После победы: Год первый. Хогвартс (джен)

Гарри бы непременно сошёл с ума от невозможности сделать хоть что-то, если бы, прислушавшись, не различил слабое, но всё же довольно отчётливое тиканье. Если есть часы, то где-то рядом должны быть и люди. Рано или поздно он услышит ещё что-нибудь, что поможет ему хотя бы примерно определить своё местоположение.

Гарри и сам не замечал, как проваливался в глубокий сон, больше похожий на беспамятство. Просыпаясь, он каждый раз с безумной надеждой пытался открыть глаза, но его по-прежнему окружала темнота. В какой-то момент он всерьёз испугался, что ослеп. Потом пришёл к верному в общем-то выводу, что его парализовало. Может быть, мадам Помфри не заметила трещину в его позвоночнике, а позвоночник не выдержал нагрузки и всё-таки сломался? Другого объяснения Гарри не находил, как ни старался. С другой стороны, это по-прежнему не объясняло, где он находился и почему вокруг царила такая мёртвая тишина, нарушаемая только тиканьем часов.

Гарри прислушивался к себе, но не мог понять, как именно он себя чувствует. Он себя вообще не чувствовал, не знал, где ноги, где руки, а где голова. Совершенно никаких ощущений. Похоже, не осталось ничего, кроме слуха. Стараясь отогнать накатывавшее отчаяние, Гарри думал о Джинни, вспоминал пролетевшие как один день два счастливых месяца, когда она была рядом.

Внезапно, вдалеке послышался какой-то шум, и Гарри с жадностью прислушался. Шаги, это определённо были шаги. Кто-то приближался к нему. Возможно, сейчас что-то прояснится.

Чуть скрипнула открывшаяся дверь, и Гарри услышал негромкий голос:

— Проходите, пожалуйста, присаживайтесь.

Так, кажется, кто-то двигает кресло. Ну да, вот кто-то сел. Тяжёлый вздох.

— Я вас оставлю, — в голосе прозвучало что-то похожее на сострадание. — Если состояние мистера Поттера изменится, непременно позовите кого-нибудь из целителей, вы помните?

Целители? Кажется, кое-что прояснилось. По всей видимости, он в Мунго. Уже что-то.

Дверь с грохотом захлопнулась, и снова повисла гнетущая тишина. Но нет, сейчас что-то изменилось. Гарри остро чувствовал чьё-то присутствие.

— Здравствуй, Гарри, — голос прозвучал почти у самого его уха, и Гарри вздохнул бы с огромным облегчением, если бы только мог. Потому что этот добрый, мягкий голос принадлежал миссис Уизли. А если она рядом, значит, с ним не может случиться ничего плохого.

— Извини, что меня не было целых четыре дня, я что-то разболелась, — продолжила Молли. — Но Артур и Перси ведь заходили к тебе? Заходили, они каждый день заходят. И Джордж забегал.

Гарри опешил. Значит, он здесь не первый день? Сколько же времени прошло, пока он разговаривал с родителями?

— Гарри, ну почему ты не приходишь в себя? — кажется, миссис Уизли плакала. — Уже столько времени прошло.

Сколько? Сколько времени прошло?

— Целители говорят, что совершенно не представляют, чем можно тебе помочь, что теперь всё зависит от тебя, от твоей воли к жизни. Но ты поправишься, я знаю, ты такой сильный.

Гарри растерялся. Вообще-то он ожидал, что ему помогут.

— Ох, что это я опять? — миссис Уизли громко высморкалась. — Мне ведь сказали говорить о чём-то радостном, а я тут распустилась, как курица.

Гарри она совсем не казалась курицей.

— Вчера забегал Билл, — неестественно радостным голосом начала миссис Уизли. — Говорит, они с Флер никак не могут договориться, где провести Рождество. Флер хочет поехать во Францию, навестить родителей, а Билл её отговаривает. Он этого, конечно, не сказал, но я так думаю, он не хочет оставлять нас в это Рождество. Оно будет первое без… Опять я не то говорю! Насчёт Франции: а я считаю, это хорошая идея. Билл, конечно, держится лучше нас всех, всё-таки он старший, должен поддерживать всех остальных. Но Флер мне говорила по секрету, что Биллу гораздо тяжелее, чем он пытается показать. Пусть уж лучше поедут, сменят обстановку. Да и нехорошо это: все праздники с нами отмечают, а мистер и миссис Делакур как будто и не родственники вовсе.

Гарри внимательно вслушивался в её болтовню. Ему и правда было интересно, потому что проблемы семьи Уизли давно уже стали его проблемами. К тому же, миссис Уизли не помешает такая терапия. Если она думает, что он вряд ли её слышит, то не будет смущаться, а ей полезно было выговориться.

— Кстати, — миссис Уизли улыбнулась, и Гарри, хотя и не мог её видеть, понял это, — Артур выяснил, наконец, что происходит с Перси. Оказывается, ничего особо секретного-то и не было. Достаточно было просто спросить самого Перси напрямую. Он себе девушку нашёл. Они на работе познакомились. Её зовут Одри, и Перси, кажется, здорово в неё влюблён. Он теперь по утрам куда дольше собирается, даже очки сменил, говорит, что те были слишком старомодными.

Миссис Уизли тихонько хихикнула. Гарри бы рассмеялся в полный голос, если бы мог.

— Переживает, бедный. Говорит, она такая яркая, такая красивая. Не может понять, как она могла из всех парней выбрать его. А чем, спрашивается, он хуже других? Красивый, умный мальчик. Далеко пойдёт, все это говорят. Почему бы ей и не влюбиться? Я её ещё правда не видела, но Артур говорит, что девушка очень миленькая.

Уж не та ли это Одри? Гарри не мог вспомнить её фамилию, но хорошо представлял себе её лицо и кудряшки. Действительно, очень странно, если она вдруг обратила внимание на Перси. Хотя, она ведь уже давно крутилась где-то рядом. Гарри вспомнил, как видел её в больнице после их вылазки, в результате которой Рон обзавёлся этим проклятым кристалликом. Тогда его, правда, мало удивило её присутствие. Не до того было.

— Я предложила Перси пригласить её к нам на ужин, но он жутко засмущался. Говорит, ещё не готов знакомить её с родителями. Смешно, право слово. Как будто его кто-то заставит жениться на ней, если он пригласит её в гости, а мне ведь интересно, я же мать. Я сразу могу понять, подходит моему сыну девушка или нет.

Гарри припомнил реакцию миссис Уизли на Флер и усмехнулся про себя.

— Иногда ведь всё бывает так очевидно. Например, Рон с Гермионой. Главное, Рон искренне считал, что никто не замечает его влюблённости, наивный. Не знаю, как все остальные, а я давным-давно поняла, откуда ветер дует. И, честно говоря, лучшего и желать нечего. Гермиона — чудесная девочка, такая добрая, умная, славная. Я её уже давно считаю второй дочерью. Джинни вот с тобой тоже повезло. Только настрадается она, конечно, никуда от этого не денешься.

Гарри насторожился. Почему это сразу настрадается?

— Такой уж ты человек, Гарри, — в голосе миссис Уизли не было упрёка, и Гарри немного расслабился. — Обязательно куда-нибудь влипнешь. И ведь сам не хочешь, но всё равно, как что происходит, ты всегда оказываешься рядом. Вот, лежишь теперь тут… Джинни, бедняжка, все глаза выплакала. Я её как увидела в воскресенье, сама едва слёзы удержала. Может быть, и правда нужно было забрать её из школы, пусть бы лучше тут сидела, со мной. Ей как-то спокойнее, когда она рядом с тобой. Гермиона говорит, всё равно толку от учёбы сейчас мало. Джинни только с ума сходит, всё письма мне строчит. А что я ей напишу? Стараюсь сделать вид, что тебе стало лучше, но она наверняка понимает, что к чему. Не приведи Мерлин узнает, что целители больше ничего сделать не могут, не знаю, что с ней будет. Уж ты-то Джинни знаешь, она тут всё разнесёт.

Гарри мысленно с ней согласился. Значит, Джинни здесь бывает. По выходным, когда можно отлучиться из школы. Это замечательно. Осталось только узнать, какой сегодня день недели и сколько осталось ждать.

— Заболталась я совсем, — миссис Уизли, наверное, поднялась, потому что Гарри услышал, как она отодвинула кресло. — Нужно ужин готовить. Скоро уже Артур придёт. Не скучай, милый, до завтра.

Гарри снова остался один. Итак, что удалось узнать? Он в Мунго, целители не знают, что делать, улучшений нет. Но они же не знают, что он может слышать. Раньше не мог, видимо. Он бы запомнил, если бы слышал Джинни. В общем и целом, он не знал ничего. Что случилось? Малфой виноват в том, что он здесь, или нет? Сколько времени прошло? Что с ним вообще такое?

Гарри проваливался в забытье и снова выныривал на поверхность, возвращаясь всё к тем же мыслям. Уже ушёл мистер Уизли, потом — забежавший на несколько минут Перси, а Гарри всё лежал и думал. Он не узнал от них ничего нового, совершенно ничего. Мистер Уизли рассказывал о работе, перечислял самые забавные и интересные, на его взгляд, случаи, хвалил Кингсли. Перси о работе говорил мало. Он, не называя имени, рассказывал о своей девушке. Советовался сам с собой, просто рассуждал вслух. Гарри постарался запомнить как можно больше, чтобы потом, в будущем, никогда не говорить ничего подобного Джинни. Все фразы, которые репетировал Перси, были просто ужасны!

Гарри не мог уследить за сменой дней: он не знал, как долго он спал, не представлял, день сейчас или ночь. Поэтому в следующий раз, будь то через один день или через пять, он пришёл в себя и сразу уловил чей-то тихий голос, доносившийся словно бы издалека.

— … так и сказала. Вернон не может понять меня. Но я совершенно не обязана перед ним отчитываться. Ты мой племянник, я и так слишком долго пренебрегала твои воспитанием, и за это не могу себя простить. Это я ему тоже сказала. Хорошо, что Дадли полностью меня поддерживает. Он хотел пойти сегодня со мной, но я его не взяла. Молли говорит, что … Как вы это называете, трансгрессировать? Так вот, втроём это делать куда опаснее, тем более, что мы — магглы. Я решила не рисковать. Всё-таки Дадли, он… эээ… чуть крупнее, чем полагалось бы. Но он и сам очень озабочен своим весом, постоянно ходит в тренажёрный зал, занимается. Я в воскресенье была в церкви, давно туда не заглядывала… Помолилась за тебя, за твоё выздоровление… Я так испугалась, когда мне сообщили, что ты чуть не умер. Но я всё-таки плохая женщина, потому что в первую очередь я подумала, что ещё не успела загладить вину перед тобой. Это так дурно с моей стороны, я знаю.

Гарри так не считал. По его мнению, желание загладить свою вину перед ним как раз и доказывало, что тёте Петунье небезразлично, что с ним будет. А ещё ей небезразлично было, что будет с ней, когда она встретится с сестрой, это тоже радовало. Гарри подумал, что всё-таки тётя Петунья раскаялась по-настоящему, иначе мама бы не простила её.

— Привет, Гарри, — Гарри совершенно не заметил, когда голос тёти Петуньи сменился на голос Рона. Вряд ли они пришли вместе. Наверное, он снова долго спал. — Знаешь, мне кажется, ты лучше выглядишь, честно. Не такой бледный что ли. Как-то непривычно видеть тебя без очков. Ты не против, если я их на тебя надену?

Гарри вдруг резко почувствовал прикосновение холодного металла к своей переносице. Он почувствовал! Он чувствовал, чувствовал, чувствовал! Какое непередаваемое ощущение! А он уже и забыл, как это здорово, осознавать, где у тебя переносица.

— Вот, так как-то привычнее, — голос Рона зазвучал чуть пободрее. — Надеюсь, ты скоро придёшь в себя. Я больше не могу уже, я каждую секунду боюсь, что нам сообщат что-то плохое… У меня каждый раз сердце замирает, когда в Большой зал за завтраком влетают совы. А мне паниковать нельзя. Не знаю, что будет, если ещё и я перестану держаться… У нас же всегда Гермиона была самой спокойной, это она всегда твердила, что всё будет хорошо, а теперь вот всё, кончилась её выдержка. Но кто-то же должен это твердить, правильно? Вот и приходится мне, больше-то некому. Джинни вообще почти не разговаривает, всё только ждёт. Мне иногда страшно за неё становится… И за Гермиону…

Гарри затаил дыхание. Ну давай, расскажи поподробнее, расскажи, как они там!

— Ты представляешь, Гермиона уже два раза получала за домашнюю работу «Слабо» и, по-моему, совсем не расстроилась, — Гарри представил, как Рон покачал головой. — Совершенно об учёбе не думает, не может сосредоточиться. А кто может, спрашивается? МакГонагалл нас даже не ругает, никто не ругает. Смысла-то всё равно нет никакого, пока ты не очнёшься…

Послышался скрип кресла, и голос Рона стал звучать гораздо ближе.

— Слушай, ты должен меня слышать! Целители говорят, что тебе лучше рассказывать о чём-то хорошем, но я не согласен. Они же не знают тебя так, как я. Тебе лучше давить на совесть. Если ты узнаешь, как нам всем плохо, то наверняка заставишь себя подняться. Так вот, слушай, пока никто не зашёл: всё очень и очень плохо.

Только бы никто не зашёл, только бы никто не зашёл! Гарри до ужаса хотел знать правду, он должен был её знать.

— Ещё чуть-чуть и что-нибудь случится, я это чувствую. Кто-нибудь сорвётся, слышишь? Это слишком уже, чересчур. Мы только-только начали отходить, а тут на тебе! Сначала все, конечно, за тебя испугались, особенно страшной была та ночь, когда ты чуть не умер. Но потом-то все были уверены, что теперь ты придёшь в себя. А тут эта кома.

Ну наконец-то! Кома.

— Все ждут, но сил уже нет. У меня у самого уже пару раз возникали совершенно безумные желания… Я боюсь за Джинни. Она хотела, чтобы мама забрала её из школы, хотела всё время сидеть тут, с тобой. Я так думаю, мама её потому и не взяла: в школе для неё куда безопаснее. Всё-таки рядом постоянно кто-то есть.

Гарри почувствовал, как в страхе забилось сердце. Да нет, Джинни не способна совершить никакую непростительную глупость. С ней всё будет хорошо, Рон просто специально пугает его.

— Ты просто себе не представляешь, что тут у нас происходит, — Рон как будто услышал его мысли. — Такого отчаяния я что-то не припомню. То есть, когда была война, там всё было ясно, жив человек или нет. А с тобой всё по-другому: по идее, ты можешь умереть в любой момент. Но, опять же, очнуться ты тоже можешь в любой момент. И эта неизвестность, она убивает.

Рон помолчал немного.

— Нет, слушай, Гарри, ты должен прийти в себя. Я не знаю, что с нами будет, если… Ты извини, что я такой эгоист, мне как-то неловко даже, как будто я хочу, чтобы ты выздоровел, только ради себя. Нет, не думай так! Но такие мысли возникают время от времени… Лежишь себе, не можешь уснуть, а мысли так и лезут. И ладно бы хорошие, так нет же! Гермиона теперь спит только со снотворным, говорит, боится сама себя. Джинни вообще не спит, кажется… Так вот, это я к чему… Я что-то не уверен, что мы справились бы, если бы вдруг ты… Нет, не буду говорить!

Гарри не помнил, чтобы раньше когда-нибудь голос Рона так дрожал от сдерживаемых эмоций.

— Давай, приходи в себя, слышишь? Мне уже идти надо, там Гермиона ждёт. И Джинни. Давай, Гарри, хватит валяться.

Рон тихонько ткнул его в плечо, и Гарри с трепетом прислушался к своим ощущениям. Мерлин, какое же это счастье — чувствовать!

— Гарри… — это Гермиона, её голос. — Конечно же, Рон специально это сказал, ты выглядишь так же, как и раньше. Я знала, но всё-таки понадеялась.

Гарри почувствовал, как она коснулась губами его щеки.

— Как же больно видеть тебя здесь, ты бы знал. Я стараюсь не думать об этом, но всё-таки разве это справедливо? Ты не должен был оказаться здесь. Ты этого ничем не заслужил. Знаешь, я начинаю думать, что Рон прав: если тебе всё ещё не помогли наши весёлые рассказы, которые отнимали у нас все силы, то, возможно, пришла пора для шоковой терапии. Это, безусловно, очень опасно, но я не вижу другого выхода. Это ещё и довольно разумно, не находишь? Рон прав: целители не знают тебя так, как знаем мы. Они не догадываются, что самым действенным было бы надавить на тебя именно со стороны твоей совести, сыграть на твоём чувстве вины. Если тебе станет нас жаль, если ты узнаешь, как мы мучаемся, если ты напугаешься за нас, возможно, ты будешь активнее бороться, как ты думаешь?

Гарри не знал, правы они или нет, но ведь ему действительно становилось лучше прямо на глазах.

— Нам запретили рассказывать тебе это, но мне всё равно. Они не знают, чем тебе помочь, пусть хотя бы не мешают. — Гермиона явно на что-то решилась. — Когда ты упал, все подумали, что Малфой что-то тебе сделал. Рон даже успел ударить его, но Малфой, по-моему, даже не заметил. Я сразу поняла по его потрясённому виду, что он ни при чём, но была слишком напугана, чтобы остановить Рона. Профессор Сайпрес сразу бросился к тебе, послал за мадам Помфри. Он пытался сам что-то сделать, произносил какие-то заклинания, я о таких даже не слышала, а мадам Помфри потом сказала, что, возможно, именно благодаря этим заклинаниям тебя удалось вытащить.

— Я очень боялась, что Джинни узнает всё от кого-нибудь другого, — чуть помолчав, продолжила Гермиона. — Мы с Роном пытались её перехватить, но не успели. Мы встретили её в коридоре, ведущем в Больничное крыло. Она была такой спокойной, я страшно испугалась. Рон сначала, кажется, подумал, что с ней всё хорошо, но ты же его знаешь, он плохо разбирается в таких вещах. В общем, это было неестественное спокойствие. Тебя почти сразу забрали в Мунго, мадам Помфри сказала, что случай слишком серьёзный. МакГонагалл нас сразу с тобой отпустила, даже не подумала возражать. Она и сама хотела с нами поехать, но мадам Помфри ей категорически запретила, сказала, что ей, в её возрасте, это совершенно ни к чему.

Гермиона перевела дух.

— А потом было самое страшное. Вышел целитель и сказал, что ты умираешь. Я плохо помню, что происходило дальше. Кажется, я кричала на него, даже пыталась ударить, не помню. Я почему-то решила в тот момент, что это он, целитель, виноват, что он не захотел помочь тебе, не захотел что-то сделать. Я стала соображать, когда услышала, как кричит Джинни, я должна была собраться ради неё. Она просила, чтобы её пустили к тебе, кричала, что ты почувствуешь, что она рядом. Но её не пускали. Целитель сказал, что ей не нужно этого видеть. Я потом только вспомнила, что это он старался успокоить Джинни, когда умерла Демельза, он, наверное, запомнил её. К тому времени там уже были все Уизли, мы все пытались уговорить целителя пустить к тебе Джинни. Я почему-то понимала, что это необходимо. В первую очередь для самой Джинни. Но нет, её не пускали. Она выбила дверь, Гарри. Ногой. Представляешь? Не открыла, нет, именно выбила. Дверь слетела с петель. И потом уже никто не пытался выгнать Джинни из палаты.

Стало больно, где-то в груди заболело. Опять он стал причиной страданий Джинни. Он так этого не хочет, но раз за разом причиняет ей боль.

— Мы остались за дверью. Когда Джинни уже была там, с тобой, я не могла больше держать себя в руках. У меня была самая настоящая истерика, впервые в жизни. Никогда раньше мне не было так страшно, и я совершенно ничем не могла тебе помочь, это просто убивало. Но знаешь, когда мне стало ещё хуже? — Голос Гермионы задрожал. — Целитель вышел снова, и я по его лицу сразу догадалась, что он сейчас скажет. Он сказал нам, что у тебя остановилось сердце, что они ничего не смогли сделать. Я вообще ничего не почувствовала. Не поняла. Не смогла поверить. Даже когда уже поняли все вокруг, я не могла поверить, что тебя больше нет. Это было слишком ужасно. А потом… — Гарри знал, что она вытирает слёзы, — потом Рон вдруг пошёл куда-то. Я побежала за ним. Я ничего не понимала, я была как во сне. Он не слышал меня, хотя, мне кажется, я кричала так громко, что стены дрожали. Он дошёл до первого поворота, свернул в какой-то коридор и вдруг сполз по стене, — Гермиона всхлипнула и надолго, как показалось Гарри, замолчала, пытаясь подавить рыдания. — Он так плакал, Гарри… Совершенно безутешно. Ему было так больно. И в тот момент, только в тот момент я всё поняла. Я должна была помочь ему справиться, пережить этот момент, но у меня не хватило сил. Мы просто рыдали там, обнявшись, пока кто-то не закричал, что ты жив. Рон поднял голову, и, я никогда не смогу забыть этого, в его глазах очень медленно появилась, даже не радость, благодарность.

Гермиона снова тихонько всхлипнула.

— А Джинни… Она всё это время была рядом с тобой, держала тебя за руку, звала… Даже когда ей сказали, что твоё сердце не бьётся, когда целители уже перестали пытаться реанимировать тебя, она не проронила ни слезинки, только звала тебя. Один из целителей потом тихонько сказал нам, они между собой решили, что это Джинни вытянула тебя назад. А вот потом, когда ты задышал, с ней случилась истерика. Её пришлось тоже в больнице оставить. Хотя, мы все там остались, по-моему, две или три ночи там ночевали, пока не убедились, что твоё состояние стабильно.

Гарри было холодно. И холод шёл как будто изнутри. Он начал медленно осознавать, как сильно он виноват перед ними. Его сердце остановилось в тот момент, когда он заявил маме, что намерен остаться с ними. А Джинни в это время просила его не уходить, звала его, переживая самый настоящий кошмар. Гарри хотелось стукнуть себя по голове чем-нибудь тяжёлым. Он всё лето терзался угрызениями совести за то, что после шестого курса оставил Джинни, хотя понимал, что в целом поступил правильно. Но он оставил её не тогда, а в тот момент, когда решил, что она переживёт его смерть, когда решил последовать своим эгоистическим желаниям. Как он сможет загладить такую вину? Сколько месяцев, лет, десятилетий понадобится ему теперь?

— Гарри, если ты меня слышишь, — Гермиона коснулась пальцами его щеки, — пожалуйста, пожалуйста, не сдавайся, борись, хорошо? Подумай о нас, подумай, что будет с нами.

И Гарри думал. Но если бы он ещё знал, что нужно делать! Он готов был терпеть любую боль, готов был сделать всё, что угодно, лишь бы просто открыть глаза и сказать, что с ним всё в порядке.

— Гарри, это я.

Джинни… Вина перед ней была почти осязаема. Странно, что она не замечает, как он внутренне корчится от стыда за самого себя. Хотя, да, как он мог забыть, он же не может двигаться.

— Я не знаю, что делать, — Джинни взяла его за руку. — Я не могу больше ждать. Я схожу с ума.

Какой у неё странный голос. Она говорит как-то механически. Гарри постарался научиться чувствовать свои веки. Ведь, вот, он понимает, что Джинни держит его левую ладонь, даже понимает, что она легко поглаживает её. Почему бы не попытаться ощутить свои глаза? Вдруг получится их открыть?

— А если ты никогда не очнёшься? — голос Джинни то отдалялся, то приближался, как будто она раскачивалась в кресле. — Я не волнуюсь за себя, нет. Мы все как-нибудь переживём. Не знаю, как, но жил ведь профессор Снейп, когда твоей мамы не стало. Но как же ты? Ты ведь и не жил ещё.

Она говорила точно так же, как мама. И папа. И Сириус говорил что-то подобное.

— Ты заслужил долгую, счастливую жизнь, а что получил взамен? Ты спас столько жизней, а теперь никто не может спасти твою? Это ужасно несправедливо. Я постоянно думаю об этом. Может быть, я слишком много думаю о себе и слишком мало о тебе? Нет, Гарри, слушай, ты только очнись, а там мне уже всё равно. Ну, хочешь, я отпущу тебя? Можешь снова встречаться с Чжоу, с кем хочешь. Правда, я буду счастлива, лишь бы ты был жив. Вот слушай, если ты очнёшься и если это будет необходимо, я клянусь, я сразу уйду, исчезну, ты меня никогда больше не увидишь. Если для того, чтобы ты жил, нужно сделать всего лишь такую малость, то я готова. Я сделаю всё, что угодно. Я не просто так это говорю, я сделаю.

И Гарри знал, что это правда. Джинни говорила вполне искренне, но ничто из услышанного им за всё то время, прошедшее с того момента, как он очнулся, не пугало его так сильно, как её слова. Джинни говорила как помешанная, говорила лихорадочно. Слова наскакивали одно на другое, сталкивались, она говорила нечётко, проглатывала окончания. И что это за разговоры такие, куда это она исчезнет? Какая Чжоу?

Гарри бросил бесплодные попытки как-нибудь повлиять на свои глаза и переключил всё внимание на руку, которую сжимала в свои ладонях Джинни. Если он сможет шевельнуть пальцами, она поймёт, что он всё слышит.

— Я не должна говорить с тобой о плохом, — голос Джинни вдруг зазвучал нормально, как обычно, но Гарри понимал, какого усилия воли ей стоил этот тон. — Хочешь, лучше вспомним, как мы с тобой гуляли у озера? Первый раз после того, как ты посмотрел мои воспоминания, помнишь? Ты сказал, что ни к кому раньше не чувствовал того, что чувствуешь ко мне. Ты снова сказал, что любишь меня. Я теперь всегда вспоминаю этот вечер, когда вызываю патронуса.

Гарри хотел бы застонать от бессилия. Он должен шевельнуть рукой! Пальцами! Хотя бы одним пальцем!

— И, знаешь, ты видел так мало в Омуте памяти, я просто не смогла бы показать тебе всё. Тот матч, после которого ты меня поцеловал, он стал самым сложным для меня. Я знала, как сильно ты хочешь, чтобы твоя команда победила. Я знала, что победа зависит от меня. И я должна была победить. Почему-то мне казалось, что если я сумею поймать снитч, ты это оценишь, ты поймёшь, как много ты для меня значишь. Но я старалась не ради твоей благодарности, я знала, что могу доставить тебе радость. Мне было достаточно и этого. Или как я могла показать тебе все те страшные месяцы, когда вы с Роном и Гермионой бродили неизвестно где? Это невозможно.

— Джинни, милая, тебе пора, — раздался издалека тихий голос миссис Уизли, и Джинни дёрнулась, выронив руку Гарри.

— Я останусь здесь, — твёрдо сказала она. — Я вернусь в школу завтра.

— Но, дорогая, ты уверена, что профессор МакГонагалл позволила тебе отлучиться на два дня?

— Мне всё равно, — Гарри почувствовал лёгкое прикосновение её губ к своим. — Доброй ночи, Гарри.

Но Гарри не собирался спать этой ночью. Он больше не позволит своему сознанию отключиться, пока он сам этого не захочет. В конце концов, он просто обязан сделать что-то, иначе, Рон прав, случится что-то страшное. Такие нервные потрясения даром не проходят.

Гарри не знал, сколько часов прошло в постоянном напряжении воли, когда дверь снова открылась, и комнату снова наполнил голос Джинни.

— Я всю ночь не могла заснуть, Гарри, — она снова взяла его руку, и Гарри почувствовал прилив сил. — Знаешь, что мучает меня больше всего? Тогда, на озере, ты сказал, что любишь меня, а я промолчала. Я знаю, что ты ждал ответа, но я испугалась. Это очень важные слова для меня, я в жизни не говорила их ни одному парню. Потому что я никогда никого не любила, кроме тебя. Всегда был только ты, всегда, Гарри.

Гарри почувствовал, как по руке, не укрытой одеялом, побежали мурашки. Может быть, Джинни заметит?

— Если бы ты умер той ночью, я бы никогда не простила себе своего нелепого страха. Правда, нашла чего бояться. Гораздо страшнее, если я так и не успею тебе этого сказать. Я люблю тебя, Гарри.

Никакого усилия воли не потребовалось. Ничего не потребовалось, кроме этих её слов. Гарри открыл глаза. Он совершенно не понял, как сделал это, но он видел. Без очков всё расплывалось, даже оцепеневшая в своём кресле Джинни, но не настолько, чтобы он не мог различить черты её лица.

— Гарри? — голос Джинни дрожал, она хватала ртом воздух. — Я сейчас…

Гарри не понял, почему она вдруг вскочила и бросилась к двери. Свет нестерпимо резал ему глаза, но он боялся закрыть их снова даже на секунду. Внезапно, прямо перед ним замаячило незнакомое лицо.

— Мистер Поттер, вы меня слышите? — настойчиво спросил громкий голос.

Гарри таращил на него глаза, но не был уверен, что готов разговаривать. Точнее, он боялся попробовать. Боялся разочароваться.

— Гарри, — Джинни стояла где-то левее, и Гарри слегка повернул голову в её сторону, только потом осознав, что шевелится. Но сейчас это уже не было так важно. Гораздо важнее, что Джинни ужасно похудела.

— Привет, — голос звучал еле слышно, но звучал, и всё остальное не имело значения.

Джинни зажала рот рукой.

— Мистер Поттер, пожалуйста, вам вредно напрягаться, — целитель, а это, по всей видимости, был он, попытался отвлечь внимание Гарри на себя. Ага, сейчас же, не будет он напрягаться! Да что они знают вообще?

— Джинни, я в порядке, — говорить было трудно, но возможно.

— Гарри, пожалуйста, не разговаривай пока, — Джинни вцепилась в его одеяло с такой силой, что побелели костяшки. — Подожди немного, поговорим потом.

— Почему? — Гарри поморщился от сильной боли в спине. А он её и не чувствовал раньше. — Я в порядке.

— Я сейчас дам ему снотворного, он слишком резко пришёл в себя, — пробормотал целитель, и Джинни кивнула.

— Что? Нет, — предполагалось, что это будет сказано громко и уверенно, а не хрипло и шёпотом. — Я не хочу спать.

— Гарри, я буду рядом, — Джинни поднесла к его губам маленькую колбочку, и Гарри послушно сделал несколько глотков.

— Я всегда буду рядом, — донеслось до него, но он уже проваливался в сон и ничего не успел ответить.