Кирие Элейсон. Книга 5. Низвергая сильных и вознося смиренных. (гет)

Эпизод 35. 1686-й год с даты основания Рима, 12-й год правления базилевса Романа Лакапина

(май 932 года от Рождества Христова)

Только что миновал дождь, и на холмах Рима повисло мутное облако тумана, распространяя вокруг сладковатый запах сырой земли. Ветви акаций и рододендронов, оливковых и персиковых деревьев склонились под непомерным гнётом жирных дождевых капель, повисших на уголках каждого листа. Солнце по обычаю тонуло где-то за Ватиканским холмом, напоследок жалобно бросая яркие лучи в помощь небольшой процессии, углублявшейся этим апрельским вечером в дебри садов Мецената, зажатых между Эсквилином и Квириналом. Впереди этой странной процессии верхом на осле ехала девушка, полностью закрытая от любопытных глаз чёрным плащом. За ней следовали два десятка стражников, вооружённых мечами и окружавших богатые носилки, которые несли на своих плечах восемь рабов.

Девушка подняла руку, и вся процессия остановилась посреди небольшой поляны. Соскочив с осла, она подбежала к носилкам и склонилась в поклоне.

— Мы пришли, госпожа.

Носилки опустились, стражники открыли двери, и на сырую землю шагнули крохотные ножки великой сенатриссы Рима.

— Это будет здесь? — спросила она.

— Нет, они придут сюда за нами, как только зайдёт солнце.

Сенатрисса отдала распоряжение страже оставаться подле неё, а сама вернулась в носилки коротать время в ожидании предстоящей встречи. Ждать пришлось недолго, солнце вскоре испустило прощальный луч, поляну начали быстро завоёвывать туманные сумерки, и сквозь эту дымчатую завесу на поляну вышла совсем молоденькая девушка в длинном до пят белом плаще с капюшоном. Провожатая Мароции быстро подбежала к ней, торопливо поклонилась и подвела её к сенатриссе.

— Госпожа, вам надлежит следовать за ней.

— А ты?

— Она пришла только за вами. Никто из ваших слуг не должен сопровождать вас далее.

Мароция смутилась. Один из её воинов, слышавший их разговор, решительно шагнул к Мароции.

— Сенатрисса, не делайте этого. Эти места бывают опасны даже днём и для человека вооружённого.

Девушка в белом при этих словах сделала несколько шагов к краю поляны и уже готова была раствориться в вечернем сумраке, но Мароция подняла руку.

— Люди мои, оставайтесь здесь и не вздумайте идти за нами. Я пойду без вас.

Она решительно подошла к девушке в белом. Та безо всякого стеснения и как равную себе взяла Мароцию за руку, и спустя мгновение обе они исчезли. Слуги Мароции разбрелись по поляне, кто мысленно, кто тихо вслух упрекая свою легкомысленную хозяйку. А та следовала за своей новой провожатой сквозь изгороди разросшихся кустов и уже давно потеряла ориентацию в пространстве.

— Как твоё имя? — Мароция решила заговорить с девушкой.

— Амата, — быстро ответила та и ещё увлечённее потянула Мароцию за собой.

— Амата? Уж не хочешь ли ты сказать, что ты весталка[1] ?

— Я совсем недавно прошла посвящение.

— А я думала, что всё это поросшие мхом легенды. Мне и раньше доводилось слышать о существовании в Риме языческих общин, но до сего дня я не относилась к подобным слухам серьёзно. Но раз ты весталка, значит, ты из старого римского рода, и не исключено, что я знаю твоих родителей, а может быть, и тебя саму?

Девушка утопила своё лицо поглубже в недра капюшона.

— Потрясающе! Значит, я действительно могла тебя видеть! Скажи, ты взаправду приносишь жертвы своим богам? Что ты пожертвовала им в прошлом месяце?

— Беременную корову.

— Ах, как бы мне хотелось взглянуть на ваши обряды!

— Прошу меня простить, но оставшийся путь вам необходимо пройти молча и, не судите строго, с завязанными глазами.

Никто в Риме не мог говорить с Мароцией в подобном тоне. Сенатрисса поджала губы, но весталка на её гнев не обратила никакого внимания. Мягким поясом она аккуратно завязала Мароции глаза и вновь потянула за руку.

Вероятно, они шли недолго, но Мароции показалось, что за это время могла исчезнуть и возродиться Вселенная. Весталка была весьма предупредительна, и ни одна шальная ветка не хлестнула Мароцию по лицу, ни одного раза она не споткнулась о корни деревьев, щупальцами спрута выступавшие из-под земли. Мароция прислушивалась к каждому звуку, и ей казалось, что вокруг неё шелестит какая-то мелкая жизнь. В своих догадках она была не так уж и неправа: дождь в садах давно закончился, но деревья и кусты всё ещё продолжали избавляться от излишне собранной ими влаги и с облегчением расправляли свои ветви. Этот постоянный шелест с течением времени вселил немалый страх в душу маленькой сенатриссы, но ещё больший ужас возник, когда она почувствовала, что спускается в подземелье и её ноги обдают могильным дыханием древние камни. Она уже укоряла себя за неоправданный риск, которому она себя подвергла ради глупого любопытства, и теперь после каждого шага была готова, что её шея вдруг ощутит острое прикосновение холодной стали кинжала.

— Мы пришли. Вас ждут, — услышала она, и в сей же момент повязка с её глаз была снята.

Она оказалась посреди какого-то тесного подземного амфитеатра — по краям арены, в центре которой стояла она, высились не более трёх рядов из камня, очевидно служивших сиденьями собиравшимся здесь. С окружности потолка потрескивали редко расставленные факелы, которые были заблаговременно зажжены к её приходу. Амата же каким-то образом исчезла, и Мароция крутилась на месте, обозревая амфитеатр и, по справедливости сказать, ища выход отсюда.

— Привет тебе, Мессалина!

Мароция обернулась. В амфитеатр через невидимую дверь вошёл высокий седовласый мужчина, одетый в тогу с красно-белыми полосами и пурпурной каймой. Подойдя к ней, он скрестил руки на груди и молча рассматривал её, не испытывая ни тени робости, ни раболепия перед ней.

— Мы рады видеть тебя здесь, Мессалина!

— Почему вы называете меня так?

— Потому что ты Мессалина.

— Вы полагаете, что подобное сравнение будет мне лестно?

— Тебе нечего стыдиться, Мессалина, ибо именно такие, как ты, создали этот город и принесли ему славу столицы мира. Пусть ложно стыдятся те, кто в тесную темницу своей веры заключили не только желания своего тела, но и собственную душу. Ты же свободна во всём, в тебе дух Мессалины, её мысли, её желания и страсти. Мне и моим братьям отрадно было видеть тебя. Долгие годы мы радовались твоим победам вместе с тобой и огорчались твоим бедам не меньше, чем ты сама. Мы знали, что однажды ты придёшь сюда и попросишь совета.

— Если вы так хорошо знаете меня, то в первую очередь вам должно быть известно, что я христианка.

— О, не говорите того, в чём вы не уверены. Вы Мессалина, свободная дочь Рима, и крест, висящий у вас на шее, этого никак не изменяет. Продолжайте носить ваш крест, ведь это так необходимо вашим слугам и вашим союзникам. Но теперь вы знаете, кто вы на самом деле, и видите в моём лице новых верных друзей, которые не предадут вас, ибо видят в вас свою надежду на возрождение.

— Возрождение чего?

— Рима, разумеется. Великий Рим возродится, когда христианство ослабит свою хватку, когда в храме Весты вновь будет зажжён благословенный огонь. Ведь именно религия иудеев погубила Великую Империю, с воцарением христианства, с гибелью последней весталки Рима, проклявшей перед смертью воровку Серену[2] , пришли сюда неслыханные беды и доселе невиданный позор поражений. Из дома Сената христиане забрали Алтарь Победы, и победы навсегда ушли из Рима. Чтобы расплатиться с Аларихом, новые хозяева Рима расплавили золотую статую Доблести, и с той поры всякий раз, говоря о доблести, мы приписываем её какому угодно народу, но только не римскому. Разве при владычестве Юпитера была в мире сила, способная сравниться с Римом? И не при владычестве ли Юпитера Рим был не только столицей величайшей в мире Империи, но и центром культуры и науки? С того времени минуло пять веков, вы только вдумайтесь в это, и что мы видим вокруг себя? Грязь, тьма и невежество вокруг, изгнаны или успешно изгоняются из памяти людской великие деяния их предков, забыты живопись, музыка, книги, разбиты прекрасные скульптуры, разрушены великолепные дома. И что мы видим взамен? Пение псалмов — и ничего более из музыки, однообразная мозаика византийских икон — и ничего более из живописи, Священное Писание — и ничего более из книг, а мрамор римских домов теперь красуется в абсидах многочисленных базилик. Добром в мире объявлено лишь то, что сотворил иудейский Бог и сын Его, зато объявлено злом всё сотворённое руками человека, но разве для того последний был создан, чтобы все свои дни провести во мраке невежества, в непонятном раскаянии за несуществующие грехи и в страхе пред тем, кто вроде бы есть Любовь? Счастье и радость объявлены теперь суетой и гордыней, творчество — грехом идолопоклонства, а твоё собственное тело — скопищем грехов и объектом искушений. Образцом для подражания стали не великие воины, чтецы, музыканты, а презревшие тело своё безграмотные анахореты, соревнующиеся между собой в числе поклонов своему Богу и в числе язв, разведённых на своём теле, но главное — люто ненавидящие тех, кто допускает хотя бы тень сомнения в рациональности их поведения, не говоря уж о тех, кого они именуют еретиками.

— Я вижу, к чему это всё приведёт, — продолжал дерзкий незнакомец, — ваша Вера, имея символом своим кроткого агнца, в действительности потребует крови, много крови. Сначала она обратит ваш гнев на иноверцев, хотя на самом деле ей потребуются их земли, их люди и золото. Но скоро ей перестанет хватать и этого, и вы начнёте грызться между собой из-за спора, кто из вас сильнее и истиннее любит Христа. Пока ещё вы только ведёте словесные тяжбы, каким хлебом стоит заедать кровь вашего Господа, но уже очень скоро вы будете нещадно убивать друг друга из-за того, как правильно, в каком порядке и каким количеством пальцев креститься, на каких языках, живых или мёртвых, петь свои псалмы. В огне всеобщей ненависти христиане забудут все истины Нагорной проповеди Господа, мир христианства расколется на мелкие кусочки, каждый из которых будет считать себя центром Вселенной, а на деле исповедовать взгляды своих царей вместо евангельских истин. Вы уже тесните своего Бога из Его же храма и взамен помещаете туда иконы смертных, которым адресуете свои молитвы. Пройдёт время, и даже лики этих добрых проповедников заместятся теми, чьи доблести будут заключаться не в Вере и кротости, а в собачьей службе своему земному владыке и границам его владений. В тот день, когда у каждой империи будет собственный пантеон святых, я посчитаю, что наша Вера воскресла, так же как воскрес ваш Господь.

— И это будет конец времен?

— Никто не будет стремиться его ускорить сильнее, чем христиане. Во всем они будут искать признаки всемирной гибели, не подозревая, что сами являются для мира первоисточником бед. В диких народах они будут видеть всадников Апокалипсиса, но никто больше христиан не принесет миру столько смертей, войн и болезней.

— Неужели последователи Магомета окажутся в будущем более терпимы к иноверцам?

— Ничуть, им суждено будет пройти ровно через те же испытания и переболеть тем же самым. Такова участь всех религий, претендующих на безраздельное господство, рано или поздно их вера потребует своего утверждения кровью.

— Вы не боитесь говорить это мне? Вы не боитесь случайной встречи со мной на улицах Рима?

— Не боюсь, Мессалина. Я уверен, вы ничего не сделаете мне, ибо вы со мной согласны.

— Мой сын является пастором всего христианского мира.

— И пусть остаётся им подольше. В этом большая надежда наша. Но ещё большие надежды мы связываем с тем, кто под именем императора сядет однажды на апостольский трон. Он даст жизнь государству, которое просуществует необозримое число лет.

— Вот мы и подошли к главной теме. Мне сказали, что вы выполнили мой заказ.

— Просьбу, Мессалина. Мы исполнили вашу просьбу.

— Простите меня… Как мне именовать вас?

— Я авгур, — просто ответил жрец, и брови Мароции удивлённо взметнулись вверх. — Разве не это ожидали вы услышать?

— После встречи с весталкой, наверное, нет, хотя прошло уже столько веков с момента исчезновения и авгуров, и храма Весты.

— Мы вынуждены были скрыться так же, как до этого несколько веков скрывались христиане, копя силы для мстительного реванша.

— Вы тоже собираетесь мстить?

— Нисколько. Когда вы поможете нам набрать силу, мы предложим папе и его пастве мирное сосуществование, как сейчас, во всяком случае ещё пока, мирно сосуществуют поклонники Христа и Магомета в Палестине. Пусть люди Рима сами сделают свой выбор и понесут в соответствии с ним от высших сил либо награду, либо наказание.

— Вы полагаете это возможным?

— Религия, сращённая с властью, не терпит конкурентов. Так вели себя Мы и это, признаю, было ошибкой и преступлением, но так себя ведут сейчас и Они. Вот почему мы так надеемся на вас, Мессалина. Но вернёмся к вашей просьбе. Мы сделали всё, что вы просили, хотя это было крайне нелегко. Поклонники Креста в своём святом запале уничтожили многочисленные труды астрологов и волхвов, считая их порождением чёрного ангела Сатаны. Многие работы потеряны полностью или частично, а посему все наши умозаключения надо принимать с определённой погрешностью. Кроме того, вы не сказали нам точного часа своего рождения, нам остаётся только верить, что это произошло в ночь на первый день весны, а всё это слишком приблизительно.

— Далее, — продолжал авгур, — мы провели ауспиции и гаруспики[3] , согласно сохранившимся обрядам, и, до конца не удовлетворившись результатами, обратились к волхвам дальних земель. Везде местные жрецы приветствовали нас, а ваше имя частенько открывало нам закрытые двери. Нам удалось получить трактаты самого известного прорицателя Востока, некоего Альбумазара[4] , и сопоставить вашу карту, составленную по его трудам, с картами от Птолемея и его «Альмагеста», а также Марка Манилия и его «Астрономикона»[5] . Наконец, мы получили ответы от ведунов северных земель, а также из Александрии.

— Вы проделали титаническую работу, авгур. Но я возмещу вам все ваши затраты.

— Я говорю это не для того, чтобы получить от вас дополнительные деньги, Мессалина, хотя благодарю вас за внимание и заботу. Но я хотел подчеркнуть, что в своих выводах мы собрали совпавшие предсказания из разных источников, а те пророчества, которые опровергаются другими, мы безжалостно отмели, чтобы не занимать ваше время и не тревожить миражами ваше сознание.

— Наверное, это правильно.

— Я вижу, что вы начинаете терять терпение, Мессалина, и, понимая вас, начну с главного. Мы постарались заглянуть вперёд, насколько позволяют наши знания и полученные сведения. Спешу порадовать вас, Мессалина, перед нашим взором прошло не менее дюжины ваших потомков с царственными диадемами на головах.

Душа Мароции воспарила к небесам. Итак, её усилия увенчаются успехом.

— Но вас, Мессалина, среди них нет.

Жестокое приземление!

— Как это возможно?

— У меня нет ответа. Ваш звёздный путь переплетается со всеми судьбами сильных мира сего. Ваш род простирается настолько далеко, насколько это было нам видно. Его звезда разгорается всё ярче, и великий город застынет в многовековом преклонении перед силой ваших потомков. И мне несказанно отрадно говорить, что символом успеха вашего рода станет колонна великого Траяна[6] .

Мароцию осенила печальная догадка.

— Быть может, я скоро умру?

— Звёзды говорят о вашей долгой жизни. Вы не уйдёте прежде, чем совершите напутствие великому потомку, который прославит и опозорит ваш род. Но до следующей весны вас и вашу семью действительно ждут великие испытания.

— Как будто до этого у меня их было мало!

— У вас сейчас трудный период, высшие силы не помогают вам. Пик неудач придётся на дни, когда лунная тень покроет древнюю, но сейчас поруганную землю готов[7]. Необходимо все свои главные решения перенести на следующую весну. В этом были единодушны практически все пророчества, как и в том, что вам надлежит опасаться стихии воды.

— Перенести невозможно! — воскликнула в отчаянии Мароция.

— Вам решать, Мессалина. Вы можете отступить, вняв совету, а можете рискнуть и встретить опасность, не пряча глаз. Astra inclinant, non necessitant[8] , и в этом главное отличие пророчеств от учений христианских догматиков, уверяющих, что даже сегодняшний наш разговор с вами заранее предопределён. Но в чём тогда смысл сотворённой жизни, насколько тогда справедливы упрёки людям в грехах, если всё за них уже было решено и один родился заведомо праведником, а другой убийцей?

— Указали ли звёзды на моего главного врага?

— Только то, что он находится далеко, он стремительно набирает свою силу, но вам не доведётся с ним сразиться. В отличие от ваших потомков, которые сами вскормят его — во многом себе на погибель.

— Что вы ещё узнали обо мне и моих потомках?

— До следующей весны вам надлежит беспокоиться о вашем сыне.

— О котором? — вырвалось у Мароции, но она осеклась, ибо логика мысли подсказала ей единственно правильный ответ.

— Я не увидел ответа, Мессалина. О вас я рассказал всё.

— Хорошо, тогда что вы узнали о Нем?

— Его звезда в зените, Мессалина. Но на этом приятные известия заканчиваются. С вершины есть только один путь — вниз. Он доживёт свои дни в суете, но благополучии, однако роду его надлежит скоро бесследно исчезнуть.

— Вот как! Стало быть, у нас с ним не будет детей?

— Мы не увидели этого.

— На этом всё?

Авгур кивнул.

— Признаться, я ждала большего. Но не сочтите это за укор, я слышала все ваши объяснения, и часть из них мне понятна. На днях я передам вам даты и время рождения своих детей, хвала Небесам, здесь я могу быть достаточно точна. Сколько времени уйдёт у вас на составление их гороскопов?

— Если обращаться к жрецам дальних земель, то не менее полугода.

— Я не спешу, сделайте на сей раз всё как можно точнее. Особенно меня интересуют гороскопы сына Иоанна и дочери Берты.

Авгур вскинул на Мароцию отчего-то ставший печальным взгляд, его губы шевельнулись, но в самый последний момент он отказался от озвучивания посетившей его мысли.

— Надо ли записать на пергамент то, что вы сегодня услышали?

— Нет, я запомнила всё, что вы сказали. А сейчас примите плату за ваши труды.

Она протянула авгуру приятно пузатенький кошель. Тот с благодарностью поклонился, на что Мароция ехидно усмехнулась.

— Не пристало авгуру склонять свою голову перед простой дочерью Рима.

— Мы все надеемся на вас, Мароция! Прощайте!

В то же мгновение в амфитеатре кто-то невидимый задул факелы, и пространство вокруг сенатриссы превратилось в непроницаемый мрак. Откуда-то из глубин мрака внезапно донеслось:

— Опасайтесь воды, сенатрисса!

Чья-то рука коснулась плеча Мароции, и та вздрогнула.

— Это Амата, — поспешила успокоить её весталка и вновь аккуратно завязала ей глаза.

Обратный путь к заждавшимся слугам пролетел для Мароции незаметно. Всё это время она размышляла над услышанным.

«Перенести свадьбу с Гуго немыслимо! Мне нечем это объяснить, мой отказ сорвёт ему сделку с Рудольфом, а у меня, в свою очередь, разорвётся помолвка Берты с сыном базилевса. Немыслимо! Это конец всем мечтам, это гибель всех моих стараний, что бы там ни говорил жрец о великих перспективах моего рода. Стало быть, надлежит принять этот вызов и пройти грядущее испытание, которое встанет передо мной и Иоанном. За кого же, как не за него, мне надлежит опасаться более прочих?! Пусть явных врагов у него нет, но тем страшнее и неожиданнее может стать нападение на него. Отныне я окружу его самыми проверенными из своих слуг, отныне он будет вкушать пищу и пить вино, как младенец, только из моих рук и только после многократной и выдержанной по времени проверке еды рабами. Такие же проверки надлежит включить в отношении его постели, факелов, свечей, пергамента и чернил. Воды! Бойтесь воды, говорил этот авгур! Воду для его ванн надлежит также проверять. Но кто из сильных фигур сейчас может ему угрожать? До конца, конечно, не стоит сбрасывать со счетов даже Гуго, а тем более его родню, но ещё более смерть моего сына — проклятье, смерть папы римского! — по-настоящему выгодна сейчас только двоим: Беренгарию Иврейскому и Генриху Птицелову!»

……………………………………………………………………………...……………………….

[1] — Амата («возлюбленная») — имя, которым называли невинную девушку при посвящении в весталки.

[2] — Серена — жена германского военачальника Стилихона, присвоившая себе во время разгрома храма Весты священное ожерелье старшей весталки.

[3] — Древнеримские гадания по поведению птиц и выпотрошенным органам животных.

[4] — Персидский математик и астролог IX века.

[5] — Здесь упоминаются астрологи I-II века и их работы.

[6] — Траян, Марк Ульпий Нерва Траян (53-117) — римский император (98-117), в его царствование Римская империя достигла наивысшего могущества. Колонна Траяна, воздвигнутая в честь одного из его триумфов, изображена на гербе семьи Колонна, потомков Мароции.

[7] — 30 ноября 932 года произошло полное солнечное затмение, которое наблюдалось на территории современных Испании и Португалии.

[8] — «Звёзды склоняют, но не принуждают» (лат.).