Падший будет прощен (гет)

Примечания:

Новости с наших творческо-мидьятских полей: это последняя глава, после которой будет эпилог) До слезиков! 🥲

Пятнадцатая глава расширилась новым отрывком, в котором ЯрХар исследуют улицы Мардина, находят лавку медника, где работал прадед Харуна, и беседуют о всяком важном :) Отдельно можно прочесть по ссылке: https://vk.com/wall-176298528_7347

Теперь поглядываю на вторую, третью и шестую главы, хочу их также дополнить, а сон Харуна из третьей привязать к образу Эрхана и Гëбекли-Тепе.

Я никогда не имел дело ни с чем более сложным, чем моя душа, которая иногда помогала мне, а иногда была против меня.

Суфьян ас-Саури

— Твой сын — идиот! — вскричал Насух-бей.

— Да, идиот, папа. Но это мой идиот, и я не позволю тебе вернуть его силой в Мидьят!⁽¹⁾— запротестовал Джихан-бей.

В доме Шадоглу все те же на манеже.

Если бы сбежавший Азат только видел этот тигриный напор, с которым папочка Джихан отстаивал его право на свободу и самоопределение. Но, к счастью шурина, он уже должен был покинуть пределы Мардинской провинции и гнать вовсю в Стамбул на своей машине. Поговорив на мевлюте с папочкой Джиханом, сегодня же ночью он попрощался с родителями и, пустившись в самостоятельное плавание, оставил Мидьят «за кормой».

Насух-бей, конечно, люто разозлился на самоволку Азата. От решения догнать его и, сковав цепями родительской опеки, приволочь обратно, старика сдерживал лишь Джихан-бей, насмерть стоявший за сына у парадных дверей. Он не подпускал к ним охранников и Насух-бея, который рассвирепел и замахнулся для оплеухи. В последний миг он от нее воздержался и рявкнул во всю силу легких:

— Как ты мог это допустить?! Как ты мог пойти у него на поводу! Дом Азата тут, под защитой семьи! Немедленно поезжай за ним и расторгни их брак с Генюль!

— Я этого не сделаю, хоть на части руби — не сделаю! Его брак одобрил Мустафа-ага. Если я вмешаюсь в жизнь Азата, я потеряю его. Я потеряю сына, папа! Он сбежит и не объявится! Он никогда не простит нас.

Огромный кангал старухи Белкиз мог бы ринуться на Джихан-бея, повергнув его наземь, и он не моргнул бы глазом. Пусть глава дома хоть каждую хромосому ему пересчитает, но разрушить будущее Азата и предать его доверие для тестя стало подобно смерти. Вчера Азат определил его выбор. Они или дружно сосуществуют на расстоянии, видясь по праздникам и видеосвязи, что было меньшим из зол, или связь Азата с Шадоглу оборвется навсегда.

Пройдясь по террасе, Харун прижал к себе крепче заснувшего Ахмета. Тут появилась Ярен с постиранными детскими вещами.

— А чего вы не в комнате, Харун? Гуляете?

— В комнату песка нанесло кошмар, там убирает Мелике.

Если не знать здешние края достаточно хорошо, то можно подумать, что Мидьят граничил не с засушливыми сирийскими степями и их отдельными массивами песков, а с подобием Сахары. Каждое лето знойный, изнуряющий ветер, шамаль⁽²⁾, гнал из Сирии полчища пыли и песка. Когда он успокаивался, слуги выгребали из дома песочницу, выбивали ковры и отмывали наглухо запертые окна от толстого слоя грязи.

Синоптики прогнозировали возвращение пустынного ветра на будущей неделе, а он налетел, казалось, сегодня, с криками Насух-бея и папочки Джихана. Домочадцы, затаясь, к ним не лезли. Боязно — во дворе шамаль во плоти.

— Тогда ладно, побудьте пока на свежем воздухе, — сказала Харуну жена.

Она мельком глянула на спорщиков, чьи аргументы повторялись по сороковом разу, после чего взяла сына за ручонку и проверила, не горячий ли он от утреннего солнца.

— Но, смотри, к двенадцати жара начнется, Ахмет перегреется.

— Пойдем в гостиную, — позвал Харун. Он дождался Ярен из прачечной и ни минутой дольше не хотел задерживаться на улице.

С обеда и, вероятно, до поздней ночи у него уйма работы, а от прослушивания семейной склоки все равно мало пользы. Доверившись природной интуиции, Харун думал, что старик не погонится за Азатом. Его рука с четками безвольно повисла, так и не отвесив пощечину тестю, — едва ли она уже поднимется отобрать у Азата его драгоценное счастье.

— Я купил билеты в Стамбул, вылетаем из Мардина в следующие выходные. На такси доедем до аэропорта, — оповестил Харун. Легковушка, которую женушка поначалу считала его машиной, была арендована на долгий срок у Мусы.

— А слушание когда? — осведомилась Ярен.

— Через три дня. А завтра, жизнь моя, до обеда меня не будет, я уйду рано. Мы с адвокатом поедем в суд по делу матери.

— Дедушка Мустафа обещал помочь. У него есть знакомые в суде. Он должен был связаться с ними. Не волнуйся, они примут твое прошение без всяких отговорок и отсрочат заключение матери хоть на два года.

Харун расплылся в лисьей ухмылке и удобнее подтянул на руках кряхтящего Ахмета:

— Все больше убеждаюсь, что тебе была предназначена тропа деда-юриста. Смотри, ты поступишь в универ через год, а золотая жилка Мустафы-аги пробилась в тебе сейчас.

— Ты бы сделал лицо посерьезнее, Харун-паша, помрачнее. Нехорошо так открыто радоваться блату, — с запалом подметила женушка, поравнявшись с ним у лестницы.

Спуститься в гостиную они не успели. На середину двора, к Джихан-бею, выбежала мамочка Хандан и полностью завладела их вниманием. Тесть безуспешно прогонял ее на кухню, бранился, но, чтобы отвести от Насух-бея штык ее ядовитых упреков, нужен был легион тигров вроде него. Мамочка Хандан рьяно напустилась на Насух-бея:

— Вы сказали, что любите Азизе и даже желаете на ней жениться. Но что это за любовь такая, отец, объясните?

— О чем ты, Хандан?!

— О том, что вы принимаете внука Азизе, но отвергаете ее внучку и невестку. Я не выношу Султан и Генюль, но не понимаю, что это за любовь такая избирательная? С какой стати мой сын обязан развестись? В чем его вина?

— Им с Генюль следовало спросить наше разрешение на брак! Генюль действовала за спиной бабушки, проявив неслыханную дерзость и неуважение к ней. Вина Азата в том же! Он нанес нам с Айше оскорбление! — в глазах Насух-бея наверняка мелькнула такая яростная молния, что Джихан-бей на шаг отступил, а к госпоже Хандан вернулся боевой дух только после короткой заминки:

— А если бы вы не благословили их брак, что тогда?! Раз вы требуете развод, проблема не только в оскорблении. Будьте честны с собой, отец! Вы бы полюбили Азизе, если бы не Миран и Хазар? Без них нашлось бы в вашем сердце место для ее других детей?

— Лучше замолчи, Хандан, не то я за себя не ручаюсь! Джихан, уведи ее.

— Нет, я не уйду! — госпожа Хандан упрямо вывернулась из захвата папочки Джихана. — Я не хочу, чтобы повторилась история с Рейян и Элиф. Потому, что мы угнетали их, страдал и мой сын не меньше всего! Я не переживу, если мы снова разобьем ему сердце.

Ее слезы не переубедили Насух-бея. Он, похоже, был уверен, что спасти непрочный мир в кланах возможно, принеся в жертву судьбу Азата. У Харуна мысль о сведении Шадоглу и Асланбеев в единое целое вызывала очень много вопросов. Он, во-первых, помнил, что, когда между людьми пролегает пропасть шириной в пятьдесят лет отравленной местью разлуки, любой инцидент может привести к столкновению и сорвать с их надежд на общее будущее романтический покров. Даже сильно любящие взгляды, какими Азизе и Насух-бей смотрели друг на друга, отягощенные жестоким опытом, бывает, черствеют и отличаются придирчивостью. Во-вторых, Насух-бей не скрывал, что боялся получить один из таких обозленных взглядов от Азизе, когда та услышит о свадьбе внуков:

— Вы не подумали, как Айше отнесется к этому браку? — сказал он, насупясь. — Азат напомнит ей о смерти Элиф! Он причинит Айше новую боль, она возненавидит его. Генюль должна держаться как можно дальше от Азата. Ей не быть Шадоглу!

— Значит, спрашивайте с Азизе, почему она до сих пор живет ненавистью, а не с Азата! Генюль с ним по доброй воле. А если вы с Азизе не принимаете детей друг друга, кроме Мирана и Хазара, то ваша любовь и объединение семей не стоят и гроша! — зарядила теща с убийственной прямотой.

— Вы оспариваете союз внуков, потому что сами не готовы стать одной семьей. Тогда тебе тоже нельзя жениться на Азизе, папа, — вторил ей Джихан-бей. — Не переступай черту дозволенного, которую проводишь перед Азатом!

Насух-бей не смог возразить им, так как за Джихан-беем открылись ворота и впустили Хазар-бея. Он потеснил отряд охранников, пропуская внутрь Мирана и шедшую позади Рейян на руках с сыном. Все трое, потрясенные грозным зрелищем, столпились у входа во двор. Они с опаской присматривались к обстановке, а первым, кто заговорил, был Хазар-бей:

— Что происходит? Почему вы кричите, папа?

— Азат женился на Генюль и сбежал в Стамбул.

— На внучке Азизе! — ахнул Хазар-бей, не поверив, и попал под раздачу Джихан-бея:

— А твой сын — внук Азизе, и как, ничего, брат?

Он изможденно приложил руку ко лбу, а Хазар-бей надавил с отеческой досадой:

— Но так же нельзя! Не посоветовавшись с близкими, уехать на другой конец страны... Мы не можем доверять Азизе. Вдруг она отомстит Азату за Генюль? Его необходимо вернуть.

— Нет, довольно! — забунтовал папочка Джихан и приказал охране, которая ему со скрипом подчинилась, удалиться прочь. — Никто не будет осуждать Азата и не тронет его. В особенности ты, папа.

— Что ты такое болтаешь! Ты еще смеешь оправдывать его ложь? — стиснул челюсти Насух-бей.

— Да, смею. По сравнению с вами мой сын не сделал ничего безнравственного! Брат, не надо, не встревай... Я стыдился перед тобой за ошибки Ярен и Азата. Но, когда я узнал правду о вас с отцом, мне больше не стыдно за свои грехи. Мне не стыдно за своих детей! Вы живете, ни в чем себе не отказывая, а с них хотите содрать шкуру за меньшие проступки. Мне надоело это!

Хазар-бей покачал седой головой — гадал, наверное, с каким шайтаном Джихан-бей завел дружбу на этот раз. И, пока он думал, непонятный «шайтан» заехал ему промеж бровей безжалостно высказанным фактом:

— Вы погрязли в хараме! Миран — ребенок блуда, Рейян — ребенок блуда и даже ты, Хазар, был рожден вне законного брака. Вы лгали, вы совращали любимых раньше, чем успевали подумать о свадьбе с ними. За ваши грехи расплатилась вся семья. Не вам судить моих детей!

— Джихан! Хам невоспитанный, наглец! Ты куда собрался? Разговор не окончен. Стой! Стой, я кому говорю! — гаркнул глава дома в спину стремительно уходящего Джихан-бея.

Испуганная до чрезвычайности, мамочка Хандан засеменила за тестем в спальню. Ей было громко объявлено упаковывать вещи и сообщить Мустафе-аге, что через несколько дней они отбывают в Стамбул.

В Мидьяте намечалась большая миграция Шадоглу.

Окружив старого бея, Хазар-бей и Рейян стали выпытывать у него подробности об Азате. Тот даже не глянул на них — злобно рыкнул, потом отпихнул от себя и широким стремительным шагом пошел к воротам. Хлопнули деревянные створы. Вот и любимые дети, занимавшие особое место в раю Насух-бея, моментально стали не нужны, стоило чему-то пойти вразрез с его господством. Для Харуна поединки за свободу были давно пройденным этапом, но у Шадоглу все только начиналось. Что ж, терпения отчаявшимся и рискнувшим! И здоровья погибшим.

Из-за вчерашней стычки домочадцы перенервничали сильно. У папочки Джихана разболелся раненый желудок, и он не вышел ни к ужину, ни к завтраку, а у Насух-бея разгулялось давление. Утром он уехал к Азизе и прибыл домой незадолго до Харуна. Застав их с Ярен одних на террасе, Харун пошел на пригласительный жест жены, которым она позвала его. К добру ли они там засели, определить пока было трудно.

— Насух-бей, вечер добрый. Могу я чем-то помочь вам? — начал миролюбиво Харун.

В первую очередь он быстро осмотрелся, и картина, явившаяся ему, заставила сперва напрячься. Квелый, грустный вид старика внушал мысль, что встреча с Азизе его не порадовала, что его признание в побеге внуков возродило в мстительнице былую враждебность к Шадоглу, и со дня на день она подвергнет Азата гонениям. За Элиф, Генюль и испорченные отношения с Насух-беем, которые мгновенно исчерпают себя. На круглом столике лежали фотографии со свадьбы шурина и Генюль. Одну Насух-бей держал в руках и разглядывал.

Ярен поставила зеленый чай и миндаль на столик и предложила ему угоститься. Она не готовила старому бею с самого разлада с ним, не сварила ему ни одной чашки кофе, и тем необычнее была ее внезапная забота.

Насух-бей очнулся от размышлений и как будто только осознал, что Харун вернулся в особняк.

— А... проходи, — понурил он голову и отложил снимок, в который глядел, с Азатом и Генюль в фате Серап-ханым. — Я звонил Азату, у него недоступен номер. Он сменил его? Он давал тебе новый?

Предвидев уже сложившийся в уме Харуна отказ, старый бей дал слово, что просто поговорит с Азатом и наказывать его не станет.

— Ваш внук будет рад услышать, что вы поддерживаете его решение, — сказал Харун, а Насух-бей недовольно вскинул на него покрасневшие глаза, в которых яснее ясного читалось: у громовержеца иссякало терпение, но на их удачу он слишком устал злиться и обращать все вокруг в пепел. — Думаю, Азат скоро позвонит, и мы узнаем его новый номер. Он был ночь за рулем, Насух-бей, скорее всего, ему пока некогда связаться с нами.

Номер у Харуна имелся, Генюль скинула около часа назад. Но созвоны с родными — это сугубо дело Азата, и Харун не хотел принуждать его к ним раньше, чем будет нужно шурину. Отзвонится, когда придет в себя с дороги.

— Понятно, — не стал спорить Насух-бей. Настаивать, чтобы Харун выдал номер Азата без его согласия, было бесполезно.

— Между прочим, Генюль не меняла номер, — продолжил вдруг Харун. Конкретику про Азизе он не услышал, а упускать значимые детали не в его правилах. — Азизе-ханым может позвонить ей, если беспокоится за внучку.

— Она не позвонит.

— Почему? — Ярен опередила Харуна с вопросом.

Старый бей отхлебнул чай из армуда и взял следующий свадебный снимок, с молодыми и Мустафой-агой.

— Она не одобрила их брак. Айше... очень разочарована в Азате и нашей семье. Но она верна обещанию, которое дала Хазару, никому не чинить препятствия, ни нам, ни даже Фюсун. Оставить войну в прошлом и дать вам с Азатом поймать бандитов — таким было условие Хазара, при котором он позволил Айше приблизиться к детям. Она знает, что Азат дорог Хазару, как сын.

— Получается, дед, вашей с Азизе свадьбы не будет? Она отказалась? — к голосу Ярен примешалась снисходительная жалость. Стоило думать, что и фотки, чтобы утешить сломленного деда, принесла она.

— Не знаю! — грубо отбился Насух-бей и, наклонившись, снова уткнулся в фото. — Сложно сказать. Для начала пусть все поуспокоится. Почему Мустафа разрешил их брак? — произнес он, впиваясь глазами в лицо султана, который улыбался ему со снимка и покровительственно обнимал Азата. — Как он мог не рассказать мне?

На ничтожный миг, но в сердце Харуна пробудился ничем не истребляемый справедливый гнев, с которым он обличил Насух-бея:

— Вы тоже не рассказали Мустафе-аге, когда поженили нас. Полгода он был уверен, что с его внучкой все в порядке.

— К твоему сведению я хотел вас развести и исправить допущенную ошибку!

Отброшенная фотография упала на столик, и раздался резкий перестук четок, что до этого безмолвно покоились в сжатой руке старика.

— Но, пока не объявилась Фюсун, у меня не было подходящего повода, — пророкотал Насух-бей. У него грозно встопорщились усы, будто говоря о том, что громовержец почти набрался сил и с минуты на минуту начнет метать молнии во всякого, кто перечит ему. — У нас не разводятся без уважительной причины. Если бы вы с Ярен развелись год назад, когда вам говорили, ничего бы этого не было! Ярен не сказала бы Мустафе о браке. Но с тобой, Харун, мои дети почувствовали вседозволенность. Азат, Джихан — творят что вздумается, не считаясь с мнением главы рода.

— Ничего и не будет, Насух-бей, если все время цепляться за прошлое. Ни Мустафа-ага, ни Азат, ни мы с Ярен не виноваты, что ваша свадьба с Азизе-ханым срывается по вашей же слабости.

— Верно, дед, — хлестко вставила Ярен, так же возмущенная ни за что возложенным на них бременем вины, — вы между собой разберитесь, любите вы друг друга или нет! Пока вы с Азизе налаживали отношения, у тебя правнуки родились. Год пролетел! Аллахом клянусь, вы еще сорок лет будете идти к воссоединению, если не прекратите третировать всех и во всем сомневаться.

Губы Ярен сомкнулись в протестующую горькую черту. Она подобрала со столика серебряный поднос и отступила.

— Оставь фото себе. Я распечатала их для тебя. Может, однажды ты поймешь, что семья достается любящим, и порадуешься за внуков. Если что, я на кухне, приходи на чай, — дала она знать Харуну, опустив руку ему на плечо. — В суде все уладили?

— Да, — обхватив ее ладонь, Харун ответил поцелуем в русый висок женушки. — Проверю Ахмета и спущусь к тебе.

Насух-бей молчаливо посмотрел им вслед с Ярен, затем — в свадебный снимок и с тоской провел пальцем по фигуре Азата.

Наверное, подумалось Харуну, зря они так жестко со старым беем, но что сделано, то сделано. Генюль ему неприятна, пожалуй, потому, что мало знакома и помимо того, что запятнала себя местью, очень расстроила его возлюбленную Азизе. Узнавать Генюль ближе Насух-бей не пробовал. А вот Азата Азизе просто мечтала зарыть в землю. Заигравшись в семью, главы кланов немного запятовали, что их нынешняя семья состояла не только из Хазар-бея и Мирана. Людей в ней было завались. Чужих, нелюбимых, незнакомых. Потенциально врагов. И они все служили живым напоминанием о войне Шадоглу и Асланбеев.

Вместе с фотками Насух-бею предстояло взять в руки свое пылкое суровое сердце и провести в нем широчайшие технические работы, которые он оттягивал год. Иначе он так и продолжит гнуться под тяжестью сомнений и тянуть за собой других.

Когда Харун зашел в комнату, его взору открылось чудное лежбище. Папочка Джихан дремал в кровати, разместив на груди спящего Ахмета, а сбоку пригрелся плюшевый лис.

Не будя их, Харун вынул из полки зарядное от смартфона и замер у выхода. Здесь он вдруг оглянулся в прошлое, на них с Ярен осенью, и вспомнил себя на месте Насух-бея. Вспомнил тот же страх. Нет, все-таки надо было помягче со стариком, нелегко ему. Харун, конечно, не медлил год, как он, но начать жизнь с чистого листа — значило проявить больше отваги, чем в стычке с вооруженным недругом, а ему этот шаг дался не сразу.

Тот день отложился в памяти ярко. Под плотным покровом тумана, сошедшим на ночную долину, дальше двадцати шагов ничего не видать. Не разглядеть даже, где кончались стены особняка Шадоглу и где начинались примыкавшие к нему дома соседей. Очертания города расплывались и таяли. Тусклые огни фонарей не светили, а, будто неприкаянные призраки, блуждали и гасли в непроницаемой сизой пелене. Слегка морозило, как это бывает на излете осени, и было мрачно. Крайне мрачно.

Для большей безопасности Насух-бей выставил охрану на верхние террасы, через которые могли перелезть шпионы Фюсун Асланбей. И перелезли бы запросто — имелась за особняком хитрая лазейка с крутым подъемом. Харун прибегал к ней, чтобы ночью беспрепятственно видеться с Асланом и так же незаметно взбираться обратно. Позже, когда вопрос защиты Ярен от асланбейской львицы встал серьезнее и Харун вернулся к Шадоглу, с этой тайной пришлось расстаться. И не только с этой.

Как ни странно оно казалось Харуну, в такую неспокойную ночь он испытывал приятную легкость и ясность, которая передавалась мыслям, уравновешивая их. Путешествие в Мардин все же оказало свое благотворное, целительное влияние. Оно позволило Харуну представить брак с Ярен в совсем другом ракурсе, выяснив и отделив правду от лжи. Теперь он твердо хотел сберечь рожденные между ними чувства, попытаться еще раз и в поисках если не земли обетованной под ногами, то хотя бы указующего путь света провести с женой обряд никяха. Конечно, желание Харуна было импульсивно и неуместно в череде прошедших событий, но оно точно не было малопонятным ему и лишенным объяснимых причин. И первейшая из них — благословение. У него не осталось никого из близких, к кому бы Харун мог пойти за помощью или отеческим советом, и оттого в браке с Ярен он шел за благословением к Всевышнему.

Нужно только выяснить, как отнесется к этому Ярен. В ванне стих шум воды, а это значило, что она почти закончила мыться и скоро выйдет в спальню. Харун к этому моменту завершал чистку травмата. Хотя пистолет простаивал без дела, минимум раз в месяц он нуждался в основательной обработке со смазкой.

Дверь ванной отворилась, выпустив жену, завернутую в полотенце. Она осмотрела комнату, нашла какой-то забытый флакон и сделала Харуну выговор:

— Ты что, чистишь оружие на кровати? Она же вся в масле будет!

— Грязи нет, я подстелил скатерть.

— А почему бы не заняться этим за столом?

— Потому что от стола, женушка, у меня спина отваливается, — говоря с ней, Харун собирал разобранный пистолет и проверял исправность всех деталей и механизмов, которые обрабатывал. — Я день просидел за работой и впридачу вычищал ноут от вирусов. Тут моя подружка Газель серфила на нем по непонятным сайтам и нахватала кучу троянов.

На встречное замечание Ярен возвела глаза к потолку и скрылась, а ее бойкий голос раздался за полуприкрытой дверью ванной:

— Я смотрела тесты SAT⁽³⁾. Между прочим, ты обещал мне их показать, и ничего они не легкие, Харун. Они очень страшные! Мало того, что задания на английском, так еще дают на них всего два часа. Как я их решу? Мне и за пять лет не выучить столько!

— Так кажется на первый взгляд. Потом начнешь вникать, и станет легче. Давай завтра разберем математическую часть, если хочешь. Эти задания должны быть знакомы тебе со школы. Что получится — решишь сразу и подучишь новые слова по английскому.

У них по-любому завтра урок математики, и чем раньше султанша сойдется «лицом к лицу» с жуткими тестами, освоится в них, тем проще будет ее отношение к ним перед настоящими экзаменами.

— Хорошо, давай, — кивнула Ярен с явно слабой верой в завтрашний успех.

Она снова выглядывала из-за двери, так же в полотенце, с блестящими от влаги, обнаженными плечами, и, видно, что-то припоминая, водила взглядом по спальне. Мгновение Харун размышлял, как мягче перейти от темы университетских тестов к назревшей теме никяха. Отложил пистолет на скатерть, не придумав ничего стоящего, и рискнул отстреляться как есть.

— Ярен... — но на этом, блядь, Харун заглох, потому что слова пересохли у него в горле. Душевная легкость пропала тотчас. — Есть разговор, — сказал он после новых усилий над собой и подошел к жене.

— Какой?

Ладно, храбрился Харун, они уже пережили землятресение, что им небольшой пожар⁽⁴⁾. Не сгорит же он на месте, если спросит про возможность религиозного брака.

— Ты бы хотела провести никях?

— Как! — выдохнула она.

Мгновенно охватившее ее изумление подернулось тенью неверия, отрицания даже. Ярен шагнула к Харуну, но так резко, что в нем лопнул какой-то нерв, а то и не один. Харун замер как неживой. И, вдруг развязавшись, на пол сползло полотенце женушки. Она вскрикнула.

— Проклятье! Отвернись, Харун!

Совершенно нагая, Ярен загородилась руками и спряталась за дверью, которая по-прежнему была распахнута. Вечернюю тишину сотрясли лисье бурчание, возня с полотенцем и потрясенные вздохи. Как карточный домик, деликатность момента рассыпалась, и Харуна непроизвольно стал цеплять изнутри придушенный смех.

— Весьма оригинальный способ сказать «да», — усугубил он щекотливость ситуации и взъерошил себе волосы.

Ярен гневно долбанула по дверной панели, требуя замолчать.

— Ты здоров? Что на тебя нашло? Почему ты заговорил о никяхе?

— А почему бы не заговорить? Никях — праведная традиция. И милость Аллаха, которая освещает жизнь. Так почему бы не вернуть нашему браку покой и ценность, взяв обязательство перед Всевышним?

— Я знаю значение никяха. Просто... это очень неожиданное предложение. Ты из-за дедушки Мустафы хочешь? — заподозрила женушка, поскольку султан высказывал свое пожелание о никяхе. — Если он тебя надоумил, то я не согласна. Это должно быть твоим добровольным выбором, а не по указке.

— Мустафа-ага тут ни при чем. Я сам так решил.

— Сам решил... — пропыхтела она, точно безуспешно сбрасывала с плеч гору, которую Харун внезапно обрушил на нее. — Почему? Почему это стало важно для тебя?

— Да как оно не может быть важным, Ярен, когда все внутри горит, стоит вспомнить нашу ссору? — выпалил в дверь Харун, утратив ненадолго присутствие духа. — Она повторила развод моих родителей: злость отца, непомерные амбиции матери. Ты наставила на себя пистолет. До сих пор этот день стоит передо мной как наяву...

С опозданием Харун заметил, что Ярен тихонько вышла к нему, придерживая над грудью завязанное полотенце, и осекся. Вот лисичка она и есть лисичка — шнырь, шмыг, и уже стоит под боком, проникая в него испытующим взглядом:

— По-твоему, никях поможет забыть все? Ты ищешь в нем примирение?

Спасение. Сейчас он явственно понимал, что искал спасение. От боли. От ржавых осколков прошлого, что они вытащили на свет. От страха переступить через ту часть себя, которая ледяным голосом разума, точь-в-точь отцовским, внушала Харуну, что не пройдет и года, как Ярен вновь его предаст, и подобно его родителям они станут этим горьким прошлым. Какое бы облегчение принес этот самый отцовский голос, который бы, наоборот, напомнил, что дьяволенок Ярен заслуживает второго шанса и Харун не ошибся, полюбив ее.

— Знаешь, что... — сконфуженно кашлянул он. — Ты не могла бы зайти за дверь?

— Что?..

Подтолкнув жену, Харун завел ее на другую сторону двери. При Ярен не выходило говорить складно и хладнокровно. Родная речь забывалась, а в висках гулко стучало. Привычные усмешки с шутками больше не служили Харуну надежным щитом, и оным стала дверная панель.

— Пожалуйста, отойди.

— Харун, ты серьезно?

— Более чем, милая. Стой там.

— Чудак-медник! — воскликнула Ярен, но послушалась. — Так что... ты предлагаешь никях, потому что готов начать сначала? Учти, если не прощаешь меня, я не дам обязательств перед Аллахом. Я не стану вступать в брак, будучи в ссоре, — заявила она горделиво.

— Признаться, составляя тебе список обязанностей, я был ближе к прощению, чем ты думаешь.

Харун запрокинул голову и уперся в свою преграду затылком. В нем бродил туман, казавшийся холоднее и тяжелее, чем на улице. То, что ему хотелось сказать Ярен, он чувствовал пока очень смутно.

— Я пытался... — все же приступил Харун, разглядев проблеск путеводного света, — пытался сосредоточиться на тебе как на той, кому нужна безопасность и свобода, а не сохраненный брак, и это... ограждало меня от воспоминаний о собственной семье. Отец не смирился с ложью матери, ушел. Время показало, что он был прав. Мне же отчаянно хочется действовать наперекор ему. Иногда мне кажется, что у меня конфликт не с тобой, а с ним, — у Харуна споры с образом и принципами отца вызывали сомнения и наравне с ними самоуверенную улыбку, ведь, как-никак, а он побеждал, он... — Я должен развестись с тобой, потому что обман и жестокость прощать нельзя, и отец всегда неприкрыто указывал на пороки матери, но потерять тебя... немыслимо.

Пятнадцать? Шестнадцать! Шестнадцать лет назад, брошенный в очаг родительской разборки, он находился в том же шатком положении, что со дня выстрела Ярен. Мать, скалясь, велела ему проваливать в свою комнату и не греть уши. Отец, дыша будто загнанный, с первобытным ужасом в глазах, метался по зале, собирая свои вещи, и настаивал, чтобы Харун слушал, слушал и запоминал, какая у него подлая, кровожадная мать.

Хотя правда была всецело за отцом, в ту минуту Харун чуть не кинулся защищать мать. Он никогда не относился к ней тепло, не обнимал, не жалел, боялся и избегал ее и потому посчитал себя обязанным возместить годы пренебрежения, заслонив ее от обвинений отца. Но пойти против него, посвятившего Харуну всего себя, было бы несправедливо и ошибочно. Так Харун и сидел, молча следя за руганью и не находя никакого правильного пути, лишь путаницу.

Отрывисто вдохнув воздух, Харун выждал, пока успокоится разбившийся о него океан боли. Теперь это не играло роли. Никакое доброе слово, которым бы он обнял мать, не исправило бы ее изуродованный нрав и не примирило бы с отцом. Асланбейская львица не нуждалась в прощении.

Но нуждалась Ярен. Для нее Харун больше ни одного доброго слова не пожалеет. Для нее оно имело смысл.

— Я прощаю тебя, — сказал Харун. — И ты тоже прости меня... за все.

К нему вернулась прежняя легкость, и он, потянув на себя дверь, заглянул за нее к жене. Ярен не посмотрела, а именно что оплавила его тигриным взором.

— Значит, развода не будет? Проведем никях, и пусть все останется в прошлом, Иншаллах. Останется же? — с надеждой спросила она, приподняв брови.

— Жизнь моя, никях не гарантирует, что мы не поссоримся еще из-за чего-нибудь. Все в наших руках. У моих родителей было за плечами шестнадцать лет брака. Никях не спас их от криминала матери. Сейчас мы не расстаемся, а что будет потом... Узнаем, попробуем. Я хочу испытать с тобой все.

В доме каждого честного патриота страны висел турецкий флаг. Куда ни посмотри, обязательно увидишь красное полотно с белым полумесяцем и звездой: на окнах, балконах, крышах, в помещениях и даже в виде гирлянд, протянутых над улицами. В национальные праздники количество флагов зашкаливало, и к ним добавлялись портреты Ататюрка. Как говорили честные патриоты Турции, они любили свою страну круглый год, а не только в дни торжеств, а, если флага не было, то, гордо расправляя плечи, заявляли: нет, здесь он — в сердце! И попробуй поспорь...

Поселившись в квартире в Бейоглу⁽⁵⁾, Азат и Генюль вывесили свой флаг на открытом просторном балконе. Тот трепыхался под ветром, теплые морские волны которого порывисто накатывали с Золотого Рога⁽⁶⁾, а один маленький, но очень хитрый патриот, покапризничав, выклянчил себе точно такой же:

— Вот подрастешь, Ахмет, я куплю тебе большой-большой, больше этого флаг! Мы возьмем его и пойдем на парад в День республики, — вкрадчиво объяснял Азат двухмесячному племяннику, развлекая его всем, чем придется.

Харун разливал вино по четырем бокалам, и ему поступил неожиданный вопрос от шурина:

— У Ахмета же турецкое гражданство будет, не американское?

— Американское на данный момент и не светит, — коротко усмехнувшись, Харун пожал плечами. — У меня его нет. Я живу и работаю по визе инвестора, а Ярен и Ахмет считаются моими сопровождающими⁽⁷⁾. У них будут такие же визы, которые в силе, пока действует моя.

— Это что-то вроде рабочей визы?

— Нет, у рабочей другие условия. С рабочей визой у тебя не самостоятельный бизнес, а дочерняя компания, филиал. Помню, мать предлагала мне открыть офис в Америке и направить меня туда как своего руководящего сотрудника. Таким образом я снова попал бы в зависимость от матери⁽⁸⁾. Ради этого она согласилась бы инвестировать в мою рабочую визу. А у меня не было денег для открытия визы инвестора.

За то время, что они дружной командой свергали с трона Фюсун Асланбей, Азат привык, что детально продуманные схемы Харуна сваливались на него, как инсайты, точно по наитию. Харун до последнего не разглашал свои идеи, считая, что, если и подавать к обсуждению, то готовое, а не сырые наработки. И тем не менее Азат терялся в непонятках — откуда ж деньги тогда?

— Как ты ее открыл? Кредит?

Сверкающие воды Золотого Рога играли в предзакатных сумерках всеми цветами радуги. Низко парили крикливые чайки. От причала к причалу, перевозя пассажиров, как автобусы, курсировали паромы. На противоположном берегу залива виднелся Фатих⁽⁹⁾, дом множества исторических достопримечательностей и университетов Стамбула. А еще там жил и работал дед, профессор Дживан.

— Отец продал квартиру деда в Фатихе. До этого он сдавал ее и помогал оплачивать учебу, — бизнес-секрет Харуна был прост как истина: ему помог отец. Тот называл свое вложение в его американскую мечту подарком покойного деда и не принимал отговорок по типу «бубубу, заработаю на визу сам, не надо опекать меня, сохрани дедово жилье». Отец верил в успех Харуна. В конце концов, не переставал твердить он, и дед Дживан когда-то дерзнул и не промахнулся. — У меня были накопления с зарплаты и подработок, плюс деньги от продажи квартиры, и машину отца я тоже продал, подлатав после аварии в Гëбекли-Тепе. В сумме около двухсот пятидесяти тысяч долларов пошло в инвестиции.

— Аллах, это был немалый риск! Хорошо, что бизнес окупился. Зато фирма матери теперь, считай, твоя, — резонно заметил Азат, опустившись в кресло за столом. — Как продашь ее, что сделаешь с деньгами?

— Буду лечить на них мать. И содержать ее адвоката. Ей дали пожизненный с отсрочкой на реабилитацию.

Харун поставил пустую бутылку на стол и предложил меняться: Азату — бокал вина, ему — Ахмета. Но лисенок заплакал: у дяди на руках ему нравилось. К тому же дядя не увозил его из любимого Мидьята, как это сделали родители, посадив в страшный самолет.

— Пускай посидит со мной. Вы с Ярен надолго у него в немилости, — сжалился Азат и с нежностью прижал к себе Ахмета.

— Нет нам прощения, — в шутку казнился Харун, присев. На стол Генюль и Азат уже вынесли блюда, заказанные в ресторане, а вино и сладости принесли Харун с Ярен. — Вчера, конечно, был очень загруженный день. Перелет и заселение в квартиру утомили Ахмета, и вдобавок вместо тихой мидьятской гавани надо влиться в бурный поток Стамбула.

— Как я его понимаю! Мне кажется, Генюль и Султан-ханым освоились быстрее меня. Они и дольше тут, я не спорю. Стамбул не дает размякнуть и перевести дух. Но мне так надоели разборки семьи, этот застой, ненависть, что я охотно принимаю вызовы Стамбула. Хочу двигаться вперед.

— Я так скажу, — сказал Харун, цедя вино из бокала, — пожив год в Мидьяте, я почти физически продолжаю ощущать мертвый покой, которым дышали его улицы. Нужно время, чтобы перенастроиться на другой ритм.

— Сложнее всего осозновать, Харун, что в Мидьяте ты — первый парень на деревне, — засмеялся Азат, взяв свой бокал, — твоя фамилия у всех на слуху, а здесь мы лишь песчинки. Никто. Мне приходится заново искать себя, а я не знаю, кто я без Шадоглу.

— Золотая молодежь Урфы, к которой я относился, тоже растворяется, как капля, в стамбульском море, поверь, — не оставил его в одиночестве Харун. — Дома ты был постоянно в центре внимания, чувствуя себя обязанным целому клану. Стамбул же даст тебе личное пространство и свободу действий. Ты втянешься, не сомневайся.

Вышедшая на балкон Ярен поставила на стол графин с водой, бумажные салфетки и бутылочку со смесью Ахмета.

— Брат, ты не сможешь соскучиться по дому, через несколько дней он нагрянет сюда, — дразнилась она и плюхнулась в кресло рядом с Харуном. На зависть Азату женушка быстро встраивалась в шумную канитель Стамбула.

За ней шла Генюль с чистыми тарелками и столовыми приборами. Она расставила их с запасом на одного человека — позже к их пиру в честь переезда присоединится Султан-ханым. Сейчас она гуляла где-то в Бейоглу по магазинам.

Разместившись между Азатом и Харуном, Генюль задумчиво повела глазами вокруг и по сервированному столу.

Азат скорчил страдальческое лицо:

— Ярен, а может, вы с Харуном неверно поняли или что-то недослышали? Может, родители не собираются в Стамбул?

— К сожалению, мы были в здравом уме, и нам не припекло голову, — сочувствовал ему Харун. Он показал улыбку и налег на подлокотник кресла. — Они едут к нам. Точнее, к вам, мы-то задержимся на время оформление визы Ярен.

— Если они защищали Азата от Насух-бея, слово сына для них не пустой звук, но я по-прежнему нежеланная невестка. Вряд ли в Стамбуле наши отношения поменяются. Отголоски вражды могут не замолкать годами, — раздался меланхоличный голос Генюль.

— Да, маминой любимицей тебе не стать, — вымолвила Ярен.

Как есть, без сантиментов — к уязвимому положению Генюль в семье Шадоглу она относилась ровно. При этом столь же ровный взгляд, обращенный на бывшую соперницу, капельку посветлел, и женушка дружелюбно поделилась с ней частицей этого глубинного света:

— Мама вообще плохо сходится с людьми. Мало кому по силам подружиться с ней. С папой они одного склада. Но тебе не стоит переживать, Генюль, за тебя горой Азат.

— Сестра права, — развеселился Азат. — Что бы ни сказали о нас кланы — родители, дед, Азизе — они говорят за нашей спиной, как сплетники, а значит, мы впереди их, и наша новая прекрасная жизнь им просто не по зубам.

— Хороший тост! — воскликнул Харун.

— Да! Выпьем за новую жизнь. За нашу повесть, написанную огнем сердец и неустрашимой отвагой! — провозгласила Генюль.

— Так, Султан-ханым, наверное, опоздает, — шурин поглядел на наручные часы, на минуточку лишь отвлекся, как маленький хулиган, заворочавшись у него на руках, схватил ножку его бокала. — Эй! Эй! Ахмет! Нельзя! — захохотал Азат.

— Давай его сюда, лисенку пора кушать, — встала Ярен.

Забрав захныкавшего Ахмета, она уложила его в переносную люльку, поставленную на отдельное кресло. В тесную и скучную, прямо как Мидьят, каким Харун находил его, когда только посетил древний город. Сынок терпел люльку по необходимости, обычно недолго.

— Ярен, скажи, когда Ахмет захочет спать, я подготовлю комнату, — позаботилась Генюль. — Там будет тихо и комфортно.

— Хорошо, спасибо!

Харун передал Ярен детскую бутылочку, а ужин, с тостами, беседами, затихающими песнями чаек и шумом не ведающего сна мегаполиса, продолжался своим чередом.

И реял над ними флаг, окрашенный в цвет стойкости, силы и мужества. В вопросах символики честные патриоты по примеру дедов стояли не на жизнь, а на смерть: то кровь, которую турецкий народ пролил в стремлении к независимости. Что правда, то правда — и грех тут спорить⁽¹⁰⁾.

Примечания:

Музыка к главе: https://vk.com/wall-176298528_7359

1) Оммаж на фильм "Дом Гуччи" и реплику персонажа-отца о его непутевом сыне, от которого он не отрекается, несмотря ни на что: "У тебя сын — адвокат, а у меня — идиот, но это мой идиот, и я это учитываю".

Вернуться к тексту

2) Шамиель (тур. samiyel — сирийский ветер) — самум, дующий в Турции из сирийских пустынь. Чаще всего ветер усиливается в период весны-лета.

Вернуться к тексту

3) Стандартизованный тест для приема в высшие учебные заведения. SAT состоит из двух основных секций: Reading and Writing (языковая секция) и Math (математическая секция).

Вернуться к тексту

4) Турецкая поговорка: "Zelzeleyi güren yangına razı olur" ("Переживший землетрясение будет согласен и на пожар").

Вернуться к тексту

5) Район в европейской части Стамбула, окружен водами Босфора и бухты Золотой Рог.

Вернуться к тексту

6) Узкий изогнутый залив, впадающий в пролив Босфор в месте его соединения с Мраморным морем. Расположен большей частью в черте турецкого города Стамбул, разделяя его европейскую часть на северную и южную половины.

Вернуться к тексту

7) Виза E-2. Позволяет супругу(е) и детям-иждивенцам инвестора E-2 присоединиться к ним в США по производной визе. По визе E-2 супруг(а) может жить, учиться и работать в Соединенных Штатах, пока основной держатель визы занимается соответствующими бизнес-инвестициями. Виза E-2 — привлекательный вариант для семей, переезжающих в США.

Вернуться к тексту

8) Виза L-1. Предназначена для руководителей и топ-менеджеров иностранных компаний, которых переводят в США управлять аффилированным предприятием на временной основе.

Вернуться к тексту

9) Район провинции Стамбул, часть города Стамбула, совпадающая с территорией, заключенной внутри бывших стен Константинополя. В районе сосредоточена большая часть главных исторических и культурных достопримечательностей города.

Вернуться к тексту

10) Красный цвет флага означает мужество, патриотизм, целеустремленность и любовь к Родине. Также считается, что этот цвет ассоциируется с идеей справедливости и борьбы за свободу. Белые элементы означают чистоту, честность и величественность страны.

Вернуться к тексту