Всего лишь маленькая девочка (джен)

Гермиона Грейнджер любила свою работу. Хотя первые её визиты в Министерство Магии никак нельзя было назвать приятными, теперь она не без удовольствия каждое утро входила в сильно изменившийся после войны Атриум и становилась частью большой толпы волшебников, спешащих по своим делам. Ей нравилось чувствовать себя одной из них, неотъемлемым элементом огромной слаженной машины, которая под руководством Кингсли Бруствера с каждым годом работала всё лучше и лучше.

Мрачно-зелёная плитка и статуя посреди Атриума исчезли. Теперь камины были отделаны кремовым мрамором, стены выбелены, а вместо скульптуры в центре зала сверкал серебристыми струями изящный фонтан. В свете волшебных ламп поблёскивали и искрились мелкие брызги. Фонтан был символом жизни, текучей, меняющейся, вечной — и кристально-чистой, как эта прозрачная вода, как искренние слёзы. Многие говорили, что этот фонтан — символ слёз, пролитых за годы двух последних магических войн, потрясших Британию, но Кингсли не очень любил это печальное сравнение. Он предпочитал выдвигать на первый план бодрые и жизнеутверждающие символы.

Когда-нибудь Великие реформы Бруствера войдут в историю, и школьники будут зубрить их политические, социально-экономические и идеологические причины и последствия, писать о них эссе и путать даты на контрольных. А пока это была живая жизнь, которую проживали они все — каждый день и час, вчера, сегодня, завтра. Кингсли говорил, что она, Гермиона, была рождена для того, чтобы стать его сподвижницей в деле обновления магической Британии... Когда не утверждал, что Гермиона Грейнджер-Уизли — это ядерное оружие, наказание ему за грехи, "не-воз-мож-ная Всезнайка" (тоном покойного Северуса Снейпа — как Министр вообще узнал?) и угроза общественному спокойствию. А ещё иногда он грустно смотрел на неё и вздыхал: "Нет, ты не создана для политики. Ты — учёный, общественный деятель, воин, дорогая моя валькирия, но не политик. Смирись, пока не поздно!"

Эти слова он произносил тогда, когда Гермиона в очередной раз попадала в какой-нибудь переплёт из-за интриг министерских крыс. Несмотря на кадровые перестановки и тотальное обновление, бумажных крыс оставалось ещё много. Слишком много.

Но Гермиона не хотела смиряться. Она докажет, что может стать и политиком тоже. Она умела слушать, умела замечать детали, она неплохо разбиралась в людях — так что она научится не попадаться в мышеловки.

Ведь Гермиона больше не являлась той девочкой-идеалисткой, которая собиралась освободить из рабства эльфов одним махом, причинять добро и наносить справедливость. Экстерном сдав в Хогвартсе выпускные экзамены, сразу после войны она поступила в Страсбургский университет высшего чародейства — центр волшебной антропологии, социологии и политологии. Здесь преподавали лучшие специалисты магического мира; здесь было идеальное место для подготовки к тому будущему, какое Гермиона наметила для себя. Все эти годы она с упоением училась, впитывая, как губка, знания и опыт; она вооружалась, готовясь к новой войне, но эта подготовка была для неё смешана с особым удовольствием — учиться, познавать мир и себя вместе с ним; это занятие ей бесконечно нравилось с раннего детства. Иногда Гермионе казалось, что за неделю, даже за один семинар у великого учителя она меняется до неузнаваемости, становясь умнее и сильнее, мудрее и разумнее. Однако энергия и энтузиазм молодости по-прежнему были с ней; по-прежнему в её сердце жила вера в доброе начало, жили те возвышенные принципы, которые привили ей родители и которые помогли ей пережить те страшные годы войны — пережить и остаться человеком.

Семейные неурядицы — их совместная жизнь с Роном Уизли определённо не задалась, — пошатнули душевный покой Гермионы, но на работе это не сказалось. Здесь она была неизменно бодрой, собранной, внимательной и готовой ринуться в бой. Это ведь и был настоящий бой — с косностью, с предрассудками, с устаревшей, громоздкой системой, с непотизмом и корыстолюбием, питавшими её. И если иногда Гермиона чувствовала себя совершенно выпотрошенной, опутанной сотней липких паутинок, если иной раз ей казалось, что у неё ничего не выходит и вреда она приносит куда больше, чем пользы, — никто не догадывался об этом. Никогда.

И поэтому пасмурным осенним днём Гермиона снова вышла из камина с улыбкой на губах и высоко поднятой головой, окинув холл Министерства тем взором, каким полководец окидывает поле сражения. Она раскланялась с Перси, поздоровалась с Артуром Уизли — тепло, но быстро; Гермиона знала, что их с Роном решение "взять тайм-аут, пожить отдельно и подумать" глубоко опечалило его родителей, так как прозвучало в их ушах похоронным звоном. Что ж, они были абсолютно правы. Увы, Гермионе было очень жаль расставаться с Артуром и Молли, с Джинни, с командой рыжих братьев, с весёлой ордой племянников, даже с Флёр — жалко расставаться со всеми, кроме мужа. Да, расставаться — хоть все они разумные, здравомыслящие люди, а прошедшая война скрепила их дружбу узами крепче родства... но всё же после развода многое изменится. Иначе нельзя.

Возможно, их с Роном брак был чересчур поспешным; они поженились сразу после войны, и первые пять лет семейной жизни прожили порознь. Она училась в Страсбурге, он — в Лондоне, в Школе Авроров, которую потом бросил, как и ещё ряд учебных заведений, профессий и занятий. Они встречались на каникулах, бродили по улицам обоих городов, выезжали на уик-энд в самые романтичные места мира, проводили праздники в лоне шумного семейства Уизли или в спокойном и уютном обществе родителей Гермионы. Всё было замечательно. Но стоило им поселиться в одной квартире...

Возможно, Гермиона оказалась плохой женой. Возможно, она не создана для семейной жизни, и её удел — работа, служение обществу, политика и наука.

— Возможно! — вздохнула Гермиона, закрывая за собой дверь офиса Отдела по борьбе с притеснением разумных магических существ. Конечно, она занималась вопросом о правах домашних эльфов — государственные умы Британии готовили проекты ещё тогда, когда она затевала своё революционное ГАВНЭ в Хогвартсе; только их время тогда ещё не пришло. Теперь же её прямой обязанностью было следить за соблюдением нового Закона о статусе домашних эльфов, защищавшего их от насилия и произвола, разбирать жалобы на дурное обращение и многое другое. Это была полезная и нужная работа, и Гермиона справлялась с ней, как и её коллеги Сьюзен Боунс, Джесси Фенвик, Роберт Спраут, внучатый племянник Помоны Спраут, и ещё кое-кто. Кроме того, Гермиона собирала, обобщала и анализировала опыт работы их команды, чтобы совершенствовать сам закон об эльфах, который ещё нуждался в доработке. Всё это было прекрасно, но Гермиона вдруг ощутила странный, неожиданный прилив отчаяния при мысли, что работа — единственное, что будет смыслом и содержанием её жизни. Она хотела иметь семью, она хотела любить, она вдоволь нанянчилась с племянниками и мечтала завести собственного ребёнка...

Ей вспомнилось, что говорил по этому поводу Рональд. Когда они только поженились, оба были согласны — детей им заводить рановато, сначала надо выучиться, получить образование. Когда же Гермиона получила свой блестящий диплом и работу мечты, а Рон махнул рукой на первое и утверждал, что вот-вот добьётся второго, казалось бы, время пришло. Но Рон считал, что ещё всё-таки рано. Потом — они уже вступили в тот кошмарный период, когда ругались буквально из-за всего, — он внезапно переменил мнение и сказал, что им, наверно, стоит задуматься о ребёнке, ведь семья без детей — не семья, а так, чепуха какая-то. Потому-то они и ссорятся. Ребёнок (а лучше несколько) — именно то, что скрепит их брак и сделает их счастливыми. Гермиона подозревала, что сию "гениальную" мысль в пустую голову Рональда заронила миссис Уизли, хотя прямых доказательств этому подозрению не было; в любом случае Гермиона слишком устала, чтобы злиться и раздражаться по такому поводу. Она просто предложила разъехаться — на время...

У Гермионы не было младших братьев и сестёр, и племянники из семьи Уизли были первыми малышами в её жизни. Очаровательные близнецы Виктуар и Доминик, крестник Гарри Тедди Люпин и его неугомонный сынишка Джеймс Сириус — эти ребятишки молниеносно и прочно завоевали её сердце. "Тётя Миона" и сама удивлялась, насколько хорошо ей удавалось заниматься с ними — и ещё больше изумлялась тому, что им нравилось её общество. Последнее время на семейных сборищах Гермиона просто сразу смешивалась с толпой детей; вместе они играли, болтали, и она не уставала отвечать на бесконечные вопросы, иной раз ставившие её саму в тупик и заставлявшие, по возвращении домой, перелистывать тома энциклопедий и перелопачивать недра Интернета. Рон презрительно морщился (что за глупая возня!), но Гермионе было... хорошо. Кажется, общество племянников — любопытных, полных энергии, ещё несколько наивных и доверчивых, искренне привязанных к ней, — стало для неё глотком свежего воздуха после сложной атмосферы Министерства.

Впрочем, и здесь не всё было безоблачно. Иногда Гермиона, глядя на обращённые к ней личики "юной поросли Уизли", чувствовала странную неловкость и глухой страх; она боялась за их будущее. Они все такие славные. А мир такой жестокий и несправедливый...

Что ж, Гермионе было горько думать о том, что она не создана для семьи, что роль жены и мамы ей решительно не по плечу. И всё же сейчас она была именно здесь, в Министерстве, явилась первая на работу и стояла одна в пустом кабинете. А дома её ждало уже принятое решение о разводе.

Пожав плечами, она подошла к окну и взглянула на зачарованный "шотландский" пейзаж, напоминавший вид из окон родного Хогвартса; её охватила ностальгия по тем временам, когда они были детьми, дружили, учились и росли, и всё у них было впереди, все дороги казались открытыми, и не было ничего невозможного. Когда её единственным страхом были плохие отметки... Воспоминания уже подёрнулись золотистой дымкой, и школьные годы стали казаться почти безоблачными по сравнению с сегодняшним днём. Но Гермиона была слишком умна для того, чтобы поддаться этому обманчивому ощущению; на самом деле она помнила всё. Расправив плечи и вздёрнув подбородок, Гермиона Грейнджер отвернулась от окна, готовая встретиться с заботами нового дня.

И вовремя.

Раздался хлопок, и посреди кабинета, возле стола Гермионы материализовалась старенькая эльфийка в ветхом полотенце через плечо. Молитвенно сложив лапки, она бросилась перед Гермионой на колени.

— О госпожа защитница эльфов! Помоги!

Гермиона с привычной сноровкой попыталась усадить просительницу на стул, подать ей стакан воды, дабы она успокоилась и изложила свою жалобу — но на этот раз всё было тщетно.

— Скорее, скорее! — умоляла эльфийка. — Не то она её убьёт!

— Кто кого убьёт? Хозяин? Другого эльфа?

— О нет! Дельфи! Мою маленькую Дельфи! Хозяйка!

Эльфийка схватила Гермиону за полу мантии, и через секунду они уже стояли на дорожке перед старинным особняком в викторианском стиле, который выглядел, как декорация к фильму ужасов. Полуразвалившийся дом, запущенный сад, и всё это под свинцово-серым осенним небом. Ну и ну!

— Кто твоя хозяйка, эльф? — спросила Гермиона, оглядываясь. — И как твоё имя?

— Я Нани, госпожа! А хозяйка моя — Юфимия Роули...

Роули. Гермиона знала, что это за семейство, и слыхала, что Юфимия Роули, вдова, не поддерживала своих радикально настроенных родственников. Она была вне политики.

Что ж, имея на руках жалобу от имени эльфийки, Гермиона должна была войти; она прошагала по мокрой дорожке, поднялась по жутко скрипящим ступенькам на крыльцо и, не найдя звонка, осторожно взялась за дверной молоточек в форме змеи и постучала.

Никто не откликнулся. Щелчком пальцев Нани заставила дверь распахнуться.

— Я всегда открывала, госпожа заступница эльфов. Хозяйка не стала бы...

С волшебной палочкой наизготовку Гермиона вошла в просторный, пыльный холл. Нет, это точно сон: всё как в фильме ужасов! Старинная мебель, поблёкшие и потрёпанные обои, пустые портретные рамы, холод... и высокая, прямая фигура на широкой лестнице. Призрак красавицы эдвардианской эпохи, чьё лицо покрыли уродливые морщины, чьи волосы поседели, руки высохли, но спина осталась прямой. Только чёрное платье с тяжёлым шлейфом и объёмной вышивкой было прежним — такое, как тогда, сто лет назад, когда Юфимия Роули овдовела...

— Чему обязана подобным вторжением? — спросила хозяйка безжизненным голосом.

— Я Гермиона Грейнджер, Отдел по борьбе с притеснением разумных магических существ, на вас поступила жалоба, — ни разу не запнувшись благодаря многолетнему опыту, Гермиона проговорила стандартную фразу и привычным движением развернула удостоверение. Это тоже было как в кино — как в боевике про спецслужбы, которые любил смотреть её папа... Опять же, опыт заставил Гермиону выставить магический щит. Но удара не последовало — Юфимия Роули лишь мельком взглянула на документ в руках пришелицы и метнула ненавидящий — впервые что-то живое! — взор на эльфийку.

— Я слышала, что по закону полагается выслать уведомление и вызов в суд, а не... — холодно произнесла хозяйка.

И тут по старинному дому, сотрясая его до основания, пронёсся отчаянный крик — истошный, тоненький, детский. Нани схватилась за голову.

— Я тоже кое-что услышала! — воскликнула Гермиона и, отстранив окаменевшую от такой дерзости миссис Роули, побежала на крик...

За тяжёлой дубовой дверью скрывалась гардеробная, полная пыли и жутко выглядевших нарядов прошлых веков — полинявших, отсыревших, выцветших. У стен громоздились коробки, узлы, мешки — страшные, бесформенные. Воняло плесенью и гнильём. Стоглазое клыкастое чудище выступало из темноты, нависая над худенькой маленькой девочкой...

— Ридиккулус! — и боггарт, всего лишь боггарт, развеялся в один миг.

Гермиона склонилась над ребёнком, которого била мелкая дрожь.

— Тише, маленькая, это всего лишь видение, его уже нет... — она обняла несчастную малышку, и та подняла на свою спасительницу блестящие карие глаза. — Его уже нет, всё хорошо, я тебя не дам в обиду...

— Мама! Ты пришла! — вдруг улыбнулась сквозь слёзы девочка и обвила шею Гермионы слабенькими ручками; та попыталась взять пострадавшую на руки, чтобы унести из ужасной комнаты. На пол что-то упало. Гермиона увидела тряпичную куклу, замызганную, страшненькую — и, наверно, горячо любимую; кое-как высвободив руку, Гермиона сунула куклу в карман.

На пороге уже стояла Юфимия Роули — с тем же непроницаемо-надменным лицом.

— Что ж, вам выставят обвинение не только в притеснении домашнего эльфа! — воскликнула Гермиона. — А теперь прочь с дороги! Не беспокойтесь, все бумаги вам пришлют! Нани! Идём!

Эльфийка поплелась за Гермионой, опасливо оглядываясь на госпожу.

— Вы забрали мою собственность! — срывающийся, хриплый голос заставил Гермиону обернуться.

— До конца разбирательства по поводу обращения... — начала было Гермиона.

— Мне это известно. Вы забрали моего эльфа, и забираете другую мою собственность...

Длинный палец миссис Роули указал на торчащую из кармана мантии Гермионы куклу — она высунулась оттуда, перегнувшись пополам, точно пассажир у борта корабля в сильную качку. Лицо Гермионы вытянулось — она подумала, что это издёвка, но потом кое-что прояснилось, всплыло в памяти, и решение пришло.

— Я возмещу ущерб, не бойтесь...

Волшебным образом из другого кармана мантии на покрытый протёртым до дыр ковром пол упали мелкие монетки — упали со звоном, и впрямь издевательским.

Не без страха, с несомненным омерзением Гермиона проследила боковым зрением, как величественная Юфимия Роули согнулась, опустилась на колени, дрожащей рукой подбирая блестящие новенькие кнаты.

— Миона! Ты жива? Аврорат!

Родной голос аврора Поттера раздался внизу, в холле, и Гермиона со своей полубесчувственной ношей поспешила к другу.

— Гарри? Что ты тут делаешь?

— Как — что? Чары слежения засекли, как тебя чуть ли не украл домовой эльф... Ты хоть помнишь, сколько у тебя завистников и злопыхателей?

В саду стояла ещё парочка авроров, и лица их были сосредоточенны и серьёзны.

— О, Гарри, что бы я без тебя делала? Но вызов реальный — видишь? Там в доме сумасшедшая. Я в Мунго...

Гарри кивнул, оглядывая зарёванное личико девочки, повисшей на руках у его подруги. До невозможности ветхое, выцветшее платьице, разбитые ботики на тощих ножках — всюду следы преступного небрежения. Бедный ребёнок! Мелькнули и исчезли мрачные воспоминания детства; Гарри не забыл дурного обращения Дурслей, но этой девчушке, несомненно, пришлось хуже, чем ему когда-то. Он крепко сжал древко волшебной палочки:

— Какая тварь...

— Там сумасшедшая! Невменяемая! — предостерегающе крикнула Гермиона, прежде чем исчезнуть с лёгким хлопком.

Потом был светлый холл госпиталя, узкие коридоры, торопливо-собранные целители, опять заполнение бумажек, будь они неладны, и над всем этим — тихий голосок бледной девочки, взгляд, неподдающийся описанию, объятие слабеньких детских рук...

"Мама! Ты пришла..."

Гермиона осторожно присела на краешек койки, на которой, утопая в подушках, лежала Дельфи. Она была истощена и страдала анемией, в лёгких целители заметили следы застарелых простуд, а уж состояние нервной системы и вовсе пугало; девочке дали питательный раствор, который должен был восстановить силы её организма, и ещё что-то успокоительное. Теперь взор её прекрасных глаз немного затуманился — ох уж эти успокоительные средства! Тут нужно долгое восстановление, огромная, всеобъемлющая работа. Главное, конечно, забота и любовь. Любовь творит чудеса, до этого даже современные маггловские психологи дошли — наконец-то. Ста лет не прошло.

— Мама... я тебя так ждала... я знала, что ты придёшь... — Дельфи улыбнулась и приподняла свою цыплячью лапку, потянувшись к Гермионе. Та взяла ручки девочки в свои тёплые, сильные руки и ласково улыбнулась.

— Отдыхай, Дельфи, а я побуду с тобой. Тебе надо выздороветь. Тут все вокруг — твои друзья. И Нани здесь... она скоро придёт.

— Марианна! — вдруг воскликнула девочка, широко распахнув смежённые было веки. — Моя Марианна! Неужели она осталась с чудищем?

Гермиона изумлённо подняла брови, а потом вспомнила — и вытащила из кармана многострадальную Марианну.

— Вот она, твоя красавица. Цела и невредима...

Дельфи с облегчением вздохнула. Через несколько минут лекарство подействовало, и девочка забылась глубоким сном.

Дверь в палату тихонько отворилась, и в проёме показался растрёпанный и взволнованный Гарри.

— Гермиона... тут кое-что выяснилось... нас Кингсли вызывает. Немедля.

Чувствуя себя предательницей, Гермиона выпустила ручки спящей Дельфи и поднялась, чтобы уйти. В коридоре она заметила знакомые фигуры. Лимонно-жёлтые целительские мантии не могли скрыть военной выправки авроров — часовых и не сумели обмануть Гермиону. Вокруг палаты выставили охрану.

— Что это значит, Гарри?

— Сейчас узнаем...

Через каминную сеть они перенеслись сразу в кабинет министра.

* * *

Кингсли сидел на диване, устало сгорбившись. Гермиона вдруг заметила, как он постарел; много лет она глядела на него — и видела прежнего Кингсли Бруствера, того человека, которого знала со времён войны, а ведь он... изменился. Тёмную кожу прорезали морщины, а коротко остриженные волосы начали седеть.

Гарри, видимо, тоже только сейчас это заметил. Он снял очки и вытер стёкла краем мантии; без очков он казался моложе — и выглядел почти растерянным. Он всё ещё переваривал эту новость — что у Волдеморта и Беллы была дочь, и эту самую дочь, жалкую и замученную, Гермиона сегодня отвоевала у мерзкой старой карги.

Эльфийка Нани в своём ветхом полотенце скрючилась в углу. Длинные тощие пальцы существа задумчиво перебирали край своеобразного одеяния. Кингсли сухо и кратко рассказывал историю Дельфини, а эльфийка иногда кивала, судорожно вздыхая. Эти вздохи звучали так отчаянно горько, что Гермиона положила руку ей на плечо, успокаивая. Нани вздрогнула, будто ожидая удара, а потом уткнулась в мантию волшебницы.

— ...вот мы и решили отдать девочку на воспитание тем женщинам, которые вызвались это сделать. Вы помните... должны помнить... что происходило в Министерстве после войны. Я назначил комиссию из доверенных людей. Мы ещё разберёмся... но, судя по тому, что рассказала эльфийка, основная роль в мошенничестве принадлежала покойной миссис Бейтс и её... родственнику её мужа, входившему в эту комиссию. Они неплохо скрывали, что ведут общие дела.

— Мисс Лукреция крала из больницы. Много крала. Обе мисс любили деньги, только деньги. Кнаты и галеоны, монетки, много монеток! — прошептала Нани. — Я слышала, как совещались обе мисс. Мисс Юфимия любила деньги, ей хорошо платили за маленькую мисс...

— Но дом просто в ужасном состоянии! — ахнул Гарри. — Там же помойка какая-то! Вот-вот рухнет! А уж девчонка вообще!

Гермиона медленно кивнула. Она уже всё поняла. Что ж, Юфимия Роули не первая и не последняя богачка, которая живёт на помойке и трясётся над каждым кнатом. Видимо, она просто больна; такая уж у неё мания — собирать деньги и не тратить их даже на самые насущные нужды.

— Миссис Бейтс умерла два года назад — у неё был рак, — продолжил Кингсли, — а Дельфини осталась на попечении Юфимии Роули. Каждые полгода мне присылали бодрые отчёты о состоянии здоровья девочки и о её воспитании в гуманистических, хотя и несколько старомодных идеалах. Будто бы миссис Роули растит из неё образцовую приличную барышню... Почему я ни разу не взглянул на неё лично?

— Здесь ведь дел выше крыши, — примиряюще произнесла Гермиона, — теперь...

— Теперь мошенники будут наказаны, а Юфимия Роули отправится в Мунго, где ей самое место, на пятом этаже, — устало продолжил Кингсли, — но как быть с девочкой?

Гермиона задумчиво накручивала прядь волос на палец.

— Она назвала меня... мамой, — медленно произнесла она.

— Гермиона! — хором ахнули Кингсли и Гарри.

— А что? Вы думаете, я не справлюсь? — она задрала кверху подбородок.

— Нет... то есть... — начал министр.

— Но Рон... — выпалил Гарри и тут же прикусил язык.

— Рон тут не при чём, мы с ним почти разошлись, — отрезала Гермиона. — Я представляю, что он мог бы сказать. Дело не в этом.

— Гермиона, не поддавайся порыву, — предупредил Кингсли. — Ужасное состояние этого ребёнка — моя вина, но... это дочь Волдеморта. Что из неё может вырасти? Особенно... после Юфимии Роули?

— Да знаю я! Я ничего не говорю... ничего не обещаю. Я думаю.

— Когда ты начинаешь думать... — усмехнулся Гарри. — Какой ужас! Может быть, как раз-таки именно мне...

— Успокойся! Только не тебе, Гарри, — покачала головой Гермиона, — этой девочке нужен родитель, который всё время посвятит только ей.

Гарри коротко кивнул.

— Ты же понимаешь, Гермиона, что если вздумаешь взять на себя воспитание Дельфини, тебе придётся распрощаться с большой карьерой? Ты просто не разорвёшься, — сказал Кингсли, — ты понимаешь?

— Понимаю, — кивнула Гермиона, — всё понимаю...

Она продолжала накручивать на палец прядь волос, а её мысли тоже крутились и накручивались одна на другую, сплетаясь в ровную косичку. Стоило Гермионе Грейнджер столкнуться с какой-нибудь проблемой, как она тут же начинала продумывать способы её решения. И планы о том, что она могла бы сделать для Дельфи, уже начали складываться в её голове.

Разумеется, на этом пути придётся чем-то пожертвовать. Чем-то очень большим и важным. Разумеется, это может окончиться чудовищной неудачей и настоящей катастрофой. Но разве не то же самое она осознавала в самом начале войны, когда решила идти следом за Гарри, быть ему помощницей и другом? Во всяком случае, уничтожить Волдеморта было сложней и рискованней, чем воспитать его дочь...

С ума сойти! Дочь Волдеморта! И Беллы. Гермиона тронула шрам на руке — надпись, оставленная кинжалом Беллатрикс, осталась на всю жизнь. Кое-кто утверждал, что ей следует гордиться этой отметиной... Гермиона считала, что гордиться тут нечем, но и заморачиваться по этому поводу не собиралась. Вот ещё! "Нет уж, Белла, ты меня не переборешь! Ты мертва, и идеи твои мертвы. А я живу, презираемая тобой грязнокровка!" — думала Гермиона. И шла по жизни дальше. Вперёд и вперёд. Всегда в одежде с длинными рукавами, но с высоко поднятой головой.

В голове Гермионы никак не укладывался образ Беллы и понятие "материнство". Мама — это разумная, всё понимающая Джин Грейнджер, или хлопотливая, заботливая ворчунья Молли Уизли, или ласково улыбающаяся Флёр, склонившаяся над кроваткой, или Джинни, показывающая сыновьям основные фигуры полётов на метле... или светлое воспоминание о Лили Поттер, смеющейся на колдографии. Но... Белла?

Вот так ирония судьбы — закачаешься... Дочь Беллатрикс Лестрейндж назвала мамой Гермиону Грейнджер. Кого видела бедная девочка тогда? Кого звала на помощь?

Интересно, чего хотела для Дельфини Белла? Уж наверняка не нищенского существования под гнётом сумасшедшей старухи! Бедная, бедная Белла! Если на том свете можно наблюдать то, что происходит на этом... никаких котлов и кругов Ада не нужно. И так хватает мучений. Гермиона и сама не заметила, как начала от души жалеть бывшую противницу...

Впрочем, Беллатрикс ещё раз перевернётся в гробу, если её девочку возьмёт на воспитание грязнокровка. А может, теперь Белле было бы всё равно, кто и в каких идеях станет растить Дельфи, лишь бы та была сыта, тепло одета и не терпела несправедливых обид и притеснений?

Нет, это едва ли.

"Но тут уж, Беллочка, извини, — подумала Гермиона, — придётся тебе потерпеть ещё... Ведь Дельфи-то надо жить, и жить здесь... и желательно — хорошо жить!"

Продолжая этот мысленный разговор с покойницей, Гермиона невольно усмехнулась, изрядно удивив Кингсли и Гарри.

— Ты чего? — спросил аврор Поттер, водружая на нос очки.

— Да так... вспомнилось кое-что. Белла.

— Белла? — нахмурился Кингсли.

— Да, я подумала, что она, наверно, выдрала бы все седые космы Юфимии Роули за свою дочь. И, может, ей было бы безразлично, с какими идеями её растят, лишь бы была жива...

— Она согнула бы меня в бараний рог в первую очередь, и была бы права, — министр устало потёр переносицу, — а вообще-то я думаю, что Белле легче было бы видеть Дельфини мёртвой, чем воспитанной... по-человечески. Ты ещё очень наивна, Гермиона. Поэтому постоянно попадаешь впросак.

На столе зазвонил телефон. Кингсли затравленно взглянул на надрывающийся аппарат, а потом на Гарри с Гермионой. Они поняли его — и откланялись.

...Как ни странно, день только начинался; они разошлись, чтобы приступить к своим обязанностям; Нани отправили во временное общежитие для домовых эльфов, попавших в беду.

Весь день Гермиона носилась с этажа на этаж, заполняя формы и бумаги, отправляя почтовых сов, разрешая какие-то мелкие вопросы, и думала... думала... думала. Она вспоминала бледное личико девочки, отчаянное движение, каким она прижала к себе куклу, её тихий голос — "мама...". Почему-то министерская круговерть перестала казаться ей почетной и важной. Честно говоря, Гермиона перестала видеть в ней какой-то смысл. Запущенная ими машина набирала ход, но... она сама переводила бумагу, не успевая почти ничего, и глухое отчаяние захлёстывало её внезапными волнами. Неужели это всё? Неужели Гермиона Грейнджер, умнейшая ведьма столетия, превращается в канцелярскую крысу?

Вечером Гарри с Гермионой вместе шли по полутёмному коридору в Министерстве; усталые и обессиленные, они молчали, не в силах что-либо обсуждать. Большинство работников уже отправилось восвояси, и толпа, направлявшаяся к каминам, была не такой уж большой.

— Ты домой? — спросил Гарри, когда они подошли к камину.

— Нет... в Мунго.

И Гермиона исчезла в зеленоватом пламени.