набраться выдержки и немного подождать.

Спустя какое-то время она рвано втянула воздух и что-то тихо прошептала, покачав головой.

А затем прикрыла лицо руками, крепко прижав ладони к лицу, и как-то странно согнулась, сгорбилась, будто что-то тянуло ее к земле, и только одна нить, как продолжение позвоночника, вынуждала держаться с неестественно прямой спиной. Плечи дернулись, она свела локти и все же подняла голову, но так и не убрала руки. Прошло еще несколько долгих мгновений, пока Гермиона наконец не вздохнула глубоко-глубоко и не освободила лицо.

У нее действительно текли слезы.

Какие-то неконтролируемые и, как мне показалось, не то чтобы объяснимые. Пожалуй, вид у Грейнджер был такое, будто на этот раз она сама не знала, почему льет слезы.

Или по кому.

* * *

Ветер был безумный, срывал последние сухие листья с деревьев, гнал по улицам, бросал их на лобовое стекло автомобилей и врывался в открытые комнаты.

Малфой шагал по улице ровно и уверенно, смотря только вниз и вперед, и держал обе ладони у головы, натягивая повыше воротник, прикрывая грудь, шею, щеки, так что и лица-то почти не было видно, и только волосы как всегда выдавали их обладателя. Казалось, ветер пытался запутать, вынуждал заплутать, споткнуться, даже потеряться — будто это было возможно на нашей простейшей улице, — но Драко все равно не сбивался с пути.

Его спокойствие, прослеживающееся в каждом выверенном движении, в каждом взгляде, не смущенно или раздраженно опущенном в пол, а просто следящем за дорогой, передалось и мне, пробравшись внутрь и оттуда захватив все тело.

Почему-то я верила — этот день будет лучше множества тех, что были до него.

Он казался особенным.

Гермиона заметила Малфоя из окна кухни и выбежала на крыльцо — я метнулась к окну.

Конечно, ветер мешал расслышать конкретные слова, но что-то я все-таки уловила.

Их голоса звучали спокойно, но мне казалось, что было в этом что-то неправильное: какое-то отчаяние или обреченность. Но такое ведь не дано понять четырнадцатилетнему ребенку. Во всяком случае в полной мере.

Малфой так и не опустил воротник, пока они стояли на улице, и на минуту мне показалось, что он намеренно прятал лицо. Однако Гермиона не замечала этого — она задавала тысячи вопросов, не всегда заботясь о том, чтобы дать Драко пару секунд на ответ, и тараторила без остановки, пока он наконец не махнул на дверь. Она спохватилась, и они зашли внутрь.

Не задерживаясь, Малфой прошел в гостиную и откинул полу плаща и достал из внутреннего кармана черную тетрадь. Я состроила гримасу, не понимая, что это могло означать. Небольшого размера тетрадь, похожая на ежедневник или дневник, была из плотной, но потертой со временем кожи с металлической отделкой по углам. И, наверное, стоит отметить, что в самом центре зияла громадная дыра, из которой торчали клочки страниц, будто в дневник вновь и вновь вбивали нож или какое-то другое суровое оружие.

Миленько.

Однако, пожалуй, это было не самое… Даже не могу подобрать слова.

Просто не могу.

Я объясню, как есть — как было, а вы, надеюсь, сможете сами разобраться, понять хоть что-то без моей оценки, без лишних слов и моих комментариев. Хотя я и так наговорила уже кучу всего!

В общем, первое — реакция Гермионы, подскочившей, подпрыгнувшей от искреннего веселья, радости, будто от глаз, которые увидели эту тетрадь, импульс прошел сразу в ноги, а затем в руки — я видела, как Гермиона потянулась к Драко. Казалось, она не столько хочет забрать дневник, сколько… поблагодарить Малфоя?

Второе.

Второе — тень, пробежавшая по ее лицу.

Сразу, как только Гермиона приблизилась к Драко, она словно попала в особую зону и, почувствовав это, мгновенно изменилась. Ее глаза расширились в изумлении, абсолютно не подвластном контролю, руки взметнулись вверх, но зависли в воздухе на мучительно долгие мгновения, как будто она не понимала, что предпринять.

А потом отступила на шаг и что-то тихо спросила.

Тихо — даже мне в нескольких десятках метрах от них с закрытыми окнами и не совсем уж идеальным слухом было тихо. Знаете, такой шепот, что бьет по ушам?

И третье. Последнее. Финальный аккорд.

Драко медленно, неторопливо расстегнул верхнюю пуговицу и сбросил плащ на диван.

Гермиона побелела, и губы сжались в тонкую линию.

Он размял шею и шагнул к окну, оказавшись в просвете, так, что и мне, и Гермионе стало отлично видно его лицо.

Я — впрочем, и она — ахнула.

Вся левая сторона его лица начиная от остатка брови и заканчивая острым выступом челюсти, была чудовищно обожжена. Покрасневшая, израненная кожа была покрыта волдырями и желто-коричневыми пузырями, а от уха до крыла носа протянулся длинный рубец.

Казалось, что ткани отмерли и верхний слой кожи лоскутами сошел с лица.

Господи, не верю, не верю, не верю, что это произошло!..

Грейнджер тоже не верила. Она ошарашенно оглядывала изуродованного Малфоя, пожирая его глазами, будто думала, что вот-вот видение растает и перед ней предстанет обыкновенный холеный красавец, каким мы знали и помнили его.

Но ничего не менялось.

Драко лишь прикрыл глаза, видимо, не в силах терпеть и дальше взгляд Гермионы — любопытный, въедливый, пытливый, — и, завалившись назад, плюхнулся на диван, оказываясь в спасительной тени и вновь прикрывая лицо рукой, небрежно, словно просто подставил кулак под щеку.

Гермиона повернулась к нему — и спиной к окну — и…

Не знаю, не знаю, что она делала. Говорила что-то, успокаивала, убеждала, допрашивала, подбадривала — вариантов было много, но все они не подходили. С Малфоем произошло что-то такое, чего никто из нас троих никак не ожидал.

У Грейнджер дрожали руки, колени и плечи.

Минуту, самую ужасную, отвратительную минуту в моей жизни Гермиона стояла так, сотрясаясь всем телом, не в силах справиться с собой при виде такого Драко. Я не могла даже представить, каково ей, если меня саму разрывало от желания помочь ему или же сбежать от него как можно дальше.

Наконец Грейнджер поборола смятение и опустилась на диван, села лицом к Драко, подогнув под себя ногу, и что-то требовательно произнесла.

Он огрызнулся и попытался было отодвинуться от нее — уверена, ему было неприятно, что Гермиона села именно с той стороны, так что хочешь не хочешь ей было видно его лицо. Он отвернулся, зажмурился, нахмурился — но затем почему-то передумал.

Сам он не двигался к ней — лишь выпрямился и позволил приблизиться к себе.

Когда Драко оказался в зоне досягаемости, Гермиона, не мешкая, протянула руки и дотронулась до его лица, аккуратно пробежав кончиками пальцев по челюсти и скуле, и положила ладонь ему на щеку, а второй некрепко придержала подбородок, слегка приподняв его.

Ее взгляд застыл на его лице — в один миг она превратилась в так хорошо знакомую мне серьезную и сосредоточенную молодую женщину, перед которой поставили очередную трудную задачу. Она внимательно рассматривала шрам, чуть склонив голову к плечу и сдувая с лица тонкие волосинки, незаметные моему глазу. Так старательно, словно стремилась тщательнийшим образом выполнить новое задание, ответить на вопрос, разобраться в поставленной проблеме.

Малфой напрягся.

Сильнее, чем вообще было возможно.

Его глаза были открыты, но смотрел он куда-то мимо, сквозь Гермиону, сквозь окружающие предметы.

Господи, что могло произойти, чтобы ожог был настолько сильным? Ему подпалили кожу? Плеснули кислотой в лицо? Взорвалась духовка? Хотя, пожалуй, вряд ли Малфой был сильно заинтересован в готовке.

Но что бы это ни было, ему наверняка было больно.

Я вздрогнула и в этот момент заметила, что глаза Драко скользнули по лицу Гермионы — он едва заметно развернулся к ней всем корпусом.

Малфой несмело опустил руки ей на талию, и она слегка повела плечами, но не отстранилась. Только наконец посмотрела на него — не как на объект изучения, а как на человека, возможно, даже мужчину.

Гермиона что-то прошептала. Я моргнула и заметила, что в ее руке оказалась небольшая баночка.

С десяток минут она осторожно и бережно втирала густую мазь оранжевого цвета в шрамы Драко, пока он продолжал крепко и немного — не верю! — робко обнимать ее, одну руку переместив на бедро, а вторую положив ей на поясницу.

Я почувствовала, как кровь прилила к щекам. Я хранила и тщательно оберегала в памяти такие мгновения: кончик красно-оранжевого шарфа, болтающийся у бедра; слегка неловкое объятие под кроной каштана; прядь волос, упавшая на щеку, и мужские пальцы, скользнувшие следом; рука на плече в тяжелую минуту; подарки, подобранные так точно; то маленькое расстояние и приглушенный свет, и все кроткие, немного вымученные и невероятно искренние полуулыбки.

Но теперь, вероятно, это будет мое любимое воспоминание.

* * *

Не знаю, что это было за наваждение, но когда на следующий день Драко в то же время появился у дома — на щеке не осталось и следа.

Шальная мысль посетила мою голову — а что, если этот ожог был всего лишь частью его костюма на Хэллоуин, хотя и выглядел реалистично?

Я бы даже сказала — слишком реалистично.

* * *

В ночь Гая Фокса на Великобританию так и не опустилась темнота — по всей стране жгли костры, пускали невероятные фейерверки, палили чучело веселого парня Гая и шумели до утра.

Настоящая феерия.

Только на следующее утро выяснилось, что не везде праздник прошел одинаково гладко и радостно.

В небольшой деревушке в районе Аргайлшира было сожжено несколько домов. Официальной версией стало то, что пламя от самого большого костра на главной площади перекинулось на крыши ближайших зданий, а после огонь охватил почти весь район.

Казалось бы, вполне объяснимая ситуация, но поговаривали, что это была акция каких-то террористов неизвестного происхождения, однако никто не знал, какими были их требования. Многие предполагали, что это были не просто пожары, а применение химического оружия — люди видели зеленый туман и яркие вспышки накануне.

* * *

Папа перевернул страницу своей утренней газеты, и я заинтересованно глянула на заголовок.

«Миллениум: мост тысячелетия не простоял и десяти лет!»

Я прочла статью несколько раз, чтобы не упустить деталей.

Очередная авария. Нет больше висячего моста в центре Лондона. Стальные канаты лопнули, балки прогнулись и переломились — мост обрушился. Трое погибших, один ранен и еще около десяти человек с так называемыми моральными травмами. «Мы были там, мы еле унесли ноги, едва сумели спастись — нет, мы не знаем, что могло вызвать поломку».

Я чуть-чуть наклонилась вперед и присмотрелась к изображению в конце страницы.

Какой-то особо удачливый фотограф успел запечатлеть момент: на фотографии было прекрасно видно, как сыплются вниз металлические детали, как бегут в страхе люди, как плещется взбаламученная Темза, принимая то, что когда-то называлось мостом, в свои объятия; но главное — снимок был настолько отчетлив, что я легко заметила подозрительные темные пятна, напоминающие тени или клубы черного дыма, о которых упоминали очевидцы.

Многие спорили по этому поводу — нашлось слишком большое количество человек, утверждающих, что это были какие-то мистические силы, сверхъестественные существа или духи.

Глупости какие-то.

* * *

Восьмого за ужином мама обмолвилась о том, что бабушку забрали в больницу.

Я почти не обратила внимания на это, поглядывая за окно, где во дворе Гермиона чего-то ждала.

* * *

Одно событие способно изменить жизнь.

Человек действительно растет и меняется, набирая жизненный опыт.

Спокойная, размеренная жизнь — да-да, целая жизнь! — может пойти по другому пути лишь из-за одного события.

Не из-за прошлого, каких-то дел, убеждений или мировоззрения.

Просто в какой-то момент ты понимаешь — как прежде уже никогда не будет.

Бабушка умерла в середине ноября — через десять дней после того, как ей стало хуже.

Точнее, так думала я.

Оказалось, что болела она давно, а меня просто берегли. Ложь во благо и защита от несчастья — а потом сокрушительный удар.

Тогда-то я и узнала, что человек умирает, но никогда не уходит. Он остается с вами — не так, как утверждают, когда хотят подбодрить. Не в ваших сердцах, мыслях или около вас в виде бестелесного духа.

Умерший остается в вещах — тех, что подарил вам когда-то, или в своих собственных. В скрипящем полу и протекающей крыше, в ключах от дома, в документах, которые никто и никогда не решится уничтожить полностью, в открытках, письмах, сообщениях, рисунках и фотографиях, в телефонной трубке, которая, возможно, даже зазвонит еще пару раз, в стареньком черно-белом телевизоре, во всех до единой книгах — о любви, о ненависти, о счастье и о депрессии, — в мебели и в облезшем, поседевшем коте, который в итоге все равно сбежит после похорон.

Отпечаток остается на всем.

Пожалуй, все же и в вашей душе остается след, размером с ту роль, что играл этот уже даже и не человек в привычном смысле этого слова в вашей жизни.

Вещи были собраны мгновенно — мама проконтролировала все. Она держалась как-то пугающе спокойно, почти безразлично, и у меня не хватало смелости подойти и просто обнять ее.

Когда вечером мы садились в машину, я задержалась, присев завязывать шнурки. Чемоданы к тому времени уже были внутри, папа перепроверял различные машинные штуковины и количество бензина, а мама на кухне упаковывала нам в дорогу бутерброды.

Я одна могла видеть и слышать — впрочем, как и всегда.

Голубой олень появился из ниоткуда — выскочил из стены, до смерти напугав Гермиону и Драко. Я так и не поняла, каким образом их машина, воспроизводящая голограммы, включилась сама и где она, вообще, находилась.

Я слишком давно не видела эти светящиеся клубы тумана, поэтому замерла с открытым ртом, не особо обращая внимание на происходящее вокруг. Олень, топнувший копытом, молниеносно занял все мои мысли.

Это и было причиной того, что я не заметила открытого окна, из которого послышался мужской голос.

Не Малфоя.

Голос оленя.

«Министерство пало».