Не меньше, чем барон (гет)

Уже вечер. Становится всё темнее, и Софика может лишь надеяться, что часы ещё не пробили восемь, и мачехина кузина со своими воспитанницами не возвратилась домой и не проверила, как ведут себя наказанные. На самом деле, Софика до сих пор не знает, что ей сказать, если мачехина кузина нагрянет раньше положенного. О, Софика до сих пор не придумала никаких оправданий! Об этом, право слово, следовало подумать ещё утром. Но утром она думала о Гесиме, чае и печенье, чуть позднее о Тобиасе, а потом о друге брата Джеке и о его превесёлой шутке со змеёй... Придумывать же теперь... было попросту скучно.

В дом мачехиной кузины Софика возвращается без особых приключений — лишь однажды, зазевавшись, кажется, на главной аллее, она падает и пребольно ударяется локтём. Остальное же путешествие проходит и вовсе без происшествий. Софика довольно ловко забирается на дерево, не забывает даже забрать клочок ткани с ветки — и снова почти вздыхает по дырке на новеньком платье, — а потом вполне успешно добирается до своего окна и перелезает через подоконник, почти тут же оказываясь в собственной кровати.

Руфина встречает её нетерпеливым взглядом. Впрочем, не подскакивает со своей кровати, на которой сидит, а лишь словно бы настороженно выпрямляется. Розовый шёлковый шарф, который она вышивала утром, теперь в сложенном виде лежит у неё на прикроватной тумбочке, а в руках у Руфины одно из стареньких платьев Софики. И на платье этом по сравнению с состоянием на сегодняшнее утро определённо появились новые аккуратные заплатки.

— Ну что? — нетерпеливо интересуется Руфина, всем телом подаваясь вперёд к сестре и даже выпуская из рук иголку. — Ты смогла купить леденцов?

Софика усмехается и достаёт из кармана платья несколько бумажных кульков, которые Руфина — обрадованно и изумлённо охнув — тут же торопливо прячет: один под подушку, остальные в прикроватную тумбочку. На лице Руфины явно читается радость и удовлетворение. И Софика понимает — она ничего не расскажет мачехиной кузине о совершенно неприличных прогулках, если только та сама не обнаружит в её вещах запретную сладость.

— Мятные пришлось отдать Гесиму, — говорит зачем-то Софика, скидывая с себя уличные ботинки и укладывая их обратно в шкаф. — У него сильно болела голова, и я не могла не оставить ему их.

Затем приходит очередь платья — Софика снимает его и надевает взамен одно из своих старых, на которых теперь красуются новые заплатки. Любимое клетчатое платье летит в шкаф — определённо следует спрятать его подальше, и уж точно не показываться мачехиной кузине на глаза в нём, пока оно не будет заштопано и постирано. Иначе не избежать совершенно излишних вопросов. Софика определённо не желает слушать лишние вопросы. И уж тем более не желает на них отвечать.

В стареньком жёлтом платье Софика выглядит вполне пристойно, пусть и несколько небрежно. Софика торопливо расплетает волосы и заплетает их заново — за время её прогулки косы несколько растрепались, и мачехиной кузине, должно быть, если она увидит это, будет несколько непонятно, как могли растрепаться так её волосы, если Софика весь день сидела в комнате.

Софика вертится перед зеркалом, почти как Амалья, припоминая слова о собственной «очаровательности», сказанные Джеком, и ей вдруг чудится, будто бы она и правда очаровательна — не просто же так у неё всегда было партнёров по танцам даже больше, чем у хорошенькой Амальи с кукольным личиком. Возможно, что-то такое есть в её лице, волосах, фигуре, что делает её, если уж не красивой, то хоть немного особенной. Софика с гордостью смотрит на свои длинные косы с вплетёнными в них жёлтыми лентами и довольно улыбается.

— Отец пишет мне, что беспокоится, не завёл ли Гесим дурных друзей и знакомых, — серьёзно замечает Руфина, ставя на платье Софики последнюю заплатку и поднимаясь с кровати, чтобы положить платье в шкаф. — В детстве Гесим удивительно легко поддавался дурному влиянию, и отца беспокоит, не попал ли он под дурное влияние теперь, когда находится столь далеко от дома.

У Софики перед глазами стоит улыбающееся лицо Гесима — не то измождённое выражение замученного сильной болью человека, а спокойное и чуточку самодовольное, — и она не может удержать усмешки.

— Гесим и сам на кого угодно может оказывать дурное влияние! — легкомысленно отзывается Софика, поворачиваясь к зеркалу левым боком и задумываясь о том, что неплохо было бы подчеркнуть тонкую талию поясом, приоткрыть плечи и накинуть на них полупрозрачную шаль. — Я не помню у нас дома ни одной дурной компании, которую Гесим бы не возглавлял сам!

На лице у Руфины появляется недовольное, почти сердитое выражение, а губы начинают дрожать, словно от непосильного нервного напряжения.

— Ты совсем дурочка? — спрашивает Руфина рассерженно, подбоченившись и глядя исподлобья на Софику. — Речь идёт о нашем родном брате! Мы просто обязаны делать всё возможное, чтобы ничто не сбило его с истинного пути!

Софика лишь усмехается и, ловко крутанувшись перед зеркалом: так, что подол платья закружился вместе с ней, запевает глупую старую песенку не самого доброго и, пожалуй, не самого благопристойного содержания, которую как-то слышала от деревенского выпивохи. Руфина при первых же звуках кривит губы и смотрит раздосадовано и словно бы разочаровано. Она хмурится и широкими быстрыми шагами отходит в сторону, снова занимая свою кровать. В руках Руфины вновь появляется розовый шёлковый шарф и иголка с серебристой ниткой, и она делает первые нервные стежки.

— О, Руфина! — весело кричит раззадоренная недовольством сестры Софика, голосом подражая одному из проповедников, которых пару лет назад принимал в своём доме отец сестёр. — Как это похвально, что вы готовы насильно облагодетельствовать и наставить на истинный путь всех вокруг, даже не спрашивая их на то желания и согласия!

Руфина ещё больше поджимает губы и принимается орудовать иголкой совсем уж быстро и нервно. На лице Руфины застывает то надменно-оскорблённое в лучших чувствах выражение, которое порой не исчезает с её лица целыми днями, делая мишенью для насмешек Софики и Гесима. Руфина больше не смотрит на Софику — как это всегда бывает, когда она столь рассержена, и Софике вдруг поистине непреодолимо хочется заставить сестру разозлиться ещё больше. До беготни по комнате и швыряния в друг друга подушками, которое непременно окончится смехом и примирением.

Софика подскакивает к прикроватной тумбочке Руфины и хватает оттуда толстую книгу в тёмно-малиновой обложке, на которой серебристыми полустёртыми буквами выведено название: «Воззвание к добродетели», которое Софика с детства считала до неприличия скучным.

В этой книге одна из глав как раз про то, как просто порой находится пагубное влияние на умы юных джентльменов и леди. О, в этой главе, насколько Софика знает из наставлений отца и нравоучений Руфины, приведены целые проповеди о вероятно поджидающих на жизненном пути искушениях, соблазнах и дурных компаниях, которые могут заставить сделать неверный выбор даже человека, получившего воспитание в семье самых строгих и правильных нравов.

Когда мачехина кузина входит в комнату, Софика как раз с самым сосредоточенным видом держит книгу раскрытой примерно на середине, пытаясь найти ту главу — под рассерженное сопение низко склонившейся над вышиванием Руфины. И следует поблагодарить провидение за то, что приход этой невыносимо строгой женщины не случился получасом ранее.

— Что же... Вероятно, вы осознали свои вчерашние проступки, — произносит задумчиво мачехина кузина, с явным удовольствием оглядывая Софику и Руфину. — Думаю, вы не только можете спуститься к ужину, но и побывать на завтрашнем пикнике. Жду вас к ужину через пятнадцать минут, барышни.

С этими словами она разворачивается и с самым чинным видом уходит, снова оставляя сестёр одних. Ключ в замке, однако, в этот раз не проворачивается.

— Не трогай мои книги, раз уж ты в них ничегошеньки не смыслишь! — сердито шепчет Руфина, когда за спиной мачехиной кузины закрывается дверь, а через пару минут добавляет уже чуточку более миролюбиво: — Хотя, признаться, нас выручило то, что тебе так хотелось меня поддеть и уколоть, что ты даже заглянула для этого в одну из моих книг!

Софика пожимает плечами и тотчас возвращает «Воззвание к добродетели» на прежнее место — тем более, что она не уверена, что не заснёт, если прочтёт ещё хотя бы строчку оттуда, — даже забыв издевательски скривиться — она и сама несколько озадачена собственным везением.

А Руфина принимается хлопотать — выуживает откуда-то из сундуков два чистеньких белых передника (из тех, что следовало дома надевать к праздничному обеду или встрече гостей) и повязывает один себе, а второй заставляет повязать Софику, которая с гораздо большим удовольствием спустилась бы к ужину и вовсе без передника. Что, впрочем, определённо подверглось бы критике со стороны мачехиной кузины.

— И надень туфли! — даёт наставление Руфина, придирчиво оглядев сестру с головы до ног. — Ты ведь не можешь пойти на ужин босиком!

Софика едва ли может в полной мере согласиться с безаппеляционностью последнего заявления, впрочем, решает отчего-то не спорить. Она подходит к своему шкафу и достаёт оттуда пару туфель — не бальных, разумеется, но во всех отношениях пристойных и приличных, — которые тут же надевает.

Руфина выглядит вполне довольной и гораздо более благодушной, чем несколькими минутами ранее. Лицо её кажется спокойным и теперь даже красивым. Она вообще довольно красива, когда становится мягкой и ласковой, думается Софике. Руфине следует просто вести себя проще и спокойнее, а не изводить себя новомодными причёсками и неудобными нарядами, чтобы достичь того, чего ей хочется.

Сёстры Траммо выходят из комнаты как раз минут через десять после того, как мачехина кузина ушла от них. И Софика, пожалуй, самую малость рада, что в этот раз ей позволено покинуть комнату традиционным путём — по лестнице, — а не карабкаясь по веткам стоящего вблизи дерева.

Они проходят мимо дверей в комнаты других воспитанниц — насколько Софика знает, все здесь живут по трое. Каждая дверь имеет свой номер. Вот сёстрам Траммо досталась комната под номером одиннадцать. Тройняшки Домирре, Марта, Камилла и Долли, единственные, имена которых Софика успела запомнить с момента приезда, живут в четвёртой комнате и носят совсем одинаковые платьица и причёски, что едва ли возможно их не путать. Мачехина кузина же располагается в комнатах внизу. Там же находятся столовая, несколько гардеробных и комната для музицирования, где стоит тёмно-синий лакированный рояль.

— Кстати, разве ты не говорила, что девочки поужинают на вечере стихов? — с недоумением спрашивает Софика у Руфины, когда они спускаются по широкой деревянной лестнице на первый этаж.

— Леди на людях должна есть как птичка! — не оборачиваясь даже повторяет одно из наставлений всех почтенных матрон Руфина.

У Руфины на затылке повязан кораллово-красной лентой бант, и сам этот бант кажется Софике похожим на огромную бабочку. Волосы у Руфины гораздо короче, чем у Софики, но, пожалуй, чуточку гуще. И того же оттенка каштанового, который в Мейлге совсем не считается красивым.

— Стервятники и ястребы, кажется, тоже птички! — не удерживается от возражения Софика и лишь усмехается на предостерегающий гневный взгляд резко обернувшейся Руфины.

До стола они доходят молча. Софика тут же занимает свободное место справа от Амальи, а Руфина садится слева. Напротив них сидят и шушукаются между собой тройняшки Марта, Камилла и Долли, невысокие и рыженькие, с худенькими веснушчатыми личиками. Софика готова поклясться, что скоро совсем перестанет их путать — Долли самая говорливая из них, у обладающей самыми изящными из тройняшек манерами Камиллы щербинка между зубами, а у любопытной смешливой Марты больше всего веснушек на носу.

— Мы будем играть Осень, Зиму и Весну в представлении через неделю — я обо всём договорилась с тётушкой! — весело подмигивает сёстрам Амалья, когда на стол подают куриный бульон с плавающим в ним разрезанным пополам варёным яйцом. — Софика разучивала арию Осени в прошлом году, и все нашли, что у неё вполне приятный голос, а костюмы осталось лишь подогнать на нас! И я буду просто потрясающе смотреться в платье Зимы!

Софика набрасывается на бульон так жадно, словно не ела много дней подряд. Амалье она просто кивает в ответ, не желая слишком много думать о предстоящих репетициях и многочисленных примерках.

— Но я хочу играть Осень или Зиму, а не Весну, у которой даже слов нет! — недовольно отзывается Руфина, впрочем, не осмеливаясь говорить слишком громко в присутствии мачехиной кузины. — И почему вам вечно достаются роли лучше, чем мне? Ведь именно я старшая!

Софика, проследив настороженно за мачехиной кузиной, осторожно, чтобы та не заметила, вылавливает яйца из тарелок даже не притронувшихся к бульону Руфины и Амалью. Софика почти убеждена, что Руфина сейчас сверлит Амалью недовольным, обиженным взглядом, но сама она гораздо больше занята тем, чтобы незаметно поменять свою пустую тарелку сначала с тарелкой Амальи, а потом, когда и этот бульон съеден до последней ложки, поменять пустую тарелку Амальи с тарелкой Руфины.

Когда тарелки с бульоном уносят, и вместо них на столе появляется запечённый картофель с тушёной капустой и фрикадельками, процедура повторяется — сначала Софика с жадностью уплетает свою порцию, а потом уминает за обе щеки содержимое тарелок своих сестёр.

Этих действий, кажется, не замечают ни мачехина кузина, ни Амалья с Руфиной, больше занятые своей перепалкой, из которой Софика улавливает лишь отдельные слова. Зато остальные воспитанницы мачехиной кузины — в том числе, тройняшки Марта, Камилла и Долли — уже тихонько посмеиваются и перешёптываются между собой.

— Но ведь ты совсем не умеешь петь! — наконец, говорит Амалья совершенно безжалостно своим милым тоненьким голосом, даже не пытаясь его приглушить. — И только у Весны нет арий! Тебе подходит только эта роль, если ты не желаешь опозориться!

В это время как раз уносят тарелки из-под тыквенных оладий. С ними история с переменой блюд повторяется так же, как и с бульоном, и с картофелем и фрикадельками. Софика как раз успевает доесть все три порции. Последняя оладушка влезает в неё уже с трудом.

Руфина на слова Амальи — весьма жестокие, пожалуй, пусть и вполне справедливые — с обидой отворачивается и замолкает до конца ужина — остаются лишь десерт, на который воспитанницам мачехиной кузины подают по куску вишнёвого пирога с творожным кремом.

Десерта, впрочем, как и было обещано, Софике и Руфине сегодня за ужином не подают — однако наевшаяся досыта Софика и не уверена, что в неё может влезть хотя бы ложка чего-нибудь ещё. Руфина напротив — страдальчески смотрит на куски пирога в тарелках других воспитанниц, впрочем, к Амалье не поворачивается. На этот раз мачехина кузина пристально наблюдает за наказанными — наказаны сегодня не только Софика и Руфина, но и Долли, а также ещё две девочки, — чтобы им ни в коем случае не перепало ни кусочка запретного десерта.

Амалья же ест свой пирог без всякого видимого аппетита, хоть и съедает, кажется, до последней крошки. Софика видит, как дрожат её пальцы, а на лице появляется непривычное, неправильное для Амальи упрямое выражение.

Сегодня — по указанию мачехиной кузины — Амалья снова спит отдельно от них. Она вернётся в спальню только завтрашней ночью — когда с Софики и Руфины будет окончательно снято наказание за выходку Софики на балу. Пусть и останется наказание за танцы дома после этого бала.

Софика почти физически чувствует, какое облегчение испытывают и Амалья, и Руфина от слов мачехиной кузины, что им не придётся делить комнату сегодня. А завтра они помирятся. Софика в этом уверена. Колкие, обидные слова успеют позабыться за ночь и целый день, полный новых впечатлений. Руфина подумает и поймёт свою неправоту — ей действительно не исполнить даже арию Осени, не говоря уже о гораздо более сложной и объёмной партии Зимы, — а Амалья осознает чрезмерную резкость своих слов и поймёт всю тяжесть обиды Руфины из-за того, что ей придётся весь спектакль молчать, лишь красуясь в ярком наряде.

Оказавшись в комнате, Руфина вновь принимается остервенело вышивать — Софика почти уверена, что ещё немного и злосчастный розовый шарфик станет скорее серебристого цвета от покрывающей его вышивки. Руфина орудует иголкой ловко и определённо чересчур поспешно. Она снова склоняется над рукоделием почти в три погибели.

Софика — ей сейчас вдруг впервые за долгое время не хочется смеяться и шутить — скидывает с ног туфли, достаёт из своего саквояжа книгу — забавный иберский приключенческий роман, чтение которого, должно быть, могло считаться не самым подходящим занятием для настоящей леди из Мейлге — и молча погружается в чтение, заставляя себя отстраниться мысленно от того, что произошло за ужином.

В какой-то момент Софике надоедает читать, и она откладывает книгу в сторону, уложив обложкой вверх, чтобы не потерять страницу. Софика стягивает с себя платье вместе с беленьким передником, торопливо стаскивает бриджи — и платье с передником, и бриджи тут же летят на пол — и забирается под одеяло, выключая магией свет над своей кроватью.

Руфина перестаёт вышивать тут же. Софика лежит спиной к ней и слышит, как Руфина откладывает шарф, иголку и нитку на прикроватную тумбочку, встаёт с постели и переодевается в ночную рубашку, тщательно вешая каждую вещь на своё место в шкаф, а затем тоже гасит свет и ложится в кровать.

Софику эти звуки почти убаюкивают. Она прикрывает глаза и отчего-то думает, что неплохо было бы как-нибудь рассказать Руфине и Амалье о Джеке. И о Тобиасе.

— Как думаешь, есть ли в этом смысл? — тихо спрашивает Руфина через некоторое время, беспокойно ворочаясь в постели и всё же не находя удобного положения. — Выходить в свет, красоваться в ярких нарядах, пытаться быть привлекательной для всех этих незнакомых мужчин... Не лучше ли нам было остаться в нашей родной деревне? Я не уверена, что наша мама одобрила бы и эти балы, и спектакли, эти платья с почти обнажённой грудью... Не предаю ли я её память, участвуя во всём этом?

Руфина поворачивается на бок и понимает, что Софика её не слышит — Софика уже крепко спит и видит теперь сны об огромных змеях, что не спешат её ужалить или задушить в своих объятьях, о забавном Джеке, любимом брате Гесиме и обходительном бароне Тобиасе.

Наутро Софика просыпается от сильного, пусть и вполне безболезненного тычка в бок. Вставать совершенно не хочется — ещё слишком рано, и Софика, уставшая от вчерашних приключений, больше всего на свете желает снова выспаться. Или хотя бы отлежаться в тёплой постели, не вылезая из-под одеяла.

— Скоро завтрак! — оповещает сестру Руфина чересчур бодро. — А потом нас оденут и поведут на пикник. Нельзя опаздывать ни в коем случае!

На пикник всем воспитанницам мачехиной кузины пошиты новые платья, специально для так называемых «взрослых» пикников — без фартуков и с длинной юбкой, как и полагается барышням, уже вышедшим в свет. Софика не знает ещё, какое именно платье досталось ей, но почти уверена, что Амалья пойдёт на пикник в каком-нибудь голубом наряде, а тройняшкам Марте, Камилле и Долли достанутся бирюзовые или кремовые.

О фасоне Софика не знает почти ничего — мода на фасоны платьев для пикников меняется едва ли не каждый год, и всякий раз пансионам необходимо заказывать у портных всё новые платья для своих воспитанниц.

Пропустить примерку у Софики нет никакого желания. Пикник, в отличие от вечера стихов, ей ужасно хочется посетить — там будут воспитанницы не только этого пансиона, будет довольно и молодых людей, и можно будет, пока мачехина кузина не видит, полакомиться мороженым или чем-то другим.

Однако до примерки ещё есть время — коль Руфина торопится на завтрак.

— Коль мы будем на пикнике, — замечает Софика спросонья недовольно, одной рукой отталкивая от себя Руфину, — какой смысл в завтраке? Можно явиться только на одевание и поспать хотя бы лишние полчасика...

Софика снова прикрывает глаза и надеется досмотреть прерванный сон — или хотя бы понежиться немного в постели и помечтать о всяких глупостях вроде праздной жизни где-нибудь во дворце и никогда в жизни больше не подниматься с постели раньше полудня.

— Ну вставай, вставай! — снова трясёт Софику за плечи Руфина, и голос у неё определённо более жалобный, чем Софика может выдержать. — Для тебя не аргумент все наставления для юных леди, но я ужасно проголодалась и просто не дотерплю до пикника, а спускаться в одиночестве я боюсь!

Софика нехотя поднимается на кровати. Настроение у неё не самое хорошее. Она бросает на Руфину тяжёлый взгляд и откидывает с себя одеяло.

Руфина уже одета в домашнее платье — другое, не то, что было вчера. У этого платья подшит подол, а в груди оно великовато для Руфины. Оно совершенно немодного покроя — об этом иногда с презрением отзывается Амалья. На рукавах и поясе платья вышиты бисером яркие разноцветные птички, а ворот у него кружевной. Платье, кажется, из тех, что достались Руфине от покойной матери. Руфина категорически отказывается, когда отец или мать просят её одолжить Софике или даже Амалье это платье хотя бы на один приём, и бережёт его пуще всего на свете.

Искать одежду не приходится — чистое домашнее платье Софики, нижняя юбка, нижняя рубашка и передник лежат аккуратно сложенными на кровати Амальи, а домашние туфли стоят рядом с ней. Бриджи и оба вчерашних платья отложены в сторону — к вещам, которые стоит отдать в стирку. И Софика поспешно скидывает с себя всю одежду — и немного хмурится от холода — и так же поспешно одевается, не слишком заботясь о том, чтобы всё было аккуратно.

Забота Руфины кажется немного приятной, и порядком смягчает недовольство Софики, пусть и не поднимает ей настроение в полной мере. Поиск вещей сейчас порядком разозлил бы её — тем более, что едва ли есть какой-то смысл одеваться, если после завтрака их всё равно переоденут для пикника, — и предусмотрительность Руфины оказалась вполне кстати.

— Если бы ты вчера лучше поужинала, то завтрак не был бы сейчас тебе столь необходим! — ворчит Софика себе под нос недовольно, когда наклоняется затем, чтобы обуться.

Эти домашние туфли ей определённо становятся малы, и это весьма некстати — мачехина кузина лишь недовольно нахмурилась, узнав размер ноги Софики, и едва ли обрадуется необходимости покупать той туфли на размер больше, а у Руфины и Амальи нога гораздо меньше, так что, не удастся позаимствовать туфли у них, как можно было бы сделать с одеждой.

Когда Софика, теперь уже полностью приготовленная к тому, чтобы спуститься в столовую, выпрямляется, она обращает внимание, что на растерянном лице Руфины вдруг появляется столь нежное, трогательное выражение, что Софика не знает даже, что ей и делать.

— Ты правда заметила, что у меня вчера был плохой аппетит? — спрашивает Руфина, и тёмные глаза её до того светятся благодарностью, что Софике на мгновенье отчего-то становится ужасно стыдно. — Это очень мило с твоей стороны!

Руфина порывисто обнимает сестру, и в объятьях её гораздо больше нежности, чем когда-либо. Когда Руфина отстраняется, её щёки красны от румянца, а в глазах стоят слёзы, которые она со смущённой улыбкой вытирает чистеньким носовым платочком, взятым из расшитого бисером кармана.

Они спускаются к завтраку, не говоря друг другу ни слова. И — тоже направляющиеся на завтрак — тройняшки удивлённо переглядываются из-за этого. И Марта, пошептавшись с сёстрами и, должно быть, заручившись их согласием, отправляется стучаться в комнатку под номером пять. Софика знает — тройняшки дружат с белокурой полненькой девочкой из пятой комнаты, и готовы сплетничать гораздо больше других девушек в пансионе.

Амалья к этому времени уже сидит за столом, но Руфина поспешно занимает свободное место подальше от неё. На лице Амальи явственно читается искреннее огорчение, и Софика, пожав плечами, подбадривающе ей улыбается и садится на свободное место рядом с Руфиной, не чувствуя себя вправе уйти к Амалье после утренних объятий. Амалья тихонько вздыхает.

На стол ещё не подают — не подадут, пока за столом не появится мачехина кузина и не объявит привычно строгим голосом, что все опоздавшие остаются без завтрака. Примерно тогда на столе окажутся тарелки с каким-нибудь блюдом. На завтрак обычно подаётся всего одно — каша, омлет или оладьи с каким-нибудь вареньем. Софика мысленно молится, чтобы сегодня подавали не кашу — омлетом или оладьями она позавтракает с куда большим удовольствием.

Но, когда мачехина кузина садится во главу стола — за столом сидят уже все воспитанницы, нет ни единого свободного места, — подают молочную рисовую кашу, должно быть, противно сладкую на вкус. Софика даже не может заставить себя попробовать хотя бы ложечку.

И пока она лишь тайком следит за мачехиной кузиной, всегда — и весьма удачно, что так выходит — не слишком внимательной во время приёмов пищи.

— Терпеть не могу рисовую кашу на молоке, — шепчет Софика Руфине, когда мачехина кузина поворачивается к одной из учениц, чтобы сказать ей что-то. — Можешь съесть мою порцию, если хочешь.

Руфина молча кивает и, доев свою кашу, осторожно, чтобы не заметила мачехина кузина, забирает тарелку Софики. Руфина, кажется, действительно ужасно голодна. И Софика со стыдом думает, что это она-то — подкрепившаяся горячей кукурузой по пути к Гесиму и печеньем у него дома с жадностью набросилась на ужин, чувствуя себя в состоянии проглотить целого слона. Каково же пришлось Руфине, которая весь вчерашний день просидела голодная, а затем нисколечко не подкрепилась за ужином, слишком обиженная распределением ролей в предстоящем спектакле, чтобы вкушать бульон или фрикадельки?..

На примерке, уже после окончания завтрака, Софика обнаруживает, что для неё приготовили ярко-жёлтое шёлковое платье с рукавами-фонариками, тонким чёрным поясом и кружевным шейным платком чуть более приглушённого, нежели платье, оттенка жёлтого. Платье кажется ей вполне прелестным, и она про себя отмечает, что несколько благодарна мачехиной кузине за такой выбор. Честно говоря, Софика вообще даже не представляла, что платье, которое ей достанется, будет столь хорошо.

Софике заплетают косу — по правде говоря, она знает, что большинство девушек отправятся на пикник с распущенными волосами, лишь убрав от лица и заколов на затылке пряди с висков, однако у Софики волосы длиннее, чем до пояса, и ей определённо не следует распускать их перед всеми. Или стоит обстричь — но на это Софика едва ли способна дать согласие.

Амалья, как и следовало ожидать, крутится перед зеркалом в платье из голубого бархата с прелестной вышивкой на поясе, подоле и рукавах и шелковым шейным платком, украшенном мелким бисером. Амалья восхищена собой и своим роскошным платьем — самым роскошным из всех, пожалуй, что здесь находятся. Марта, Камилла и Долли перешёптываются в почти одинаковых бирюзовых атласных платьях — отличают платье лишь вышивка на подоле да разноцветные пояса. Подруга тройняшек с удовольствием любуется на себя в голубом батистовом платье с вышитыми бабочками. Фасоны у всех действительно одинаковые — до размера рукавов-фонариков, длины юбки и количества аксессуаров. И Софика с любопытством оглядывает всех вокруг, пока не замечает Руфину в полосатом коричнево-бежевом платье, должно быть, из камлота, а пояс и шейный платок кажется чрезмерно простыми.

Осознание острой несправедливости происходящего переполняет Софику почти мгновенно — она почти чувствует, как вскипает от праведной ярости кровь в её венах. Она быстрым шагом пересекает зал, почти расталкивая некоторых воспитанниц мачехиной кузины, что находятся у неё на пути, оказываясь рядом с Руфиной, и хватает сестру за руки.

— Мы можем попроситься поменяться платьями, — шепчет Руфине Софика, не особенно заботясь о том, не слишком ли громок её шёпот. — Я могу сказать, что больше хочу носить камлот, чем шёлк. Несправедливо, что у тебя слишком простое платье, тогда как у всех украшены кружевами или вышивкой! Это просто свинство со стороны этой грымзы! Если уж кто и заслуживает носить камлот без всяких украшений, то это я, а вовсе не ты!

— Я вовсе не так хороша собой, как ты или Амалья, чтобы носить шёлк или бархат, — вздыхает Руфина, качая головой, и заставляет себя улыбнуться. — И, Амалья права, пою я ужасно.

Улыбка выходит жалкой и вымученной, и Софике почти физически больно это видеть. Признаться честно, Руфина нередко оказывается мишенью насмешек Софики и всяческих её острот, но однако Софика никогда в жизни не желала причинить ей настоящие боль и огорчение. И уж точно она не готова позволять кому-либо ещё в целом свете смеяться над слабостями собственной сестры. Софика знает — Руфина страстно желает оказаться красивой, страстно желает нравиться и определённо жаждет внимания, которого, признаться честно, заслуживает куда больше своих сестёр. И выбор платья на пикник со стороны мачехиной кузины определённо кажется чрезмерно жестокой насмешкой над Руфиной.

— Глупости! — горячо возражает Софика, и голос её звенит в воцарившейся тишине. — Амалья действительно хорошенькая куколка с белокурыми волосами и румяными щёчками, но я-то уж точно никогда не была такой. И вообще — ты ведь знаешь, какая я неряха! Насколько я знаю, большинство считает это недостатком куда серьёзнее не слишком красивого голоса.

На них все смотрят — осознание этого факта приходит определённо несколько запоздало. Все — начиная изумлённо открывшей рот Амальей и заканчивая мачехиной кузиной, которая как раз входит в комнату, чтобы проследить за тем, насколько завершены сборы на пикник.

Не то чтобы осознание факта, что она снова оказалась в центре всеобщего внимания, может хоть как-то поколебать уверенность Софики в том, как следует поступить. Она уже поворачивается и готова с самым что ни на есть воинственным видом разговаривать с мачехиной кузиной. Никогда не могло, на самом деле.

— Тебя считают красивой люди, — Руфина хватает Софику за руку, не позволяя уйти и вступить в спор. — А это и делает девушку красивой.

Говорит Руфина так тихо, что едва ли хоть кто-нибудь, кроме Софики, может её расслышать. И она смотрит на сестру столь умоляюще, что Софика сдаётся и уже больше не пытается вырваться и поговорить с мачехиной кузиной на счёт совершенно вопиющей несправедливости.

— Меня скорее находят забавной, чем красивой! — смеётся Софика, перекидывая тяжёлую косу через плечо.

Руфина не говорит ничего, только улыбается ей в ответ, и из глаз её исчезло затравленно-оскорблённое выражение. Теперь её улыбка больше не выглядит жалкой — только спокойной и мягкой. Такой, с которой она становится почти необыкновенно красивой. Руфина благодарно сжимает руку Софике, и той не нужно никаких слов, чтобы улыбнуться тоже.

Мачехина кузина оглядывает Софику и Руфину беспокойно-настороженным взглядом, но, кажется, успокаивается, видя, что дальнейшего развития их разговор не получает, и громко хлопает несколько раз в ладоши, призывая своих воспитанниц разбиться по парам и встать друг за другом.

Амалья, беспокойно оглянувшись на сестёр, встаёт в пару со смуглой темноволосой девочкой совсем маленького роста, что одета в коричневое бархатное платье почти без всяких украшений. Руфина и Софика становятся вместе. Почти самой последней парой. За ними идут только две девушки, имён которых Софика не знает.

До парка, где проводится пикник, воспитанницам мачехиной кузины предстоит идти пешком — они выходят стройной, но, впрочем, тихо шушукающейся, колонной из дома, где обитают, а потом неторопливо идут по аллеям, отвешивая почтительные книксены нарядно одетым дамам и джентльменам. Они чинно бредут по яблочной аллее, потом поворачивают на черёмуховую — там Софике с улыбкой подмигивает продавщица лимонада, — и бредут по ней, пока не сворачивают на сливовую, а только затем — на вишнёвую. Парк, где проводится пикник, расположен где-то на вишнёвой аллее — и это всё, что о нём знает пока Софика.

Парк оказывается весьма большим и приятным на вид — окружённый чугунной почти кружевной на вид оградой, с множеством раскидистых деревьев и самых разных дорожек. Где-то в глубине парка виднеется пруд — к пруду мачехина кузина категорически запрещает воспитанницам подходить слишком близко, — а на столах, устеленных клетчатыми разноцветными скатертями, полно всяких лакомств.

Руфина и Софика с восторгом переглядываются, но тут лицо Руфины становится совсем расстроенным. И печаль не исчезает, когда мачехина кузина разрешает воспитанницам разбрестись по парку.

— Нам запрещено брать десерты самим — можно их есть, только если кто-то из джентльменов предложит! Мы ведь с тобой наказаны! — поясняет Руфина на недоуменный взгляд сестры. — Можно лишь надеяться, что кто-то принесёт нам хотя бы лимонада! Обычно лишь после шестого бала девушки обзаводятся кавалерами!..

Софика кивает молча и оглядывается по сторонам, надеясь увидеть Тобиаса, который мог бы помочь ей, но с разочарованием замечает, что его нет на пикнике. Это обстоятельство несколько расстраивает Софику, впрочем, не приводит в отчаяние, в котором явно пребывает Руфина. Можно обойтись и без Тобиаса, если уж того нет. Всё-таки, Софике уже семнадцать лет, и она всегда прекрасно справлялась, когда следовало обойти правила.

— Выкрутимся! — решительно бросает Софика Руфине. — Я не оставлю тебя без сладкого сегодня!

Софика снова оглядывается по сторонам, оценивая, кого именно из всех присутствующих здесь можно попросить о маленьком одолжении, не слишком опасаясь, что об этом будет доложено мачехиной кузине. Наконец, заметив тех, кого нужно, Софика топает почти на другой конец парка, за руку ведя за собой ничего не понимающую Руфину.

— Приятный день, не правда ли, господа? — широко улыбаясь спрашивает Софика, обращаясь к троим юношам, стоящим несколько в отдалении от других молодых людей и кокетничающих барышень, что на данный момент посетили больше шести балов. — Как вас зовут?

Руфина смущённо прячется за её спину. Софика почти уверена — её сестра не может даже поднять взгляда от стыда и неловкости. Руфина боится и дрожит едва ли не всем телом, Руфине, должно быть, хочется поскорее сбежать, но она всё-таки стоит за спиной Софики, не делая даже шага в сторону.

У трёх юношей, к которым Софика обратилась, почти одинакового оттенка русые волосы, и черты лица довольно схожи. Один из них чересчур высок ростом и очень сильно сутулится. Из тех двоих, что пониже ростом, один носит довольно небрежную и редкую бородку, а второй одет в одежду словно с чужого плеча — добротную и в целом хорошую, но которая совсем не сидит на его фигуре — и совсем юн — должно быть, ровесник Софики или Амальи.

— Моё имя — Николас, — отвечает самый высокий юноша, запинаясь почти после каждого слога. — А это мои братья, Стивен и Чарли.

На лицах у всех троих читается такое волнение, что это выглядит почти смешным. И Софика лишь заставляет себя выглядеть ещё приветливее. Руфина же и вовсе почти не выглядывает из-за её спины.

— Николас, Стивен и Чарли, я и моя сестра хотим лимонада, шоколадного печенья и мороженого, — обращается к юношам Софика с самой очаровательной улыбкой, на которую только способна, — Вы ведь будете джентльменами и принесёте их нам, пока мы посидим на скамейке под этим чудесным дубом?

За сладостями они бросаются даже быстрее, чем того предписывает вежливость — забывают поклониться или ответить хоть что-нибудь. Но удаляются именно за сладостями — Николас за мороженым, Стивен за лимонадом, а Чарли за печеньем. Софика, проследившая за этим краем глаза, победно улыбается.

— Софика! — почти возмущённо шипит Руфина, когда молодые люди удаляются достаточно далеко, чтобы её не услышать. — Так ведь нельзя!

Софика усаживается на скамейку и немного вытягивает ноги — модные сапожки ей нещадно жмут, и она не уверена, что сумеет выдержать обратную дорогу до своей комнаты, если сейчас не отдохнёт. Руфина, всё ещё возмущённая нарушением приличий, присаживается рядом — пусть и не так близко, как присела бы, будь довольна происходящим.

— Мы не делаем ничего такого! — возражает Софика с улыбкой. — Мы просто попросили этих джентльменов принести нам сладостей — все девушки так делают!

Руфину этот ответ явно не удовлетворяет. Она хмурится и нервно теребит пальцами локоны своих тёмных волос. Её губы снова дрожат, а с лица отхлынула краска. Софика же смотрит на неё не понимающе и лишь улыбается.

— Все так поступают с почти женихами, а не незнакомыми людьми! — наконец, шепчет Руфина, и лицо у неё становится почти испуганным. — Ты же общаешься с мужчинами так, как будто они все от тебя без ума! Так ведь и глупой, пустой кокеткой прослыть недолго!

Софика в ответ лишь смеётся, пожимая плечами.

Братья Николас, Стивен и Чарли приносят угощение довольно скоро, и все мысли о хороших манерах вылетают из головы Софики. Она улыбается им так открыто и счастливо, что Николас, больше не стесняясь, присаживается рядом с ней и начинает рассказывать об изобретении мороженого в Ибере и о всех его сортах, какие только можно найти в Мейлге.

Софика хихикает и уплетает мороженое за обе щеки — лимонад выпит ещё раньше, а шоколадное печенье крошится в вазочку с мороженым. Рядом на скамейке сидит Руфина, которая тоже ест мороженое — но гораздо более скромно. Стакан с лимонадом Руфина ставит рядом с собой на скамейку, а печенье кладёт сверху на стакан. Стакан Софики Стивен уже унёс прочь.

Чарли садится с другой стороны от Софики, несколько оттесняя от неё Руфину. Он сидит осторожно, стараясь ни единым жестом не толкнуть, не задеть Софику, и она улыбается ему и снова хихикает.

Николас, несмотря на заикание, оказывается вполне приятным собеседником. Опустившийся на скамейку рядом с Николасом Стивен — тоже, пусть говорит он реже и гораздо более просто, чем Николас. Их младший брат Чарли же почти ничего не говорит, лишь глядя на Софику полным восторга взглядом.

Когда к дубу подходит ещё один человек — Итан, если верить тому, как обратился к нему Стивен — Софика, улыбаясь, просит его принести им — ей и Руфине — ещё мороженого. Чарли спрашивает, не хочет ли она ещё печенья, и Софика, посмотрев на Руфину пронзительным взглядом, смеётся и отвечает, что они обе не прочь бы отведать местных пирожных с кремом.

Следом появляются Якоб (горячий шоколад), Брэдли (песочные корзиночки с карамелью и ягодами), Джастин (ещё лимонад) и Инграм (булочки с корицей и малиновым вареньем). А потом Софика и вовсе перестаёт считать. В какой-то момент со скамейки исчезает Руфина — улыбнувшись благодарно и смущённо, она почти растворяется в воздухе, покидая их так быстро, — а у Софики пропадает аппетит. О, она больше не может съесть ни ложечки мороженого!

Увидев вдали — он беседует о чём-то с мачехиной кузиной — Тобиаса, Софика машет ему рукой, позабыв о всех приличиях. И тут же забывает о нём, когда пытаясь отказаться от очередного пирожного, от которого она определённо — точно-точно! — не сможет откусить и кусочка, чтобы он не полез обратно. И Софика лишь хихикает и, смеясь, говорит об этом.

Софика лишь вполуха слушает, что ей говорят — со всех сторон её о чём-то спрашивают, о чём-то рассказывают, окликают, предлагают что-то ещё... И Софика просит лишь принести ей ещё лимонада — после такого количества сладкого ей очень хочется пить.

— И всё-таки, вы действительно внешне удивительно похожи на леди Еву, как мне и говорили! — говорит вдруг человек, которого все называют не иначе как графом, почти с восторгом, наклоняясь, чтобы поцеловать Софике руку в изящной ярко-жёлтой под цвет платья перчатке.

Граф немолод. Это чувствуется по его магической ауре. Он выглядит лощёным и чуточку самодовольным. На нём малиновый сюртук и чёрные перчатки. У него проседь в густых чуть вьющихся волосах и уверенные, неторопливые движения. А во взгляде голубых глаз графа плещется то ленивое, сытое довольство собой жизнью, какое, Софика уверена, можно встретить лишь у высшей аристократии.

— Леди Еву? — переспрашивает Софика удивлённо и чуточку более резко, чем следовало бы, даже позабыв кокетливо улыбнуться — графу и другим кавалерам, что сидят и стоят вокруг неё.

Какое-то нехорошее предчувствие словно кольнуло её сердце, и теперь она не может заставить себя обратить внимание на что-нибудь ещё. Она смотрит на графа слишком пристально, а лицо её становится слишком серьёзным и настороженным, чтобы можно было счесть её внимание случайным или просто вежливым. Она забывает обо всём на свете — о, её так легко заставить это сделать — и вдруг становится более внимательным слушателем, чем было целый день сегодня. Отчего-то упоминание леди Евы кажется Софике важным, пусть она и не может понять почему.

— Покойную баронессу Сиенар — вы танцевали с её вдовцом недавно на балу, — отвечает ей граф, и сердце Софики словно сжимает кто-то невидимый своей ледяной рукой. — Барон и баронесса Сиенар считались одной из самых красивых и счастливых пар в Мейлге, пока душа её не отошла на тот свет. Она была хороша собой и притягивала к себе людей и была душой компании на каждом балу — и вы с ней так похожи, что теперь я понимаю, что буду дураком, если не попытаюсь привлечь ваше внимание.

Настроение у Софики ухудшается так стремительно, что ей вмиг становятся неинтересными все разговоры, а количество забавных и разговорчивых молодых — и не очень — людей вокруг неё, послушно выполняющих все её капризы, вдруг перестаёт приносить ей удовольствие.

Ей хочется закричать, рассердиться прилюдно, подняться резко со скамейки и быстрым шагом уйти прочь — домой, в свою комнату, где она сможет потопать ногами и покричать от злости. Нет, лучше — в родную деревушку. К мачехе, на груди у которой она сможет разрыдаться с досады и злости.

О, как же сильно Софика злится! На себя — в первую очередь — и на Тобиаса, и на этого глупого старого графа, и на Николаса, который всё говорит и говорит (теперь о каких-то печатных станках в Мейлге), и на восторженно глядящего Чарли, взгляд которого теперь кажется ей едва ли не издевательским, и на Руфина, что ушла так быстро и теперь оставила её в одиночестве...

Но какая-то невидимая сила — должно быть, та же, что сжала своими холодными лапами её сердце — удерживает её на месте и заставляет улыбаться, улыбаться и улыбаться, кокетничая напропалую. Она хихикает в ответ на слова графа и театрально — и все видят это прекрасно, о чём она знает — смущается. Она улыбается Чарли, расположившемуся сейчас у неё в ногах, и просит принести ей ещё лимонада. Она улыбается и хихикает — ровно до тех пор, пока мачехина кузина не посылает к ней Марту с известием о том, что уже пора уходить.

Не перестаёт хихикать и после, энергично и театрально взмахнув рукой на прощанье. И они смотрят на неё. Смотрят как смотрели на неё Тобиас и Джек. И прощаются с ней, когда она, подобрав юбки яркого жёлтого платья, шагает прочь, покидая их.

Тобиас подходит к ней где-то на половине пути, когда Софика проходит мимо столика с пирожными, которых она теперь ещё долго — дня два-три — не сумеет видеть спокойно, без подступающей к горлу тошноты.

— Смею надеяться видеть вас завтра вечером в театре, — улыбается Тобиас, склоняясь в вежливом поклоне. — Ваша наставница, мадам Шенно, ответила мне согласием, когда я пригласил вас и ваших сестёр

И Софика заставляет себя улыбнуться ему в ответ.