Прекрасная идея (джен)

Вечер, который Роджер провел, рассказывая маленькой Люси про древних римлян, пожалуй, был лучшим в его жизни за последние полгода. Люси не считала его врагом, но и жалости — в конце концов, довольно унижающего чувства — не испытывала, не могла испытывать. Ну разве что... Такую, которая не заденет, ведь в жалости невинного и слабого ребенка еще нет снисходительности. Когда он заметил, что она притомилась и вот-вот начнет клевать носиком, то на руках отнес ее в детскую. "Сложись все иначе, несколько лет спустя я бы так относил своего сына". Но иначе сложиться уже не могло, и Роджер понимал, что в случившемся некого винить. Надо быть благодарным судьбе и Айрини за эту, пусть крохотную пока, передышку среди моря горя.

А дальше придется о многом думать: как проэкзаменовать Люси, обеспечить ей образование, да вообще, как с ней сблизиться больше, чтобы, если дом Роджера и Терезы не стал ей родным, то по крайней мере она здесь не страдала. И хорошо, что теперь есть, чем занять голову: больше думаешь о деле — меньше времени горевать. Если бы Тереза могла найти себе дело... Но от него она бы не приняла никакой помощи, даже если бы он предложил ей выйти на работу, которую подыскал для нее. Роджер понимал это. И все-таки у него забрезжила смутная — и болезненная, если позволить ей больше захватить себя — надежда, что со временем и Тереза смягчится, займется девочкой, вспомнит о собственных мечтах... Роджер уснул у себя в кабинете так спокойно и сладко, как давно не спал.

Утром он проснулся освеженный, выспавшийся, бодрый. Завтракал один, Тереза и Люси еще спали. Велел горничной обязательно сводить девочку на прогулку в какое-нибудь подходящее для детей место. "А ведь я даже не знаю, куда... Да, как многого я не успел узнать. Выходит, я не был готов стать отцом?" Снова понадобилось усилие воли, чтобы прогнать горечь.

В университет Роджер теперь скорее убегал, как в укрытие — впрочем, ненадежное и негостеприимное. Ему здесь рады не были. Многие коллеги считали, что ему, соблазнившему студентку, не место в преподавании, и возмущались тем, что ректор все же решил его оставить. С ним почти никто не здоровался, и даже те, с кем он прежде дружил, теперь не подавали ему руки. До случившейся беды Роджер и не думал, как это способно ранить. С высоты своего счастья он, что говорить, слегка презирал и старого холостяка Грейвза, и Манна, которому жена открыто была неверна. Тогда ему было очевидно, что они ему завидуют, и он мог их лишь... снисходительно пожалеть. Они же отказали ему даже в жалости, когда пришел час; новость о несчастье в его семье встретили общим холодным молчанием, лишь кое-кто формально принес соболезнования. Все точно думали одно: "Поделом".

Ничего, у него оставались студенты. Младшие курсы, у которых они преподавал, о его скандальной женитьбе уже не знали; может, до них и доходили какие-то слухи, но возмущаться молодежь не собиралась. Девушки, которых среди студентов было по-прежнему немного, смотрели на него подозрительно; он их понимал и старался при вежливом поведении соблюдать дистанцию.

...Шел четвертый час дня. Роджер успел выпить кофе в перерыв, но все сильнее чувствовал голод. К счастью, последнее на сегодня занятие подходило к концу. По старой привычке Роджер неспешно расхаживал по аужитлории и случайно глянул в окно. Лотти, горничная, подходила к зданию университета, держа Люси за руку. Кажется, они поднялись на крыльцо. Стало тревожно.

Навряд ли, конечно, что-то случилось; скорее всего, они просто пргуливались... Но все же Роджер поспешил отпустить студентов и поскорее спуститься вниз.

Лотти и Люси стояли в вестибюле, явно сомневаясь, что правильно поступили, решив войти. Роджер тоже смутился: в первый раз к нему на работу зашел кто-то из близких, в первый раз его ждали... По нему соскучились? Тереза никогда так не поступала; раньше, может, и хотела бы, но после скандала им приходилось особенно соблюдать приличия. А уж теперь...

Люси смотрела на него во все глаза. Лотти сделала книксен.

— Простите, сэр, мы гуляли, оказались неподалеку, я и показала малышке на университет, сказала, вы тут преподаете, а она захотела вас увидеть. Мы сейчас уйдем.

Лотти потянула Люси за руку, та уставилась на носки своих туфелек.

— Нет-нет! — остановил их обеих Роджер. — Занятия у меня как раз закончились. Сейчас заберу пальто и шляпу, и можем прогуляться.

Мартовское солнце горело сегодня в полную силу, заставляло щуриться, отражаясь в стеклах окон и автомобилей, слепя блеском снега и водосточных труб. Чуть позднее на Корлинг спустятся сумерки... Роджер поймал себя на мысли, что скучает по мартовским сумеркам Гельстена, влажным, в розоватой дымке, по особенному обрисовавшим деревья в садах и уютные приземистые дома. В Корлинге красота точно отступала перед помпезностью зданий и вечной занятостью жителей.

Между тем они втроем шли вперед, и Люси, которую он вел за руку, с самым серьезным видом осматривалась.

— Нравится тебе здесь? — мягко спросил ее Роджер. Девочка насупилась, даже чуть сжала губы — задумалась.

— Не знаю, — ответила она наконец. — Я по воде соскучилась. Тут есть реки? А море?

Роджер не сдержал смех: сразу видно землячку! Любому, кто вырос в Гельстене, кто гулял по лесистым обрывам Гринрив и ее притоков, кто любовался упоенным противостоянием великой реки и моря, после в других городах ощущал себя чайкой со связанными крыльями.

— Моря здесь нет, а местные реки, боюсь, после Гринрив тебя не впечатлят. Но когда растает лед, я обязательно покатаю тебя на лодке. А совсем скоро в Корлинге будут гуляния. Балаганы, костры...

Он спохватился, испугавшись, что упоминание огня подействует на Люси угнетающе. Но она будто и не заметила, что он сказал. Странно и причудливо все же устроено сознание. Роджеру запомнилось, что, когда в день родов у Терезы доктор Бейтс озвучил ему выбор и вышел, оставив "подумать немного", почему-то захотелось открыть окно. А под ним, во дворе, подвыпившая парочка распевала, бренча на гитаре, какую-то очень легкомысленную песенку. Да, точно...

— "Вдоль Гринрив, по дороге большой,

Мы бежали с чужою женой,

В даль дремучую нас занеслo,

Отвалилось в пути колесо..."

Казалось бы, что может быть неуместнее, а навалилось такое отупение, что хоть целый цирк перед ним выступай — Роджер был бы способен думать только о том, что Тереза может умереть, если он не прикажет убить их ребенка. Нo песня зацепилась в памяти, и пoсле oднажды Рoджер из неoбъяснимoгo жестoкoгo любoпытства, кoгда как-тo гулял oдин, пoпрoсил уличных музыкантoв сыграть ее. Oн думал, что сразу вернется разливающаяся по груди жгучая боль, черное отчаяние, но нет: слушал отстраненно, даже представлял героев песенки и находил ситуацию в ней... забавной.

Сейчас он кашлянул и покосился на Люси:

— Ну так вот, еще на гуляниях выступают фокусники, есть всякие конкурсы... Да как и в Гельстене, в общем, только их много больше. Мы с тобой обязательно поучаствуем, правда?

Так, разговаривая с ней — она почти ничего не отвечала, но слушал внимательно — Роджер и дошел до дома. Лотти попросила позволения идти вперед и к их приходу уже была на месте, пообещав, что скоро будет горячий чай. Тереза их на сей раз не встретила, хотя Роджеру показалось, что в коридоре мелькнула ее тень. Но она таки не вышла к ним, даже к ужину, так что он сам, забеспокоившись, вечером к ней зашел. Тереза встретила его жестокой и жуткой усмешкой.

— Кажется, тебе весело, — очень тихо спросила она, не сводя с него уничтожающего взгляда. Роджер не знал, что ей ответить: да, ему было весело, но прозвучало бы жестоко, если бы он это подтвердил. Лучше уж было промолчать, понять, к чему она клонит. Ждать пришлось недолго, тянуть Тереза не умела:

— А что, если я расскажу девочке, что ты сделал с нашим сыном?