Химеры (джен)

— Полынь, мелисса, корица... Что? Чабрец? Сэм, это ритуал или рецепт травяного чая? — возмутился Дин, недоверчиво вглядываясь в список. Банки с сушёными травами, ножками кузнечиков, могильной пылью и прочими сокровищами загадочно сверкали на полках стеллажей. В некоторых, задвинутых подальше и залитых воском, кто-то сонно шевелился, вздыхал и царапал изнутри стеклянные стенки.

Сэм пожал плечами.

— Ничего не знаю, я в прошлый раз открывал портал точно так же. Ты недоволен, что ингредиенты слишком простые?

— Я чего-то другого ожидал... А, вот и извращения пошли. Где тут у нас сухая гадючья кожа? А вот у нас сухая гадючья кожа. Где у нас ведьмачий гриб? А вот он, ведьмачий гриб... Запросто! Растолочь, поджечь, произнести какую-то латинскую белиберду. Главное — чтобы сработало.

— Должно сработать...

Дин на глазок отсыпал ингредиенты в полиэтиленовый пакетик, пакетик сунул в холщовый мешочек, а мешочек — в большую медную чашу, купленную в интерьерном отделе "Уолмарта" в незапамятные времена (стоя на полке рядом с фарфоровыми феями и коваными подсвечниками, бедняга, наверное, и представить не могла, что её будут использовать для вызова демонов или изготовления убийственных артефактов из костей усопших монахинь), и, упаковав, застегнув и закинув на плечо туго набитую сумку, мотнул головой — мол, всё, пойдём отсюда, — но, когда Сэм не шелохнулся, мысленно обругал себя и легонько хлопнул брата по плечу.

— Я в гараж, закину барахло в машину и заодно проверю давление в шинах, масло и всё такое. Как обычно. А ты ложись. Завтра выдвигаемся на рассвете.

Сэм послушно кивнул и пошёл прочь, ведя рукой по стене коридора, безотчётно, автоматически нащупывая нужный путь.

Дин поймал себя на том, что смотрит ему вслед с почти отеческой гордостью — молодец мелкий, приспособился, другой бы на его месте до сих пор сопли на кулак мотал. Если не знать, что он слеп, можно было подумать, что парень просто развлекается, пересчитывает на ходу кафельные плитки. Если бы не его полуопущенные веки, взгляд чуть в сторону, чуть более замедленные и скованные движения (его мир полон невидимых хрупких предметов, а конечности обладают огромной разрушительной силой — об этом нельзя забывать!) и постоянно настороженный вид, будто он прислушивается к звукам, слишком тонким для чужих ушей, почти потусторонним...

Не дойдя двух шагов до угла, за которым ему полагалось бы скрыться, Сэм вдруг обернулся и, глядя на добрый фут мимо Дина, спросил:

— Ты ведь не собираешься кинуть меня и смыться прямо сейчас? Это было бы настоящее свинство.

— Но это было бы разумное свинство, — честно возразил Дин. — Сам посуди — что тебе там делать? Скучать в Импале два или три часа, пока я углы обшариваю? А вдруг за это время подкрадётся какая-нибудь шустрая тварь и башку тебе откусит?

— Там, куда ты собираешься, шустрых тварей гораздо больше. И больше возможностей для откусывания твоей дурной башки.

— Ну и чем ты мне поможешь в таком случае?

Сэм дрогнул. Дин понял, что ударил по больному, но отступать было некуда. Его сумка была наполовину забита оружием, и он основательно пополнил запасы перевязочных материалов, серебряных пуль и защитных амулетов от самой экзотической нечисти. Считать, что проникновение в убежище Пижонистого Мудака пройдёт как увеселительная прогулка и хотя бы в этот раз обойдётся без мордобоя, было наивно. Хорошо, если убежище вообще ещё существует. Вдруг после смерти хозяина там включилась какая-нибудь программа самоуничтожения?

Пальцы Сэма, всё ещё лежащие на глянцевой поверхности стены, сжались в кулак, но взгляд остался пустым, и этот диссонанс был жалок и неприятен — бесцельная ярость, бессилие зверя на цепи, мощь и беспомощность.

— Короче, — непреклонно сказал он, — ты придурок, а я буду ночевать в Импале. На всякий случай, — и, развернувшись, с самым независимым видом наконец-то скрылся за поворотом коридора.

— Сучонок упёртый, — пробормотал озадаченный Дин и взъерошил волосы на затылке.

— У слепых отличный слух! — удаляясь, донеслось из-за угла.

Десять минут спустя, добравшись до гаража (по пути ему пришло в голову, что неплохо бы захватить с собой отцовский дневник — кто знает, с кем придётся встретиться в Катбертовом зверинце?), Дин с лёгким удивлением обнаружил, что мелкий и правда упёртый сучонок: за окном Импалы темнел лохматый затылок. Сэм как раз устраивался на ночлег на заднем сиденьи.

Это всё осложняло.

* * *

Без магнитофонных записей и Дина время замедлилось, и оказалось, что просто сидеть, прислушиваться и ничего не делать — скучно и сложно, и Сэм в какой-то степени проникся тем ощущением невыносимого бродяжнического зуда, который всегда начинал преследовать его брата после пары дней изнурительного бездействия.

Внутри Импала пахла синтетической сосной и натуральной дорожной пылью. Она простояла без движения все эти четыре дня и, вероятно, тоже соскучилась по свежему воздуху. Что-то задумчиво пощёлкивало и поскрипывало в её недрах — это были такие привычные, безопасные, убаюкивающие звуки, что Сэм в конце концов задремал под них, хотя твёрдо намеревался дождаться, когда Дин явится проверить перед поездкой, в порядке ли его девочка. Тогда он ещё раз напомнил бы брату о серьёзности своих намерений, Дин отпустил бы какую-нибудь язвительную шпильку, потом они бы поругались как следует и спокойно разошлись спать с чувством выполненного долга.

Дин так и не явился.

Под утро Сэму приснился очень шумный, очень странный и пугающий сон: тёмный коридор с клочьями пыли под ногами и паутиной в закоулках, и в тупике — железная дверь, похожая на ту, что вела в Бункер до того, как Стайны её взорвали. За дверью бесновался огромный чёрный зверь. С воем и стоном, похожим на человеческий, он бился изнутри, дверь дрожала, но массивные петли пока держали удар. А снаружи Дин курочил замок ржавым ломом, поминутно оглядываясь через плечо, — кто-то его преследовал, его время было на исходе.

"Стой! Какого чёрта ты творишь?!" — ужаснулся Сэм, но его брат во сне совершенно точно знал, что творит, и собирался довести дело до конца, чего бы ему это ни стоило, и в ту самую секунду, когда замок поддался, Сэм вынырнул на поверхность, так и не узнав, кто скрывался за дверью и была ли эта дверь на самом деле.

Часы вежливо сообщили, что утро уже наступило и он продрых свои нормальные шесть часов, хотя самому ему казалось, что он вообще не спал. Под пальцами всё ещё был знакомый гладкий винил, разрезанный шнурами-перемычками, и запахи были всё те же — сосна и пыль, — и под капотом всё так же сонно потрескивало. Он по-прежнему лежал в Импале, одеревенев в полускрюченной позе дорожного ночлега, и немного озяб.

Он с трудом разогнулся и сел. Прислушался. Чем-то его пугала эта мёртвая тишина. Можно было сколько угодно убеждать себя, что всё в порядке, ещё слишком рано и Дин спит в своей комнате, но скоро придёт, отворит скрипучую дверцу и позовёт мелкого упрямца завтракать, — если бы та ненормальная интуиция, которая заменила Сэму зрение, не твердила, что братец опять его провёл и исчез с радаров.

В том кармане, где он обычно держал телефон, обнаружился ещё один предмет — маленький пластиковый паралеллепипед с шаткими кнопками — старый диктофон, которым они иногда пользовались при допросах, доступный Сэмову восприятию вариант тех кратких и ничего не объясняющих записок, которые Дин любил оставлять, собираясь совершить очередную эпическую глупость — уйти в загул с королём Ада или покончить с собой, подкупив Смерть кукурузными чипсами. Сам факт того, что эта скромная маленькая штуковина обнаружилась там, куда он её точно не клал, убедил его, что все его опасения и предчувствия — правда.

"Да, я уехал, — заявил Дин, слегка искажённый помехами записи и безапелляционностью тона. — Да, без тебя. Пришлось выкатить байк Дороти с выключенным движком. Давно хотел его опробовать, да как-то повода не находилось. Правда, погода сегодня явно неподходящая — льёт как из ведра. Чёртов ноябрь... Так что лучше сиди дома. Я скоро вернусь. Может быть, к вечеру. Завтрак — в микроволновке, твои любимые макароны с сыром. Подогреешь, если остыли. Веди себя хорошо, не разноси Бункер, громила... И не выдувай весь вискарь — когда вернусь, мне тоже пригодится!.. Представляю, как ты там кривишься: "Слушаюсь, мамочка"... В общем... Я скоро вернусь. Я обязательно вернусь. И прости, что оставил тебя одного. Это ненадолго, обещаю. Всё".

По сравнению с прежними лаконичными эпистолами это была целая речь.

— Ах ты... — процедил Сэм и, так и не определившись с оскорблением, швырнул ни в чём не повинный диктофон под сиденье.

Ему не нужно было даже прислушиваться, чтобы знать, что тишина Бункера на каждом шагу понаставила ему ловушек, что все до единой химеры его подсознания ожили в ту же минуту, как за спиной Дина сомкнулись ворота гаража, и ждали только пробуждения единственного своего зрителя, чтобы начать представление. Они всегда бродили, порыкивая, в бессознательном мраке памяти — его собственные адские чудовища, его метафизические саблезубые тигры, но раньше Дин был светом, который отгонял их от порога первобытной пещеры, и вот, когда он ушёл, вновь воскресли их туманные голоса, более никем и ничем не заглушаемые.

Сэм вышел, аккуратно затворив за собой дверцу Импалы, — ему не хотелось производить громких звуков, он подозревал, что и без того вскоре наслушается их вдосталь. Ещё далеко, но с каждой секундой всё ближе в глубине коридоров стучал молоток. Сэм не питал особенной любви к этому инструменту ещё с тех пор, как старина Коул примеривался одним из таких к его хрупкой коленной чашечке, а другим его черноглазый братец с сабельным посвистом разбивал двери — несомненно, желая видеть на месте податливой доски его, Сэма, объёмистый череп. Сэм даже допускал мысль, что это мог быть один и тот же кармический молоток, дальний потомок Мьёлльнира, некогда опрометчиво выпущенного им из рук, едва не догнавший его в руках Дина. Представить, в чьих руках он на этот раз, Сэм затруднялся.

— Это всё — только в моей голове, — твёрдо сказал он. Где-то в коридоре бахнуло, посыпались осколки кафеля. Он инстинктивно согнулся, припав к Импале.

— Не бойся. — Кто-то коснулся его плеча. Знакомый девичий голос, знакомое прикосновение. — Ничего он тебе не сделает. Он ненастоящий.

— Ты тоже, — ответил Сэм, выпрямляясь. — Чарли, ты в курсе, что ты умерла?

— Ну да. Такие вещи обычно замечаешь сразу. Но ты не волнуйся: я в Раю и там прикольно. Вечное Средиземье!

Сэм вспомнил Памелу, которая тоже говорила, что у неё на Небесах сплошной Вудсток, и сочувственно покачал головой.

— Чарли, я хотел сказать...

— О, надеюсь, ты не собираешься самоугрызаться до конца дней своих? В смысле, как всякий покойник, я, конечно, не против вечной памяти в чьих-нибудь сердцах, но пожалуйста, Сэм, не в таком контексте! Лучше вспоминай, как мы втроём облапошили Дика Романа, или как я сломала об тебя деревянный меч, или как вы с братцем испоганили мне перепихон с феей в Мундоре. Ведь есть же что вспомнить и без ангста голимого?

— Без чего?..

Молоток грохнул совсем близко — кажется, у внутренней двери гаража. Сэм дёрнулся прикрыть Чарли, забыв, что она теперь не из тех, кого можно убить молотком, толкнулся боком в жёсткую сталь, замер, прислушиваясь. Ему, как в первые часы слепоты, захотелось содрать с лица неощутимую, но плотную повязку, — но так как её не существовало, он бы просто выцарапал себе глаза.

— Погоди, — сухо произнёс голос Чарли. — Я с ним разберусь... Эй ты, урод!

Левая фара Импалы с болезненным звоном разлетелась на куски. Машина вздрогнула. Сэм почувствовал, как что-то вихрем промчалось мимо него, взметнув его волосы, потоком воздуха огладив щёку, а потом всё стихло: ни Чарли, ни безмолвного молотобойца. Но это был не конец битвы — лишь промежуток между залпами орудий.

Он подполз к разбитой фаре, пригибаясь, бесполезно оглядываясь, и осторожно ощупал края зияющей раны — если верить осязанию, всё было по-настоящему: обломки пластика, остатки сокрушённой лампочки в пустой глазнице.

— Чёрт, — тихо сказал он сам себе, — Дин будет в ярости.

* * *

Тем временем где-то в Канзасе, во множестве миль от Бункера, Дин поставил закопчённую чашу на стол, и дождь тут же принялся пробовать на ощупь мягкий пепел и звонкую медь. Неторопливо разгоралось бирюзовое сияние портала. Дин дождался, пока портал раскроется полностью, зачем-то зажмурился и, пригнув голову, в одной руке сжимая свой кольт, в другой — зазубренный ножик Руби, шагнул внутрь.

Чистилище в музейных интерьерах? Ну что ж...

Музей за прошедшие беспризорные годы порядком обветшал: по прибытии Дина окружили пыль, ветошь, хлам, нечистый сумрак подземелья и мумифицированные хризантемы в китайских вазах. По стенам ползли трещины. В коврах зияли нитчатые прорехи. С потолка сыпалась седая штукатурка. Картины так съёжились и потемнели в рамах, что невозможно было угадать, что на них изображено — персиковая щёчка красавицы или белёсый круп боевого коня. Всё распадалось, рушилось, дряхлело. Несколько тихих комнат, в которые Дин заглянул по пути, были наполнены пушистой пылью вместо мебели и прочего убранства. В двух из них, смежных, он обнаружил широкие окна: через одно видны были какие-то идиллические лавандовые поля, вызолоченные солнцем, а через другое — унылая полянка, которую он покинул пять минут назад, с мокрым столом для пикников, мокрым мотоциклом и догорающим пятнышком портала. В третьей комнате паркетные доски неожиданно растворились под подошвами его ботинок. Он едва успел отскочить от матово-чёрной бездны.

Похоже, в последнее время убежище Пижонистого Мудака держалось на честном слове и абсурде. Магии здесь осталось на донышке. И даже патологоанатомическое заключение не могло бы представить более убедительных доказательств того, что Катберт Синклер давно и надёжно отчалил в мир иной.

Насчёт Чистилища рановато было что-то утверждать, но это место было явно обитаемо: дойдя гниющими коридорами до большой гостиной, где Катберт некогда хранил Первый клинок и принимал гостей из внешнего мира, Дин очутился среди кучки оборванных хмурых парней, кружком столпившихся вокруг центра комнаты. Один из них рассеянным взглядом скользнул по чужаку, по пистолету и ножу в его руках, и, не выразив ни малейшего удивления, отвернулся.

Дин ожидал чего угодно — агрессии, паники, боевой тревоги, ощеренных клыков и когтей, — но не равнодушия. Крайне озадаченный ("Может, они не монстры? Тогда кто? И что вообще за фигня тут происходит?"), он спрятал оружие — впрочем, недалеко, под полу отсыревшей куртки, — и вытянул шею, выглядывая поверх чужих плеч.

Посередине кружка двое упитанных крепышей боролись, пыхтели, рычали и катались по полу, как раненые сивучи. Больше всего Дина поразила их абсолютная близнецовая идентичность — один и тот же блинообразный лик, сипение в одном натужном тембре, одна и та же моллюсковая неуклюжесть, с которой борцы мутузили друг друга, переваливаясь с боку на бок на некогда дорогом, но теперь страшно обнищавшем персидском ковре. В этой схватке просто не могло быть победителя.

Зрители, похоже, тоже это понимали — они не подбадривали ни одного из противников, не скандировали имён, только изредка подавали советы вроде "прижми его" и "удушающий захват". Пожалуй, самой воодушевлённой болельщицей среди них была хрупкая, бледная девушка, помещавшаяся в почётной зрительской ложе — на диване у самого края импровизированной арены. Она сидела, изящно подогнув ноги в рваных теннисных туфлях, то и дело прикрывая голые коленки полой огромной мужской рубашки, накинутой на плечи, и лениво аплодируя, когда одному из борцов удавалось подмять другого массивным туловищем и предвиделся скорый исход битвы — но поверженный, отчаянно рванувшись, вдруг высвобождался, и пара распадалась вновь.

Дина заметили не сразу. Но когда заметили, молча расступились в стороны, и даже борцы приостановили свою возню, а девушка отвела от них взгляд и посмотрела на неожиданную помеху.

Он подумал, что ему, на самом деле, всегда нравились именно такие — худенькие блондинки неопределяемого возраста, с невинно-детским пушком на скулах, опытными глазами и незримыми флюидами власти. То, что она была единственной женщиной в комнате, единственной, кто сидел, когда остальные стояли, внимательные взгляды обступивших диван телохранителей, прихлебателей, обожателей, даже трофейный шёлк на узких плечах — всё это говорило о её статусе больше, чем могли бы сказать во внешнем мире меха, духи и бриллианты.

"Похоже, она тут главная, — решил Дин. — Неудивительно. Обалденная цыпочка. Только, кажется, с тараканами под крышей".

— Кто такой? — величественно вопросила цыпочка. Судя по выражению лица, Дин виделся ей кем-то вроде полоумного попрошайки, явившегося к царскому двору за милостыней.

Борцы, отдуваясь и пошатываясь, поднялись на ноги, и оказалось, что боролись они не просто так, а с участием желтоватого, оскаленного, превосходно отполированного человеческого черепа, видимо, выполнявшего роль регбийного мяча. Один из близнецов ревниво держал его под мышкой. Другой близоруко прищурился, черты его лица и тела вдруг поплыли, изменяясь, и через секунду Дин с изумлением увидел на его месте себя самого — только в чужой одежде, которая была ему тесна в плечах, мешковата в бёдрах и коротковата в конечностях. Смотреть на это было странно и противно. Хотелось схватиться за нож.

— Кто такой, я спрашиваю! — требовательно повторила девушка и грациозным движением встала с дивана. Рубашка вздулась и опала, как шёлковая мантия. Под рубашкой обнаружились застиранный дешёвый топик и джинсы, обрезанием превращённые в элегантные шорты. — Я тебя раньше не видела. Ты одна из этих архивных крыс?

— Допустим, — уклончиво ответил Дин, прикинув, что четыре дня библиотечных страданий в Бункере, в общем-то, дают ему право называться как угодно. — А ты кто?

Вокруг волной пронёсся возбуждённый шепоток. Хмурые оборванцы наконец-то зашевелились с любопытством зоопарковых гиен, почуявших кровавую конину в ведре служителя, и обнаружили тенденцию к заключению чужака в клещи, но Дин благоразумно отступил назад, в проём, где некогда помещались двери, ныне истлевшие.

— Нет, я так долго не могу. Я голодный, — вдруг сказал Динов близнец и заколебался, растворяясь, превращаясь в существо без определённого образа и формы. Дин впервые увидел перевёртыша в его отталкивающем истинном облике.

— Фу, — сказала девушка, с отвращением наблюдая за метаморфозой. — Можешь перекусить, Джерри.

Второй толстяк радостно кивнул и, поудобнее перехватив череп левой рукой, молниеносно вонзил длинные когти правой в затылок своего бывшего противника. Тот замер на месте, разинув бесформенный рот. Его руки и ноги безотчётно подёргивались, пока ловкие пальцы кицунэ пробирались к гипофизу сквозь толщу мозга, а нащупав, уже безо всяких церемоний выдрали железу и, словно виноградину, положили в рот умиротворённо заурчавшему победителю. Труп рухнул на пол, заливая ковёр обильной розовой кровью, и его бледная кожа начала расплываться, превращаясь в студень с остатками рыжеватых волос. Обнажилось нежное мясо и тонкие белые кости, тающие, как сахар в кипятке.

— Меня сейчас стошнит, — сказал кто-то, и слабака тут же вытолкали за пределы круга.

— Ну вот, крыска, — невозмутимо сказала девушка, обращаясь исключительно к Дину, — видишь — больше тебе нечего здесь делать. Твой приятель оказался даже в пищу непригоден. А череп мы не отдадим, и не надейся. Иди ройся в книжках и передай своим, что ты — последний, кто ушёл от нас живым и невредимым. Нам нужно кормиться.

— А может, лучше сожрём его? — неуверенно предложил какой-то хилый юноша с чахоточным блеском в глазах. — От перевёртыша-то ничего не осталось, один кисель. Хотя, если этот — тоже перевёртыш...

— Нет, — отрезала девушка. — Сожрать мы и тебя можем, если уж приспичит. А он должен передать послание. Запомни, крыска: вы живы только до тех пор, пока нам полезны. Если до завтрашнего дня вы не найдёте способа выбраться отсюда без человеческой крови, то пойдёте на корм моим мальчикам. Мы больше не можем ждать — сам видишь, что творится с Цитаделью.

Мальчики загудели, захмыкали и закивали. Некоторые облизывались, предвкушая трапезу — пусть даже последнюю. Иные раскрыли рты, усеянные игольчатыми зубами, проверяя, исправно ли те втягиваются и выпускаются.

"Вампиры, — определил Дин. — А вон тот, наверное, ругару — вон как морду перекособочило. Здоровяк слева — вероятно, оборотень... Кто ещё? Может быть, гули, рейфы, веталы — если они могут быть мужиками. Любопытно, девочка тоже монстр?... Чёрт, их слишком много. Хорошо, что они приняли меня за кого-то другого. Вот свезло так свезло..."

— Пожалуй, мне пора, — сказал он, любезно осклабившись и отступая в коридор. Монстры вздыхали с сожалением, косились на свою предводительницу — может, всё-таки передумает и разрешит устроить небольшое кровопролитие? Но она отрицательно качала белокурой головой. Хилый парень, предлагавший всё-таки сожрать пришельца, теперь провожал его неприязненным прищуром.

Оказавшись в коридоре, Дин облегчённо вздохнул и развернулся было, чтобы уйти, когда красномордый здоровяк-оборотень, стоявший у самой двери, вдруг схватил его за шиворот и, притянув к себе, ткнулся носом в тёплую ямку за ухом. Дин шарахнулся в сторону от неожиданности. Воротник в руке монстра затрещал, но не оторвался.

— Эй, мужик, личное пространство!

— Я же сказала... — злобно промолвила девушка.

— Он не наш! — рявкнул оборотень, всё ещё держа Дина за шкирку и мастерски уворачиваясь от сокрушительных ударов в челюсть и под дых. — Он человек!

"Твою же мать, какая проницательность!" — мельком подумал Дин и вспомнил про спрятанный под полой нож.

— Долговязая свинка! — завопили вокруг, и вялая толпа мгновенно обратилась в свору пружинистых голодных тварей. Громче всех кричала девушка, но слов её невозможно было разобрать в общем гаме.

Дин быстро сунул нож оборотню под рёбра и надавил всем своим весом. Монстр вздрогнул и отшатнулся, разжав хватку. Едва почуяв свободу, Дин повернулся к своре спиной и припустил во весь дух по коридору. За ним гнались с топотом, грохотом и бранью, особенно неожиданными после прежней тишины и заторможенности. Он сворачивал в боковые проходы, путал следы, забирался в самые глухие закоулки, пытался затеряться в лабиринтах — размытые периферическим зрением туннели сейчас казались ему ещё разветвлённее и запутаннее, чем коридоры Бункера, — но все уловки были ненадёжны: наверное, чувствительные твари из числа преследователей, твари, самой своей природой приспособленные к охоте на человека, вычисляли его по запаху или особому ритму сердцебиения, и топот за его спиной не смолкал ни на секунду.

В одной из комнат, которые шли анфиладой и в которых Дин надеялся отыскать достаточно мебели, чтобы забаррикадироваться и перевести дух, обнаружился странный натюрморт из дюжины изувеченных трупов, распростёртых в разнообразных обречённых позах перед громадным, в полстены, зеркалом. На паркете темнели лужи, и источаемый ими гнилостный запах поражал даже неприспособленный Динов нюх. Зеркало было так перемазано кровью и ошмётками плоти, что почти ничего не отражало, но в багровых разводах и потёках угадывался какой-то осмысленный, неслучайный узор — словно кто-то выводил кровью на стекле замысловатый орнамент, а потом взорвался перед ним, погубив собственную работу.

Дин удивился, остановился — хотя пыхтение невидимой погони раздавалось совсем близко — и, осенившись внезапной идеей, принялся горстями зачерпывать густую, как патока, кровь и размазывать её по своей многострадальной куртке. Быстро приобретя разительное сходство с маньяком-потрошителем, он оглянулся и юркнул в следующую комнату. Ушибся бедром о неуклюжий рассохшийся комодик, загородил им дверь и помчался дальше, невольно сдерживая дыхание и стараясь не вывернуть желудок наизнанку от вони гнилой крови.

Он бежал, пока не почувствовал, что его больше не преследуют, и лишь тогда остановился снова — в поразительно знакомом коридоре: облетевшие золотистые обои, чей-то искорёженный портрет в заплесневелой раме, проём, потерявший двери и ведущий в парадную Катбертову гостиную. Теперь там было пустовато. Только красотка со скучающим видом полулежала на диване, подперев щёку кулачком, а пухлый кицунэ Джерри, придворный шут, подкидывал и ловил улыбающийся череп.

— Бедный, бедный Магнус! — вздохнула девушка, переведя на Дина тёмный, томно-кошачий взгляд. Дин моментально почувствовал себя на мушке. С этой девицей следовало держать ухо востро.

Череп снова взлетел, перевернулся под потолком и с глухим шлепком приземлился в уютные ладошки Джерри. Дин кивнул в его сторону и спросил:

— Это Магнус?

— Всё, что осталось от этого прохвоста, — подтвердила девушка. — Забавно, что ты, милый, водишься с архивными крысами и не знаешь их священную реликвию в лицо. Хотя лица-то у него давно нет...

— Так, давай-ка проясним, — сказал Дин. — Я тут сам по себе, не принадлежу ни к каким кланам в вашем гадюшнике и понятия не имею, что это за архивные крысы. Хотя, скорее всего, они-то мне и нужны. Я ищу...

— Откуда ты такой взялся? — перебила девушка, заинтересованно разглядывая его с головы до ног. Динов боди-арт в багровых тонах её, кажется, нисколько не смущал, и Дин решил, что кровавые бани, подобные той, у зеркала, обычное дело в Цитадели. — Не может быть, чтобы ты и правда оказался человеком. Последний человек, которого здесь видели, отрезал хозяину голову и обеспечил нас этой великолепной костяной игрушкой — но, увы, заодно лишил шансов когда-либо выбраться во внешний мир.

Дин напрягся: обычно, когда монстры начинали выяснять, не человек ли он, дело оканчивалось побоищем. Человеку в мире монстров всегда приходилось несладко.

— Какая разница? Скажи мне, где тут архив с его крысами, и я уйду.

Он заметил, что Джерри пытается незаметно обойти его со спины, пока девица отвлекает внимание, и занервничал — воспоминания о длинных грязных когтях, вытягивающих гипофиз из черепной коробки перевёртыша, были слишком свежи в его памяти.

— После смерти хозяина к нам пытались пробиться демоны — так может, ты один из них? — продолжала девушка. — Просто самый удачливый?

— Не думаю. — Дин скосил глаза в сторону Джерри и вдруг, извернувшись на месте, как кот, перехватил его руку — уже с выпущенными когтями — и одним махом вспорол жирную шею. Джерри издал такой же утробный всхлип, какой издаёт засорившийся слив кухонной мойки, попятился, выпучив глаза и орошая пространство кровавыми брызгами, и обмяк на диване, рядом с черепом, который сам же заботливо пристроил там минуту назад.

— Ещё есть ко мне вопросы? — деловито осведомился Дин, стряхивая кровь с клинка.

Девчонка выглядела бледно. Но сказала странное:

— Теперь я вижу — ты человек. Я хочу тебя поцеловать.

— Извини, красотка, — пожал плечами Дин, глядя не на неё, а на медные пластины какого-то старинного доспеха, стоявшего рядом: в каждой из них тускло отражался уменьшенный и искривлённый профиль сирены. — Я с монстрами больше не целуюсь. Завязал.

И, выставив перед собой истекающий кровью нож, сделал выпад.