Лунанград (джен)

Всегда ли Кантерлот был таким? Всегда ли проникал в душу и пробуждал самые далёкие воспоминания?

Письмо Луны заметно отличалось от того, что ожидала Твайлайт. Принцесса писала сухо, официально, отойдя от привычной манеры, отбросив сложные речевые обороты, игривые каламбуры и ненамеренные вкрапления иностранных слов, столь характерные для её корреспонденции. Поначалу Твайлайт забеспокоилась, но потом всё же решила, что Луна просто осваивается. Это правильно. Принцесса должна свободно переключаться между модусами поведения — не то чтобы, правда, Твайлайт много знала о том, как должны вести себя принцессы.

Единорожка отвлечённо размышляла о том, что вспоминает Луна, когда знакомится с новой, преобразившейся Эквестрией. Что думает о Кантерлоте? Он был деревушкой у старого форта, когда Луна… ушла. Более вежливого слова Твайлайт не приходило в голову. Каково это — вернуться домой и обнаружить, что дома нет, а город, в котором тот стоял, исчез, обитатели разъехались кто куда, да и вряд ли кто-нибудь вспомнит о его существовании? Шагая по улицам Кантерлота, видит ли она картины минувших дней в лицах прохожих, в зданиях, устремлённых в стылые небеса?

Или, может, она просто скучает — и перед её взором не предстаёт ничего, кроме города, который ни за что не станет новым домом?

Твайлайт покачала головой. Мрачноватые мысли.

Возможно, в такое настроение её привело письмо Луны. Ну, а быть может, это совершенно естественно — чувствовать лёгкую меланхолию после долгой разлуки с собственным домом.

Приглашение было не совсем ясным, хоть и не скупилось на подробности. По возвращении Луна отправилась в турне по всей стране, чтобы посетить исторические места Эквестрии и поприветствовать тамошних жителей, как надлежит принцессе после долгого отсутствия. Она получила во владение ключи от полудюжины городов, отведала вин и блюд разных провинций, повидала жизнь подданных в дивном новом мире. У Твайлайт почему-то сложилось впечатление, что вояж закончился несколько месяцев назад, но, по-видимому, это было не так. Принцессе предстояло увидеть последний город.

Лунанград. Твайлайт мало знала о нём и, как вскоре выяснилось, была далеко не одинока в своём невежестве. Соседи-понивильцы слышали немногим больше, да и книги из библиотеки не слишком ей помогли.

Одинокий оплот цивилизации в далёком порубежье северной провинции. Ближайшим к нему городом был Сталлионград, и меж двумя маяками света и тепла пролегали лишь ухабистые просёлочные дороги. Но до Лунанграда было не только трудно добраться — оторванность от соседей порождала разобщённость иного толка. Может, виной тому были непроходимые леса, тундры и ужасные бураны, сковывающие реку Лунагу льдом на шесть месяцев в году; возможно, как считали некоторые, свой хаотичный след оставило колдовство Дискорда, владычествовавшего над материком; а может, так просто было всегда — какова бы ни была причина, Лунанград слабо походил на другие земли. Местные жители, хмурые и угрюмые, не пели песен и не любили пустой болтовни. Обычаи и праздники южных соседей если и были им известны, то мало, а сами они, как писалось в некоторых источниках, когда-то вообще были полностью независимы от Эквестрии. В одночасье всё в корне поменялось, но версии не сходились, и историки ломали головы в попытках объяснить, зачем и почему недружелюбные, безразличные обитатели суровой северной юдоли связали свою судьбу с объединёнными племенами.

Твайлайт надеялась, что это всё преувеличения. Авторы древних хроник порой несколько страдали… предрассудками, особенно когда речь заходила о различиях между племенами. В те времена пони ещё не стремились к деликатности и манерам, чего Твайлайт старалась не забывать.

Вообще, времена меняются! Вдруг и Лунанград теперь куда оживлённее? Впрочем, теплее там наверняка не стало. Она не поленилась упаковать самую тёплую одежду.

Пред кобылкой предстали ворота, всё те же, какими она запомнила их в первый раз. Стражи склонили головы и почтительно расступились; она, поблагодарив их в ответ, вошла под своды замка.

Вокруг кипел жизнью дворец, а внутри у неё всё разрывалось от возбуждения. Словно пять дюжин Тваек-лилипутов носились между книжных шкафов и искали ответ на немой вопрос. Зачем её пригласили?

Объехать страну, отправиться в Лунанград — в этом был… определённый смысл. Едва только узнав, что Луна готовится к поездке, единорожка оценила задумку. Что после длительного отсутствия может быть лучше, чем обвыкнуться в новом мире и напомнить ему о себе? Но как бы то ни было — зачем принцессе приглашать простую пони?

Она не считала себя бесполезной или недостойной, нет, куда там. Твайлайт, хоть и скромничала, училась под личным патронажем Селестии, происходила от старинной родословной и вела переписку с величайшими умами Эквестрии, не сдавая ни пяди своих позиций. Она была знатоком всех наук.

Но к чему она Луне? Что такого известно учёной, о чём не осведомлена принцесса, причём в мельчайших подробностях? Гармония помилуй! Да Луна знает всё, что знает Твайлайт, и даже больше — она наверняка видела это воочию.

По пути в тронный зал Твайлайт чуть не врезалась в бедную горничную. Рассеянно извинилась. Нет, метод самоанализа тут не поможет. Лучше поскорее найти сестёр и узнать наверняка.

* * *

Вместо Луны в тронном зале заседала Селестия, заканчивая с дневными аудиенциями.

Твайлайт хорошо их помнила. Ещё жеребёнком она не раз бывала на приёмах и находила процедуру до жути унылой. Уже то, что её отрывают от уединения с книгами в обсерватории, можно считать пыткой, но стоять и покорным болванчиком выслушивать жалобы деревенщин — это страшное оскорбление вдобавок к несправедливым мукам.

Пускай с той поры Твайлайт и поменяла взгляды, она по-прежнему сомневалась, что когда-нибудь полюбит аудиенции. Она решила подождать у двери: последнему просителю, закончившему с представлением проекта, Селестия пообещала помочь скромной суммой из своей личной казны. Жеребец, сияя улыбкой до ушей, вприпрыжку покинул зал, заразив радостью и Твайлайт.

Её улыбка стала только шире, когда Селестия, поднявшись с трона, объявила о формальном окончании приёма. Забредшие погреть уши немногочисленные зеваки потопали прочь, армия писцов и служек расползлась по уютным кабинетным норам, и вскоре в огромном зале остались лишь сама принцесса да её протеже.

— Твайлайт, моя преданная ученица, — Селестия подошла ближе и приветливо приподняла ногу. — Рада тебя видеть.

— А как я рада, принцесса! — она бросилась в объятия наставницы. Та крепко прижалась к ней мордочкой.

— Кажется, скоро обед, — подмигнула Селестия. — Я собиралась заглянуть к шеф-повару. Не составишь мне компанию? Если главная чревоугодница замка нагрянет к нему оголодавшим дикарём одна, он не очень-то обрадуется.

— Пети́ Пан-то? —хихикнулаТвайлайт. — Конечно!

Селестия тонко улыбнулась и поманила ученицу за собой на кухню.

Твайлайт с набитым животом откинулась на спинку стула. Селестия доедала третью порцию. Обычное дело.

Единорожка покачала головой: она и забыла, какой у аликорнов аппетит! Сей факт просто поражал её в детстве, хотя не переставал удивлять и годы спустя.

Ушедшая с головой в себя, она не заметила, как её наставница и повелительница вежливо кашлянула пару раз:

— Ты с нами, Твайлайт? — и рассмеялась.

— Ой… Да, ваше высочество. Простите. Я задумалась о детстве. А вы помните мой первый обед во дворце?

Селестия изобразила на лице глубокую задумчивость, погладила подбородок.

— Ты про тот самый после случая с выбросом волшебной энергии? Когда родители силком усадили тебя за стол “восполнять силы”, а я их успокаивала, что всё с тобой будет хорошо и за ущерб ничего платить не надо?

Твайлайт зарылась мордочкой в копыта. Краснеть дальше было некуда.

— Ну, принцесса…

— Я прекрасно поняла, — Селестия снова засмеялась. — Твой первый под моим непосредственным надзором! Ты была настоящим маленьким парадоксом, Твайлайт. Застенчивая, но такая смышлёная. Спроси о магии — тебе рот не закроешь, но отклонись от темы — ты тише воды, ниже травы.

— Просто я перевозбудилась… — Твайлайт заёрзала на месте. — И перенервничала. До этого я почти ни с кем не общалась, не то что с принцессами!

Отсмеявшись, Селестия сложила голову на копыта и обвела взором опустевший стол.

— Я так рада, что ты приехала, Твайлайт. Этим залам не хватало твоей пытливой натуры.

Вдруг она распрямилась и шумно втянула носом воздух.

— Крайне рада. Не хочу омрачать этот прекрасный день, моя преданная ученица, но мне надо побеседовать с тобой наедине о серьёзных вещах.

Во взгляде преданной ученицы мелькнула тревога — она придвинулась ближе.

— Что-то… не так? Если есть какая-то проблема, девочки будут на месте через час-другой и мы…

— Нет-нет, — замахала копытом Селестия, — дело не в этом.

— Тогда… в чём же?

Твайлайт проследила, как принцесса бросила взгляд на стража у двойной двери, ведущей из трапезной. Единорог тут же вытянулся по струнке. Селестия кивнула — и тот вышел, прикрыв за собой дверь. Щёлк! Твайлайт поёжилась от звука.

— Принцесса?.. Мне как-то не по себе, — выдавила она. — Я… Я где-то ошиблась?

На какое-то мгновение Селестия изменилась в лице, но тут же покачала головой, горько улыбаясь.

— Нет, вовсе нет. Прости меня, Твайлайт. Я совсем не хочу тебя смущать — нам просто нужно побыть наедине. Если на то пошло, я вне себя от счастья, что ты согласилась сопровождать Луну по её просьбе. Я… так и надеялась, что она прислушается к моему совету.

— Совету? — Твайлайт прикусила губу. — Там, куда она собирается, опасно? Она разве не едет поездом на парад в Лунанград? Зачем я ей? — Она старательно пожевала губу. — Я думала, ей просто нужна компания или немного личного общения, ну так, тет-а-тет.

— Именно это и нужно, — принцесса расплылась в улыбке. — Сестра обожает твои письма. Вы даже, говорит, начали партию в шахматы по переписке. И как оно?

Селестия улыбалась Твайлайт в лицо, но в воздухе витало напряжение, совсем не характерное для величественной и мудрой принцессы. Такое будоражащее ощущение, что ждёшь затаив дыхание, когда тебе вот-вот откроется страшная тайна, — но главное не это. Сам воздух был вязким от горечи.

— Хорошо, — сказала Твайлайт, стараясь голосом не выдать волнения. — Она хорошо играет. На голову выше меня, если честно. Подозреваю, когда она более-менее освоится, не видать мне побед как своих ушей. Но играть с ней увлекательно.

— Радует, что она нашла себе занятие. Мы с ней тоже играем периодически, обычно на закате дня, когда у неё свежая голова. Она ходит весьма агрессивно, кстати говоря, и часто клюёт на лёгкий размен. Не стесняйся пользоваться, — добавила, лукаво подмигнув, Селестия.

Кусок льда в животе у Твайлайт не растаял, но стал только холоднее. Так просто от него, похоже, не избавишься.

— Так… м-м, если можно спросить…

— Что меня беспокоит? — перебила Селестия. — Ты чувствуешь, я знаю. Наверное, я искрюсь от напряжения.

— Немного, — нехотя выдавила Твайлайт.

Принцесса со вздохом отвернулась к совершенно безликой, дальней от них стене.

— Прости меня, Твайлайт. Честное слово, извини. Тебе ничего опасаться. А сестре… моей сестре ничего не грозит, физически уж точно.

И фыркнула сумрачно. Именно “сумрачно” — это самое, как подумалось Твайлайт, подходящее слово.

Порой, бывает, к тебе подкрадывается ощущение, будто мир вокруг тебя чуть-чуть, буквально самую малость перекроило. Ты стоишь как стояла, но пол под ногами уже не тот, стены уходят вверх не так, двери ведут не туда. Саму вселенную скосило набекрень. В голове свербит гнетущая, предательская мыслишка: а вдруг так всё и было? Всё как есть и всегда так было, а уж кто не в ладах с порядком вещей, так это ты — ты стояла не там и смотрела под кривым углом на недалёкий горизонт, зашоренный узостью восприятия.

Это ощущение волной окатило Твайлайт — так, что её едва не передёрнуло.

— Физически? — переспросила она, подбирая лазейки к ответу, хотя какой-то внутренний голос и твердил ей не совать туда нос.

На долю секунды, под стихающие смешки принцессы, Твайлайт Спаркл распалась на двух пони. Одна рвалась вперёд, хотела с головой окунуться в неспокойное море. Эта Твайлайт горела жаждой знать — по уши, по самую макушку погрузиться в мутные, неизведанные глубины истории, сплетающейся вокруг неё, Селестии и Луны. Но… другая? Другая Твайлайт пасовала, поглядывая назад. Не хотела даже прикасаться к тягостному бремени знания.

— Да. Сильно сомневаюсь, что кто-то или что-то в Лунанграде способно навредить моей сестре. Для такого потребовалась бы целое войско весьма настойчивых пони, — усмехнулась принцесса. — Ты бы видела её в былые годы, Твайлайт. Когда мы выходили на бой, она превращалась в фурию. Её молот взмывал до небес, в глазах загоралось…

Взгляд Селестии на мгновение заволокло пеленой, но она резко одёрнула себя и сконфуженно улыбнулась:

— Прости меня. Ничего опасного. Что тебе известно о Лунанграде, Твайлайт?

— Не то чтобы много, увы, — пожала та плечами. — И я навела все справки, честно!

— Верю.

— Понивильская библиотека небогата на материал. Источники, что мне попались, были до жути неконкретными либо вопиюще нелепыми. Я раскопала кое-что о местоположении, климате — общие сведения, короче, и то, что он сильно отличается от прочих мест Эквестрии.

— Это мягко выражаясь, — Селестия покивала. — Город крайне древний.

— И насколько? Старше Мейнхэттена? Кантерлота?

— Обоих вместе взятых, — проговорила Селестия. — Рискну предположить, что он древнее доброй части Эквестрии. В его фундаменте лежат обычаи былого, а в углах тенями растворились верования давних времён. Он вставал на пути у великих империй и ужасных чудовищ, однако мало что известно о нём, помимо немногословности северян, — на её губах расцвела улыбка. — Мои маленькие пони, сколь бы сильно я их ни любила, порой не так любопытны, как следовало бы, Твайлайт.

— Что вы ещё знаете, принцесса? — Одна половина единорожки, та, что сгорала от любопытства, начала понемногу одерживать верх. — Поможет всё что угодно. А я бы хотела быть полезной, тем более если визит не так прост, как кажется.

Улыбка Селестии исчезла без следа.

— Знания тебе не помогут, моя преданная ученица. Не мне излагать эту повесть, но кое-что я расскажу. В то время, когда Лунанград был независим, мы утверждали свою власть над севером и пригласили их присоединиться к остальным племенам. Нам ответили отказом, как я и полагала, но также и крайне странной просьбой. Посол попросил мою сестру почтить город визитом. Она согласилась. Спустя же две недели Луна вернулась… с клятвой их верности и одной историей. Которую, может быть, она поведает и тебе.

— Так значит…

— Можно сказать, что он принадлежит больше Луне, чем Эквестрии. Когда её не стало, лунанградцы до последнего отказывались подчиняться и сложили оружие только после моего личного визита. Но я пока промолчу. Это беседа для другого времени.

— Разве Луна не будет рада повидаться с ними? Лунанградцы всё так же считают себя её подданными?

— С рвением фанатиков, — подтвердила Селестия. — Они привечают и меня, но теперь, поскольку возвратилась Луна…

— Воссоединение будет трогательным, — резко вырвалось у заулыбавшейся единорожки.

— Для них? Вполне вероятно.

— Не понимаю, — Твайлайт выдохнула с протяжным стоном.

— А я понимаю. Понимаю и твою растерянность. Прости, — Селестия положила копыто на её запястье. — Твайлайт, я не могу сказать о причине своих терзаний и лишь прошу у тебя прощения. Я не вправе говорить об этих… тёмных делах. Но Луна — она нуждается в тебе. Не в твоём интеллекте, не в магии, не в самих элементах. Только в тебе, просто и банально. Ей нужен друг, такая пони, что всегда рядом, что видит в ней равную, хочет писать ей письма и играть в шахматы. Теперь понимаешь?

Твайлайт помедлила с ответом. Затем кивнула.

— Пожалуй.

— О большем я и не прошу. Спасибо, — Селестия вытянула шею и коснулась носом её щеки. — Спасибо, — повторила она уже тише. — Пожалуйста, будь для неё той, кем не могу быть я.

С тем принцесса отстранилась.

— Она скоро будет, а до тех пор… Можешь, если хочешь, заглянуть в свои покои в старой башне. Советую отдохнуть и собраться с мыслями перед встречей. Сестра будет слегка на взводе, в чём я почти не сомневаюсь, и ясная голова тебе не повредит.

Твайлайт молча кивнула. Она понимала, что её вежливо выпроваживают — и, по правде сказать, она сама была не прочь побыть наедине с собой и переварить услышанное.

Твайлайт Спаркл дремала в башне над Высоким Кантерлотом и грезила о развалинах древнего замка.

Неумолимый ход времени и Вечнодикий лес не пощадили его. Переплетения корней и вьюна расползлись по стенам, проникли в щели между камнями, моль давно поела роскошные гобелены, а там, где раньше красовались расписные витражи, зияли пустые глазницы оконных проёмов. Природа свершила неторопливую месть цивилизации.

Твайлайт шла по старым залам и галереям, настороженно озираясь по сторонам. На небе горело закатным огнём солнце. Предательское светило. Оно могло бы задержаться на небосводе подольше — но не хотело, и оставалось полагаться на свои слабенькие глаза, не привыкшие к мертвенно-бледной, как в глухой ночи, тьме. Твайлайт робела перед мыслью призвать на помощь хотя бы крупицу магии. Было в этом страхе что-то от нехорошего предчувствия, от первобытного инстинкта. Во тьме будто таилось бесформенное нечто, которое только и ждало, когда с её рога сорвётся искорка, чтобы выскочить и явить взгляду своё безобразное обличье.

Когда тени вытянулись и стали острыми, Твайлайт набрела на громадный обваленный зал.

В сводчатом потолке над головой, как свежие раны на уже изуродованном трупе, зияли большие дыры — словно кто-то в шутку надругался над забытой могилой. Пурпурно-багряное полотно сумерек стремительно тускнело, в облаках загорались первые звёзды.

У Твайлайт перехватило дыхание. Крохотные огоньки на миг показались ей чьими-то глазами, таращившимися из тьмы.

Всё вокруг, куда ни кинь взгляд, было усеяно щебнем. Страшный удар неведомой силы раскрошил пол, вздыбив плиты неровными кряжами и долинами. По едва держащимся колоннам, увитым лозой синюшного цвета, змеились глубокие трещины. Разыгравшемуся воображению Твайлайт почудилось, что плющ покрыт бледными прожилками — и что они пульсируют, как вены под тонкой кожей.

А впереди? Впереди на пьедестале высился огромный эбеновый трон, к которому вела винтовая лестница. Конструкцию обрамляли острые пики, свет играл в ярких самоцветах, врезанных в гладкую поверхность, — или он сам исходил из их гранёного нутра? За спинкой темнела фигура из чёрного оникса в форме девятиконечной звезды. Сверху же, с цепей, закреплённых на колоннах и сводах потолка, свисал серебристый месяц.

Лабиринт обломков готовил западню на каждом шагу. Твайлайт запиналась о булыжники, почти невидимые в темноте, проваливалась в расселины, царапала ноги острыми краями. Трон становился всё ближе. Зачем ей надо к нему? Что он такое? И что это за место?

Но ответ уже давно сам возник в голове. Возник, когда она, бранясь под нос, поскользнулась на камнях. Возник, когда она перебиралась через опрокинутую колонну — и фиолетовая лоза, осклизлая и упругая, как плоть, задела её лодыжку, заставив вздрогнуть.

Она очутилась в замшелом замке сестёр-аликорнов, где когда-то вышла на бой против разъярённой богини, не имея ничего, кроме смекалки и горстки едва знакомых пони. Где стояла в шаге от края бездны.

Оступаясь на осколках камня, она подобралась к подножию пьедестала.

На грандиозном престоле восседала исполинская фигура. Внушительны, непропорциональны, нереальны — силуэт и трон как будто повторяли друг друга.

Кто мог её ждать? Найтмер Мун? Но это была не она. Найтмер Мун хохотала, скалилась и щерила зубы. Она, как злая королева, сошла со строчек старых сказок, жаждая только мщения и безраздельной власти. С ней можно было померяться силами, сразиться — хоть бы и сложить голову в бою! Но та, что восседала перед Твайлайт, была не Найтмер Мун.

На престоле самой ночи вилась круговерть теней и вспыхивающего света. Она была подобна буре, обрётшей осязаемые, но неуловимые черты. Жуткое видение раскрыло рот, явив бездонный зёв, и от того, что взглянуло на неё оттуда, Твайлайт в немом ужасе осела на землю.

— Здравствуй, моя маленькая пони.

Она хотела ответить, но лишилась дара речи. Что это? Кто она? Что за сила бушует там, внутри? Вопросы не складывались в слова. Будто песок, утекающий сквозь когти дракона, голос покинул единорожку. Она могла лишь беззвучно глотать слёзы и смотреть.

Владычица ночи исторгла звук, напомнивший не то шипение, не то тихий, на грани слышимости хохот. Ожившая тень подёрнулась рябью — глаза, кроваво-красные, прорезались на её текучей поверхности. Сотни вертикальных зрачков устремили взгляд на Твайлайт.

Фигура поднялась с трона.

— Ах, моя милая, маленькая пони, — замурлыкал, запел на все лады из разверзшихся пастей хор голосов, запертых в одном теле. — Ночь грядёт, и луна высоко. Позволь проявить учтивость, лично поприветствовать тебя в нашем чертоге. Встань, ах, встань! Мы покажем тебе, каково быть поистине свободной.

Жуткий холод сковал Твайлайт. Она напряглась, силясь подняться, но тело более не подчинялось ей. Ещё до того мига, как её взгляд упал на богиню самой ночи, нечто пронизало её кости и суставы. Копыта примёрзли к полу. Кожа под шерстью покрылась склизкой плёнкой. Во рту загорчило от желчи и крови. Что-то потекло по щекам. Крик заклокотал в глотке, но язык не слушался.

Кошмар заклубился вокруг неё со всех сторон. Ночь улыбнулась, обволокла её — в ноздри ударил приторно-сладкий запах смерти. Не в силах сомкнуть веки, Твайлайт смотрела сквозь застлавшую взор пелену в горящие алые глаза.

Богиня поцеловала её в лоб, под самым рогом. Острые клыки прокусили кожу — и лишь тогда, наконец, из её горла вырвался сдавленный писк.

— Доброй ночи, Твайлайт.

* * *

Сон оборвался.

Твайлайт не подскочила с криком, раскрыв рот и жадно глотая воздух. Лишними театральностями она не страдала.

Но дыхание ей давалось с трудом. Всё тело будто одеревенело и налилось тяжестью, ноги запутались в простыне. От кислой вони пота свербило в носу.

Она потихоньку собралась с силами. Расправила простыню, подоткнула края — без магии, просто копытами — и свернулась под ней в клубок. От мысли зажечь рог внутри скребло странное волнение. Чувство опасности. Отчего же? Она видела ответ во сне — кажется, видела, — но детали уже начали стираться из памяти.

Трудно сказать, который был час. Она только прилегла вздремнуть. Наверное, прошло всего ничего, раз Селестия до сих пор за ней не послала.

Цыкнув, Твайлайт схватила телекинезом будильник с прикроватного столика и затащила его под полог свёрнутой простыни.

Пять часов — самое начало вечера. Что-то сильно она заспалась. С кряхтением Твайлайт выбралась из постели, ёжась от стылого воздуха. С каких пор в башне так похолодало?

Ещё несколько минут ушло на то, чтобы привести себя в порядок. Твайлайт была не из тех, кто трясётся над собственным внешним видом, и следовала мудрому маминому совету: лучше потрать час с пользой, чем перед зеркалом, и не забивай голову ерундой — необязательно казаться королевой красоты.

Винтовая лестница, ведущая из башни, выглядела пустовато. Потому-то Твайлайт и облюбовала обсерваторию, ну хотя бы отчасти, — из-за уединения. Ни одно место — кроме, наверное, какой-нибудь тайной комнаты — не могло укрыть её от чужих глаз и мирской суеты лучше собственной башни.

Твайлайт фыркнула. Собственная башня. Надо же такое подумать!

На ступеньках лестницы она сбавила шаг и выглянула в окно. Горизонт едва рдел — в целом, пожалуй, время пока было на её стороне. В дороге распорядок сна придётся, конечно, хитрым образом подстраивать под Луну.

С мыслями об этом она миновала ночного гвардейца, обронив задумчивое “здрасьте”, и вошла под своды дворца.

Заклинание от сна? Но тогда сутки будут похожи на бесконечный круговорот магии и контрмагии. Сомнамбулические чары — полезная придумка, но часто оставляют ощущение лёгкого похмелья и заторможенности, а от этого могут помочь уже другие заклинания… По правде сказать, слишком много головной боли. Буквально.

Ноги сами несли тело вперёд. Твайлайт давно научилась ходить на автомате, притом часто держа перед глазами книгу. Бормоча вслух, она свернула из коридора в любимый обеденный зал Селестии.

— Что-то не так?

Твайлайт, не отрывая задумчивого взгляда от пола, забубнила:

— Да. Полифазный сон. “Поли” значит “много”, то есть это многофазный сон. Восемь часов сна разбиваются на периоды-фазы. Таким образом, пони спит не один раз в сутки, а несколько. Это можно заметить при наблюдении… некоторых кочевых обществ…

Твайлайт наконец сподобилась поднять голову, оборвав лекцию на полуслове. Она умудрилась добрести до середины длинного, хорошо знакомого стола. Но обстановка в зале поменялась. Напротив Селестии, которая занимала привычное место, на тяжёлом, давно пустовавшем стуле с другого края расположилась Луна.

— Ой. Добрый вечер. — Единорожка изобразила саму невинность и села ровно посередине между аликорнами.

— Любопытно, — подала голос Селестия. Кажется, ей принадлежал первый вопрос.

— А мне любопытнее, что могло сподвигнуть пони на подобные размышления, — раздался справа другой, бархатный и вкрадчивый, голос. В ответ на взгляд Луна одарила Твайлайт улыбкой. — Мне знакомы её слова, как до́лжно и тебе, сестрица. Всё равно что твоя смена в дозоре, но круглые сутки.

— Пожалуй. Приключения не поспевают за мной на тысячу-другую лет.

— Всего-то на полторы, — парировала Луна и пожала плечами: — Мне чуть ближе.

— Я порой хочу вернуть те деньки. А ты?

— Некоторые стоят того. Скорее даже многие.

Трапезная походила на теннисный корт, в котором Твайлайт ощущала себя невольной зрительницей. Реплика срывалась с языка одной сестры, пролетала над столом, но вторая сестра тут же подхватывала её и, ловко закручивая, отбивала ответ — взгляд метался из конца в конец, не успевая задержаться.

— Вино сегодня гораздо лучше, — исподволь заметила Селестия.

Только сейчас Твайлайт обратила внимание, что к столу подано второе. Селестия спокойно отрезала кусочек рыбы на блюде, поддела вилкой и с грацией, достойной Рэрити, отправила в рот.

Рыба… Юная единорожка, попавшая во дворец, свою новую школу и дом, была этим ошарашена. Селестия не стала читать нотаций и рассуждать о пространных вещах; она села обедать с прислугой, усадила кобылку рядом, а потом в открытую, под лёгкую беседу и смех, съела рыбу.

“Твайлайт, — молвила она в ответ на непонимание, застывшее на мордашке ученицы, — окружающий мир не маленький дворик в единорожьем квартале, где ты выросла”.

Теперь их глаза встретились на долю секунды, и те слова будто снова зазвучали в ушах Твайлайт, а на лице её наставницы вновь заиграла улыбка, блеснул тот непроницаемый взгляд.

— О да, я заметила. Нынче, — Луна выдержала паузу, давая Твайлайт время повернуть голову, — оно изрядно мягче. Но о качестве пусть судят те, кому есть до того дело, я же прошу от вина двух вещей.

— Да? — Смех Селестии игриво защекотал ухо Твайлайт.

— Во-первых, тёмного и насыщенного, как кровь, багрянца. Во-вторых, обилия — или, вернее, изобилия.

Твайлайт прыснула со смеху, но тут же спрятала глаза от хитрой ухмылки Луны.

— Никак, юная Твайлайт придётся мне по сердцу?

— Даже имя подходящее, — протянула Селестия.

Единорожка заелозила крупом на стуле под внимательными взглядами сестёр.

— Меня… просто это позабавило. Я им особо не увлекаюсь… вином. А так обычно пью кофе — или чай, когда я в гостях у Флаттершай. Хотя у Рэрити тоже. У Эпплджек — сидр…

— А впрочем, пускай имя и складное, твоей душеньке будет милее, сестра, — вставила Луна.

Стук и звон столовых приборов заполнил пустоту вместо слов.

Молчание тянулось, и вдруг ауры Твайлайт коснулось чужое магическое поле. Она чуть не подпрыгнула, но зря — к ней всего лишь подошёл молодой слуга. Опустил перед ней салат, поклонился, отошёл. Она рассеянно его поблагодарила, уставившись в тарелку. Вид зелени сразу пробудил аппетит, и Твайлайт с жадностью накинулась на еду.

Оказаться меж солнцем и луной было странно. Так подумать, а проскакивала ли вообще у кого-нибудь мысль, что иносказание может стать буквальным? Твайлайт, неожиданно для себя, стала частью метафоры. И более того, странна была нереальность происходящего: всё должно ощущаться как в игре или книжке, но ведь на деле это — в настоящей жизни.

А в Настоящей Жизни (именно так, с заглавных букв) нечасто находится место двойственности вещей. День-ночь, свет-тьма, сухо-мокро, вечность-миг — хватит для примера, но даже эти пары не так-то просты. Ночь не сменяет день резко, махом, и небо не меркнет за какую-то долю секунды. Нет, оно преображается плавно, как и всё на свете, и каждое течение подобных перемен есть нескончаемая последовательность мгновений, совсем как прямая, состоящая из бесконечного числа точек.

Так вышло, что она, Твайлайт, мягкий полутон сумерек, в чисто материальном смысле оказалась между днём и ночью.

Слева от неё восседала Селестия, всеобщий идеал, мерило взвешенности, утончённости и безупречности. Свою самоцель находили в ней искусства и науки. Она была подобна непреложной школьной истине: останови любого жеребёнка на улице, и он скажет, что нет никого мудрее Селестии, да только задержись — прожужжат все уши. Все жеребята от дикого юга до холодного севера знали её имя, облик, маленькие слабости и сильные стороны. Её ничтожнейшие прихоти меняли нравы в низах и в верхах, а слова повергали во прах царства, воздвигнутые копытом и рогом. Страны грызли друг другу глотки, лишь бы оказаться в лучах её света. Враги боялись и ненавидели её, но могли только скрежетать зубами в бессильной злобе. Она была само Солнце, и Солнце было непобедимо.

По правое копыто — Луна, ожившая стихия. На фоне сдержанной, всегда аккуратной сестры она походила на порыв дикого, необузданного шквала. Набивала живот с волчьим аппетитом — и с такими же манерами; говорила резко, не блюла такта, не выдерживала пауз. Если у Селестии каждому волоску было отведено своё место, то у Луны грива жила отдельной от хозяйки жизнью. Аликорн ночи напоминала не благовидную принцессу, а матёрую разбойничью атаманшу, заплутавшую в тумане времён.

— Я всё хотела спросить, — голос Селестии разметал дымку фантазий перед взором Твайлайт, — надолго ли ты уезжаешь?

Луна пожала плечами и проглотила кусок, прежде чем ответить:

— Честный вопрос, но уж не из простых. Дорога на север, молвят, нынче не так опасна, но отнюдь не короче.

— Мы не сядем на экспресс? — заморгала Твайлайт.

— Прошу прощения? — Луна ответила тем же.

— Ну, экспресс, — повторила единорожка. — Я подумала, что мы отправимся поездом, ну, или на колеснице.

Ответом Луны было многозначительное молчание. Твайлайт затараторила:

— Я предполагала, что у ваших помощников всё распланировано, и поэтому не спрашивала, мне казалось, что мы сядем на поезд в восемь утра и уже поедем до Сталлионграда.

Селестия слегка кашлянула, чтобы привлечь внимание сестры:

— Ты, я надеюсь, попросила сенешаля заняться приготовлениями?

— Приготовлениями? Я известила Гиацинт, что буду в отлучке и встать на стражу ночного покоя в столице придётся её ратникам. Затем вымуштровала караул, наказав с тщанием оберегать мои владенья, а покамест меня не будет, велела слугам заняться делами при дворе. Всё это я проделала ещё позапрошлой ночью. Какие ещё приготовления? — Луна задумчиво помолчала и, громко щёлкнув языком, изрекла: — О звёзды, позор мне. Почётный караул! Я возложила на тебя, Твайлайт, сердечный друг, изрядно ожиданий. Верно, ты подумала, что нашей свитой будет моя рать, а не твоё копьё?

— Моё… что?

— Твоё копьё, — Луна бросила на неё косой взгляд. — Ленная дружина дома, если я правильно полагаю, Спарклов? Доблестные воины, поклявшиеся верой и правдой служить под стягами твоего рода?

— А-а… — Твайлайт, ища поддержки, в растерянности обратилась взглядом к наставнице.

Как оказалось — пусть это и не очень обрадовало, — Селестия из последних сил сдерживала рвущийся смех.

— У моей сестры сложилось впечатление, что твой “дом” располагает отрядом вооружённых пони, Твайлайт. Забыла ей сказать, что Спарклы не содержат дружины лет по меньшей мере так семьсот.

— О! Дом? Наша семья? — Единорожка неопределённо повела плечами. — Честно говоря, забыла про это. Фамильная хартия вроде лежит в мамином кабинете. Папа хотел держать её при себе, но у него на рабочем месте сущий бардак, а мама всё капала ему на мозги, что у него даже в рамке бумага вся помялась, вот он её в итоге и отдал.

— Так вы… Боюсь, я в некотором замешательстве. Не пойми мои слова превратно, Твайлайт, я не желаю нанести тебе обиды или оскорбленья…

— Ничего страшного, — рассеянно пробормотала та.

— Но ты ведь благородных кровей, я права? Или же родом из незнатной семьи? Моя сестра надо мною, гм, “прикололась”?..

— Да, э-э, всё так, де-юре мы дворяне, — заговорила Твайлайт, — и храним эту бумагу… хотя нет, пергамент с подтверждением. Ему много лет.

Она перевела взгляд с Луны на Селестию и обратно. Как неловко. Будто ляпнула что-то не то.

— Но у нас нет никакой дружины или особняка в Верхнем Кантерлоте. Нет, дом у нас большой и где-то, кажется, был земельный участок. Папа бы рассказал подробнее. Он любит странно наряжаться, когда надо выйти в свет, но не более. Ещё у нас есть геральдический щит и девиз: in fermentum est veritas⁽¹⁾. Это — всё. А так мы живём в приличном районе, и соседи у нас обычные пони.

— Ох… Прошу меня простить, — Луна покачала головой. — Я всё забываю, сколь многое успело поменяться. Едва я думаю, что утвердилась в новом веке на всех четырёх, что вот-вот — и я поравняюсь с бегом времени, как оно вновь мчит от меня прочь.

Принцесса изобразила на лице беззлобную улыбку, но Твайлайт почему-то стало не по себе.

— Я осведомлюсь у сенешаля насчёт поездки. Гиацинт наверняка всё предусмотрела. В том, чтоб угадывать мои прихоти, у неё поистине талант.

— Ей хватало времени подготовиться, — обронила со вздохом Селестия.

— Твоя правда, — Луна нехотя кивнула, поджав губы. — В сей же миг я бы попросила подать вина и переместилась в обстановку более располагающую, но меня берёт сомнение, принято ль так делать.

— Почему нет? — удивилась Селестия, чуть наклонив голову.

— Это… — слова давались Луне с трудом. — Ах, я всё никак не обрету покоя, сестра. Душе моей хочется таить обиду на утёкшие годы — ну глупость, право слово. Меня смущает, что я более не смыслю этикета, хоть и раньше не была в нём сильна. В том когда-то была моя слабость, нынче же, в столь причудливые времена, это и вовсе недостойно принцессы.

— Вино прекрасно дополнит беседу, Луна, — ласково проговорила Селестия. — Ты уже полтора года как тут. Конечно! Это отличная мысль. А ты, Твайлайт, присоединишься?

— Если я вам не помешаю… — единорожка потупила взгляд.

— Ничуть, — заверила Селестия.

— Помилуй, Твайлайт, друг мой! Я буду безмерно рада твоей компании. И, раз уж нам суждено отправиться в путь, за сие предприятье не повредит поднять чарки.

Сёстры разом поднялись и вышли из-за стола, и Твайлайт засеменила следом. Напряжение, хоть и слегка развеявшееся, оставило у неё тревожное послевкусие.

1) Всё тайное становится явным (лат.)

Вернуться к тексту

В эпоху гармонии не так уж трудно позабыть, что шестерни эквестрийского общества когда-то не были сложены в гладко работающий механизм. Намного раньше царили времена, когда единый табун — ныне нераздельный, незыблемый — был распылён по миру, а междоусобные распри были для трёх племён обычным делом. И хотя далёкие предки нынешних эквестрийцев чурались проливать кровь друг друга, они не стремились и найти общего языка, пока в одночасье лютая зима не погнала их с насиженных мест на юг.

С того дня, когда Селестия съела рыбу, будто простой салат, и приотворила тем самым для Твайлайт дверь в огромный, полный странностей мир за порогом привычного, единорожка жадно потянулась к этому знанию, стремясь понять других пони. Даже запираясь в своей башне из слоновой кости (фигурально и, учитывая цвет мраморной кладки, почти буквально), она погружалась как в обычаи далёкого прошлого, так в и правила современного этикета. Ирония этого, увы, ускользала от неё вплоть до переезда в Понивиль.

Об одной из таких пегасьих традиций под названием “симпосий”, дошедшей до современности ещё из дописьменной эпохи, Твайлайт читала особенно много. До того как пегасы объединились под одним знаменем в крылатые легионы, спаянные железной дисциплиной и несгибаемой волей, они кочевали от места к месту, промышляя разбоем. Победы с успешными набегами они отмечали щедрыми возлияниями за счёт добытых припасов — или, выражаясь проще, пировали.

Один античный писатель язвительно называл симпосии “оргиями”, и мысль эта назойливо вертелась в голове Твайлайт, заставляя густо краснеть.

Симпосий — в истинно пегасьей манере — начинался с налёта. В нынешние дни, когда вульгарный разбой был делом подсудным и не особо доходным, грабежи переродились в горластые шатания навеселе по винным лавкам.

Невзирая на кажущийся разброд, вспоминала Твайлайт по строкам, симпосий проходил в соответствии со строгими правилами. В конце концов, нельзя усомниться в истинности порядка, способного взнуздать излишек брожения в головах, и суть пегасьих пирушек крылась как раз в этом. Симпосий был не просто кутежом — он скреплял, сплачивал пегасов ритуалом разудалого, разгульного празднества.

Во-первых, конечно же, вино. Желательно иметь его в обилии и, если затейники немного старомодны, выкрасть у незадачливого лавочника, оставив тому записку и пару монет.

Словно как в сцене, сошедшей со старинного полотна, Селестия и Луна возлежали на огромных ворохах подушек и одеял, вальяжно вытянув ноги. Луна загодя принесла из личной сокровищницы кубки из червонного золота — Твайлайт обомлела при виде них, позабыв обо всём на свете. Не каждый день тебе удается подержать в копытах настоящий артефакт времён племенной раздробленности.

Вино было добыто из дворцового погреба. Не став звать прислугу, сёстры завели Твайлайт в боковой коридор и, перемежая речь хихиканьем, изрекли: ни одна живая душа не должна знать о том, что она увидит.

Прямо на её глазах они начали преображаться. Свет вырвался изнутри их тел — и следом угас на одном уровне с Твайлайт. Когда в глазах перестало рябить, она увидела перед собой двух шкодливо улыбающихся незнакомых пони.

Розовая пегаска, напоминавшая её бывшую няньку Каденс, и молодой, симпатичный тёмно-синий пегас переглянулись и, хитро подмигнув Твайлайт, вытолкали её на кухню.

Пока она заговаривала зубы прибиравшимся поварятам, двоица пегасов вынесла из погреба одним звёздам известно сколько винных бочонков.

…Твайлайт оторвалась от созерцания кубка и перевела взгляд на сестёр.

— Поведай-ка, что сталось с теми пони за Восточным морем? — спросила Луна, подливая вино в опустевшие чаши.

— О, с колонистами? — Селестия фыркнула. — Ты не поверишь. Жуткая умора! Первая же экспедиция не продержалась и пары лет: они так рвались отыскать золото, что забыли засеять поля.

— Блеск лёгкой наживы затмевает взор, кто б мог усомниться… О, Твайлайт, я чуть не плеснула тебе через край! А ну, не отставать! — взревела Луна во весь голос, давясь смехом.

— Стараюсь… — Твайлайт растерянно заморгала.

— Полно, не дави на кобылку, — заступилась за неё Селестия. — Поспевать за тобой под силу лишь мне, глупая.

— Ха! Болтай больше! Но так и быть, сим вечером я тебе уступлю. Голова к утру мне нужна ясная. В третий и, смею надеяться, последний раз прошу твоего прощения, любезная Твайлайт.

— Ничего страшного, — улыбнулась единорожка и пригубила напиток. Признаться, вино было превосходное: терпкое и сладковатое. Интересно, Селестия думала о ней, когда выбирала?

— Что моя сестрица изволила поведать о нашей миссии, Твайлайт? Из милости своей, хотя, как по мне, сие не так.

— Миссии?.. А, вашей поездке! — лицо Твайлайт расцвело улыбкой. — Ну, мы едем в Лунанград, я знаю, что это для вас важно. Боюсь, я слабо представляю, что это за место, но надеюсь узнать много нового!

На миг по лицу Луны пробежала тень, но быстро рассеялась.

— Истинно так! Многое! О, я всюду бы тебя… нет, о нет, никаких “бы” — я проведу тебя всюду! Я покажу тебе великую Лунную библиотеку и вид, открывающийся с башни Селены Триумфальной, мы вдвоём преодолеем сотню ступеней Седого и Младого Месяца, пройдём по старой площади, где дух стынет от благоговения, — Луна улыбалась во весь свой хищный оскал, что не ускользнуло от внимания Твайлайт. — Мы с тобой предадимся неслыханному доселе веселью.

— Ты ещё не видела, сколько нового они построили, — обронила Селестия. — Даже одно здание в твою честь.

Фыркнув, Луна залпом осушила кубок и вновь его наполнила.

— Не усомнюсь. В мою честь возведено многое, — отозвалась она с ухмылкой, тряхнув гривой.

— Не обычное здание, — продолжала Селестия ровным, бесцветным голосом, — святилище.

Луна остолбенела; нет, не просто умолкла, обдумывая слова. Твайлайт видела и знала, когда пони посреди разговора на миг выпадают из реальности, чтобы переварить услышанное или выстроить логическую цепочку, — но это была не просто пауза в речи.

Луна застыла как окоченелый труп, как та, кто вдруг увидала дух покойного врага, как та, чью грудь и сердце пронзило острие тонкого, изящного клинка.

Шерсть на спине принцессы встала дыбом.

— Святилище… какого рода? — отрывисто выдохнула она, отставив кубок.

— Решать тебе, — ответила Селестия.

— О звёзды, — слетел с губ Луны дрожащий шёпот.

Взгляд Твайлайт в беспомощной растерянности заметался между принцессами. Она упускала какую-то деталь… нет, множество деталей. Внутри неё снова оборвалась связующая нить между тем, что есть сейчас, и тем, что было раньше; между моментом в невежестве настоящего и бездной прошлого, полной кошмарных знаний.

Вновь Твайлайт ощутила разверзшуюся пропасть, как будто земля под ногами раскололась надвое и отделила её от принцесс, а сестёр — друг от друга. Она не могла пересечь черту. Шагнуть за край было не просто невозможно; этот шаг был равносилен смерти. То был не иррациональный страх погибнуть или получить рану, способную повредить самой вечности, а именно абсолютная уверенность: только шагни — и умрёшь.

Твайлайт сковало оцепенение. Непривычное состояние будто бы ступора почти не покидало её с момента прибытия во дворец. Твайлайт, как Рейнбоу Дэш или Эпплджек, привыкла действовать не словом, а делом. Конечно, её подруги бросались в авантюры куда охотнее, но Твайлайт… Никогда ещё она не ощущала, как что-то парализует её волю. Она продумывала, размышляла, искала ответы — мозг работал, даже когда она была спокойна.

Всю жизнь Твайлайт куда-то двигалась. За все прожитые годы она ни разу не попадала в неразрешимые тупики, не встречала непреодолимых препятствий. Само пространство-время расстилалось перед нею как цветочный ковёр.

Но сейчас она видела не пространство-время; перед ней были Время и Пространство. Не сценки из учебника истории, подлежащие усвоению и обдумыванию, но вся история разом — от нынешней секунды до мглы первобытных времён. Разве могло уложиться подобное в голове маленькой единорожки?

* * *

В своей жизни Твайлайт не раз преодолевала неблизкий путь от дворца до центрального вокзала, но сегодня её дорога не была похожа на спокойную прогулку — и дело тут совсем не в спешке.

Просто на сей раз её несли в расписанном серебряными месяцами паланкине под перезвон бренчащих колокольчиков.

Утро вступило в свои права, и стрелка часов показывала ровно восемь, когда крайне угрюмая Луна и жутко напряжённая Твайлайт выдвинулись в Сталлионград.

Дюжие фестралы, несущие на своих плечах паланкин, чеканили шаг в едином ритме с шествующими по бокам гвардейцами. Копья смотрели в небеса, гордо реяли знамёна, будто на параде в честь Дня единения, но лица воинов были сосредоточены и серьёзны. Некоторые из знамён — флаг Эквестрии и, что неожиданно, стяг с фамильным гербом Спарклов — были Твайлайт знакомы, но многие другие она прежде не видывала. На штандартах развевались и белая убывающая луна на иссиня-чёрном поле, окружённая россыпью звёзд; и рычащий гиппогриф, вставший на дыбы; и когтистая лапа, сжимающая в кулаке минотаврский серп — кажется, алый от крови; и полумесяц со скрещенными поверх него молотами.

Твайлайт очень хотела спросить Луну про знамёна, да и не только про них; хотелось задать ей столько вопросов. Но всякий раз, едва на её устах рождался вопрос — единорожка снова терялась, голова шла кругом от нехватки воздуха, и она вновь низвергалась в пропасть времён, лишённая дара речи, как это было на симпосии.

Луна — ворчливая, сонная, утомлённая помпезностью и чопорностью окружающих — пребывала в, мягко говоря, скверном расположении духа. Чёрные мысли, завладевшие её умом после пиршества, утонули в новых чарках вина, а под конец ночи — в прозаической усталости.

“Может быть, это к лучшему”, — рассудила про себя Твайлайт.

А может быть, теперь воодушевление от поездки окончательно покинуло принцессу и уже не вернётся. Единорожка больше думала, как ей самой избавиться от въедливых дум, нежели о тех недолгих секундах, спровоцировавших Луну, о том, что произошло между сёстрами. Вопросы “как?” и “почему?” казались Твайлайт не то что неважными — непостижимыми, а если ответы на них и были где-то, она впервые в жизни не хотела их знать.

До нижнего города и вокзала оставалось уже недолго, и Твайлайт попробовала отвлечься. Вчерашние приказы и повеления быстро разнеслись по инстанциям: за подготовку отъезда взялся хоть и небольшой, но очень преданный своей госпоже ночной двор. (Выяснилось, что Луна даже не догадывалась о существовании некоторых своих придворных, чем немало ошарашила Твайлайт.)

Но всё это вовсе не означало, что пони такого склада ума, как Твайлайт Спаркл, не вздумает зарыться в тонкости сама — и по самые уши.

Отбытие Луны было сопряжено с уймой церемоний, уходящих корнями в историю древнюю и далёкую, куда не добиралась в своих исследованиях даже Твайлайт. Нет, само собой, она много читала о первых веках становления Эквестрии, но в письменных источниках до правления аликорнов царил сущий бардак. За пару десятков лет самодурство Дискорда попортило и загубило столько, что историки по сей день ломали головы в попытках собрать аляповатую мозаику из противоречивых и подчас фантастических описаний.

…Но это?

Твайлайт выудила из перемётной сумки стопку листов и, уже в пятый раз за утро, заскользила взглядом по строчкам, обуреваемая чуть ли не детским восторгом.

Луна выделила ей свои личные документы из собственных архивов. Что это за “архивы”, где они спрятаны, что в них хранится — ответов не предвиделось. Все робкие расспросы Твайлайт Селестия пресекла загадочной улыбкой — той самой улыбкой, знакомой до зубовного скрежета и ставящей жирную точку в любом вопросе.

И уж этот взгляд в прошлое, шепнула лукавая мысль в голове, хотя бы не вселяет в душу первобытный ужас.

Паланкин остановился. Обе пони неторопливо выбрались наружу — не по велению церемониала, а по вине брюзжащей, усталой принцессы. Твайлайт не отставала ни на шаг, уткнувшись в бумаги.

Для Луны подготовили персональный вагон Селестии, попасть в который можно было лишь при помощи магии. Твайлайт с любопытством наблюдала за процедурой: сначала перед ними встал кондуктор, затем вперёд вышел капитан гвардии Луны, и оба пони прижали копыта к двери — створки, вспыхнув светом, разошлись, явив люкс, роскошью не уступающий приёмным апартаментам Селестии.

Кондуктор низко поклонился, отступил в сторону и сбивчиво протараторил:

— Ваше высочество, — он смолк и, когда принцесса скупо кивнула, сглотнул и продолжил: — Принцесса Селестия приказала приготовить для вас её личный вагон. За исключением вашей свиты, состав практически пуст. Ни у кого не будет доступа в вагон, кроме вас, мисс Спаркл, вашего капитана и меня.

— Благодарствую, — Луна вновь кивнула. — Скорое квартирование отрадно. Изволь принять к сведенью, что спать мы будем в дневные часы.

Ничего более не говоря, она вошла в вагон; кондуктора тут же как ветром сдуло. Твайлайт чуть замешкалась на перроне, высматривая машиниста.

— И ведь даже не скажешь, чего он такой нервный — потому что она принцесса или… — едва слышно пробормотала единорожка себе под нос, но тут же тряхнула головой. — Кхм. М-да.

— Многие не знают, чего от неё ожидать, — раздался над её ухом чей-то голос.

Твайлайт вздрогнула, резко обернулась и увидела ухмыляющегося капитана ночной стражи.

Жеребец он был, без преувеличения, странный. Столичных пони не удивишь фестралом (даже думать об этом оскорбительно — как можно вырасти в Кантерлоте, не повстречав хотя бы одного?), но выделялся капитан по иной причине: он, в отличие от хотя бы её брата, совсем не походил на защитника короны.

Шайнинг и его товарищи по военной академии были крупными, мускулистыми пони — что там, исполинами, или как минимум казались отлитыми из железа статуями, а не существами из плоти. Они ели за десятерых, громко болтали, сразу привлекали внимание. Нет, само по себе это не было чем-то плохим: тот же Шайнинг мало отличался повадками и внешним видом от типичного стража.

Но… этот капитан был худой и сухопарый, не сильно выше Твайлайт, лицо его было покрыто шрамами — что совсем его не уродовало, — а острые клыки придавали улыбке оттенок угрозы.

— Забыли, что я тут?

— Да, — поспешила оправдаться Твайлайт, — простите, капитан Мунфлауэр. Я… наверное, просто клюю носом. Утро без кофе.

Тот вопросительно изогнул бровь, но пожал плечами.

— Попрошу кого-нибудь заварить и принести вам в купе. Вас тоже не тревожить днём?

Твайлайт на какое-то мгновение растерялась:

— Прошу прощения?

— Вам не помешает пересмотреть распорядок дня, — хохотнул он. — Вы, мисс, дневная.

— Дневная? — она поглядела на него вопросительно.

Мунфлауэр молча улыбнулся ей, отвернулся, махнул стоящим на перроне гвардейцам — мол, погружайтесь, — и вновь посмотрел на Твайлайт.

— Давайте я проведу вас до вагона, если вы не против, и объясню всё по пути.

Она наконец-то сообразила улыбнуться в ответ, а когда жеребец протянул ей копыто, словно галантный кавалер, — чуть не прыснула со смеху.

— Спасибо, капитан, я сама, — выдавила она, помотав головой.

— Что же, ваше право.

Они вдвоём зашагали вдоль вагонов к голове состава. Мунфлауэр напевал что-то под нос и вдруг заговорил:

— Наши предки обитали под землёй, а кто-то живёт и по сей день. Но это не потому, что мы от природы ночные создания, нет, дело в другом: по первости нам было трудно привыкнуть к яркому свету.

Он встал у ступенек, жестом пригласив её пройти вперёд; Твайлайт быстро забралась внутрь.

Пассажирский вагон оказался весьма недурен — из той категории, билет куда заметно дороже обычного. Твайлайт нечасто ездила в таких. Пока проводники заносили её чемоданы и прочий багаж, капитан повёл её дальше к вагону-ресторану.

— Значит, “дневными” вы называете тех, у кого нет проблем с солнцем, — проговорила Твайлайт. — Не лишено смысла.

Фестрал коротко кивнул.

— А также всех живущих в суточном ритме дня и ночи. Мы поначалу жили иначе. Всё было просто: время — оно просто время, и неважно, солнце на небе или луна.

— Занимательный факт, — согласилась Твайлайт.

Наконец они очутились в вагоне-ресторане. Единорожка завертела головой: красивая отделка, отдельные столики с диванами у окон, барная стойка и за ней — очень удивлённая официантка.

— Кофе, будьте добры, — попросил жеребец.

Кобыла за стойкой торопливо кивнула и пулей шмыгнула в проём, ведущий на кухню, а Твайлайт с капитаном присели за один из столиков.

— Спасибо, — Твайлайт тяжело выдохнула и опустила копыта на столешницу. — Так, по-вашему, мне стоит поскорее лечь спать?

— Если хотите. Я уж точно не вытерплю до полудня, — пожал плечами Мунфлауэр и откинулся на спинку. — Но, подсказывает мне что-то, причина вашей, м-м, вялости отнюдь не в нехватке кофеина. Вы же осушили целых две кружки, когда их подали служанки чуть раньше утром.

— Ой, забыла, — щеки Твайлайт порозовели.

— Да, — усмехнулся жеребец под нос, — и всё же поэтому мне любопытно…

— Вы не робкого десятка, — единорожка иронично улыбнулась в ответ и развела копытами. — Знаете, сперва я была в восторге от этой поездки, капитан…

— Можно просто Мунфлауэр. Я не при исполнении.

Она вскинула бровь:

— И давно?

— Целую секунду.

— Что ж, ладно… — Твайлайт закатила глаза. — Я была в восторге от этой поездки. Повидать новые места, узнать что-то новое о, ну, откровенно малоизученном уголке Эквестрии — как же иначе? А провести время с Луной, узнать её поближе, о её прошлом из первых уст?.. — тут она слегка замялась. — Разве не здорово? Вот и я так считала. Но меня гложет что-то смутное… и нехорошее, и оно начало преследовать меня ещё до Кантерлота.

Капитан кивал и неразборчиво хмыкал под нос, а тем временем официантка принесла им по чашке кофе. Твайлайт добавила в свою сахара из серебряной узконосой сахарницы.

— В чём же, по-вашему, причина? — спросил Мунфлауэр.

— В принцессе Луне. В этом… городе. Разом и в Луне, и в городе, и прошлом. Гр-р! — единорожка опустила голову на столешницу. — Столько всего сразу. С Лунанградом что-то не так, а принцесса Луна так угрюма и расстроена, но молчит. Мне просто тяжело, и…

— Это очень похоже на первый день зимы, — слова её собеседника взвились в струйках пара над дымящейся чашкой. — Словно как в то утро, самое первое, когда выходишь на улицу — и вдруг налетает порыв холодного ветра, и он говорит: зима будет долгая, суровая. Такое ощущение?

— Вы знаете, — Твайлайт нерешительно кивнула, — весьма точная аналогия.

— Да, я догадывался смутно. Выходит, не напрасно, раз вы это почувствовали. Поначалу бывает трудно.

— Что почувствовала?

— Присутствие, — жеребец понизил голос до свистящего шёпота, — мы это так называем. Её Покров, Бремя Богини, Лунное Пламя.

— Я, э-э, не совсем улавливаю.

— Матерь Ночи всегда отличалась от сестры. Ещё задолго до изгнания, до её падения, уже тогда они были не похожи друг на друга. Мне не довелось испытывать лично, но, говорят, присутствие Селестии… как бы преисполняет силами, но с тем и успокаивает. Разные вроде бы вещи, да? Не может быть? Однако это чистой воды правда. От неё веет живительным теплом.

Твайлайт еле заметно кивала, ловя каждое слово.

— Но Матерь Ночи не такая. И нет, не поймите превратно, я не говорю, что она жестока или холодна, совсем нет. Я про другое. Вы, наверное, ощущали Селестию? Её бремя… её вес лёгок, — фестрал наклонился ближе к единорожке.

Настроение в вагоне изменилось. Краем глаза Твайлайт заметила, как официантка отодвинулась от их столика — не то чтобы откровенно, не шарахнулась, но и не скрытно, не таясь. На такое даже не обратишь внимания, если не смотришь специально.

Наверное, даже сама официантка этого не заметила и ни о чём не задумалась.

Весь мир на периферии зрения Твайлайт смазался, сузился в прямой, длинный коридор — всего на секунду, на миг, на…

— Бремя моей госпожи тоже легко, но в то же время и тяжело. В её присутствии весь мир сходится в одной точке, концентрируется, отодвигает ненужное в сторону. Вы же чувствуете?

Почти оцепеневшая Твайлайт с трудом кивнула. Фестрал отстранился и сел прямо — и мир тут же выправился вслед за ним, став, каким был. Единорожка сползла на спинку диванчика, щурясь и моргая, как будто вывалилась из тёмного туннеля на свет солнца.

— Прошу прощения, — произнёс капитан Мунфлауэр. — Вас, как я и думал, коснулась сама луна. В этом корень ваших метаний.

— Я… — Твайлайт облизнула пересохшие губы. — Я не совсем уверена, какой вывод должна сделать, капитан.

— А я не уверен, помогут ли тут выводы. Что бы ни случилось, не переживайте, мы рядом.

Встав из-за столика, он поклонился на прощание.

— Порекомендовал бы вам отойти ко сну до вечера, мисс Спаркл. Попрошу разбудить вас загодя: успеете привести себя в порядок перед остановкой в Сталлионграде.

Твайлайт, не находя слов, лишь слабо кивнула, смотря вслед уходящему фестралу.

Луна предстаёт в умах очень тихим, спокойным местом. Луна предстаёт в умах чем-то неизбывным — бездонным чревом бездны, безмолвной пустотой, чей зев разверзся над безжизненной мертвенно-бледной пустыней.

Но звёзды не предстают в умах вовсе. Они, сообразно логике, должны быть в небе, но у смертных пони от созерцания звёзд всегда захватывало дух. Им нет места в образах луны.

Ещё в образах луны не могло быть места липкой, ожившей тьме чуждых всему джунглей, гудящих от криков неведомых тварей.

Твайлайт продиралась сквозь густые дебри. Она не знала, как тут оказалась и куда идёт; не помнила, что случилось раньше, и не представляла, что ждет её впереди — или прямо сейчас. Она едва сознавала себя — собой, едва могла зацепиться за какое-то ощущение, кроме горячего влажного воздуха в лёгких или тихого шороха шагов в ушах.

Она опустила взгляд — и увидела только бледную тень себя. Следы. Отпечатки копыт, истоптавших лесной ковёр и бегущие вперёд со всех сторон, будто тут прошёл целый табун. В её груди что-то ёкнуло, толкнуло вперёд, что-то, отчаянно желающее убежать — или догнать. Надо идти по следам.

Твайлайт двинулась по ним. Ноги сами собой, без приказа, понесли её быстрее; впрочем, застучавшее быстрее сердце всё равно велело бежать что есть мочи.

Ветки деревьев цеплялись за гриву — она не сбавляла ходу. Лианы и сучья хлестали по ногам — Твайлайт оторвалась от земли, взмыла ввысь. Крылья из жил и перьев, изо льда и теней мчали её вперёд. Она не умела летать, но это было и не нужно: крылья сами знали, что делать. Знали, куда отнести её сквозь сплетения крон и стволов.

Вдруг кроны и стволы исчезли.

Перед ней разверзлось открытое небо — не похожее ни на что знакомое. Перед ней было ночное небо, но оно не принадлежало ей. Перед ней…

В вышине она узрела её, что громадой нависала над головой, будто живая, не болталась на небосводе, прибитая серебряным гвоздём, а взирала, летела, мчалась навстречу сквозь атмосферу; Твайлайт замерла в немом ступоре, таращась в ответ, — то была планета, чудовищно огромная, яркая. Её планета. Мир, где она жила и трудилась, где за тысячи лет она с сестрой исходила каждую тропу и побывала в каждом уголке. Знакомые поля, равнины и берега, коварные моря, спокойные бухты… В миг этот она была похожа на кусок холста, вырванный из прекрасного полотна, и от этого зрелища глубоко внутри что-то оборвалось. Этот шар был не её домом, нет, а просто чьей-то чужой планетой, монструозной сферой, приковавшей её взгляд. Шар целиком завладел её зрением, не оставив места белым, как погребальный саван, каньонам где-то под ногами, или кратерам давно покорённых владений, или бесчинствам времени и солнечной радиации, отмеченным на пустынной светлой стороне луны. Время бросило её, не сказав о сгущающихся далеко внизу тенях, и всякое понятие о пространстве сгинуло, не оставив ничего, кроме планеты, где жили и забавлялись пони, где они могли обратить взоры в небо — будто они когда-то так делали! — и увидеть её, но остаться безучастными.

О, это зыбкое чувство одиночества: когда на тебя смотрят, но видят пустоту, когда смотрят, но не замечают, не ценят…

Тут они настигли её — текучие тени, обретшие жизнь, кричащие и ломано, неестественно двигающиеся. Хищно блеснули нацеленные клинки, но она извернулась, отразила атаку. Призвала колдовскую силу и расщепила их на атомы, но тут же у неё на глазах они собрались воедино — и всё визжали, как скотина на бойне, ревели, верещали, дробя остатки мыслей в пыль.

Она закричала в ответ — заорала, чувствуя, как клокочущая в венах энергия, что вела её по следам, рвётся изнутри яростной бурей, раскалывает тело, раздирает по швам — и…

* * *

Её разбудил негромкий, но настойчивый стук в дверь.

Твайлайт лежала в цепких объятиях смятой простыни и, моргая, глядела в потолок, спиной ощущая стук колёс мчащегося поезда.

Веяло холодом… нет, не просто холодом — настоящим морозом. Так морозно в воздухе становится, если подымешься на самую вершину горы Кантерхорн.

В дверь снова постучали. Твайлайт быстро приподнялась в кровати.

— Иду! Иду… я иду, — крикнула она, неловко сбрыкнула простыню и сползла следом за ней на пол. — Кто там?

— Рядовой Онест, — откашлялись из-за двери. — Капитан велел вам передать, что госпожа скоро встанет.

— А… Благодарю, да, спасибо.

Когда из-под двери раздался звук удаляющихся шагов, Твайлайт облегчённо выдохнула. Сейчас она ни за какие коврижки не хотела смотреть кому-то в лицо и тем более показываться самой.

Время неторопливо шло своим чередом, пока Твайлайт Спаркл приводила себя в порядок. Дневной сон был тем ещё “удовольствием” — чем не объяснение кошмару? Да, хорошее объяснение… только если на секунду забыть о дышащей в затылок стуже, которая не улетучилась даже сейчас, во время причёсывания.

Наконец единорожка выбралась из своего купе и направилась к вагону-ресторану.

Кофе подали сразу и без слов. Официантка мило улыбнулась, и Твайлайт улыбнулась в ответ. Сдобрила густой напиток сахаром, уселась на высокий стул у стойки, попробовала представить, что это обыкновенное утро в пончиковой Джо: вот сейчас она закончит, выйдет и — вперёд, на утренние занятия…

Сладкая грёза не прожила и десяти минут: пока чашка не опустела вполовину, а в вагон не ввалились ночные гвардейцы, гонимые всё той же жаждой кофеина. Блаженная идиллия мира и покоя разлетелась вдребезги.

— Сколько я вам должна? — вздохнув, спросила Твайлайт с вымученной улыбкой.

Жеребец за стойкой помотал головой:

— Нисколько, мисс. Всё за счёт заведения, сегодня и всегда, — и подмигнул хихикнувшей единорожке.

Выбора, чем заняться и куда пойти, у Твайлайт особо не было. А ведь не так давно она бы всё отдала, чтобы побеседовать с принцессой Луной!.. То есть — ещё буквально вчера. Ещё вчера она сгорала от нетерпения при одной только мысли об этом.

Твайлайт тряхнула гривой. Ну что за бред! Пара странных снов, загадочных фраз, и вдруг — н-на тебе, она не Твайлайт Спаркл, а звезда драматической постановки! На большее её не хватило? Неужто все библиотекари слеплены из мокрого теста?

Сердито раздувая ноздри, Твайлайт покинула вагон-ресторан с высоко поднятой головой и пошла обратно к покоям Луны. Состав мчался по рельсам, колёса выбивали мерный стук, навевая мысли о бескрайней северной тундре.

Проход в отведённый Луне вагон стерёг фестрал-гвардеец в тёмной броне.

— Чары пропустят, — он коротко кивнул при виде единорожки.

В отличие от дворцовых стражей, звавших Твайлайт по имени и всегда готовых перекинуться парой слов, этот даже не удостоил её взглядом. Но она всё равно ему улыбнулась, как с детства учила мама, приотворила копытом дверь и очутилась… в невероятной роскоши.

Что неудивительно, в вагоне царил густой полумрак, но повисшие у стен волшебные огоньки давали рассмотреть внутреннее убранство. Селестия — всё-таки тоже пони — жила отнюдь не в пýстыни аскета, конечно, но весьма скромно: она предпочитала умеренность во всём, что не касалось блага других. Но тут, в этой обстановке, не жили — тут милостиво принимали поверженных врагов, когда те падают ниц в благоговейном трепете. Столько золота в одном месте Твайлайт не видывала, наверное, за всю жизнь.

В стоящем в самом дальнем углу кресле разместилась Луна: она читала при свете парящего огонька.

Принцесса не подняла головы и не поздоровалась — даже не заметила присутствия Твайлайт. Но крохотное пламя, вспыхнувшее в сердце единорожки, не угасло.

— Доброго, м-м, вечера, — поприветствовала Твайлайт, не зная, что ещё можно сказать.

Луна, вздрогнув, выпала из прострации и уставилась на неё большими глазами. На секунду её поза показалась какой-то… странной, чужой — суетливые движения, самозабвение в зрачках. Но она вмиг расслабилась, улыбнулась — и мир вновь пришёл в норму, стал знакомым. Игра света и тени. Игра воображения. Просто Луна за книгой.

— …Извини меня, я несколько затерялась в мире страниц. Проходи!.. Ах да, и свет.

Принцесса прищурилась как потревоженная сова, быстро зажгла рог, и огни в вагоне засветили ярче. Твайлайт невольно подумала о сумерках.

— А что вы читаете, если не секрет? — спросила она и, отыскав себе стул посимпатичнее, осторожно придвинула его ближе к окну, в угол, где сидела Луна.

Улыбка той растянулась в плотоядный оскал, и принцесса продемонстрировала обложку.

— Ars Amatoria. Слыхала о ней?

Твайлайт моргнула и, густо покраснев, провела языком по сухим губам.

— Да… Слышала.

— Великолепно. Я всё никак не свыкнусь с мыслью, что автора звали… кхм, Сунь Нос, — аликорн фыркнула со смеху. — Досадно, что Селестия его сослала к Дискорду на рога.

— О, а вы знаете, чем он навлёк на себя опалу? Об этом спорят уже долго.

Луна тихо захихикала, вдруг прыснула со смеху и, потеряв всякое самообладание, расхохоталась. Твайлайт радостно к ней присоединилась: лёд неловкости между ними растаял.

— Ой ли? Ах, Сунь, горемыка, его постиг злой рок… ох, как же он говорил?.. Да, точно. Злой рок оплошности и музы.

— Да! Полагают, что в этом была виновата “Наука любви”, но почему? Все теряются в догадках.

— Пустые домыслы. Ars Amatoria нам обеим пришлась по душе. Вся беда в… гм, как бы выразиться?.. Вся беда крылась в виршах, посвящённых стану и пристрастиям моей сестры, да, в этом — и в том, что Сунь запамятовал предать огню свою шалость. Таков “злой рок” музы и оплошности. Ныне от подлинника мало что сохранилось, а я не озаботилась заучить её целиком. Но уж поверь, это была сущая услада для ушей! Я испытала подлинное наслаждение. Ну, а Селестия… Что ей оставалось? Вообрази, как ода твоим постельным утехам в тысячу строк слетает с пера прославленного поэта, скачет по языкам служанок-сплетниц и разносится по улицам.

Щёки Твайлайт вспыхнули не хуже лесного пожара.

— В тысячу строк?

— И ни единой меньше.

— …У меня на языке вертится столько вопросов.

Луна хохотнула, затем магией извлекла откуда-то бумажную закладку и, втиснув между страниц, захлопнула книгу.

— Боюсь, сердечный друг, я не та, кому их до́лжно задавать. Попробуй расспросить нашу сестрицу.

— Вот уж нет, спасибо…

Луна, наклонившись ближе, сверкнула зубами в чуть ли не издевательской ухмылке.

— Ах, так ты страшишься её праведного гнева?

— Скорее того, что умру от смущения, но да, и этого тоже.

Принцесса усмехнулась и отстранилась.

— Ты, видится, сим вечером куда веселей.

— Вы заметили? — Твайлайт смущённо прянула ушами.

— Чуть. Ты вчера о чём-то крепко задумалась, но, скажу откровенно, я и сама не своя по утрам. Не рассеялся хмельной туман?

— Похмелье-то? — единорожка помотала головой. — Нет… То есть, конечно, я не очень хорошо себя чувствовала, но дело не в том. Просто я выпала из реальности — не знаю почему.

— Пусть так, — пожала плечами Луна. — Слух меня обманывает, или ты завела дружбу с моим капитаном?

— Да, было дело, — фыркнула Твайлайт.

— И обмолвился ль он о чём-нибудь? О чём-нибудь, м-м, неблаговидном?

— Простите? — она чуть нахмурилась.

— Он — славный воин, но тот ещё повеса. Побереги своё девичье сердечко, — улыбнулась Луна и отвлечённо потянулась. — Поверь, я слышу многое — и многое вижу. Мне ведомо, что тебя что-то терзает.

Твайлайт Спаркл потупила взгляд, задумавшись, чем на это ответить. Принцесса, в общем-то, была права: её впрямь что-то терзало — вернее, одно колоссальное, безымянное, всеподавляющее “что-то”.

— Меня не покидает странное ощущение, — заговорила единорожка медленно и осторожно, как если бы каждое слово было на вес золота. — Это такое чувство… Не могу описать. Что во фразах Селестии, что с ваших слов, что в моих снах… Лунанград кажется не реальностью, а каким-то мифом. Я просто теряюсь: это целый город, полный жителей, подвластный короне, но его словно…

— Вычеркнули? — закончила за неё Луна.

Твайлайт вздрогнула, как от удара.

— Нет, не так. Не это… слово. У меня в голове не укладывается, что кто-то мог так постараться намеренно… и с таким усердием. Даже без учёта лакун в утраченных документах. Ни единого письменного свидетельства — за тысячи, тысячи лет…

— Или за толику искусных чар, — произнесла аликорн. — Кофе? Молвят, что нравами и вкусами ты близка Селестии, но и что изысканности ты не чужда.

— Да… Давайте.

Рог принцессы вспыхнул искрами волшебства. Со столика посередине вагона вспорхнул колокольчик, беззвучно затанцевал и — без какого-либо ответа — опустился обратно. Но Луну это, видимо, устроило: она повернулась к Твайлайт.

— Мы можем вальсировать ещё долго, но давай всё же к сути. Тебя мучают сны. Давно ль?

Единорожка напряглась, не смотря на принцессу. Сглотнула и облизала губы.

— Со вчерашнего дня, всего два раза, — выговорила она. — Но это же просто сны. Да, странные… и не очень приятные. Но лишь сны, и всё, разве нет?

— Лишь сны, — вздохнула Луна. — Твайлайт Спаркл, не стану таить: чувства мои тяжки и думы — скорбны. Не угодно ль тебе выслушать одну историю?

Любопытство всё-таки взяло верх. Твайлайт подняла глаза и внимательно посмотрела на принцессу.

— Не откажусь.

* * *

В эфире я впервые очутилась по воле случая.

Сёстры не могли уразуметь моих слов, когда я поведала им, — а ведь имели дар Песни. Оттого я не питаю надежд, что меня поймёшь ты, сим даром не обладающая. Но я попробую.

В далёкие дни, когда наша земля не познала пагубы Дискорда, когда странствия вели меня и сестру по свету, — тогда мы получили во владение наши домены. Многие верят, будто в этот миг я обрела знание и власть над чужими снами или даже того пуще — что грёзы породили меня. Нет. Я провалилась туда сквозь кошмар.

С огромной высоты низверглась я, тщась взмахнуть крылами, но их не было. Кричала и звала, но никто не пришёл на помощь. Никто меня не подхватил — и я рухнула наземь. Хтонические недра с жадностью разверзли свою пасть, поглотили моё тело, жуя, перемалывая челюстями из трав и камней, родных скал, окружавших нашу колыбель на Западе, раздирая и перетирая пеньками чёрных зубов, алкая крови… моей крови.

Я кричала, голосила, готовая сдаться и принять поражение в жестокой борьбе, как вдруг всё закружилось в круговерти. Сила моего крика… Нет, не так. Сила меня, моего Я, всколыхнулась во мне сквозь пелену слепого ужаса, она пробила брешь в стене грёз, и дух мой выплеснулся вовне — в эфир.

Тот первый раз… Разумею, так буду чувствовать я смерть, случись всё же мечу иль магии меня настигнуть.

Все чувства оставляют тебя и вдруг вспыхивают сызнова. Чувства рождаются прежде, чем возникнет осознанье, прежде, чем возгорится мысль. Можешь ли ты вообразить, каково это — чувствовать, но быть не в силах этого понять?.. О, вряд ли. Это — адская мука, это — самое древнее, самое вульгарное, примитивное и глубинное из того, что измыслил для нас Тартар.

Но вот в какое-то мгновение снисходит понимание, цепкая связность, где-то меж вспышками запаха и вкуса. Твой дух сам собирает себя по кусочкам, как разбитое вдребезги зеркало.

В изумлении я поняла, что лежу в просторном поле. Представь хорошенько. Я лгу, говоря метафорами, но эта ложь во благо: на ней ты доберёшься к сути истины, как на корабле добираются по морю до другого брега. И вот — я лежала, хватала ртом воздух и совсем не замечала, что провалилась сквозь прореху в Ткани Мироздания.

Эфир… В нём нет места материи — он сотворён из мыслей, абстракций, возможностей, вероятности вероятностей. Ах, мне и дотоль было непросто объяснить разницу между зримым, истинным и… Нет. Представь вот что. Познание любой вещи трёхчастно: вещь как она есть — вещь в себе; наши ощущения, чувства от опыта знакомства с нею; и наше о ней сознательное представление. Всё то, что мы видим, испытываем, переживаем, есть грань меж истинной сутью и нашим осмыслением виденного. Когда я проникаю в эфир, я обретаюсь в месте, где сии три части сами по себе сосуществуют без помощи разума. Чистый хаос. Смысл и отсутствие смысла. Да…

Не ступавшим за порог времени созданьям едва ли под силу постичь подобное. Но я не оставляю попыток.

Из ночи в ночь я попадала в то неописуемое пространство, и всякий раз я постигала его чуть лучше. Оно пробудило во мне перемены, но эта история — не для сегодняшней ночи. Скажу иное: наконец, поняв достаточно, я пустилась на поиски нового. В странствиях я начала встречать сновидцев и их сны.

Грёзы капризны и переменчивы; они — живые твари, даже более живые, чем иные ипостаси Бытия; они могут быть длиннее жизни и в то же время длиться мгновения. Порой пони молвят, будто в грёзах им привиделось нечто странное, но я видала сущности, что их фантазия не способна даже описать — края ночных химер и фантазмов таят вещи более грандиозные, чем могут помыслить смелейшие из философов. И создания, чьё существование есть магия, грезят о том же; они видят сны-отражения их магии. Колдовство меняет и преображает земной мир, но в той же мере оно преображает и меняет мир иной — бесплотный, невещественный.

Я не стану вопрошать тебя о твоих грёзах.

До поры до времени.

Сон. Поезд с грохотом нёсся по рельсам, пожирая расстояния, как чудовищный змей — мир в сумерках богов. Наверное, пони родом откуда-нибудь из провинции это почудилось бы жуткой какофонией. Но для пони вроде Твайлайт, выросшей в лабиринтах столичных улиц и водовороте шумной толпы, перестук колёс был не более чем колыбельной; сон сморил её быстро.

Вслед за сном явились и грёзы — но грёзы странные и отнюдь не желанные.

* * *

Она стояла в большом зале Молдона, чьи владения простирались на весь остров Мидуэй, и ожидала своих оруженосцев.

Сестра, расправив крылья, облачалась при помощи магии в латную броню, поданную её возлюбленным из опочивальни. Твайлайт и Селестия переглянулись как бы невзначай, всего на миг, но для них за этот миг во взоре разверзлась бездна времён: так смотрят в глаза друг другу две сестры, разделяющие узы крови многие века.

И ей достаточно было проронить лишь слово — и Селестия вспомнила бы все былые битвы и все злоключения от дня их рождения до дня нынешнего. На языке песни, рождённом из вод озера в сердце Джанната, она могла бы прошептать о десятках отчаянных схваток и о десятках тысяч лиг, покрытых их шагами.

Наконец возвратились оруженосцы. Один нес её доспех, второй, пыхтя, волок неподъёмный боевой молот. Твайлайт резво подхватила оружие.

— Госпожа!..

Бедняга подался вперёд, но, не удержав равновесия, с охом качнулся и плюхнулся на круп.

— Тише, любезный Гранит, — молвила она и в мгновение ока уже стояла в полном боевом облачении.

Сёстры вышли во внутренний двор, на ходу бегло переговариваясь на языке, разученном лет сто назад в Кристальной империи, чтобы скрыть смысл речей от местных.

— Селестия, — начала Твайлайт, — чует моё сердце, то не обычные грабители.

— В этой мысли ты не одинока, сестра моя. Но чьи это происки, чей коварный замысел? Их корабли ходят под стягом Зандикара. Без спору, зандикарцы воинственны, но…

— Путь до него чересчур далёк, чтоб править оттуда островом, — закончила за неё Твайлайт. — Да, и я о том же подумала. Кабы даже был их властитель дураком, но ведь он не глуп… — Она утробно зарычала: — Разрази меня Исток, ты что же, не чуешь? Ветер несёт. Что-то тяжкое, суровое… тёмное, — и добавила с тихим шипением: — Твой язык не горчит от яда лжи?

— Не в той же мере, что и твой, но я улавливаю что-то.

Когда они проходили мимо старших ратников, муштрующих молдонских воинов, взгляд Твайлайт на долю секунды задержался на одном жеребчике: он оступился, но быстро встал в правильную стойку. Мерзкое ощущение сдавило нутро Твайлайт. Многие ужасы мира давно уже не трогали ее, но порой она сомневалась, перестанет ли её сердце когда-нибудь замирать при виде юнцов на поле боя.

— Ты задумала что-то, Селестия? — спросила Твайлайт.

Они остановились у ворот. Их боевой отряд собрался под стенами, едва города достигла весть о внушительном войске, высадившемся на берег.

— Кое-что. Жителям Молдона не занимать дисциплины, но они ещё не пробовали на вкус настоящей крови. Мидуэй… Он далёк и не интересен захватчикам.

— Центр сомнут. Иль крылья, — фыркнула Твайлайт. — Они не выстоят, коль скоро зандикарский владыка измыслил хоть какую-нибудь военную хитрость.

— Если слова эрла правдивы, то, полагаю, передовой полк будет стоять до последнего. Юнцы и челядь же сосредоточены на правом крыле. Ты и Руби удержите его вдвоём?

— Да, мы справимся.

— Славно, — губы Селестии тронула сумрачная улыбка. — Доун поднимет стяг солнца и поведёт левое крыло. Это там, чувствую, нам готовят западню: дозорные не предостерегли о числе вражьей армады, да и Молдон не славен мощью морского флота. Сама я буду оберегать жизнь эрла.

На долю секунды Твайлайт помедлила с ответом, не в силах выбрать между молчанием и ободряющим словом. Сёстры редко отдалялись в бою от своих избранников — тем труднее было на это решиться, когда требовала ситуация.

— Старому стягу пойдёт за честь иметь в знаменосцах твоего мужа, Селестия, — молвила она уклончиво.

Селестия кротко кивнула. Слова были выбраны верно.

— Да, твоя правда. Не бери в голову. Он смел, опытен и не подставит голову под меч. Эрлу угодно, чтобы его крыло захватило скалы над низиной, а Доун возьмёт любую вершину, тебе и самой ведомо.

Она выдавила смешок, но тот вышел каким-то натянутым. Твайлайт подступила ближе и нежно коснулась лбом чела сестры, Селестия потёрлась носом о её щеку, и затем их пути разошлись.

* * *

Чужую жизнь Луна впервые отняла далеко к востоку от плоскогорья Джанната, в лигах пути от Истока, где первый глоток воздуха ворвался в её лёгкие. Мир в те времена был млад, юн и не знал седины. Он был что малый жеребёнок — совсем как Луна.

Стая вельдвольфов напала на их след и, видимо, настолько оголодала, что не побоялась атаковать аликорнов. Дюжина зверей набросилась на них сразу со всех сторон. Тогда Луна ещё не владела молотом, а Селестия не знала боевых чар; сёстры не умели даже толком защититься магией — только грубо швырнуть обидчика в воздух.

Один волк, прыгнув, проскочил сквозь завесу из парящих булыжников и вцепился в её спину. Когти вспороли бок, горячее дыхание ударило в загривок — и тут животная, первобытная смесь ярости и страха затмила ей взор. Брыкаясь, лягаясь с диким ржанием, она отпустила все камни — магия её, сомкнувшись на звере, оторвала его от спины, подняла в воздух и порвала на мелкие кусочки. Спустя тысячу лет она всё так же, подчас с содроганием, вспоминала тепло крови, оросившей её лицо.

С тех пор она повидала смерть во всех её ликах под солнцем и повидала бессчётное количество умерших. С тех пор она познала любовь во всех её обличьях: прекрасные девы, суровые бойцы, многие иные меж двумя крайностями — и познала, как ход времени и холодная сталь крадут радость чувств.

Она так и не свыклась. Селестия, казалось, с годами лишь становилась сильнее, а она… Ей было не дано понять сестру.

Но прежде всё было иначе. Всё было как надо: конец приходил спустя годы долгой жизни, когда она успевала смириться и принять неизбежность утраты.

В слезах баюкала она на своих копытах Руби. Безмолвный крик искривил черты лица, тело горело болью в сотне мест, ноги подкашивались от напряжения, но она не ощущала ничего — лишь хрупкое бездыханное тельце, крепко прижатое к груди.

Руби Кантерскую, Руби с извечной улыбкой на лице, Руби, будившую её нежным прикосновением по утрам, согревавшую её холодные слёзы своим горячим поцелуем, сносившую невзгоды и войны подле неё, озарявшую мрак своим задором… Её — Руби Кантерскую — было не узнать. Не связывай их узы Сиянья, Твайлайт могла бы вовсе не найти возлюбленную в этой бесформенной груде посреди брода, а Руби так и лежала бы там, гнила в стоячей воде реки, запруженной мертвецами.

Без почестей, без победных гимнов — она сгинула в давке, во взбитой копытами грязи, когда корсары выкатили свои пушки, отлитые огненными мастерами, и дали залп. Под грохот канонады защитники дрогнули, побежали очертя голову, объятые ужасом, бросив стяг с месяцем где-то на берегу. Её затоптали… О боги, взмолилась Твайлайт им всем, реальным и вымышленным: пусть быстро, пусть сразу — не потом, не в гуще тел, не в борьбе за глоток воздуха, с перебитыми ногами и проколотыми лёгкими, в попытке выкарабкаться из-под тел под жалами копий, ошалев от страха — и не видя рядом силуэта Луны, не слыша её криков, позабыв всё, кроме отчаяния и боли…

Твайлайт закачалась в тупом оцепенении.

Ещё никого она не теряла в битве, нет, только не так. Лили оставила её в старости; Маригольд — при родах, даря жизнь чужому жеребёнку для чужой семьи; Хай Гарден — тихо во сне. Не так, не так…

Силы окончательно покинули её. Колени подогнулись, она рухнула набок, не прекращая рыдать.

…Селестию ещё не было видно, но уже было слышно.

Прихрамывая, запинаясь о распластанные тела мёртвых зандикарцев, сестра добрела до неё и тяжело осела на землю.

Твайлайт посмотрела на неё, выставила тело Руби, будто та была порванной тряпичной куклой в копытах тянущегося к матери жеребёнка — погляди, сестра! погляди, весь мир!

Селестия протянула копыто, вздрогнула, её плечи поникли, глаза застил туман.

— Доун мёртв, — слетело с её губ.

Луна воздела взгляд к небу, к ярко пылающему солнцу, но его свет был равнодушен ко всем ним.

* * *

Когда Твайлайт ввалилась в единственный вагон с запасами кофе, было сильно за полдень. Об этом она могла только догадываться: с этими кошмарами и сбитым режимом она совсем утратила чувство времени.

Кроме неё тут был, само собой, лишь капитан Мунфлауэр. Он, совсем без доспеха (раздумывать над этой странностью не было сил), расположился за столиком в углу вагона.

— Мой вам поклон, леди Спаркл, — улыбнулся фестрал и шутливо отсалютовал, завидев единорожку.

Та наградила Мунфлауэра бессмысленным взором, зевнула и опустилась на диванчик напротив.

— Кофе? — осведомился он.

Твайлайт ответила нечленораздельным бурчанием, но жеребец, видимо, всё понял. Он встал из-за стола и исчез из поля зрения. Даже не глянув в его сторону, единорожка уставилась в окно.

Поля и равнины мало-помалу уступали место холмам. А совсем далеко, на горизонте, уже и сами холмы, как разбитая наголову армия, рассыпались у подножия угрюмых туманных гор. Наверное, от нехватки здорового сна плохо работала голова, но пики хребта вдруг прибавили в размерах — уже и не горы, а щербатые зубы какой-то жуткой пасти. Словно дракон, тенью туши накрывающий города, погрузился в землю по шею и поджидал доверчивых путников: ближе, друг, шагни навстречу року…

Твайлайт потрясла головой. Капитан как-то незаметно вернулся — у неё под носом уже стояла дымящаяся чашка. Она не стала ждать, пока напиток остынет, даже не подула — сразу припала губами к краю. Кофе был сварен что надо, почти идеально, как будто она сама заваривала, но об этом Твайлайт решила пока не раздумывать.

В долгом ящике для брошенных дум становилось тесновато.

Спустя вечность обрывки мыслей в её черепной коробке наконец обрели подобие связности.

— Далеко до города? — промычала она.

— Час, не больше, — ответил капитан, спиной прислонившийся к стенке вагона. — Разумеется, если без новых задержек.

Уши Твайлайт встали торчком. Вскинув бровь, она поглядела на него, ожидая подробностей.

— Поезд слегка… опаздывает, — пояснил Мунфлауэр. — Машинист переволновался из-за присутствия моей госпожи и, увы, переоценил чьи-то силы — не то свои, не то поезда, уж как посмотреть. Теперь мчит на всех парах, чтобы не сесть в лужу.

Твайлайт насупилась.

— Это… идиотизм какой-то, — брякнула она.

— Кого-то укусила очень бестактная вошь! — фестрал рассмеялся.

— Вежливым пони, — парировала она, — нужен, во-первых, сон и, во-вторых, свежие силы. Я плохо спала, даром что хоть сколько-то, и не отдохнула, так что мои запасы приличия подисчерпались.

— Понимаю, — жеребец хрустнул суставами. — Но прошу извинить, мне ещё надо обойти состав и облачиться в доспех. Доброго вам вечера, леди Спаркл.

Выбравшись из-за столика, Мунфлауэр порысил прочь. Она проводила его взглядом и вернулась к вялому разглядыванию пейзажа за окном.

В душу неотвратимо закрадывалась хандра. Единорожка мысленно обругала себя за забывчивость — не захватила из сумки книгу и теперь просиживала круп впустую, — но тут вспомнила, что, вообще-то, владеет магией, и не без труда призвала книгу к себе. Пока книга плыла между вагонами, а другое заклинание отворяло перед ней двери, Твайлайт Спаркл допила остатки кофе из кружки.

Добыв у бариста вторую чашку, она расслабилась и отдалась воображаемым мирам. Рэрити так и норовила всучить ей какую-нибудь новинку. “Право слово, — распевала она на все лады, — поверь! Тебе безумно понравится!” Надо отдать ей должное: настойчивые рекомендации иногда попадали прямо в сердце и задевали струны души. Советы Рэрити, правда, ограничивались любовными романами, но Твайлайт не разделяла популярную у крикливых эстетствующих снобов точку зрения, что литература непременно делится на “высокое искусство” и “бульварщину”. Уж от того романа о нравах высшего общества восьмого века вообще было не оторваться.

Комфорт — чувство мнимое, обманчивое… лживое. Как игривое дитя, он не задерживается подолгу в одном месте. Кружит, вальсирует под самым носом, как мираж, как эфемерное видение, дразнит: попробуй ухвати! — и убегает дальше — всё кружит, всё вальсирует…

Комфорт ускользал от Твайлайт, и она старательно вчитывалась в книгу, пытаясь его поймать. Она гналась за ним как гончая — за добычей, силилась изловить его в злоключениях наивной влюблённой дурочки, живущей среди строк, но цвета и краски усыхали, блекли, пока неизбежно, неминуемо не превратились в страницу перед глазами. Не было кобылки, не было истории, настроения, чувств — лишь страница с отпечатанными буковками.

Твайлайт захлопнула книгу. Скользнула взглядом по обложке, восхитилась её вычурной гордостью от причастности к миру дешёвых иллюстраций. Но дальше не шло ни в какую — интерес не возвращался.

— Тьфу, — выругалась она и убрала книгу с глаз подальше.

Горы в окне подросли ещё чуть-чуть, стали ещё немного ближе. Она так зачиталась? Но разве лишь не на пару минут?.. Вагон на краткий миг закружился у неё перед глазами.

Твайлайт, вдруг страшно обозлившись, резко отвернулась и потрясла головой.

Но с окнами всегда так, что если выглянул наружу один раз — оторваться уже трудно. Окно будет влечь, звать обратно. Оно, будто обладая собственной волей, заставит смотреть, куда ему надо, и глаза сами собой обратятся на мир вовне.

Горы всё приближались.

Нет… Нет. Остатки её самообладания быстро таяли. Кошмары, пространные разговоры, крепнущая тревога, пугающие видения, незнакомые пейзажи… Нет! Довольно.

Твайлайт Спаркл всегда полагалась на свою рассудительность; уверенно шла вперёд там, где многие брели без цели; проникала в тайны мироздания и перетряхивала их вверх дном, пока не докапывалась до истины. Она не пялилась отупело на всё непонятное, медленно надвигающееся издали! Она хватала странности голыми копытами, прикалывала кнопкой к доске и устраивала им допрос с пристрастием. Всё было… так неправильно.

Единорожка привстала, борясь с головокружением.

Куда идти? Что делать? В голове трезвонила единственно возможная мысль: отыскать Луну, спросить, что происходит. Спросить — откуда явились странные видения, фантомные ощущения, почему весь мир вдруг непоправимо сломался?..

Но не успела она добраться хотя бы до перехода в следующий вагон, как что-то вдруг душераздирающе взвыло, как израненный, затравленный зверь, и — поезд дёрнуло вперёд.

Твайлайт не успела даже вскрикнуть. Голова её врезалась в стену, и перед глазами всё померкло.

Нет в мире вещи противоречивей самосознания. Чем усерднее стараешься его нащупать, коснуться, вцепиться в его край, тем быстрее оно растворяется во мраке ночи. Тогда на смену действительности приходят грёзы, такие, что и не отличишь от правды, а захочешь проснуться — обманут твои глаза, как мираж в зыбкой дымке.

Запертая в сумеречном пограничье меж сном и явью, Твайлайт плыла от одного фрагмента к другому, пытаясь осознать хоть что-нибудь.

Видения рождались сполохами, рисовали картину мазками бессловесных ощущений, лишь следом добавляя обрывки мыслей и фраз. Твайлайт было холодно, но у холода не было источника или причины — он исходил из ниоткуда и в то же время отовсюду. Смутные, мимолётные образы вспыхивали и гасли перед глазами.

В один миг она была Луной, в другой — уже не ею, но её импозантным капитаном. Ободряюще улыбалась, раздавала приказы. Солдаты в чёрной броне выносили скарб из дымящегося состава, спасали всё, что может пригодится в изнурительном переходе через высокие горы.

А потом Твайлайт стояла по колено в снегу, дрожала, потерянная в огромной белой пустоте, и взирала на громаду гор. Будто ожив, пики гнетуще нависали над нею — молчаливо ждали, как скорбная процессия, спрятав лица за чёрными вуалями, у двух ледяных гробов. Внизу под обрывом утёса брели солдаты, упрямо переставляя в снегу натруженные ноги. Вьюга нещадно хлестала по лицу, завывала в ушах, жалила льдинками кожу под шёрсткой.

Луна изрыгала проклятья в лицо буре:

— Клянусь Истоком, мне страсть как охота отнять у тебя солнце, сестра, чтоб согреться — хотя бы на миг!

— Да, сестра моя, — отозвалась Твайлайт, перекрикивая ветер, — а уж как охота мне самой!

— И впрямь.

Луна оглянулась через плечо; её бесплотная грива, ещё не такая длинная, развевалась в яростном танце — не то в порывах метели, не то по своей собственной, необъяснимой воле.

— Почто все эти тяготы за-ради посольства к северянам? Что проку нам от одного промёрзлого города?

Твайлайт пробралась через сугробы к сестре, лёгонько пихнула её в бок.

— Немало. Мы наберёмся опыта для грядущих кампаний.

— Затей я боевой поход посредь такой зимы — и, боюсь, грядущих кампаний Эквестрии не видать, — Луна оскалилась с животной страстью.

Обратившись лицом к горным пикам, она грозно потрясла копытом.

— Слыхали, сволочь?! А, бараньи вы лбы? Я вам, собачьи дети, погляжу сверху вниз! Взберусь — не поморщусь! Ровняйте плешь — спляшу на лысых ваших макушках, дряхлые развалины!

И она беззаботно, заливисто расхохоталась, одним видом вселяя в Твайлайт радость. Не раз и не два за последнее время она замечала, как сестра садится подле неё на свой серебряный трон в упадке духа, хмурая, мрачнее тучи. И вот, вновь увидеть ту прежнюю Луну — дикую львицу западного Вельда… Всей стуже на свете было не под силу задушить тепло этого мгновения.

А потом Твайлайт, цепляясь за уступы, карабкалась всё выше и выше в горы.

А потом — была нигде, в слепой, глухой и немой пустоте, и только отдалённый голос всё нашёптывал, не давая забыть, кто она.

А потом, наконец, лежала на мягкой перине. Окружающая реальность не ускользала от неё, ощутимо пружинила под лопатками, была твёрдой и настоящей. Бредовые видения и наваждения окончательно отступили.

Она не смела шевельнуться. Голову словно набили ватой. Ощущения были как после той ночи, когда она — уже не школьница, но ещё не студентка — впервые притронулась к алкоголю и перебрала лишнего. Поутру она очнулась с похожими симптомами: головокружение, ломота в суставах и чувство, будто за ночь пролетел десяток лет.

Твайлайт осторожно приподнялась в постели и осмотрелась. Вокруг была просторная горница с деревянным настилом и крепкими стенами, обставленная по-деревенски. Точно не поезд, и уж тем более — не страшный и таинственный Лунанград.

Впрочем, быстро сообразила она, это была обыкновенная изба, а не гигантский терем или дворец. Она слезла с кровати и вышла за дверь.

Вид седых гор-великанов не удивлял, но зато поражало другое — зелёная, хоть и слегка занесённая снегом долина, простёршаяся у её ног.

Тут было волшебно. Воображение в таких местах само дорисовывает путников: долгой бредут они дорогой, но волей-неволей останавливаются на день-другой, чтобы восполнить силы. Игриво блестит меж пиков солнце, стоят широкоплечие вековые сосны, воздух дышит свежестью, и аккуратные домики на горном склоне…

— На старом местном наречии она зовётся Провиденье, — произнёс кто-то из-за плеча.

Твайлайт резко обернулась — в дверях избушки, прильнув к косяку, стоял (ну кто бы мог подумать) капитан Мунфлауэр. Хрустнув позвонками, он подошёл ближе.

— А по-нашему? — Твайлайт удивилась себе: у неё такой дрожащий голос?..

— Морнинг-Дью. “Утренняя роса”. Красиво, не правда ли? Славная деревушка.

Единорожка втянула носом воздух, медленно выдохнула.

— Долго я была без сознания, капитан?

Тот вытянулся как по струнке.

— Очнулись ещё вчера, ненадолго, но Луна погрузила вас обратно в сон. Вам, э-э… — он осёкся, отвёл взгляд. — Вам лучше самой взглянуть в зеркало, чем узнать с моих слов.

Твайлайт моргнула. Сердце пропустило удар. Секунда растянулась в вечность.

Всё поплыло, волна липкого страха всколыхнулась в груди, взметнулась по горлу вверх. Твайлайт оттолкнула фестрала, метнулась к двери, ворвалась в избу. Миг — она застыла, взгляд выцепил ванную… Миг — и страшные, безумные глаза её отражения таращатся в ответ из зеркала.

Кто-то неразборчиво говорил вдали, где-то на грани восприятия. Постепенно голоса становились громче:

— …Надлежало послать за мной сию же минуту, как она обрела сознание.

— Нижайше молю простить, моя госпожа; она только сейчас пришла в себя.

Силуэт Луны вырос позади отражения Твайлайт. Губы принцессы двигались, но не издавали ни звука, кроме одного — звука тишины.

— Что случилось? — глухо выдавила Твайлайт.

— Он не сломан, — слова градом посыпались из Луны, — уверяю тебя, милая Твайлайт, не сломан.

— Но… как? Что это было? — она провела дрожащим копытом по лбу.

На замотанную бинтами голову и гипс вокруг рога нельзя было даже взглянуть без боли.

— Бестолочь в кабине поезда, вот что, хоть и непосредственно его вины в том мало, — рыкнула Луна.

Твайлайт молча глядела в зеркало. Принцесса продолжила:

— Поезд резко умерил свой бег. Ты… ударилась головой о стену под очень неудачным углом. Не то чтобы я ожидала чего-то подобного, но и неожиданностью это не стало. Пора, верно, нам обстоятельно потолковать о твоих грёзах.

Единорожка кивнула и безмолвно проследовала за принцессой наружу. Они вышли на ведущую под гору утоптанную дорожку — теперь уже пустую, не считая их самих.

— Многое ль тебе ведомо об аликорнах, Твайлайт? — спросила Луна с какой-то лёгкостью, даже лаской в голосе.

— Да всё то же, что любой пони, ну, может, самую малость больше. Я знаю, что вы не бессмертные, вы… как это?.. Нестареющие. Точно. Простите, не сразу вспомнилось. Какой-нибудь яд вам вряд ли навредит, но оружие — вполне. Магия тоже… теоретически. Вы оправляетесь от ран с невероятной скоростью. Аликорны черпают силы от врождённой магии сразу всех племён, и три источника, взаимодействуя между собой, порождают уникальные феномены, характерные лишь для аликорнов. Когда Дискорд подчинил себе Эквестрию, вы вышли из тени — но вы не возникли из ниоткуда, нет, а родились где-то далеко на западе. Вы всегда были с нами рядом, в разные эпохи, с разными племенами.

— Кое-что ты действительно знаешь. Но скажи-ка: ты помнишь что-нибудь приятное о Селестии?

Твайлайт молчала некоторое время, а потом осторожно кивнула:

— Да.

— Опиши свои воспоминания. Какое из ваших прошлых мгновений ты бы назвала мгновением самой непосредственной, самой тесной близости тебя с нею?

Единорожка поморщилась, как от лимона, и потупила взгляд, чтобы спрятать гримасу от Луны. Спасибо, хоть копыта не в гипсе… Она пнула подвернувшийся камушек и проследила, как он, подпрыгивая, понёсся в сторону соснового бора у подножья горы.

— Твайлайт? — настороженно спросила Луна.

— А! Да! Да? — Твайлайт вскинулась и завертела головой, словно её окатили ведром ледяной воды. — Простите.

— Твою душу тревожит мысль… и, быть может, далеко не одна. И пускай! В том нет ничего дурного. Ты очнулась в незнакомом месте, со страшной раной, и едва-едва можешь связать воедино мысли о прошедшем. Ничего. Тут уж любая пони, даже столь рассудительная и трезвая умом, впадёт в смущение.

Твайлайт почему-то вдруг страшно захотелось поразглядывать стволы сосен.

— Извините. Вы так это сказали, что я как-то растерялась. Как будто, ну, мы больше с ней не близки — это было как удар под дых. Нет, забудьте, несу тут какую-то чушь…

— Ах, вот в чём дело, — Луна громко цокнула языком. — Прошу прощенья. Я имела в виду твоё нахождение подле неё. Тебя утешат мои слова, если я скажу, что сестра без умолку толкует о тебе едва ль не каждодневно? Поди ж, сколько курьёзов о юных днях твоих! Ты любила совать нос куда не следует.

— Да она такого нарассказывает… — Твайлайт надула порозовевшие щёки. — Вы не слушайте, я была хорошей кобылкой, честно! Просто любопытной!

— Я так и поняла, — рассмеялась Луна.

Смех её был искренним, шёл от сердца — с той же беспечной лёгкостью, что раньше, будто бы она совсем не падала духом в последние дни.

— Но вернёмся к моему вопросу. Ты помнишь, когда пребывала вблизи неё весьма долгий срок?

Твайлайт медленно перебрала в голове воспоминания, не совсем понимая, к чему ведет Луна.

— Ну-у… В какой-то момент Селестия взяла меня в ученицы, и даже в старших классах она преподавала мне многие предметы лично. Я тогда жила в замке неделями, безвылазно. Частенько бывало, что я оставалась в её кабинете, чтобы поделать домашнюю работу. Вот как сейчас помню, — единорожка невольно улыбнулась, — лежу на мягком-премягком ковре, решаю какие-то задачки — и на душе так тепло, так светло. А она как будто всегда за мной аккуратно приглядывает.

— Будь уверена, так и было. Это вельми в духе Селестии.

— То есть?

Луна погрузилась в долгое молчание, но потом — тщательно подбирая слова — всё же заговорила:

— Я и моя сестра… мои сёстры… должны быть очень осмотрительны. Всё сущее, где мы обретаемся, весь мир… он не то что впрямь не имеет формы, но в нашем представлении схож с податливой глиной. Таково наше свойство, и не перечесть, сколько имён мы придумали ему за века жизни. Аура, ореол, гало, Присутствие… Сиянье. Не уследишь — оно выйдет из берегов.

Твайлайт быстро выловила из памяти недавние слова капитана Мунфлауэра.

— И что случится, если “оно выйдет из берегов”? Это опасно?

— Так просто не объяснить, — горький смешок сорвался с уст Луны. — Ты молвишь: было тепло, радостно, уютно. А я тебе скажу: ты нежилась в лучах Сиянья моей сестры. Когда мы опечалены, когда исполнены весельем или негой — становится трудно удержать естество в узде. Наше Присутствие преображает бытие и преломляет восприятие окружающих.

— Вы говорите, что мне всё померещилось? — Твайлайт нахмурилась.

— Нет! — покачала головой Луна. — Нет, вовсе нет. Не померещилось.

— Тогда о чём вы?

— Когда ты голодна и изнеможена, ты воспринимаешь всё ровно так же, как если бы ты была сыта и полна сил? Испивши воды, ты разве так же будешь видеть мир, как раньше, когда твоё горло было сухо? Разве перемена твоих чувств — иллюзия разума?

— Наверное, нет, — пробормотала Твайлайт, теперь догадываясь, к чему клонит принцесса. — Значит, даже если её, м-м, Присутствие затронуло мои воспоминания, оно их не подделало, просто… на них повлияло, так?

— Более-менее. Скорее — “менее”. Я склонна верить, что наша сила пробуждает из глубин памяти нечто очень древнее, первобытное, что затерялось в омутах времён. Знаешь, пони давно не помнят, сколь они малы. Они забывали уже в те времена, когда меня изгнали, а ныне это и подавно стёрлось из умов… Не всех, конечно — такие как ты, Твайлайт, ещё могут понять. Пожалуй, те дни, проведённые в кабинете моей сестры, не просто реальны для тебя, они реальны для её Сиянья, ибо оно… оно сняло с твоих глаз вуаль грубого вещества, сухого рацио, в которое ваше блаженное племя облачилось, как в броню, из страха перед трансцендентным. Ты познала Истинную любовь — не как абстрактную вещь, мысль в голове, рождённое логикой суждение, а как вещь реальную, будто стул или стол в комнате, в её Истинной форме — чистую, живую приязнь. Ах… Впрочем, неважно. Рассуждения заводят мои думы в прошлое. Прежде чем я продолжу, позволь спросить, как твой рог?

— Ничего… нормально, — Твайлайт поморщилась. — Не болит.

— Прекрасно. Стезя целительницы не мой удел. Через неделю ты будешь всецело здорова — но только если не станешь обращаться к силам магии. Восстановление в ином случае может затянуться. Посему советую воздержаться, — Луна проницательно поглядела ей в глаза. — Ты управишься с копытами?

Твайлайт хотела горько съязвить в ответ, но что-то вдруг заставило её попридержать колкости при себе.

— С тем же успехом, что любой единорог, учившийся магии с младых копыт. Жить можно, но сложно.

— Я располагаю кое-чем и, возможно, смогу облегчить твоё положение. Тебе ведомо о резервуарах? Магических резервуарах?

Твайлайт кивнула. Отвернулась от принцессы и окинула взором долину. Вон ту россыпь домиков, сгрудившихся у большого терема, она почему-то до того не замечала.

— Слышала. Вы сотворили резервуар?

— О да, ещё какой! Я займу тебе ненадолго часть своих сил.

Единорожка снова кивнула, не поворачиваясь, и всмотрелась в центр всей деревушки. Тропинка, на которой они стояли, долго петляла по склону, но в конце упиралась в терем.

— Так… там, на поезде, случилось что-то похожее?

— Боюсь, что да. Я не удержала бразд. Давно не упражнялась и… Да чего греха таить? Дни выдались тревожные. Я всё возвращаюсь к воспоминаниям о былом… былом и скверном. Сила в обход моей воли влияет на мир, как бы я ни хотела иного, и последствий не избежать. Как, увы, было с поездом. Моё небрежение ранило тебя, Твайлайт. Прости меня, прошу.

Невысказанные слова так и рвались из груди Твайлайт. Слова о неподдельно ярких грёзах, ускользающей реальности, о сводящих с ума видениях, требования повернуть назад, извиниться, да сделать хоть что-нибудь — желание высказаться распирало грудь, разрывало её надвое.

Но вот они побрели по дорожке, а на лице Луны не было написано ничего, кроме неподдельной скорби. Пламя в груди Твайлайт всколыхнулось в отчаянном порыве и — затухло.

— Мы не задержимся тут? — просто спросила она.

— Нет. Препоны не отвратили меня тогда — не отвратят и ныне. Но тебе об этом уже ведомо, верно?

Сердце вдруг пропустило удар. Твайлайт зашагала медленнее.

— Сны… Так это всё не просто так. Я не сошла с ума, не страдаю кошмарами. Это сны.

— Ты права: всё не просто так. У меня будет много времени объясниться, пока мы едем в Лунанград.

Принцесса, невольно опередив её, остановилась и развернулась всем телом — такая большая, высокая, внушительная. Твайлайт как-то позабыла, что она едва достаёт сёстрам до груди. Луна словно прибавила в росте с той встречи на развалинах замка в Вечнодиком лесу, и стоять перед ней сейчас было всё равно что в тени грозной башни.

Или что же это — небо потемнело? Нет, показалось. На мгновение…

— Мы едем? На чём? — спросила Твайлайт.

— На колесницах! Я отослала гонца в Лунанград, к князю, и вскорости мы с тобой помчим, как я мечтала уже давно. Мы почти завершили путь. Быть может, он был непрост и много более труден, чем я бы хотела, но конец уже близок.

Улыбка наконец снова расцвела на лице Луны, но Твайлайт не нашла в себе сил ответить ей тем же. Тяжёлый ком неправильности в её груди не рассосался. Слова принцессы упали на неё с бесповоротной непреложностью вердикта, с неоспоримой волей властительницы — единорожку прошиб холодный пот.

…Наверное, от холодного горного воздуха. Тут же, в конце концов, не Понивиль с его тёплыми зимами, к которым нетрудно привыкнуть. Зябкий порыв ветра.

Ветер, просто ветер.

Бескрайняя голая тундра проносилась далеко внизу, пока Луна вела рассказ:

Дискорд был наконец повержен. Долгие годы я и сестра бережно сшивали воедино разрозненные лоскуты, оставшиеся от страны. Тебе и в голову не придёт, каково это — лицезреть весь тот страх и измождение. Для тебя, да что там, для всех пони в нынешние времена владычество Дискорда не более чем страница или две в исторической хронике — смутный, не до конца обрётший форму мысленный образ, что-то давнее и недоброе. Говоря о нём, что видите вы в своей голове? Мир шоколадного дождя, растущих вверх тормашками деревьев? Картинки из книжек? Детский манеж для бога?..

Представь себе, если можешь, мир — только в нём нет связи между причиной и следствием. В нём, в этом мире, у тебя нет дома, родных, друзей, у тебя нет даже самой себя и своих воспоминаний — нет старого, лишь новое… Вообрази, если тебе это по силам, мир, где ни у чего не бывает смысла, где следствие существует без причины и причина — без следствия, а мигом позже — их не существует вовсе.

Мы делали всё, что было в наших силах. Чинили сломанное, врачевали больных, утешали скорбящих. Далёкие поселения на окраинах ведомого мира — мы нежно подталкивали их в нужную сторону, любовно собирали по отдельности, как крупицы зерна. Был в землях меж старой империей и дюнами Зебрахары лишь один город вне нашей протекции, но когда над кристальными пони воцарился Сомбра… То был конец их вольнице. Как не могли мы дать безумцу-императору утвердиться в срединных землях, так не могли мы и безучастно смотреть, как новые пони окажутся под его железным копытом.

Но все наши посольства в Лунанград встречали отказ. Мы были осторожны в словах, проявляли терпение, выказывали почёт их вольностям, бытовавшим испокон веков. Но напрасно! Они не хотели внимать нашим словам — или, вернее, словам вестников. Нам дали чёткий, единственно верный знак, с кем будут разговаривать старейшины города: лишь со мной.

Да ты и сама, как молвишь, частично видела нашу долгую дорогу на север. Любое промедление прогневало бы их… Ну, или так мы думали, потому как не ведали, к чему им сдалось выслушивать условия из моих уст. К порубежью стягивались кристальные легионы, время не терпело отлагательств. И потому мы выдвинулись — в разгар зимы, готовые в самый последний миг встать на защиту города.

О да, знаю, ты жаждешь ответов. Вскоре ты всё узришь сама. Покамест я лишь скажу, что причиной тому была отнюдь не приязнь ко мне, к моей персоне, чувствам иль думам. О нет, они алкали видеть меня в другом свете — как воплощение, как олицетворение, как живой символ.

Намекну: ещё издревле, когда мы с сестрой не пересекли моря и океаны, ещё с самых незапамятных времён их главной святыней уже была луна.

При виде города у Твайлайт перехватило дыхание.

Обрывки скупых фраз и описаний не лгали о его облике, но ни одно из них не могло воздать ему должную славу.

Река Лунага рассекала город на две неравные половины. Шпили тёмных башен высились над снежными равнинами, и странные, ни на что не похожие дома, словно из горячечных фантазий умалишёного, стояли подле них грозной, блистательной армией. Отринув все законы физики, город сверкал в лучах северного солнца как тьма, дающая начало свету.

— Садимся у дворца князя, — Луна перекрикивала ветер, — молвят, соберётся стар и млад!

Замешкавшись, Твайлайт кивнула, прищурилась… Да, вон там. Грандиозный дворцовый комплекс на реке не мог принадлежать никому иному, кроме короля… ну, или “князя”. Шпили дворца, тонкие и испещрённые окнами, похожие на причудливые флейты, всем видом излучали властность, и у ворот уже толпились многочисленные пони.

Теперь стало видно не только тёмные башни. Городские улицы пестрели красками, но сверху казалось, будто весь цвет ютится в узких трещинах между чёрными монолитами домов. Там же, где он вырывался к небу, краски эти цвели буйной палитрой — дико, вспыльчиво, необузданно. В голове Твайлайт, бывало, крутились мысли о том, что любой город — это отражение его жителей. Каковы же тогда жители этого города?

Колесницы опускались всё ниже, и единорожка неожиданно задумалась. Что Луна скажет собравшимся? С момента отъезда принцесса была скупа на слова со всеми, кроме Твайлайт. Будет ли она вообще что-либо говорить?

Они снизились до уровня самых высоких башен. На другом берегу Лунаги Твайлайт заметила монументальный зиккурат, а вокруг него — такие же, но поменьше размером. Одним своим видом они притягивали взгляд. Но не успела единорожка открыть рта, чтобы задать Луне вопрос, как один из возниц, запряжённых в колесницу, крикнул через плечо: “Садимся!” — и Твайлайт стряхнула наваждение.

Они заложили последний вираж над княжеским дворцом — а принадлежал он явно хозяину города, сомнений быть не могло. Как и большинство построек в Лунанграде, дворец сгущал в себе оттенки серого и чёрного, но блестел тонкими маковками из чернённого серебра и изредка — вкраплениями броских красок.

Колёса повозок коснулись земли.

Луна взмахнула копытом; сидевшие в других колесницах гвардейцы зашевелились. Фестралы с каменными, суровыми лицами рассыпались во все стороны, сохраняя порядок. Воздух практически трещал от непонятного напряжения, и Луна… Луна была сосредоточением этой неудержимой силы, разлитой вокруг. Ещё ночью принцесса о чём-то долго беседовала с командирами. Слова её, видимо, тяготили даже закалённых воинов.

Луна подозвала Твайлайт мановением копыта.

— Будь со мной, — произнесла она под нарастающий гомон за воротами.

Но не радостные возгласы раздавались из толпы, а как будто тысячи голосов остервенело бормотали разом, словно лай борзых на охоте.

— Будь со мной, не медли, держись рядом, когда мы выйдем к князю и престолу. Не говори ни слова, Твайлайт Понивильская, и делай лишь как я велю тебе.

Единорожка, кивнув, шагнула вперёд, копыта опустились на твёрдую, промёрзлую брусчатку. Она встала рядом с колесницей — ноги точно закаменели.

Стоило Луне подняться в полный рост, весь шум как обрубило. Но пересуды не просто стихли до тихого ропота; нет, гробовая тишина воцарилась над площадью. Твайлайт почувствовала, что не может даже пикнуть — словно ей в зубы вставили удила.

Луна долго готовилась к следующему мигу. Твайлайт понимала. Но есть существенная разница в том, чтобы знать что-то и наблюдать это вживую.

Ни разу она не видела, чтобы Луна облачалась в латы, тем более такие, и венчала голову серебряным обручем с филигранью в виде месяца посередине.

Неожиданно её глаза вспыхнули ярким, слепяще-белым светом, и у Твайлайт чуть не подогнулись колени. Откуда вдруг взялась эта тяжесть, эта нестерпимая ноша, давящая на спину?! Откуда…

Луна только подняла ногу, чтобы сойти с колесницы — и толпа всколыхнулась живым морем, пошла волнами, и все пони рухнули ниц. От подданных принцессу отделяли врата и сколоченный помост, устланный дорогими мехами, на который был водружён княжеский трон. Правитель города поднялся и сам склонился в почтении.

Луна двинулась вперёд, через ворота, и каждый шаг её сотрясал земную твердь, как удары грома — твердь небесную. Нет… Это была не Луна. Луна играла в шахматы, игриво улыбаясь, делилась историями о сестре, она с небрежной лёгкостью переписывалась с маститыми учёными на дюжине полузабытых языков, сочиняла музыку, любила вино и вечерние полёты. А это была совсем, совсем иная кобыла; и когда кобыла эта обернулась, когда одним взглядом приказала шествовать следом — Твайлайт в ужасе повиновалась. Засеменила вслед за ней; неведомая сила сдавила тисками голову, не давая поднять глаз. Вот что случается, когда Луна даёт волю ауре? Это вся её мощь или… только намёк, привкус на кончике языка? Твайлайт отгородилась от роящихся в голове вопросов. Ответы приподняли бы край драпировки, что закрывала полотно, не предназначенное для умов смертных.

Принцесса Луна в Лунанград пришла — надлежаще, во всём великолепии — и взобралась на помост. Она коснулась чела князя, и князь затрясся.

И тогда она заговорила, и глас её был громом, и был он подобен сонму бесплотных фантомов, рокочущих многоголосым хором:

— Восстань, хранитель священного града. Я прибыла и вновь займу свой престол, а ты — стань рядом, и пребывай подле, покуда я не воздам каждому по заслугам их. Глаголь.

— Спас-сибо, — еле пробормотал побелевший как снег жеребец.

По меркам любого племени Эквестрии он сошёл бы за великана — весь в шрамах, свирепого вида, могучий как медведь. Но подле грозной богини он был подобен жеребёнку.

— Оставь благодарности, — властно изрекла она.

Князь расправил широкие плечи и подвёл её к трону.

— Поверни его, дабы я узрела подданных.

Князь закивал, торопливо подступил к сидению. Твайлайт увидела, что оно покоится на небольшом пьедестале; жеребец навалился на спинку — и трон встал “лицом” к собравшимся внизу.

Луна воссела на трон и затем обвела взглядом море спин. Брови её хмуро сдвинулись. Твайлайт, встав от неё по другое копыто, напротив князя Лунанграда, не увидела знакомых чувств на её лице… не увидела ничего знакомого.

— Вы уцелели, — возвестил глас принцессы, усиленный многократно, на весь город. — Вы выжили. Подобно лишаю, цепляющемуся за стены во тьме пещерных глубин, вы вцепились в свою жизнь посредь сурового, обездоленного края.

Её слова разносились в тишине над оцепеневшей площадью.

— Я горда это видеть.

Твайлайт чуть ли не телом ощутила, как толпа качнулась и вздохнула с облегчением.

— Давний договор, что был заключен меж нами, не утратил силы, и я не забыла о нём. Блюдёте ль его вы — мне только предстоит увидеть. Я войду внутрь зиккурата. Что ждёт меня внутри, пусть тем и будет. Если кто-то нарушил запрет и попрал ногами святое место, я буду первой, кто это узнает.

Она сделала пасс копытом, и все разом поднялись с колен.

— Ступайте с миром и возвращайтесь к Нам завтра. Мы будем пировать в сих чертогах, и я буду держать суд над вами в делах и днях ваших, как было столетия назад. Ступайте!

Пони начали расходиться, но не спешили нарушать тишину — правда, продлилось это уже недолго. Совсем скоро ушей Твайлайт достиг неразборчивый гул: тысячи пони, обретя власть над голосом, взволнованно говорили и перешептывались друг с другом.

Луна повернулась к князю и заговорила уже вполне обычным тоном:

— Ты сопроводишь меня к зиккуратам, дабы я осмотрела всё. Как тебя зовут, князь Лунагский?

— Меня… На языке севера моё имя — Невский II, — произнёс он робко, с запинкой.

— Не мямли, — бесстрастно осадила Луна. — Выпрями стан. Не пресмыкайся пред моими очами и очами других.

Князь кивнул, медленно выдохнул:

— Для эквестрийцев я Фрозен Лейк, ибо так меня нарекла моя мать на эквестрийском языке — “оледеневшее озеро”, о Матерь Ночи.

На последних словах Луна потемнела лицом, но даже если ей и не понравилось, каким титулом он обратился к ней, она не подала виду.

— Я буду звать тебя именем, данным тебе на языке твоих предков. Встань же, Невский, и веди меня.

И он встал, а Твайлайт снова засеменила вслед за Луной.

* * *

Тянулся длинный мост, перекинутый через Лунагу, и измученный рассудок Твайлайт таял, как свеча, пока Луна вела рассказ:

Сколь много горестей, печали, скорби мы повидали. Стократ сердце моё разрывалось от боли, и стократ горькие слёзы текли по моим щекам, но глаза мои ещё не видели всего, что сотворил Дискорд. Стократ держала я увечные тела жеребят, и стократ я утешала стенающих матерей — словом ли, делом. Каждый из спасённых был милостью судьбы, а судьба редко жаловала нас в те дни после его поражения.

Но тут, лишь тут я растеряла остатки ещё теплящейся надежды. Внемли, Твайлайт, ибо я не лгу, и слова мои правдивы: лишь тут, в моём же городе, во мне вскипела ненависть, какой не знала я за все годы странствий. Горе и ранее снедало меня, но лишь на вершине великого зиккурата Лунанграда отчаяние сдавило мне сердце чёрными когтями.

Узри! Узри!.. Ты видишь мрак этой громады над нашими челами? Но внемли: ныне это лишь бледная тень в сравнении с тем, каков он был той первой ночью, когда хозяева города пригласили меня — и лишь меня — на пир в мою же честь. Ныне он лишь бесплотный призрак той приснопамятной ночи, когда одинокою душою сошествовала я в Тартарову бездну.

Твайлайт чуть не запуталась в ногах, но устояла.

Луна балансировала на грани, в шаге от того, чтобы оступиться и выпустить ауру из-под контроля. Невидимая сила утянула единорожку на дно омута её чувств и эмоций — сомнений в происходящем попросту не осталось. Чудо, что принцессе хватило решимости явиться сюда, если она проживала дни, храня под сердцем хотя бы долю такого отчаяния.

С виду могло показаться, что она вошла в город, как властная, законная хозяйка в свой дом, явилась стребовать ответ с нерадивой челяди, обязанной ей телом и душой. Но Твайлайт понимала: глубоко внутри она ощущала себя всё равно что узница, ведомая на казнь под дробный рокот барабанов.

Они шли в окружении многочисленной процессии. К скромному отряду лунной гвардии присоединилась городская стража — внушительная рать, закованная в кольчуги с металлическими пластинами, в диковинных меховых шапках. Их капитан простёрся ниц у копыт принцессы и спросил, позволено ли его воинам спеть по пути; та лишь вздохнула и дала добро, пока Твайлайт смущённо наблюдала за сценой. Нестройный хор лужёных, хрипловатых глоток с каким-то благоговейным трепетом затянул неожиданно торжественный гимн — как будто простоватая, неотёсанная братия рубак вдруг запела под сводами величественного храма. Вот бы ещё понимать слова…

Похоже, Луна заметила, с каким надрывом даются Твайлайт её шаги. Она проговорила совсем тихо, едва открывая губы:

— И ты ощущаешь, ощущаешь подобно мне. Я не… не знаю, как мне перед тобой извиниться, да и вправе ль я вообще просить прощения.

— Это больно.

— Очень. Знаю. Я не обещаю, что будет легко, и не стану увещевать, что эти чувства развеются со временем; для меня они не развеялись до сих пор. Но ты не согнёшься под бременем. Молви, если оступишься, и я возьму на себя часть твоей ноши. Когда мы достигнем вершины зиккурата, то… Не скажу, что “отдохнём”. Но там у тебя будет время собраться с духом.

Твайлайт кивнула.

За рекой начинался широкий бульвар, с которого через проулки и аллеи открывался вид на тихие дворы. Жители высовывались из окон и замирали, как и пони на ходу посреди улицы, не в силах отвести взора от процессии. Но никто не смотрел на фиолетовую единорожку — все взгляды, как волшебный магнит, притягивала фигура Луны, и они ещё долго глядели ей вслед, когда она проходила мимо.

Твайлайт не улыбалась и не махала прохожим; впрочем, пожалуй, это было к лучшему. Подозрение давно ей подсказывало, что неуместные улыбки только смутят их и встревожат. В этом городе поселился страх, старый, древний — куда древнее, чем Твайлайт могла даже вообразить.

И порой, в краткие, неимоверно пугающие доли секунды, эмоции Луны грозили поглотить её целиком, и в те мгновения Твайлайт переставала быть собой, терялась; она была Луной. В живой оболочке Луны она шла по улицам города, и связные мысли окончательно растворялись в голове. Оставался лишь неизбывный ужас. Естество переполняли злоба и ярость, которые она — простая единорожка двадцати вёсен от роду — была не в состоянии вынести. Каждый камень, кирпичик в кладке домов чудился истолчённым, спрессованным прахом жеребят, а тёмные башни представали костями её возлюбленных. Словно секунды скорби из сна, этот миг тянулся, и тянулся, и тянулся до бесконечности, покуда не стиралось само время — становилось настроением, вечным состоянием души, чувством Бытия. И Луна не могла уйти, сбежать, потому что оно всегда неотступно следовало за ней… а теперь и за Твайлайт. Её душа горела болью, но не образно, как в метафоре, как в словах ироничной фразы, — она горела по-настоящему.

Зиккураты стояли за новыми вратами, и на сей раз Луна, подойдя к воротам, отворила их лично, а гвардейцы выступили вперёд и замерли, образовав проход. Другие, в мехах, с мрачным видом выстроились вдоль единственного тротуара, ведущего к главному зиккурату. От тротуара ответвлялись и бежали к остальным пирамидам другие дорожки, но те зиккураты были мельче. Твайлайт напряглась, силясь заглушить нестерпимую муку, вызвать в душе хоть какой-то отклик. Любопытство, интерес к церемонии, этому месту, смыслу их визита — да что угодно, любую эмоцию, но её разум неизменно возвращался к чуждому страху, свернувшемуся в животе, к страху, копьём пронзившему грудь и сердце.

Они начали взбираться по лестнице. Ни один из стражей не последовал наверх. Самого князя, казалось, выворачивало от омерзения, когда он касался копытами ступеней — но всё равно шёл, не останавливаясь.

— Чьей заботы этот храм? — вопрошала Луна.

— Вашего ордена, о Матерь Ночи. Сумеречный Дозор избирает храмовых служителей сроком на год, и всяк из них будет очищен и освящён, прежде чем его допустят внутрь.

— Очищен? Чем же? — её холодный голос блеснул горячими, опасными нотками.

— Во-водой, о Госпожа Страха, водой и чуть погодя — маслом.

— Как тому и надлежит быть, — хмыкнула она, как будто небрежно бросила псу кость — подачку за верную службу.

Подъём был долгим и головокружительным. Каждая ступень грозила уйти из-под ног Твайлайт, обернуться неминуемым падением навстречу смерти. Но всякий раз, поднимая глаза, она видела рядом Луну. Луна не держала её, даже не трогала, но одним видом утешала безмолвно: я не дам тебе упасть.

И вдруг ей очень этого захотелось. Вдруг частица её разума (откуда?) зашептала в голове со страшной тоской, с желанием, жаждой упасть — поскользнуться на истёртых камнях, свалиться, покатиться по ступеням, пересчитывая острые края, хрустнуть шеей, затрещать костями…

— Смотри вверх, милая Твайлайт, — зашептала Луна. — Вверх.

Твайлайт сглотнула ком, вставший в горле, и подчинилась.

…Они достигли вершины.

Наверху была ровная площадка с накрытыми тканью жаровнями по углам. В самом центре громоздилась прямоугольная, будто дом, надстройка без дверей, лишь зиял непроглядной чернотой зёв арки. Всё тут дышало древностью: тысячи копыт истоптали кладку, исскоблив её до гладкости речной гальки.

Князь снова простёрся ниц у ног принцессы.

— Прошу, не велите идти дальше, — взмолился он. — Заклинаю, не велите.

Луна смерила его взглядом, но всё же сурово кивнула:

— Останься у лестницы, чтоб град лежал у твоих очей, и поразмысли о грехах своих праотцов.

Он, нервно сжавшись, отшатнулся в сторону. Луна быстрым, размашистым шагом двинулась вперёд, и Твайлайт еле поспела за ней. Они нырнули под своды сооружения.

Когда глаза привыкли к мраку, единорожка всмотрелась в то, что стояло перед ними. Алтарь. Луна опустилась подле него на пол.

— Дальше спуск вниз, — произнесла она. — Твайлайт? Присядь.

Она села.

— Я что-то… что-то ощущаю. Что это, принцесса?

— Не надо, — голос той дрожал от напряжения. — Зови меня Луной.

Воздух вырывался сквозь стиснутые зубы Твайлайт. Само естество кричало ей бежать отсюда.

— Что это? Почему оно так… давит? Я не понимаю.

Луна всё так же молчала, и Твайлайт, страшась, что умолкни она сама — и бушующие внутри принцессы чувства поглотят её без остатка, быстро затараторила:

— Что тут случилось? Что за кошмар обитает в городе? Чей этот алтарь?

— Мой, — прошелестела Луна. — Этот жертвенник был возведён в мою честь. Он и поныне принадлежит мне. Всмотрись; быть может, ты ещё различишь потёки крови.

Твайлайт не нашлась с ответом.

— Когда я говорила, что ты узнаешь, — Луна сбилась на хрип, — я не лгала и не лукавила. О, ты узнаешь всё. Меня пригласили…

…На пиршество. Я согласилась — с улыбкой вышла им навстречу, пересекла мост, радуясь застольным песням, лившимся с улиц. Их язык был для моих ушей что чарующая, загадочная музыка. О, знай я смысл тех слов, дух мой не был бы так лёгок и беззаботен! Но я пребывала в неведении.

Ах, Твайлайт… Когда мы пришли в Эквестрию, я принесла в себе боль. Да, прямо тут, в груди, под сердцем — она спала мёртвым сном за моими рёбрами. Далеко не сразу и не так быстро взросли её семена. Впервые она распахнула глаза на краю мира, на сырых, вечно дождливых равнинах Запада, когда мы с сестрой взяли во владение наши небесные сферы, но затем вновь погрузилась в сон. Но она не ушла… и не уйдёт. Что же это?

Рана? Можно сказать и так. Но рана эта из тех, что не закрываются, не затягиваются. Точно плоть, обросшая вокруг наконечника стрелы, наши тела погребли её и заперли в себе, как заразную хворь.

Впрочем, она дремала крепко. Безумства Дискорда разбередили её, но победа усмирила и сдержала укоренившуюся в моей душе опухоль. И когда всё в мире вернётся на свои места, мы могли бы вздохнуть спокойно. Мы с сестрой могли бы смеяться, праздновать, жить! Я лелеяла мечты о сотнях радостей и о счастье — когда же наступит оно, моё счастье?..

Счастье! Неподдельное счастье, как в дни далёкой юности, в окружении друзей и любимых, радостное и вольное? Не беспечная жизнь без хлопот и забот, без ответственности, но жизнь достойная, благородная, окрылённая надеждой.

…Об этом были мои мечты. И я, наконец, пустила в сердце слабую тень надежды, что всё возможно исправить — трудами и пóтом, но возможно.

Мы бражничали, кутили и гуляли, и ночь неспешно текла млечным потоком звёзд. Вино рекою струилось из бочонков, когда я почувствовала, как что-то изменилось. Всех охватило необъяснимое волнение. Жители города расчистили место и, вопя и улюлюкая, образовали круг — туда под восторженные завывания толпы вытолкнули двоих бедняг. Я захмелела, Твайлайт, и не просто захмелела — хлебнула через край… Я бахвалилась подвигами, а они подносили мне чарку за чаркой, бочонок за бочонком, а я всё пила, и похвалялась, и пила, пока не подкосились ноги.

Те двое сошлись грудь на грудь, сцепились — но не в честной битве, о нет. Их схватка не походила ни на залихватские потешные бои, виденные мною на востоке в краю варваров, что зовётся ныне Эквестрией, ни на суровый поединок доблести и воинской удали, как в Джаннате и Валоне, ни на приятельскую драку, приправленную смехом и ставками на победителя, как заведено у кочевников западного Вельда. Это была грызня — кровавая, грязная, как меж двух диких зверей, перепуганных до смерти. Они ржали, лягались и кусали друг друга; младой единорог, тонкий и хрупкий, совсем кроха, кинулся рогом вперёд — и брызнула кровь, заструилась по витым бороздкам рога, залила его лицо. Я порывалась встать, но меня усаживали обратно, подсовывали вино — “ещё вина, пряного вина!” — а я брала, всё уверяя себя: да они просто валяют дурака. Но я так и не увидела, чьё дыхание оборвалось первым, ибо толпа поглотила их тела и выплюнула новые, и всё продолжалось, новый бой, и ещё бой…

А следом, помню, мы поднимались по ступеням на вершину пирамиды. Под крики и рёв ликования я взмыла над головами жителей Лунанграда. Осоловевшая от вина, я ввалилась сюда, внутрь, где ждали князь и некая фигура в мантии.

Фигура сбросила с плеч мантию, и я увидела пред собой кобылу: она сочилась кровью. А вонь… О боги, эта вонь. От кобылы разило смертью и испражнениями. Спутанные лохмы гривы, рваное лицо, сшитое, и разорванное, и залатанное, и снова истерзанное много раз.

И там лежало крохотное тельце жеребёнка. Кобыла пала ниц предо мной и, протянув острый нож из оникса, изрекла: это — последний из жертвенных даров Луне, о госпожа, убей же его сама, как сочтёшь нужным.

Твайлайт рыдала; рыдала и Луна.

— Селестия, о Селестия, так они… они…

— Внизу было много больше, — выговорила Луна.

Её рог налился колдовским свечением. Твайлайт не успела ни остановить её, ни вскрикнуть, ни спрятаться — принцесса, возопив, одним залпом разнесла алтарь на куски. Волна ударила в лицо как крепкая оплеуха, опрокинув единорожку на спину. Осколок щебёнки больно чиркнул по щеке.

Ошеломлённая, она лежала и пялилась в потолок. Затем собралась с силами. Набрав в лёгкие воздуха, она рывком поднялась на ноги.

Луна стояла над развалинами жертвенника, её грудь тяжело вздымалась, а шкура… Твайлайт в немом ужасе смотрела, как ссадины и порезы аликорна затягиваются сами собой прямо на глазах.

Луна сорвала с себя доспех. Её магия объяла латные пластины, беспощадно скомкала в железный шар и порвала на кусочки. Скрежет металла резанул по ушам, и Твайлайт закрыла их копытами, зажмуришись.

— И как я снизошла вниз, — вскричала Луна, — так и теперь снизойдём мы вместе! Ах, то было лишь начало, и это наш единственный путь!

Она бросила взгляд через плечо, и взор очей её, пронзительный властный взор, пригвоздил единорожку к месту.

— И мы узрим всё, что узреть до́лжно. Но кто будут те, что после подымутся оттуда ко свету дня, мне не дано знать. Нет, не дано знать… нет, о нет, не дано…

Плечи её обмякли, голова поникла. Она занесла копыто над первой ступенькой в образовавшейся на месте жертвенника неровной дыре, и Твайлайт, ковыляя, припустила следом.

Твайлайт спускалась за Луной по извилистой спиральной лестнице.

Что-то рациональное молило её бежать отсюда прочь, как можно дальше от суровой северной земли, прочь от проклятых улиц, прочь от крутых ступеней и обагрённых кровью алтарей… прочь от ярости разгневанной богини.

Пред ними выросла массивная дверь — Луна вышибла её одним могучим заклинанием. За дверью оказался обширный зал с тяжёлыми каменными плитами-столами; за одним, сжавшись в комок, тряслась как осиновый лист одинокая пони в мешковатом холщовом балахоне.

Едва Луна переступила порог, кобыла вскочила с места, намереваясь не то рухнуть ей в ноги, не то броситься вглубь храма, но осуществить задуманное не успела. Магия принцессы сграбастала беглянку и, стиснув, дёрнула вверх.

На секунду, на миг, Твайлайт испугалась, что Луна раздавит несчастную, как жертвенник на верхушке зиккурата. Но она не торопилась.

— По… пощадите, Госпожа Страха! — взмолилась извивающаяся кобыла. — Я только… только слежу за чистотой!

Луна грубо уронила её на пол у разбитой в щепки двери.

— Прочь.

Даже не обернувшись, она отрешённо побрела между плитами.

— Твайлайт, — заговорила она, — ты видишь? Всюду тела, всюду. Все — крохотные жеребята, вскрытые, вспоротые заживо — потрохами наружу… но ещё живые, дышащие. Ты бывала в присутствии смерти, а, Твайлайт? Чувствовала её?

— Нет, не чувствовала.

— О! Смерть набрасывает на всё вокруг свой саван. Смерть встаёт за плечом, дышит в загривок, шуршит песком в часах. Вы, пони, не замечаете, когда кто-то умирает — что там, почившего миром не замечу и я. Но если кто расстанется с жизнью не по своей воле, то, как молвили в давние времена, душа отлетает в Тартар с криком и стонами. Чем больше жизней загублено в едином месте в единый час, тем отчётливей слышны в воздухе предсмертные вздохи теней.

Шумно выдохнув, она направилась вглубь залы, бесцельно бродя, блуждая в каменном лабиринте алтарей.

Сомнения обуревали Твайлайт. Разве вправе она вот так стоять и смотреть без стыда и страха на откровения принцессы? Но, с другой стороны, не об этом ли её просила Селестия?

— Убийство пятнает мир шрамами, — голос Луны сорвался до сиплого свиста.

Она давно покинула святилище. Телом она пребывала здесь, но разумом — за гранью чего-то непостижимо далёкого и чуждого. Одна мысль заглянуть туда хотя бы одним глазком пугала Твайлайт до дрожи.

— Убийство навеки пятнает лик сущего пролитой кровью. И кровь эта льётся, струится по истрескавшимся устам земли, напитывает железом сухую почву. Кровь брызжет, бьёт фонтаном, орошает с ног до головы, въедается намертво — так, что и не отмоешь. Кровь! кровь!.. Но худшее было не тут… не здесь. Ах! Я…

* * *

…Разметала всё. Выхватила у жрецов ножи и, полосуя шкуры, погнала их прочь, наружу, под взор лунного лика. Предала мертвецов огню. Вино, ярость, тупое бешенство, омерзение, праведный гнев — всё смешалось во мне, опустив на глаза пелену.

Но когда пламя внутри и вокруг меня утихло, я обвела взглядом залу и увидала дверь — ещё один проход. Коридор был узкий, тесный и оканчивался кованой решёткой из адаманта. Вырвать её стоило неимоверных усилий. От напряженья чар тупая боль молотом ударила по черепу, но злость и горечь не давали остервенению угаснуть. Я пробилась! Ринулась вниз по ступеням, вниз, ещё ниже… И вновь жрецы. Никто не успел вскрикнуть, повести бровью, даже измениться в лице — я расправилась с ними в мгновение ока.

Впав в исступлённый раж, я буйствовала и крушила всё вокруг, пока не оставила камня на камне. Чуть не обрушила себе на голову потолок и с ним — всю пирамиду! Но даже мой гнев не безграничен и рассеялся достаточно, чтобы ко мне возвратился трезвый рассудок. Я ничего не исправила, никого не спасла — только истерзала нечестивое капище и саму себя. Они отстроят храм заново и снова будут приносить жертвы, если только… если только я не велю им прекратить. Я могла бы попробовать. Они ясно дали понять, что видят во мне зримое воплощение своей гнусной богини. А если я вдруг явлю им новое откровение…

Но я не смогла заставить себя подняться наверх, ещё нет, ибо я увидела последнюю дверь, ведущую в святая святых. Видишь? Руническая вязь, штрихи долота на камне — точь-в-точь, как тогда, нисколько не изменилась. Я хотела высадить её силой чар, но она отворилась по собственной воле. О чём я думала? Закралось ли в голову подозрение, смутный образ того, что я там найду? Трудно сказать…

Будто бы незримая сила подтолкнула меня шагнуть в разверстый зёв. И глас позвал меня… Нет, на сей раз я говорю как есть, отринув иносказания. Как земля помнит пролитую кровь, так и воздух — расплёсканную магию. Поступки наши вплетаются в ткань мироздания, а наша истинная суть ложится на бытие, как охряная краска — на стены пещеры, запечатлевая картины жизни. Сокрытое в глубинах, протянув бесплотные щупальца, овладело моими членами и увлекло вниз.

Пойдём, пойдём. Когда-то я прошла тут в одиночку. Скользко, да, ступени неровные, совсем истёртые. Сюда часто спускались ещё до моего первого визита. Горестно, но разве я в силах им помешать? Одно утешение: они не притрагиваются к тайне, которую столь рьяно стерегут.

Не так уж и темно, правда? Снизу в подземную галерею просачивается свет.

Но вернёмся к рассказу о моём сошествии. Мне сделалось… дурно. Голова пошла кругом. Чем глубже я опускалась, тем хуже становилось, и я припала к стене, обессилев… Вот здесь, где-то здесь. Я и ныне ощущаю то же самое, что в тот миг. Вижу, и ты тоже? Прильни ко мне боком, если ноги не держат. Крепись, о Твайлайт! Мы идём вниз.

Я продолжила спуск. Иначе было нельзя. Подымись я наружу, уйди прочь оттуда — страшная тайна терзала бы мою душу до скончания веков. Иначе никак.

По правде… по правде, не спустись я тогда к воде, судьба обернулась бы куда страшнее. Ибо не было мне пути назад, и все дороги окутывал мрак — только бездна ждала впереди.

Ну вот, пришли. Ничего. Держись за мою ногу. Твои чувства остры? Ш-ш. Напряги слух.

…Слышишь её? Песню? Да, не просто слышно — её видно. Это она. Вода. Исток.

О двух истоках сказывает время — об истоке, что в Джаннате, и об истоке, что в тени у моря гор. Но есть и ещё один, третий, сотворённый не порядком вещей, а силой колдовства, злой волей рождённый в скверне, пагубе и нечистоте.

Когда песнь, давшая начало нашему миру, начала стихать, когда финальные аккорды явили на свет меня, — воды отступили. Мир в те мгновения был так млад и так пуст, но столь… столь прекрасен. Но… тогда, уже тогда не всё в мире пело гармонично. Кем, чем были они? Или оно?.. Не могу знать; скажу лишь одно: это заточило воды тут, в забытой всеми юдоли скорби. Отнятая от животворных источников, вместилищ других вод, песнь зазвучала сама по себе, рождая эхо в глухих стенах темницы, покуда её лад не утратил стройности. Она сбилась с нот… и стала Новой Песнью.

И блага в ней больше не было.

Другие истоки ведут к жизни — они суть врата в сердце сущего, в сердце мироздания. Но этот не ведёт никуда, лишь в преисподнюю. Не подходи близко.

Да что я болтаю? Будто тебе это под силу.

А если под силу — могу ль я воспрепятствовать тебе? Коль скоро диссонанс песни не лишит тебя чувств, то лишит воли — без всякой надежды вырваться; сомневаюсь, что смогу тебя остановить, не покалечив…

* * *

Всё случилось в мгновение ока.

Луна давно усвоила, что всё плохое всегда происходит с молниеносной быстротой. Тот миг, что отделяет мысль от действия, доля секунды меж смертью и жизнью — промежуток времени подчас столь краток, что как будто не существует вовсе.

Исток выглядел всё так же, как отложился в памяти, и всё так же пел. Тошнотворные белёсо-голубые блики играли на сводах обширного грота, воды плескались, не замирая ни на миг, клокотали и пузырились. В глубинах Истока бурлила неувядающая жизнь — чуждая и, возможно, неподвластная уму, но… жизнь. Исток был живым.

Луна хотела поведать Твайлайт о многом, рассказать, что в этих водах так влекло её, что увидела она под рябью волн, но не успела.

Не в силах сопротивляться гипнотическим напевам песни, единорожка стремительно двинулась вперёд. Луна вцепилась в неё копытами, а потом и магией, ударила крыльями по спёртому воздуху, как будто могла оттащить рывком или удержать на месте, но Твайлайт была сильнее любого единорога.

Магия Луны словно напоролась на препятствие — и отскочила, ошеломив хозяйку. Аликорн не успела выкрикнуть даже имени.

Воды Истока сомкнулись над головой Твайлайт.

* * *

Сидя у воды, Луна неспешно вела рассказ, и собственный голос вторил ей отзвуками эха:

Когда я бросилась в воду, отчаяние погребло меня и лишило всяких мыслей; я не думала, что увижу и что со мной станется. Пускай гнев испарился, но раскалённая пустота звенела в голове, не давая ей остыть.

Ты когда-нибудь видела вещий кошмар, а, Твайлайт? Такой вязкий, липкий, но в то же время столь осязаемый, что мог бы стать явью? А кошмар абсолютный, чудовищно знакомый, который ты уже как будто переживала раньше?

Я — видела.

Десятки, сотни кошмаров.

Видела: я выхожу из вод, выбираюсь наверх, к последователям. Видела: вот мой стяг, но он был другим, и шагали под ним легионы, и мрак — чернее самой чёрной ночи — полз им вослед тенью, застилая горизонт. Видела: ругаюсь и бранюсь с родной сестрой. Видела: её уносит восставший из камня Дискорд, а следом — свеча её жизни гаснет под копытами Сомбры.

Тебе ещё неведомо, кто он, но подозреваю, что ненадолго. Времена меняются.

Я видела… видела её смерть, гибель от удара Сомбры. Но потом новое видение явилось мне, и я знала: оно истинно. Видела: я стою, и копыто моё, подкованное железом, лежит на её горле. Она просила о пощаде, но в просьбах тех не было достоинства — лишь бессвязная, отчаянная, униженная мольба. Слёзы текли по измазанным сажей щекам, губы кривились в пыли, брызжа слюной, исходя кровавой пеной. Не как гордая героиня умоляла она, но как презренная трусиха, лобызающая подковы победительницы. Селестия слёзно молила сохранить ей жизнь, клялась в покорности и вечном служении, увещевала, что отсечёт себе рог, дабы доказать смирение, сулила ужасные вещи — всего за пару мгновений жизни. А я давила копытом ещё чуть сильнее, и ещё, и ещё, пока слова не иссякли, а она как рыба не затрепыхалась без воздуха…

…И вдруг — обмякла.

И я осталась одна в развалинах нашего замка, но прошлой жизни не было, и я была другой. Обличье моё стало чудовищно. Более не таились за губами клыки, доставшиеся мне от свирепой битвы с Отцом Вурдалаков, но торчали в злобном оскале, а глаза горели с дикой, звериной страстью… Я не ведала, на кого гляжу, ибо это была не я… эта тварь не была мною.

Нет, ещё нет.

…И новое видение: Селестия сотрясается от хохота, и я бегу, но колдовское копьё разбивает щит, пронзает задние ноги. Падаю на землю как подрубленное деревце. Сестра — чистое пламя во плоти — нависает надо мной, глядит сверху вниз. Сполох магии! Ноги растекаются воском. Крылья отделяются от тела перо за пером, кусочек за кусочком, — и она смеётся: давно это хотела сделать, давным-давно, ещё до того дня, когда мы получили власть над небесами, ещё столетия назад. Всегда хотела. Да я сгораю от ненависти! Ах, кто ты для меня, спрашиваешь? Бледная тень, скулящее ничтожество: всё тебе не так, всё тебе мало, — и всё пищишь, как цыплёнок, всё ходишь хвостом и сотни лет тявкаешь, как собачонка. Карманная зверушка на сотню-другую лет — ластится так умилительно… да больно громко лаем заливается! Хватит! Довольно! Твои подружки — и те не любили тебя, только жаловались втихомолку, пока ты не слышишь, да вот незадача: все сгинули…

И вновь видение… видения, видения, одно за другим!.. Мы кричим друг на друга, но вдруг — Селестия заключает меня в объятия, прижимает к груди, и я рыдаю на её плече, давясь извинениями. Я, я такая… но не слова слетают с моих уст — удивлённый вскрик; и я отшатываюсь — кинжал торчит из-под рёбер. И следующее: она, отстранившись, грустно улыбается: ничего, я не злюсь, не страшно — но ты сама хватила лишнего, сама потеряла над собой власть, или нет? И следующее: в воздух взмывают элементы — теперь-то, верно, ваши…

Вдруг: луна! Пред моим взором предстала луна, которую я ещё не видывала и не увижу ещё долго.

Все видения обрывались на ней. Как по-твоему, на что похожа луна? Какая она в твоём представлении? Каково это, думаешь, лежать в немом оцепенении в серой пыли и взирать на планету, висящую над головой, и внимать пустоте, где нет воздуха и ветра? Нет запахов, нет звуков, нет дыханья — лишь ты наедине с мёртвой пустыней.

Звёзды. Ночи без конца. Дни без начала. Тысячу лет я пресмыкалась в непроглядной тьме, сжигаемая ненавистью к солнцу, свету и теплу родного дома. И знаешь… до того, как я часом позже вынырнула из-под воды, мне это понравилось. Понравилось лежать в тишине, немоте и слепоте, лежать и страдать, упиваясь ненавистью. Ненависть сродни молчаливому уединению в себе. А отчаяние… отчаяние подобно мягкой постели, в которой можно свернуться клубочком и — ненавидеть, ненавидеть, ненавидеть, ненавидеть… И это прекрасно. Лежать и тихо гнить. Гнить — так приятно… так правильно.

Я не стала рассказывать сестре. Но потом, всякий раз видя улыбку на её лице, я не могла отделаться от вертящегося на языке вопроса: а часто ли ты во снах отрываешь мне крылья?

Я прекратила навещать её грезы. Начала бояться.

А что, если я загляну, увижу и пойму, что всё правда? Что тогда? Что тогда?.. Что мне делать?..

И я всё разлагалась, всё гнила, всё упивалась — и всё ненавидела, и ненавидела, и ненавидела, и…

…Тебе самой ведомо, что было дальше.

А по пробуждении станет тем ясней и отчётливей.

Ведь так?..

…Прости.

Может быть, мне было невмоготу нести бремя знания в одиночку. Может быть, поэтому я так хотела взять тебя с собою — чтобы разделить его и не идти одной.

Может быть.

Прости.

Твайлайт очнулась в тускло освещённых каменных палатах, погребённая под ворохом покрывал, взмокших от пота.

Медленно вдохнула, выдохнула. И снова — вдохнула, выдохнула. Что-то ей подсказывало: это важно; может, сам миг или её вдохи — но это очень, очень важно. Что-то подсказывало…

…Оборот этот — “что-то подсказывало” — был, пожалуй, самым фальшивым и лживым из всех ею виденных. Твайлайт скрежетала зубами, когда встречала его в художественном тексте. Халтура, набившая оскомину бессмыслица в контексте мира произведения. Это как бы своеобразный звоночек: писака, родивший такое, попросту не придумал, как логично и правдоподобно связать в повествовании факт А и факт Б. Вместо этого он, пуча глаза и издавая дикие звуки, отвлекает внимание читателя, пока сам задней ногой судорожно пропихивает сюжет вперёд.

Твайлайт не совсем понимала, почему об этом думает, но ничего не могла поделать. И впрямь, почему? Она всего-то очнулась в бреду и холодном поту, она без понятия, почему её как цунами накрыла волна мнимого тепла, а вдобавок ко всему — хоть убей, но она не помнит, как очутилась в постели.

Единорожка приподнялась на локтях и провела языком по пересохшим губам… и чуть не поперхнулась — во рту было сухо как в пустыне. Может, это болезнь? Горячка стукнула в голову и унесла в беспамятство на пару часов? Что последнее отложилось в памяти?

Они прилетели в город с помпой и странным пафосом. Толпа гомонила, охваченная мандражом, необъяснимой энергией… и что потом? Из памяти вынырнул расплывчатый образ пищи. Трапеза? Если и так, обошлось без выпивки — голова всё-таки не болела. Но вот чувство слабости явно поселилось в теле; едва Твайлайт попыталась слезть на пол, её ноги подкосились. Она резко схватилась за изголовье, чудом избежав позорного падения и ушибов.

Твайлайт, не рискуя отпускать кровать, вздохнула с досадой. Неужели одного раза было мало? Очнуться не пойми где, не пойми как, с провалами в памяти и ломотой в суставах, как будто после восьми подходов в партере со звёздной медведицей?

На сей раз, правда, никто её как по совпадению не караулил, чтобы осведомиться о самочувствии. Потому, собравшись с силами, Твайлайт покинула опочивальню и побрела по галереям княжьего дворца в поисках кофе — и, если повезёт, еды и ответов.

* * *

Визит принцессы в Лунанград продлился неделю — неделю, как ни взгляни, добрую и славную. По всей видимости, Твайлайт пропустила пир, устроенный в честь их прибытия, из-за лёгкого недомогания и вроде бы нехватки жидкости в организме, но после завтрака и удивительно приятной беседы с властителем города быстро оправилась. Странный обморок она списала на житейские неурядицы и за блинами поведала князю, как непросто жить в одном ритме с Луной — дневной сон и ночные бодрствования, стыдно признать, высосали из неё всю волю к жизни.

Бесспорно, князь знал, что Твайлайт будет нечем заняться днём (все церемонии были запланированы после заката), и очень хотел продемонстрировать своё гостеприимство в глазах высокочтимой ночной принцессы. По его велению единорожку проводили в старые дворцовые архивы и — предоставили самой себе. Князь не прогадал: от обилия старинных рукописей она чуть не тронулась умом, такой был восторг. Единорожка даже выпросила у библиотекарей пару гримуаров, чтобы уже в Кантерлоте переписать их и размножить для широкого круга читателей.

С заходом солнца по чертогам начинала бродить Луна. Пока она завтракала, Твайлайт неторопливо потягивала чай и с удовольствием внимала сладким напевам музыкантов. Чуть погодя они с принцессой коротали время за партией в шахматы, а потом — посещали городские достопримечательности, уже по всем правилам церемониала, и ни разу Луна не хмурилась и не была угрюма, как не столь давно в Сталлионграде.

Чем объяснить разительные перемены в настроении? Твайлайт много раздумывала, но под конец третьего дня пришла к выводу, что это не так уж важно. Если хочешь видеть кого-то радостным — зачем в его радости сомневаться? Прошлое много значило для Луны. Может, вид знакомых мест возвращал её душе покой, напоминал, что не всё в жизни изменится или исчезнет, стоит лишь отвернуться?

В последнюю ночь перед отъездом в главном зале дворца снова устроили пиршество, куда пригласили все почтенные семейства Лунанграда. Сама Луна занимала почётное место во главе длинного стола, а Твайлайт и князь сидели от неё по левое и правое копыто.

— Забавно, — заметила Твайлайт в перерыве между подачей блюд, задумчиво перекатывая кружок багрово-тёмного вина в чаше. — Добираться сюда было как-то… тревожно. Гротескно даже. Непросто? Без спору. Но хоть убейте — всё как в тумане, но это мелочи. Просто вот мы, наконец, приехали, и Лунанград… он, знаете, вполне нормальный.

— Нормальный? — уточнила Луна.

— Ну, более-менее. Культура тут совсем другая, конечно. Я так и не привыкла, что в эквестрийском городе говорят не на общепринятом… то есть, э-э, не на самом распространённом языке. Ну, вы понимаете. Тут вроде Эквестрия, но совсем другая, совсем не как я представляла — это невероятно расширяет кругозор! И вроде бы всё спокойно, но из-за тех подзабытых ощущений Лунанград воспринимается немного… разочаровывающе.

Князь захохотал и, глядя на неё через стол, притворно изобразил на лице страшную обиду.

— Сударыня, я уязвлён! Мой город — и чтоб вот так… Гротескно и разочаровывающе!

— Я слаба в красноречии… — Твайлайт зарделась и спрятала порозовевшее лицо за ободком кубка.

— Все мы слабы, что уж там, — тихо проговорила Луна, но вдруг повернулась к единорожке. — Чувствуешь разочарование? Зело необычно. Быть может, ещё сказывается твой недавний недуг.

Твайлайт протяжно вздохнула и пожала плечами.

— Да, возможно. Не исключаю. Но… не знаю, не уверена… Нет, не слушайте меня, ваше высочество. Просто мысли вслух.

Луна, кивнув, улыбнулась ей.

— Ничего, в том нет ничего дурного. Приятно знать, что визит наш был тебе по нраву. Позволь-ка, однако, заострить внимание на одной детали. Молвишь, твои воспоминания скудны касательно пути?

— Честно? — Твайлайт нахмурилась до складок на лбу. — Я в основном помню разговоры с вами в вагоне… Помню, состав сошёл с рельс, я упала, ударилась головой. Других важных событий я как-то совсем не припомню.

Она обвела сосредоточенным взглядом сидящих и говорящих пони за столом — и вдруг застыла как громом поражённая.

— А знаете что? Если так подумать, у меня ощущение, что я словно забыла кого-то. Вашего капитана!.. Не видела его с самого приезда.

Единорожка фыркнула в нос и, полагая, что он занят чем-то жутко важным, не стала утомлять принцессу расспросами.

Та молча кивнула. Беседа потекла своим чередом… вернее, потекла бы, не задай Луна ещё один вопрос:

— Как ты считаешь, Твайлайт, когда ты что-то не помнишь, что это значит? Какой смысл в этих словах — “не помнить”?

— Не знаю. Забыть, не удержать в памяти? — Твайлайт развела копытами. — Но вы, наверное, спрашиваете не про словарное определение.

— Нет, — рассмеялась Луна, — что ты, нет. Просто мои думы чуть мрачны, не принимай близко к сердцу!.. Я на миг задумалась: если мы не помним наших поступков, то, как сказали бы нынче, это “не в счёт”? А даже если помнишь, неважно что, — в счёт ли это? Есть в том какой-либо смысл?

Она рассмеялась — снова — и жестом подозвала слугу с вином.

— Мы с сестрой любили задавать друг другу нелепые вопросы, но то было давно, минули годы. Ну а ныне?.. Княже, я слыхивала, что у вас по сей день готовят кое-какие изысканные яства, давно не услаждавшие моего живота…

* * *

Селестия не торопилась. Луна сменила позу, села в кресле прямо.

Луну не покидала страшная усталость. Наверное, они обе её чувствовали — страшную, хроническую усталость, — уже бесконечно долго чувствовали и ещё бесконечно долго будут чувствовать.

Селестия напевала тихий, бессловесный мотив себе под нос. До того как Твайлайт обмолвилась об этом на обратном пути в Кантерлот, Луна не сомневалась, что песня без слов — очень в духе Селестии. Теперь она не сомневалась, что это очень в духе аликорнов. Музыка струится в самое сердце и душу, разливается, течёт всё дальше и дальше, когда стирается смысл слов. Слова всегда стихают первыми; стихают быстро.

Селестия передвинула фигуру.

— Твайлайт рассказывает прелюбопытные вещи, — спокойно, как бы невзначай обронила она, словно говоря о погоде или узоре на фасоне заурядного платья.

— В самом деле? Занятная она особа — Твайлайт. Ты нарочно подгадала вопрос к началу моего хода?

— Тебе лет не сильно меньше моего, Лулу. Не поверю, что ты до сих пор не научилась держать в уме несколько мыслей одновременно.

— Да, лет немало, но при том, вот удивительно, я не была и не буду столь же двуликой, что и ты, — смотря на фигуры, отвечала Луна и сделала ход — дерзкий, требующий решительного ответа.

Самой вымученной на свете метафорой была метафора шахматная. Луна это сознавала; более того, она выросла из таких банальностей ещё до изгнания, и даже тысяча лет, выдернутая из русла бурной реки времени, не вдыхала новой жизни в старые кости чёрно-белых фигур. Конечно, можно не кривя душой сказать, что манера игры — да и манера вообще что-либо делать — отражает натуру и темперамент играющего. Но по сути… В самом ли деле движение пешки по доске — это знак, несущий в себе внутреннее содержание? Если уж на то пошло, впору засомневаться, насколько прочна связь между причиной и следствием. Они с сестрой играют в шахматы — содержит ли это смысл? Говорит ли это о Селестии что-нибудь, кроме того что она любит шахматы и хочет скоротать время?

— Я? Двуликая? Едва ли. Двуличие предполагает неискренность или лицемерие, кои, боюсь, в моём репертуаре отсутствуют.

— Полноте, сестрица: замысел на умысле интригой погоняет; даже в шахматы — и те не играешь, а паутину вьёшь вокруг каких-то каверзных вопросов. Очень в духе двуликой натуры.

Селестия шумно втянула носом воздух.

— Допустим. Твайлайт почти ничего не помнит о поездке. Я уже поняла, что ты забрала её память.

— Тогда не к чему переливать из пустого в порожнее.

— Но я всё же хочу поговорить.

С протяжным вздохом Луна помассировала копытами виски.

— Ещё б ты не хотела. Всё наседаешь, давишь, дёргаешь… Очень хорошо, милая сестрица! Дерзай. Штурмуй стены.

— Зачем ты так поступила?

Глаза Луны описали круг и, полные негодования, застыли на старшей сестре. Порой складывалось ощущение, что она нарочно строит из себя дурочку. Она хочет услышать “когда” или “зачем”? Впрочем, вопрос риторический — мотивы Луны были очевидны, а уж о Лунанграде Селестия знала предостаточно, чтоб догадаться о единственной причине, оправдывающей вмешательство в память.

— Твайлайт окунулась в исток, — проговорила Луна. — Я знала, хоть и страшилась подобного исхода, но всё равно взяла её с собою. Слова бессильны, но всё же: я скорблю. И я в страшном гневе, ибо авантюра была не просто бесцельна… Вся поездка, весь этот вояж в обществе Твайлайт — всё было лишено смысла.

Селестия деланно, притворно улыбалась, лучилась самодовольством, вытягивая из неё слова, которые хотела услышать. Но тут на её лице впервые мелькнула тень неподдельного удивления.

— Прости?..

— Тебе солнце голову напекло? Лишено смысла. Напрасно, бесплодно, тщетно. Весь путь туда не имел смысла, присутствие Твайлайт не имело смысла. И оттого я в гневе. Трудно сообразить?

— Ты правда считаешь, что Твайлайт…

Луна прекратила имитировать раздумья над шахматами и устало откинулась на спинку кресла.

— В чём смысл ставить юную смертную пред очи старых грехов и потчевать её маловразумительными россказнями о былом? Чего я добилась? Только смутила её, обременила и, вероятно, по своей же чудовищной глупости — запятнала скверной. Ты же почувствовала на ней мой отпечаток, я права?

— Да. Этот вопрос тоже не давал мне покоя.

— Разучилась себя сдерживать, — фыркнув, хохотнула Луна. — Не то что, право, я была когда-то в этом мастерица. Моя уверенность лишь окрепла, когда она погрузилась в ложный исток.

— Не подумай, я не спешу винить тебя за это решение.

Селестия тоже бросила притворяться, что играет в шахматы, и поднесла к губам чашку с вездесущим чаем. “Я ценю любую отсрочку перед неизбежным”, — когда-то, кажется, она так говаривала.

— Радует ли меня, что ты вторглась в разум Твайлайт? Нет. Но разве было бы лучше, вернись она домой в безумии и помешательстве? Тоже нет.

— Не веришь, что она могла бы совладать с мороком? — вырвалось у Луны.

— Одна пони, в которую я верила сильнее прочих, не совладала, — вырвалось в ответ у Селестии.

Луна предпочла бы вернуться к шахматной дуэли и метафорам. Пускай они стократ избиты, затасканы и сомнительны — лучше пусть они.

— Твоя… твоя правда, — нашлась она наконец со словами. — Прости меня.

Селестия молча кивнула. С возвращения Луны она зареклась сыпать извинениями через слово и отнеслась к клятве с нешуточной серьёзностью.

— Изначально, когда ты попросила Твайлайт поехать, чего ты добивалась? — спросила Селестия.

— Я… плохо соображала. Было так одиноко. Просто отчего-то хотелось, чтобы не только я, но и кто-то другой узрел то место и…

Луна заёрзала в кресле. Почему в комнате так душно? И почему она не встретилась с сестрой на каком-нибудь балконе, откуда легко сбежать?

— Не ищи разумного обоснованья для моего поступка, его нет.

— А по-моему, всё же есть.

— Так просвети, будь милостива.

Селестия опустила глаза на шахматную доску.

— Ты хотела покаяться перед кем-то, раскрыться и излить душу, не беспокоясь о прошлом. Разве это — бессмыслица?

— И в памяти у неё сохранилось… что, ничего? Я всё вымарала.

— Полагаю, ты не стёрла собственные переживания.

Луна нахмурилась с сомнением.

— Нет… не стёрла.

— Значит, ты не забыла, что Твайлайт Спаркл — хорошая пони, и за годы под моим присмотром она многое пережила и многому научилась. Ты же знаешь: она может выдержать твоё бремя и, что бы ни случилось, будет для тебя подругой. Я бы сказала, что это ты приобрела много нового — просто не хочешь себе признаться.

Селестия широко зевнула.

— А что до остального… Мне ли говорить тебе, есть или нет в твоих страданиях смысл, Лулу? Из нас двоих ты верила в наличие сакральной сути у каждой былинки, а не я.

— О извечный наш спор, — фыркнула Луна раздосадованно.

— Воистину извечный; разрешиться ему не суждено. Есть ли смысл у твоего прошлого в этом городе? А хочешь ли ты, чтобы он был? Потому как если да — значит ты сама давно решила, в чём этот смысл заключается. Если же нет — значит смысла нет ни грана, и не к чему его искать, а ты — свободна.

— Вольная в обязательствах, в этом вся ты, — буркнула Луна.

Но Селестия только покачала головой.

— Отнюдь. В своих обязательствах я строга к себе как никто другой. Просто меня больше волнуют сами пони, чем вожжи, жалящие их под хвост. Меня больше заботит моя младшая сестрёнка — Луна, — чем чьи-то ядовитые мысли о ней. Хватит, пожалуй… Пойду-ка я, Лулу, отдохну. Не скучай, хорошо?

— Не стану, — ухмыльнулась Луна. — Увидимся за утренней трапезой.

Селестия негромко рассмеялась и тихо пропела:

— Непременно.

Она собрала шахматные фигуры в ящичек из розового дерева, Луна поднялась из кресла и, по старой привычке, отряхнула себя крыльями. Сёстры крепко обняли друг друга; старшая расцеловала её в обе щёки, совсем как в те времена, когда не было Эквестрии, а Луна ещё дышала юностью. Затем — попрощались, и Луна возвратилась к себе.

Чертоги встретили её безмолвием и одиночеством. Она замерла. Вслушалась в тихие вздохи, шорохи дворца, эхом звучавшие из резонаторных раковин с десятикратной силой. Подумав, она начала магией чертить на полу атласы звёзд, планет и небесных сфер, выписывая линии и горящие сигилы. Труды, о ночные труды: табуны грёз, огоньки тайн за завесой бытия…

Далеко не сразу заметила она сиротливо лежащий на столе сложенный листок. Сверху знакомым почерком были выведены извинения: сенешаль перепутала деловую корреспонденцию с личной. Луна развернула бумажку, и оттуда выпало ещё одно письмо — от её подруги Твайлайт Спаркл.

Сегодня не сплю всю ночь. В прошлый раз первой ходили вы, теперь мой черёд, так что… e4.

Луна моргнула — и захохотала. Заливаясь смехом, разметала мерцающие проекции и собрала из них доску, передвинув пешку Твайлайт на нужную клетку. Был в них смысл или нет, но шахматы — чудесная игра, и отказываться от партии она не собиралась.

[1] Всё тайное становится явным (лат.)