Лунанград (джен)

Луна предстаёт в умах очень тихим, спокойным местом. Луна предстаёт в умах чем-то неизбывным — бездонным чревом бездны, безмолвной пустотой, чей зев разверзся над безжизненной мертвенно-бледной пустыней.

Но звёзды не предстают в умах вовсе. Они, сообразно логике, должны быть в небе, но у смертных пони от созерцания звёзд всегда захватывало дух. Им нет места в образах луны.

Ещё в образах луны не могло быть места липкой, ожившей тьме чуждых всему джунглей, гудящих от криков неведомых тварей.

Твайлайт продиралась сквозь густые дебри. Она не знала, как тут оказалась и куда идёт; не помнила, что случилось раньше, и не представляла, что ждет её впереди — или прямо сейчас. Она едва сознавала себя — собой, едва могла зацепиться за какое-то ощущение, кроме горячего влажного воздуха в лёгких или тихого шороха шагов в ушах.

Она опустила взгляд — и увидела только бледную тень себя. Следы. Отпечатки копыт, истоптавших лесной ковёр и бегущие вперёд со всех сторон, будто тут прошёл целый табун. В её груди что-то ёкнуло, толкнуло вперёд, что-то, отчаянно желающее убежать — или догнать. Надо идти по следам.

Твайлайт двинулась по ним. Ноги сами собой, без приказа, понесли её быстрее; впрочем, застучавшее быстрее сердце всё равно велело бежать что есть мочи.

Ветки деревьев цеплялись за гриву — она не сбавляла ходу. Лианы и сучья хлестали по ногам — Твайлайт оторвалась от земли, взмыла ввысь. Крылья из жил и перьев, изо льда и теней мчали её вперёд. Она не умела летать, но это было и не нужно: крылья сами знали, что делать. Знали, куда отнести её сквозь сплетения крон и стволов.

Вдруг кроны и стволы исчезли.

Перед ней разверзлось открытое небо — не похожее ни на что знакомое. Перед ней было ночное небо, но оно не принадлежало ей. Перед ней…

В вышине она узрела её, что громадой нависала над головой, будто живая, не болталась на небосводе, прибитая серебряным гвоздём, а взирала, летела, мчалась навстречу сквозь атмосферу; Твайлайт замерла в немом ступоре, таращась в ответ, — то была планета, чудовищно огромная, яркая. Её планета. Мир, где она жила и трудилась, где за тысячи лет она с сестрой исходила каждую тропу и побывала в каждом уголке. Знакомые поля, равнины и берега, коварные моря, спокойные бухты… В миг этот она была похожа на кусок холста, вырванный из прекрасного полотна, и от этого зрелища глубоко внутри что-то оборвалось. Этот шар был не её домом, нет, а просто чьей-то чужой планетой, монструозной сферой, приковавшей её взгляд. Шар целиком завладел её зрением, не оставив места белым, как погребальный саван, каньонам где-то под ногами, или кратерам давно покорённых владений, или бесчинствам времени и солнечной радиации, отмеченным на пустынной светлой стороне луны. Время бросило её, не сказав о сгущающихся далеко внизу тенях, и всякое понятие о пространстве сгинуло, не оставив ничего, кроме планеты, где жили и забавлялись пони, где они могли обратить взоры в небо — будто они когда-то так делали! — и увидеть её, но остаться безучастными.

О, это зыбкое чувство одиночества: когда на тебя смотрят, но видят пустоту, когда смотрят, но не замечают, не ценят…

Тут они настигли её — текучие тени, обретшие жизнь, кричащие и ломано, неестественно двигающиеся. Хищно блеснули нацеленные клинки, но она извернулась, отразила атаку. Призвала колдовскую силу и расщепила их на атомы, но тут же у неё на глазах они собрались воедино — и всё визжали, как скотина на бойне, ревели, верещали, дробя остатки мыслей в пыль.

Она закричала в ответ — заорала, чувствуя, как клокочущая в венах энергия, что вела её по следам, рвётся изнутри яростной бурей, раскалывает тело, раздирает по швам — и…

* * *

Её разбудил негромкий, но настойчивый стук в дверь.

Твайлайт лежала в цепких объятиях смятой простыни и, моргая, глядела в потолок, спиной ощущая стук колёс мчащегося поезда.

Веяло холодом… нет, не просто холодом — настоящим морозом. Так морозно в воздухе становится, если подымешься на самую вершину горы Кантерхорн.

В дверь снова постучали. Твайлайт быстро приподнялась в кровати.

— Иду! Иду… я иду, — крикнула она, неловко сбрыкнула простыню и сползла следом за ней на пол. — Кто там?

— Рядовой Онест, — откашлялись из-за двери. — Капитан велел вам передать, что госпожа скоро встанет.

— А… Благодарю, да, спасибо.

Когда из-под двери раздался звук удаляющихся шагов, Твайлайт облегчённо выдохнула. Сейчас она ни за какие коврижки не хотела смотреть кому-то в лицо и тем более показываться самой.

Время неторопливо шло своим чередом, пока Твайлайт Спаркл приводила себя в порядок. Дневной сон был тем ещё “удовольствием” — чем не объяснение кошмару? Да, хорошее объяснение… только если на секунду забыть о дышащей в затылок стуже, которая не улетучилась даже сейчас, во время причёсывания.

Наконец единорожка выбралась из своего купе и направилась к вагону-ресторану.

Кофе подали сразу и без слов. Официантка мило улыбнулась, и Твайлайт улыбнулась в ответ. Сдобрила густой напиток сахаром, уселась на высокий стул у стойки, попробовала представить, что это обыкновенное утро в пончиковой Джо: вот сейчас она закончит, выйдет и — вперёд, на утренние занятия…

Сладкая грёза не прожила и десяти минут: пока чашка не опустела вполовину, а в вагон не ввалились ночные гвардейцы, гонимые всё той же жаждой кофеина. Блаженная идиллия мира и покоя разлетелась вдребезги.

— Сколько я вам должна? — вздохнув, спросила Твайлайт с вымученной улыбкой.

Жеребец за стойкой помотал головой:

— Нисколько, мисс. Всё за счёт заведения, сегодня и всегда, — и подмигнул хихикнувшей единорожке.

Выбора, чем заняться и куда пойти, у Твайлайт особо не было. А ведь не так давно она бы всё отдала, чтобы побеседовать с принцессой Луной!.. То есть — ещё буквально вчера. Ещё вчера она сгорала от нетерпения при одной только мысли об этом.

Твайлайт тряхнула гривой. Ну что за бред! Пара странных снов, загадочных фраз, и вдруг — н-на тебе, она не Твайлайт Спаркл, а звезда драматической постановки! На большее её не хватило? Неужто все библиотекари слеплены из мокрого теста?

Сердито раздувая ноздри, Твайлайт покинула вагон-ресторан с высоко поднятой головой и пошла обратно к покоям Луны. Состав мчался по рельсам, колёса выбивали мерный стук, навевая мысли о бескрайней северной тундре.

Проход в отведённый Луне вагон стерёг фестрал-гвардеец в тёмной броне.

— Чары пропустят, — он коротко кивнул при виде единорожки.

В отличие от дворцовых стражей, звавших Твайлайт по имени и всегда готовых перекинуться парой слов, этот даже не удостоил её взглядом. Но она всё равно ему улыбнулась, как с детства учила мама, приотворила копытом дверь и очутилась… в невероятной роскоши.

Что неудивительно, в вагоне царил густой полумрак, но повисшие у стен волшебные огоньки давали рассмотреть внутреннее убранство. Селестия — всё-таки тоже пони — жила отнюдь не в пýстыни аскета, конечно, но весьма скромно: она предпочитала умеренность во всём, что не касалось блага других. Но тут, в этой обстановке, не жили — тут милостиво принимали поверженных врагов, когда те падают ниц в благоговейном трепете. Столько золота в одном месте Твайлайт не видывала, наверное, за всю жизнь.

В стоящем в самом дальнем углу кресле разместилась Луна: она читала при свете парящего огонька.

Принцесса не подняла головы и не поздоровалась — даже не заметила присутствия Твайлайт. Но крохотное пламя, вспыхнувшее в сердце единорожки, не угасло.

— Доброго, м-м, вечера, — поприветствовала Твайлайт, не зная, что ещё можно сказать.

Луна, вздрогнув, выпала из прострации и уставилась на неё большими глазами. На секунду её поза показалась какой-то… странной, чужой — суетливые движения, самозабвение в зрачках. Но она вмиг расслабилась, улыбнулась — и мир вновь пришёл в норму, стал знакомым. Игра света и тени. Игра воображения. Просто Луна за книгой.

— …Извини меня, я несколько затерялась в мире страниц. Проходи!.. Ах да, и свет.

Принцесса прищурилась как потревоженная сова, быстро зажгла рог, и огни в вагоне засветили ярче. Твайлайт невольно подумала о сумерках.

— А что вы читаете, если не секрет? — спросила она и, отыскав себе стул посимпатичнее, осторожно придвинула его ближе к окну, в угол, где сидела Луна.

Улыбка той растянулась в плотоядный оскал, и принцесса продемонстрировала обложку.

— Ars Amatoria. Слыхала о ней?

Твайлайт моргнула и, густо покраснев, провела языком по сухим губам.

— Да… Слышала.

— Великолепно. Я всё никак не свыкнусь с мыслью, что автора звали… кхм, Сунь Нос, — аликорн фыркнула со смеху. — Досадно, что Селестия его сослала к Дискорду на рога.

— О, а вы знаете, чем он навлёк на себя опалу? Об этом спорят уже долго.

Луна тихо захихикала, вдруг прыснула со смеху и, потеряв всякое самообладание, расхохоталась. Твайлайт радостно к ней присоединилась: лёд неловкости между ними растаял.

— Ой ли? Ах, Сунь, горемыка, его постиг злой рок… ох, как же он говорил?.. Да, точно. Злой рок оплошности и музы.

— Да! Полагают, что в этом была виновата “Наука любви”, но почему? Все теряются в догадках.

— Пустые домыслы. Ars Amatoria нам обеим пришлась по душе. Вся беда в… гм, как бы выразиться?.. Вся беда крылась в виршах, посвящённых стану и пристрастиям моей сестры, да, в этом — и в том, что Сунь запамятовал предать огню свою шалость. Таков “злой рок” музы и оплошности. Ныне от подлинника мало что сохранилось, а я не озаботилась заучить её целиком. Но уж поверь, это была сущая услада для ушей! Я испытала подлинное наслаждение. Ну, а Селестия… Что ей оставалось? Вообрази, как ода твоим постельным утехам в тысячу строк слетает с пера прославленного поэта, скачет по языкам служанок-сплетниц и разносится по улицам.

Щёки Твайлайт вспыхнули не хуже лесного пожара.

— В тысячу строк?

— И ни единой меньше.

— …У меня на языке вертится столько вопросов.

Луна хохотнула, затем магией извлекла откуда-то бумажную закладку и, втиснув между страниц, захлопнула книгу.

— Боюсь, сердечный друг, я не та, кому их до́лжно задавать. Попробуй расспросить нашу сестрицу.

— Вот уж нет, спасибо…

Луна, наклонившись ближе, сверкнула зубами в чуть ли не издевательской ухмылке.

— Ах, так ты страшишься её праведного гнева?

— Скорее того, что умру от смущения, но да, и этого тоже.

Принцесса усмехнулась и отстранилась.

— Ты, видится, сим вечером куда веселей.

— Вы заметили? — Твайлайт смущённо прянула ушами.

— Чуть. Ты вчера о чём-то крепко задумалась, но, скажу откровенно, я и сама не своя по утрам. Не рассеялся хмельной туман?

— Похмелье-то? — единорожка помотала головой. — Нет… То есть, конечно, я не очень хорошо себя чувствовала, но дело не в том. Просто я выпала из реальности — не знаю почему.

— Пусть так, — пожала плечами Луна. — Слух меня обманывает, или ты завела дружбу с моим капитаном?

— Да, было дело, — фыркнула Твайлайт.

— И обмолвился ль он о чём-нибудь? О чём-нибудь, м-м, неблаговидном?

— Простите? — она чуть нахмурилась.

— Он — славный воин, но тот ещё повеса. Побереги своё девичье сердечко, — улыбнулась Луна и отвлечённо потянулась. — Поверь, я слышу многое — и многое вижу. Мне ведомо, что тебя что-то терзает.

Твайлайт Спаркл потупила взгляд, задумавшись, чем на это ответить. Принцесса, в общем-то, была права: её впрямь что-то терзало — вернее, одно колоссальное, безымянное, всеподавляющее “что-то”.

— Меня не покидает странное ощущение, — заговорила единорожка медленно и осторожно, как если бы каждое слово было на вес золота. — Это такое чувство… Не могу описать. Что во фразах Селестии, что с ваших слов, что в моих снах… Лунанград кажется не реальностью, а каким-то мифом. Я просто теряюсь: это целый город, полный жителей, подвластный короне, но его словно…

— Вычеркнули? — закончила за неё Луна.

Твайлайт вздрогнула, как от удара.

— Нет, не так. Не это… слово. У меня в голове не укладывается, что кто-то мог так постараться намеренно… и с таким усердием. Даже без учёта лакун в утраченных документах. Ни единого письменного свидетельства — за тысячи, тысячи лет…

— Или за толику искусных чар, — произнесла аликорн. — Кофе? Молвят, что нравами и вкусами ты близка Селестии, но и что изысканности ты не чужда.

— Да… Давайте.

Рог принцессы вспыхнул искрами волшебства. Со столика посередине вагона вспорхнул колокольчик, беззвучно затанцевал и — без какого-либо ответа — опустился обратно. Но Луну это, видимо, устроило: она повернулась к Твайлайт.

— Мы можем вальсировать ещё долго, но давай всё же к сути. Тебя мучают сны. Давно ль?

Единорожка напряглась, не смотря на принцессу. Сглотнула и облизала губы.

— Со вчерашнего дня, всего два раза, — выговорила она. — Но это же просто сны. Да, странные… и не очень приятные. Но лишь сны, и всё, разве нет?

— Лишь сны, — вздохнула Луна. — Твайлайт Спаркл, не стану таить: чувства мои тяжки и думы — скорбны. Не угодно ль тебе выслушать одну историю?

Любопытство всё-таки взяло верх. Твайлайт подняла глаза и внимательно посмотрела на принцессу.

— Не откажусь.

* * *

В эфире я впервые очутилась по воле случая.

Сёстры не могли уразуметь моих слов, когда я поведала им, — а ведь имели дар Песни. Оттого я не питаю надежд, что меня поймёшь ты, сим даром не обладающая. Но я попробую.

В далёкие дни, когда наша земля не познала пагубы Дискорда, когда странствия вели меня и сестру по свету, — тогда мы получили во владение наши домены. Многие верят, будто в этот миг я обрела знание и власть над чужими снами или даже того пуще — что грёзы породили меня. Нет. Я провалилась туда сквозь кошмар.

С огромной высоты низверглась я, тщась взмахнуть крылами, но их не было. Кричала и звала, но никто не пришёл на помощь. Никто меня не подхватил — и я рухнула наземь. Хтонические недра с жадностью разверзли свою пасть, поглотили моё тело, жуя, перемалывая челюстями из трав и камней, родных скал, окружавших нашу колыбель на Западе, раздирая и перетирая пеньками чёрных зубов, алкая крови… моей крови.

Я кричала, голосила, готовая сдаться и принять поражение в жестокой борьбе, как вдруг всё закружилось в круговерти. Сила моего крика… Нет, не так. Сила меня, моего Я, всколыхнулась во мне сквозь пелену слепого ужаса, она пробила брешь в стене грёз, и дух мой выплеснулся вовне — в эфир.

Тот первый раз… Разумею, так буду чувствовать я смерть, случись всё же мечу иль магии меня настигнуть.

Все чувства оставляют тебя и вдруг вспыхивают сызнова. Чувства рождаются прежде, чем возникнет осознанье, прежде, чем возгорится мысль. Можешь ли ты вообразить, каково это — чувствовать, но быть не в силах этого понять?.. О, вряд ли. Это — адская мука, это — самое древнее, самое вульгарное, примитивное и глубинное из того, что измыслил для нас Тартар.

Но вот в какое-то мгновение снисходит понимание, цепкая связность, где-то меж вспышками запаха и вкуса. Твой дух сам собирает себя по кусочкам, как разбитое вдребезги зеркало.

В изумлении я поняла, что лежу в просторном поле. Представь хорошенько. Я лгу, говоря метафорами, но эта ложь во благо: на ней ты доберёшься к сути истины, как на корабле добираются по морю до другого брега. И вот — я лежала, хватала ртом воздух и совсем не замечала, что провалилась сквозь прореху в Ткани Мироздания.

Эфир… В нём нет места материи — он сотворён из мыслей, абстракций, возможностей, вероятности вероятностей. Ах, мне и дотоль было непросто объяснить разницу между зримым, истинным и… Нет. Представь вот что. Познание любой вещи трёхчастно: вещь как она есть — вещь в себе; наши ощущения, чувства от опыта знакомства с нею; и наше о ней сознательное представление. Всё то, что мы видим, испытываем, переживаем, есть грань меж истинной сутью и нашим осмыслением виденного. Когда я проникаю в эфир, я обретаюсь в месте, где сии три части сами по себе сосуществуют без помощи разума. Чистый хаос. Смысл и отсутствие смысла. Да…

Не ступавшим за порог времени созданьям едва ли под силу постичь подобное. Но я не оставляю попыток.

Из ночи в ночь я попадала в то неописуемое пространство, и всякий раз я постигала его чуть лучше. Оно пробудило во мне перемены, но эта история — не для сегодняшней ночи. Скажу иное: наконец, поняв достаточно, я пустилась на поиски нового. В странствиях я начала встречать сновидцев и их сны.

Грёзы капризны и переменчивы; они — живые твари, даже более живые, чем иные ипостаси Бытия; они могут быть длиннее жизни и в то же время длиться мгновения. Порой пони молвят, будто в грёзах им привиделось нечто странное, но я видала сущности, что их фантазия не способна даже описать — края ночных химер и фантазмов таят вещи более грандиозные, чем могут помыслить смелейшие из философов. И создания, чьё существование есть магия, грезят о том же; они видят сны-отражения их магии. Колдовство меняет и преображает земной мир, но в той же мере оно преображает и меняет мир иной — бесплотный, невещественный.

Я не стану вопрошать тебя о твоих грёзах.

До поры до времени.