Большие перемены (джен)

— Ну и о чём тут опять говорить? — выпалил Сириус, едва только увидел мать. — Мне надо с Гарри побыть, а то он опять расстроится! А не от тебя выслушивать, какой я идиот и какой гад Дамблдор!

— Будем в коридоре разговаривать? — спросила Вальбурга. — Что до Гарри — то, насколько я успела понять, расстроил его как раз ты.

— Чего? — изумился Сириус. — Да я ему слова дурного не сказал! Головы эти отодрать хотел, раз ему не понравилось!

— Ты... — она вздохнула и, наколдовав себе стул, села прямо посреди коридора. Подумала немного — и наколдовала ещё один, для Сириуса. — Ты даже в лицо зовёшь его не по имени, а этим глупым прозвищем, которым называл его отца. Мальчик только привык к одним людям — и тут у него опять всё поменялось. Разумеется, ему страшно — это непонятно?

— Вот так я и знал, что нельзя было Гарри у них задерживаться! — зло прорычал Сириус. — Проклятые слизеринцы! Приучили ребёнка к себе, гады!

— Сириус, ты ведь умеешь думать? — спросила Вальбурга. — Как, ты полагаешь, они должны были себя вести, чтобы не приучить к себе ребёнка? Запереть его в кладовке одного и совсем с ним не разговаривать? Разумеется, он к ним привязан — очевидно, ему не слишком хорошо жилось у этой своей тётки. И не стоит сразу путать его имя, — она усмехнулась. — Я не думаю, что это бы, к примеру, понравилось тебе в его возрасте.

— Я не путаю его имя! — возмутился Сириус. — Это же просто его детское прозвище! А этих поганцев я больше близко к мальчику не подпущу! Пусть своих детей заводят, если хотят!

— Это не его детское прозвище, — возразила Вальбурга. — Он его не знает. Что до остального — я не возражаю, — она усмехнулась. — Это по-блэковски. Мне тоже не следовало подпускать к тебе чужих — мы оба знаем, что из этого вышло: ты ушёл из дома.

— Каких ещё чужих? — не понял Сириус. — Ты о ком вообще? А из дома я ушёл, потому что невозможно тут жить! Вот Гарри это сразу же понял! Это же не дом, это склеп! Здесь не живут, здесь только существуют! В Азкабане из меня дементоры жизнь вытягивали, а здесь — весь этот дом! Он же не для людей — это люди для него, как... как пища! Он меня жрёт заживо, а теперь и Гарри начнёт жрать?

— Чужих — это не Блэков, — пояснила Вальбурга. — И ты совершенно прав, не желая позволять мальчику привязываться к кому-нибудь, кроме тебя. У него не должно быть никого, кроме нас, Блэков. Дом же — это просто дом, — она пожала плечами. — Рано или поздно ты его всё равно унаследуешь и всё переделаешь по-своему, так что можешь, если хочешь, начать прямо сейчас.

— Переделать? — задумчиво сказал Сириус. — Да! Здесь всё надо переделать! Может, хоть тогда это место станет похоже на дом, а не на мемориал тёмной магии! И тогда Гарри здесь понравится! А этих недобитых Пожирателей я к нему больше не подпущу! — он отрывисто захохотал, так что смех стал похож на собачий лай. — И он их забудет! Дети вообще быстро всё забывают!

— Правильно, — поддержала его Вальбурга. — Я бы тоже к мальчику никого не подпустила. Я рада, что мы в этом согласились.

— В чём мы согласились? — подозрительно посмотрел на неё Сириус.

— В том, что к мальчику не следует подпускать чужих людей, — ответила Вальбурга. — Никого, кроме Блэков. Он и так четыре года рос среди магглов — незачем ему привязываться к кому-то, кроме нас.

— Так Блэков же осталось... — удивлённо произнёс Сириус. — Всего двое? Мы с тобой? Он же одичает так! Нет, матушка, что-то вы не то говорите.

— Это говорю не я, а ты, — спокойно заметила Вальбурга. — Ты не хочешь подпускать к ребёнку даже тех, кому ты лично обязан своей свободой, а мы оба — уничтожением того, кто виновен в смерти Регулуса. Следовательно, ни с кем другим ему тем более нельзя общаться. И я говорю тебе, что понимаю такое решение. Всё равно нет никого, кто бы мог сравниться с нами. Мальчику достаточно.

— Чего? — изумлённо спросил Сириус. — Когда это я такое говорил? Ему просто с другими детьми надо подружиться! Мы хоть с Регом вдвоём были, да кузины ещё... А ему что, совсем одному тут торчать? Вы с ума сошли, матушка?

— Какие дети? — вскинула брови Вальбурга. — Он и к ним привяжется мгновенно! Ты забыл, как это с тобой было? Ты хочешь, чтобы он тоже ушёл из дома?

— Матушка, — Сириус даже головой затряс, — мне его что, замуровать тут? Вы о чём вообще говорите?

— А ты разве не этого хотел? — удивилась Вальбурга. — Ты ведь понимаешь, что и Эйвери, и Мальсибер будут искать встреч с Гарри? И как только вы с ним выйдете, они немедленно к вам подойдут — и что? Ты на его глазах будешь гнать их? Как, скажи на милость? Ступефаями? Нет, единственный способ не давать им видеться — никуда его не выпускать. Иначе ты станешь в его глазах чудовищем. Ты ведь этого не хочешь?

— Да ничего я не хочу! — заорал Сириус. — Что вы меня постоянно запутываете! Какими ещё Ступефаями, что я, с ума сошёл, что ли? Не собираюсь я Гарри запирать, он же с ума от этого сойдёт, как я сходил, когда торчал тут перед судом! Нет, нельзя здесь оставаться, точно! Сами тут живите с Кричером, а мы с Гарри уйдём!

— Успокойся, — вздохнула Вальбурга. — Не кричи. Никто тебя не запутывает. Я лишь говорю, что не подпускать к Гарри Эйвери с Мальсибером возможно, только если запереть его — не важно, где. Ты это понимаешь? Будь ты на их месте, что бы сделал ты, если бы тебе запретили общаться с мальчиком? При том, что ты ведь слово дал, я знаю, что не станешь им мешать. Что ты сделал бы?

— Да зачем им вообще Гарри? — устало спросил Сириус. — Он МОЙ крестник! Мой! Что им от него нужно? Я ещё Дамблдора могу понять с его навязчивой идеей, но им-то Гарри зачем? Лорд мёртв! Мёртв! Мы все сами это видели!

— Некоторые люди, говорят, иногда привязываются к другим людям, — с еле ощутимой насмешкой ответила Вальбурга. — И испытывают к ним тёплые чувства, даже если они не являются им родственниками. Мне это, признаюсь, всегда было странно, но ты, по-моему, сам это испытал — или что это такое было, у тебя и Поттеров? Помнится, его родители даже приняли тебя — хотя кто ты им? Никто. Или... полагаешь, что им было что-то нужно от тебя? Зачем им вдруг понадобился абсолютно чужой ребёнок, да ещё с таким характером? Никогда не понимала этого, — она пожала плечами.

— Да ты вообще никогда меня не понимала! — вспылил Сириус. — И никого не понимала! Никогда!

Он вскочил с места и вылетел из дома, хлопнув дверью изо всех сил.

Гарри же, тем временем, убедившись в том, что окно разбить не получается, и ни его, ни дверь открыть нельзя, со своей новой судьбой смирился. В конце концов, тётя его тоже часто запирала — значит, наверное, все родственники одинаковы. Когда-нибудь он вырастет и навсегда уйдёт от них — от всех — к тем, кто не станет запирать его и вообще полюбит. А пока что надо подождать. А может быть, если он будет вести себя совсем ужасно, его крёстному это надоест, и он отдаст его обратно? Только вот кому... Вдруг не Ойгену и Маркусу, а тёте?

От этой мысли Гарри стало совсем грустно, и он, сев прямо на пол, заплакал горько и отчаянно.

* * *

Сириус вошёл в комнату крестника и замер, услышав его громкий плач.

— Гарри! — бросился он к мальчику, хватая его в объятья. — Что с тобой? Кто тебя обидел?

— Ты! — Гарри отодвинулся от него и попытался высвободиться. — Отпусти меня! — потребовал он в отчаянии. — Я хочу домой! Отпусти меня, пожалуйста! — проговорил он умоляюще.

— Ты же дома, Гарри, — с таким же отчаянием проговорил Сириус, — куда тебя отпустить?

— Я хочу к Ойгену и Марку! — выкрикнул, плача, Гарри. — Они меня любят! Просто любят! И не запирают! Отпусти меня! — он снова начал выворачиваться.

— Я тоже тебя люблю! — Сириус сам чуть не плакал. — И никогда не буду запирать!

— Но ты же сам сказал! — всхлипывая, сказал Гарри. — Сам сказал, что никогда меня к ним не отпустишь!

— Я? — изумился Сириус, — я такого не говорил! Как я могу тебя не отпустить, если ты захочешь их видеть? Пусть хоть поселятся тут, мне не жалко!

— Правда? — спросил Гарри, даже плакать перестав. — Мне не обязательно всё время быть тут? Здесь, — он поёжился, — страшно. И никого нет, кроме тебя... а ты даже не помнишь, как меня зовут, — вздохнул он.

Гарри помнил, как не так давно его дядя, посмеиваясь, с осуждением рассказывал тёте о том, как кто-то у него на работе всех своих любовниц называет «Зайка» — чтобы не запутаться и не забывать имён. Кто такие любовницы, Гарри плохо понимал, но запомнил, что если ты не помнишь чьё-то имя, можно дать ему какое-нибудь прозвище — такое же, как у ещё кого-нибудь. А этот крёстный никогда его по имени не называл!

— Я помню, — тихо ответил Сириус, — я всё время помню... я на стене в Азкабане твое имя нацарапал... чтобы с ума не сойти. Там это запросто можно. А я видел «Гарри» и понимал, что я ещё жив.

— А почему тогда ты меня так никогда не называешь? — спросил Гарри, насторожённо глядя на него, но, по крайней мере, больше не вырываясь.

— Разве? — удивлённо спросил Сириус. — Я же называю! Гарри!

— Нет, не называешь, — вздохнул мальчик. — А я правда должен жить тут? — спросил он обречённо. И добавил с надеждой: — А двор у тебя есть?

— Есть ещё один дом, маленький, — ответил Сириус, — он у магглов. Если хочешь, будем там жить. А двор есть, мы там с Регом... с моим братом летали на мётлах, — он кивнул на сиротливо лежащую на постели метлу. — Тебе не нравится? — огорчённо спросил он. — Ты раньше любил летать...

— Я не помню! — внезапно снова вспылил Гарри. — Я был маленьким и ничего не помню! А ты всё время говоришь об этом! — он отвернулся, стараясь снова не расплакаться.

Он не мог бы объяснить, почему напоминания крёстного о том времени, когда он был маленьким, и у него ещё были мама и папа, вызывают в нём и злость, и желание расплакаться. Знал только, что ему это совсем не нравится...

— Прости, Со... Гарри, — тихо сказал Сириус, — я не хотел тебя обижать... мне тоже больно, когда я... вспоминаю.

— Я Гарри, — он повернулся и посмотрел на Сириуса. — Пожалуйста, называй меня Гарри! И пойдём сейчас к Ойгену и Марку? — попросил он.

— Хорошо, — тусклым голосом ответил Сириус, — как скажешь, Гарри.