Говорить (гет)

Ремус знал, почему она была с ним — от одиночества. Он был последней нитью, связующей её с Сириусом, и не строил иллюзий в надежде, что за её появлениями крылось что-то большее. Не крылось — он знал это. Но каждый раз, когда он думал о ней, ему становилось больно.

Он любил её; ещё с того момента, как впервые увидел мальчишкой красивую маму однокурсника на вокзале. А она отчаянно цеплялась за него, без любви, скорее даже с презрением и ненавистью не столько к нему, сколько к себе. И отпустить никак не могла. Её пальцы сжимали его плечи до фиолетовых синяков, зубы впивались в кожу, оставляя подолгу незаживающие царапины, на спине выступали капли крови. Ремус же целовал её, и нежность щемила сердце.

Она хохотала; если она и целовала его, то грубо, жёстко, кусала за губу. Ей не была нужна его нежность, он и сам ей особенно нужен не был. Иногда Ремусу казалось, что всё это было лишь для того, чтобы он навестил в тюрьме Сириуса. И когда она уходила, он действительно одевался и отправлялся в Азкабан. Сириус смеялся россыпи синяков на его шее и спрашивал, познакомит ли Ремус его со своей девушкой. Ремус думал, что у него был материнский — надрывный — смех.

— Как-нибудь, — обещал он раз за разом. И — безусловно — не знакомил. Вальбурга к сыну никогда не ходила, Ремус не спрашивал, почему, хотя знал, что она не считает Сириуса виновным. Ремус думал, что однажды она всё-таки тут была, но из этого не вышло ничего хорошего.

— Как он? — спрашивала она, когда Ремус возвращался; ее глаза были воспалёнными и смотрели на него с лихорадочным блеском. — Скажи мне, как он?

Он каждый раз ей врал, потому что не мог сказать правду о том, что Сириус выглядит как живой труп. О том, о чём она сама могла догадаться — это же Азкабан, и этим всё сказано. Ей не нужна была правда, ей надо было услышать успокаивающую ложь.

— Он похудел, но шутит. Да и в целом ничего, держится.

Она кивала, чуть усмехаясь, доставала сигарету из кармана и закуривала. Её пальцы тряслись, и Ремус хотел её обнять и никогда не обнимал. Не то боялся, что она оттолкнёт, не то думал, что сам её тогда не отпустит.

— Спасибо, — говорила она перед тем, как впиться в его губы по-животному грубым поцелуем. И Ремус никогда не мог понять, знала ли она, что он ей врал, или благодарила за то, что он всё-таки ходил в Азкабан.

— Не за что, — ради нёе он готов был сделать, что угодно. Понимала ли она это? Пользовалась ли? Он так и не узнал.

О её смерти он узнал из газеты; вместе с некрологом была написана дата похорон, которые организовывало семейство Малфоев, но Ремус на них само собой не пошёл. Вместо этого он взял газету с собой в Азкабан.

— Твоя мать вчера умерла, — сказал он, не зная, что делать с комом во рту; голос был сиплый, словно бы Ремус весь день кричал на морозе, раздирая глотку.

Сириус пожал плечами.

— Мне всё равно.

И Ремус понял, что так оно и было. Царапины от её ногтей на его спине жгли кожу.