Вода (гет)

На него, как и всегда, смотрели тысячи глаз. На него оборачивались и шептались за спиной. К его шагам прислушивались, чтобы вовремя отойти в сторону. Не попасться под горячую руку.

Такое пустое.

Тобирама Сенджу шёл по улицам Конохи, словно в вакууме. Сейчас он не услышал бы ни вражеской чакры, ни окрика, ни топота табуна детей по мостовой. В ушах гулко шумело сердце. Впервые в жизни он испытывал ошеломляющее до глубины души неверие, опустошающее и разрывающее на куски то, что он привык считать мёртвым.

Брат умер.

Мысль набатом повторялась в голове, наворачивая круг за кругом. Привычный и окружённый смертью, всегда грязной, до тошноты уродливой, Тобирама оказался неспособным принять простую истину. Брат умер. Хаширама Сенджу мёртв. Хаши больше нет.

То, что в деревне произошла трагедия, Тобирама, вернувшись со своим отрядом из восточных земель, понял сразу: с главных ворот спустили знамёна, а по периметру усилили охрану.

— Тобирама-сама, — поклонился ему почтительно старший сын клана Инузука, встретив на проходной. — Соболезную вашей утрате. Это большое горе для нас всех.

Сердце ухнуло вниз и окатило вымотанное долгим путём тело ударом адреналина.

— Хаширама-сама был великим человеком, — прозвучало следом.

Кто?!

Должно быть, он ослышался, должно быть, это кошмар, должно быть, это просто гендзютсу — или он и вовсе отравлен ядовитым парами чакры шестихвостого. Кто угодно, только не брат. Такие, как брат, просто не умирают — от чего бы умереть легенде в пятьдесят лет?!

Как добрался до кланового особняка, как влетел в дом, как выглядел, — Тобирама не знал, не понимал. Ни в действиях, ни в мыслях он не отдавал себе никакого отчёта. Следовал ли за ним кто-то, какая к чёрту разница? Как тело не чувствовало усталости, так и босые ноги — холода деревянного пола особняка Сенджу. Пустота дома, оглушающая тишина, затенённость из-за обогнавших крышу деревьев: всё, где раньше отражались тёплые оттенки, звенело холодом.

Служанки, встретившие на входе, склоняясь в поклоне, смотрели на него испуганно, как на зверя. Не ново. Не задевало никогда.

— Где он? — сухой вопрос без расшаркиваний и попыток быть вежливым.

Грубый голос ничем не выдал всепоглощающей внутренней агонии.

— Тело господина забрали с утра в храм, — пискнула одна, не поднимая глаз.

— Госпожа тоже там, — в тон ей поддакнула вторая.

Храм.

Храм в скале под горой, тёмный, неприметный, всегда по ощущениям хранящий какую-то неведомую смертным тайну. Монахи тенями скользили в не освещаемых коридорах. В святилищах горели факела. Здесь всегда царил покой. Одновременно устрашающий и умиротворяющий, заставляющий обходить по кругу и зовущий пламенем на свет во временам тёмные и страшные.

Тобирама не любил церемонии, особенно похоронные. Большую часть времени — терпел. И если было должно, появлялся и молча отдавал долг.

В этот раз всё было как-то по-другому.

В этот раз всё естество, всё мёртвое в груди стремилось в храм, словно в надежде найти... подтверждение? Успокоение? Горевание не входило в спектр его эмоций.

Брат не мог умереть, но что же это иначе, если вот он — лежал на постели из поддерживаемого чакрой монахов жидкого азота. Недвижимый, расслабленный.

Тобирама дышать перестал. Казалось, разучился.

Лицо брата не изменилось ни на йоту, словно он в действительности просто спал. Оттого ли, что Хаши и в жизни был умиротворён? С годами мудрости и внутреннего покоя ему только прибавлялось. Не мучили ни демоны, ни сомнения: в глазах Тобирамы брат был настоящим святым.

От отблеска свечи на стене мелькнула тень. Из тьмы на свет ступила та единственная, кто имел право находиться в святилище. Супруга.

Обычно, в другое время, в другой жизни, раньше, до настоящего дня Тобирама бы обязательно впился в неё взглядом, потом с усилием отвёл, разозлился, скрипнул зубами, находя любую самую маленькую причину, чтобы зацепиться. Всё это было до. Теперь одна мысль о жене старшего брата казалось не непозволительной — кощунственной. Оскорбительной.

Хаши.

Тобирама моргнул, когда в глазах неожиданно защипало. Слёзы удивили бы сильнее, не будь он так убит. Он никогда не плакал. Кажется, даже в детстве.

Видел ли брат? Должен был. Как мог пропустить? Хаширама не мог пропустить такой возможности посмеяться над неожиданной человечностью циничного младшенького братца.

Но вот он лежал, тихий, и ответа не следовало. Так глупо хотелось схватить за плечи, встряхнуть, мол, реагируй же, я — здесь! Но Тобирама просто стоял, смотрел неморгающим взглядом красных глаз, заставлял себя дышать, путался в круговороте мыслей.

— Он умер ночью за работой, — вдруг раздался звонкий голос Мито Сенджу, уничтожая затягивающую тишину. — Сердце остановилось.

Тобирама не бросил на неё и взгляда и от окрика сдержался.

Зачем она оставалась здесь? У благородной госпожи не хватило такта выйти и дать ему попрощаться с братом в одиночестве?

Одетая в чёрное кимоно, Мито стояла в святилище застывшим лебедем. Обыкновенная горделивость сменилась растерянностью. Покинутая. Длинные пальцы сжимались вокруг чёток, неподвижные. Узумаки не исповедовали буддизм. Принесла ради брата?

— Я организую похороны, — также безэмоционально, констатируя факт, произнесла она. — На тебе теперь деревня.

Гнев ядовито укусил сжавшийся на месте сердца узел. Мито давно считала его плохим братом. Недостойным Хаширамы. Тобирама никогда не спорил — он и сам то признавал. Только в этой лодке они сидели вдвоём.

Он был плохим братом. Она — плохой женой.

— Я не получил голубя, — не сдерживая раздражения, сказал Тобирама, заранее зная ответ.

Мито повела меланхолично плечом, мол, ну да, и что?

— А я его и не отправляла.

Будь она проклята, эта женщина! Тобирама смотрел и не мог оторвать от её силуэта глаз, разрываясь между желанием задушить собственными руками и…

Будь Хаширама жив, сейчас бы неодобрительно нахмурился, как умел только он один, заставляя всех вокруг нервничать. Хаши не терпел плохого отношения к супруге.

Тоби стиснул зубы. И выдавил одно-единственное слово:

— Выйди.

Теперь он — господин. Она не имела права не послушаться.

Пронзя его глубоким рассматривающим взглядом карих глаз, Мито едва-едва почтительно поклонилась и покинула святилище. Свечи продолжали отбрасывать тени на рваный камень стен.

* * *

Хаши похоронили на рассвете с первыми лучами солнца — такими же яркими и ослепляющими, каким был он сам. День, в реальность которого до сих пор верилось с трудом. И который отпечатался в памяти в мельчайших деталях. Горе встало комом в горле, избавиться от которого не удавалось.

Брат был во всём, что окружало Тобираму, во всём, что являлось Конохой. Ни одна улица не была проложена без его решения, ни одна лавка не открыта. Даже проходя мимо парка, Тобирама вспоминал, как из-под печатей рук Хаширамы рождались деревца. Возможно, в будущем это будет вызывать только светлую грусть и ностальгию, но пока порождало лишь боль.

Инаугурация прошла через неделю; неделю длинную настолько, что время казалось бесконечностью. Предполагалось, что то должен был быть праздник; на деле Тобирама едва держал себя в руках, разрываясь между долгом и желанием послать всё к чертям. Он никогда не хотел быть Хокаге. Да, делал львиную долю его работы и раньше, но то была просто помощь вне миссий. Тобираму вполне устраивало стоять за спиной брата, поддерживая в трудных решениях или и вовсе забирая на себя грязную работу, коей, к несчастью, было немало.

Но на Тобираму смотрели с ожиданием и надеждой. И, хотя они с братом никогда не думали о том, чтобы удерживать власть над деревней в клане Сенджу, пока передавать бразды правления кому-либо из другого клана было рано — Коноха была совсем молода.

В конце первого дня на должности Тобирама решил себя добить и разобрать кабинет брата в поместье. Там он не появлялся с того самого дня по возвращении.

Стража на воротах, как и всегда, отсутствовала. Хаширама стремился к открытости и показательной безопасности деревни, одним из первых отказавшись от охраны фамильного особняка.

В доме было прохладно. Из сада дул лёгкий ветерок.

Всё внутри навевало старые воспоминания.

— Господин, — обратилась к нему служанка. — Вам что-нибудь?..

Тобирама оборвал её, не глядя:

— Нет, — но вдруг передумал: — Хотя… принеси мне зелёного чая в кабинет.

— Конечно, господин.

Оставшись в одиночестве, Тобирама прошёлся по особняку. Везде и во всём ощущалось присутствие Мито, и только в кабинете оставался Хаши. Большой стол стоял усыпанный свитками. Диван был заложен книгами. Беспорядок, коим Хаширама привычно сопровождал своё существование, остался нетронутым. Словно ждал его, Тоби.

Горло сдавило.

Неужели всё кончилось так?

Неужели это всё, что ему осталось?

Каково это — жить без Хаши, идущего всегда впереди?

Кресло старшего брата приковывало взгляд, но сесть на него Тоби не решался. Свитки, разложенные на столе, содержали не корреспонденцию. Медицинские техники. Это вызвало удивление, потому что Тобирама не помнил, чтобы брат интересовался ирьёниндзютсу. По крайней мере, раньше, но возраст менял людей, а в последние года Тобирама редко оставался в деревне дольше, чем на пару недель. За границами Конохи всегда было достаточно требующих присутствия проблем.

На нижней полке шкафа, придвинутая к самой стенке, обнаружилась початая бутылка саке.

Тоби знал, что брат злоупотреблял, хотя и не чрезмерно. Просто постоянно.

На стене у окна висели фотографии: свадебная — Хаширамы и Мито, маленьких Итамы и Каварамы, свадебная — Каварамы и его супруги… и несколько десятков фотографий белокурой малышки Цунаде с хитрющим взглядом. Тоби улыбнулся грустно. Маленькую внучку Хаши обожал. Была ли то нерастраченная на собственных детей любовь или просто любовь к единственному ребёнку, которым можно было действительно гордиться?.. Кто знал.

Дверь бесшумно открылась, и на пороге появилась Мито.

Тоби не было необходимости разворачиваться, чтобы понять. Движение её чакры привлекло внимание, стоило ей выйти со своей половины.

Их взгляды встретились. Мито не скрывала глаз, смотрела прямо на него своими тёмными карими глазами. Тоби знал, она думала: почему умер Хаширама, а не он сам? За что Ками оборвал жизнь Хаширамы? В отличие от Тоби, руки которого за последние годы были вымочены в крови, Хаши был почти праведником. Смертельно, убийственно могущественным праведником.

— Ты намерен остаться жить в особняке? — без приветствий спросила Мито.

Возраст не отразился на её красоте. Мито старела медленно, как увядающая роза. Люди умудрённо кивали: бьякуго. Тоби знал — она просто была Узумаки.

Он не отвечал долго, потому что сам не знал. Предполагалось, что глава клана должен жить в особняке Сенджу. Но Тоби не чувствовал себя главой. Скорее временно исполняющим обязанности.

— Если да, ты съедешь? — спросил вместо ответа он.

Мито прошла вглубь кабинета, окинула его взглядом, а потом пожала плечами:

— Нет. Это — мой дом, — сделав акцент на слове «мой».

— Ты неправильно меня поняла.

— Да?

По дрогнувшему голосу напряжение Мито стало очевиднее. В отличие от опустошённого Тоби, она готовилась к схватке. Так ли он ужасен?

— Это твой дом, и я не хочу тебя его лишать.

Тобирама ещё раз осмотрел заваленный свитками стол. Мито на его слова никак не отреагировала, но и уходить не собиралась.

— С каких пор Хаши интересовался ирьёниндзютсу? — спросил он, не желая продолжать тему.

Ни один из них сейчас не заслуживал ссоры.

Мито медлила с ответом. Повела плечом.

— Думаю, ему было скучно, — задумчиво протянула она.

В этот момент в дверь постучали. Пока служанка торопливо вносила и расставляла чай, они молчали. Но и её уход не разорвал тревожной тишины. Тобирама стоял, засунув руки в карманы, и пустым взглядом смотрел на кресло брата. Мито же искоса, изучающе — на Тоби. Хаши больше не было. Им как-то предстояло научиться с этим жить.

— Я остановлюсь в гостевых комнатах. Когда разберу его кабинет, съеду в свой дом, — почесав затылок, сказал Тобирама. — Так будет правильно.

Взгляд его скользнул на остывающий зелёный чай.

На протяжении всей своей жизни Мито бесчисленное количество раз меняла своё мнение относительно Тоби. Любила, ненавидела, презирала, сравнивала с мужем — каждый раз с разным результатом. Не получалось только выкинуть из головы и забыть.

Она уже давно не надеялась ни на что и мыслей «а что если?» себе не позволяла. Тобирама и сам остыл — Мито чувствовала. Неизбежность волной окатывала её каждый раз при мысли о возвращении Тоби в деревню. Им бы всю жизнь ходить по разным полюсам и никогда не встречаться. Но пути их раз за разом сталкивались и магнитом притягивались друг к другу.

Тоби в кабинете Хаширамы смотрелся чуждым пятном. Однако при нём Мито не чувствовала себя здесь лишней, что случалось каждый раз, осмелься она зайти за мужем поздно вечером. При живом муже это была его территория. У Тоби никогда не было таких жёстких физических границ. А ментальные она легко преодолевала.

Тяжело вздохнув и окончательно устав от собственных тягучих мыслей, Мито сказала:

— Мне надо отдохнуть. Работай, сколько нужно.

* * *

С сыновьями брата Тоби осмелился встретиться только к исходу второй недели пребывания на посту Хокаге. Мельком он пересёкся с ними на похоронах, но тот момент едва ли подходил для обсуждения планов на будущее. А обсудить было что — Тоби не собирался обзаводиться ни семьёй, ни детьми, а титул главы клана переходил в клане Сенджу по их семейной линии уже пятое поколение как. Да и не из кого было выбирать больше в других семьях. Природа словно смеялась над кланом, не посылая одарённых детей.

Не то чтобы у Тобирамы был большой выбор: и сыновья Хаши великих успехов в искусстве нинзя не достигли.

Итама так и не женился. Выбрал путь учителя и, не сдав экзамен на джонина, остался предподавать в Академии. Он был немногословным и добродушным мужчиной. В глазах Тоби — слабохарактерным и женоподобным, и потому, скрепя сердце, в первую очередь он решил навестить Кавараму, к которому испытывал ещё меньше симпатии. Но он хотя бы дошёл до уровня джонина.

Каварама — не в пример своему рано погибшему дяде — был трусом большой величины. Его, в отличие от брата, Хаши не раз отправлял Тоби под крыло в приморские земли набраться боевого опыта. И каждый раз тот умудрялся избегать боев с завидной регулярностью. Его трусость Тобирама воспринимал как своё собственное бесчестье, и потому племянник очень скоро оказывался сосланным обратно в деревню.

Кажется, с годами Хаши становился только мягче: сыну отставку не дал, просто одаривал лёгкими миссиями.

Каварама даже умудрился обзавестись семьёй: девочка из клана Шимура родила ему дочь и сына.

Тоби искренне ненавидел необходимость с ним встречаться, но выбора не было. Нажимая на дверной звонок, он кипел изнутри. И закипал только сильнее, отсчитывая время. Никто не ответил и не подошёл. Тобирама сдержался от стука в дверь кулаком. Теперь он всё-таки Хокаге.

И когда он уже собирался уходить, дверь отворилась. Медленно.

На пороге, покачиваясь, стоял вусмерть пьяный племянник.

— О, дядь, — ответил он нараспев и неторопливо, довольно ухмыльнулся. — Какими судьбами?

Кипящее внутри раздражение лопнуло пузырём и яростью разлилось по венам.

— Ты пьян, — отчеканил факт Тоби.

Каварама пожал плечами: мол, ну, да, пьян, и что?

— Днём, — продолжил Тоби.

Каварама кивнул, голова дёрнулась на безвольной шее. Не в силах сдерживать желание как следует отделать щенка, Тобирама толкнул его в сторону и скрылся в квартире. Решение родилось мгновенно.

— Где Цунаде? — спросил он, перемещаясь быстро по квартире и заглядывая в каждую комнату.

— Цунаде? — переспросил племянник, следуя за ним и перебирая все попадающиеся на пути косяки и стены. — М-м, Цуна! Цуна, доча, иди к папе!

Доли секунды понадобились Тобираме, чтобы остановиться и, резко развернувшись, с силой вмять Кавараму в стену. Трещины паутиной расползлась от пола по потолка. В воздух поднялась пыль. Племянник закашлялся от выбитого из лёгких воздуха, но Тоби было плевать.

Убожество, а не шиноби. Как шиноби мог позволить себе упиться до такого скотского состояния?

Оставив Кавараму на полу в коридоре отплёвываться от пыли, Тоби ещё раз обошёл квартиру. Цунаде обнаружилась в дальней комнате. Притянув к себе колени, она сидела под столом и выходить не собиралась. Затихарилась, как маленький зверёк, и посматривала наружу из укрытия.

Тоби сел на корточки напротив, думая, как разговаривать с этим незнакомым ему маленьким человеком. Маленькой девочкой, взирающей на него с подозрением своими тёмными карими глазами.

— Привет, — произнёс он. Голос звучал грубо.

Цунаде — такая же блондиночка, как и покойная мать, — молча кивнула ему в ответ.

— Меня зовут Тобирама, — прочистив горло и насильно себя заставляя говорить спокойнее, продолжил он. — Я младший брат твоего дедушки Хаши.

Цунаде немного помолчала, а потом снова кивнула и тихо, хмурясь, подтвердила:

— Дедушка про тебя рассказывал.

Тоби почувствовал облегчение.

— Давай я заберу тебя в дом бабушки Мито? — предложил он и протянул руку.

Малышка Цунаде ухватилась за его ладонь, не колеблясь, и мартышкой влезла на руки. Тоби испытал укол горечи: так же она цеплялась за Хаши на фото в кабинете. Не первый раз в жизни он ощутил себя вором в чужих судьбах.

У так и оставшейся открытой двери в квартиру Тобирама чуть не наступил на светловолосого заглядывавшего вовнутрь мальчика. Весь в обносках, на босу ногу по бетону — тот выглядел как самый настоящий оборванец. Он смотрел на него, широко раскрыв глаза, полным восхищения взглядом.

Тоби обошёл мальчишку и, прижимая к себе внучку брата, направился прямо к лестнице.

— Джирайя, пока! — помахала мальчику Цунаде.

* * *

— Часто он пьёт? — взбешённый, спросил Тобирама у сидящей на диване Мито.

Та стыдливо опустила глаза.

— Часто? — рявкнул Тоби и мысленно призвал себя к спокойствию, заметив, как побелели костяшки пальцев Мито. Та сглотнула и кивнула. — Цунаде и Наваки будут жить с тобой.

— Я не имею права при живом отце...

— Пока я жив, внуки моего брата будут воспитываться как должно! — одёрнул её Тоби, а потом не сдержался от раздражённого: — Хотя, учитывая, каких редкостных ничтожеств ты вырастила, сомневаюсь, что ты вообще хоть что-то понимаешь в воспитании детей!

Оскорбление сорвалось в сердцах, и Тоби почти пожалел. Не потому что так не думал, а потому что обижать не хотел.

Но Мито в долгу не осталась, еле слышно, но упрямо прошептав себе под нос:

— Я хотя бы воспитала. Ты убил.

Запустив пятерню во взъерошенные волосы, Тобирама рухнул на диван рядом. Жестокость Мито не достигла цели. Пора, когда он то казнил себя, то гневился на судьбу, прошла, оставив только твёрдую мысль: он поступил бы так ещё раз. Жизнь Мито была важнее, несмотря ни на что. Видимо, не для неё самой. Она предпочла бы погибнуть, но дать жизнь их сыну.

Но то было делом давно ушедших лет, а проблемы настоящего стояли дороже.

— Почему Хаши ничего не сделал? — спросил он глухо.

— А что сделаешь со взрослым мужчиной? — ответила тихо Мито. — Тем более что Хаширама сам был не дурак выпить.

— Брат пил от стресса. Этот дурак… от глупости.

В комнате возникла тишина, но она не напрягала.

— От кьюби бывают проблемы? — в конце спросил Тобирама.

— Нет ничего надёжнее запечатывающих техник Узумаки, — сухо и расплывчато ответила ему Мито и встала с дивана, показывая, что разговор окончен.

О своём собственном самочувствии она не сказала. Тоби проводил хрупкую фигуру Мито взглядом. Память подкинула воспоминание о не менее хрупкой, но отважной Аджисаи Узумаки. Непринуждённость, с которым Мито носила в себе настоящего монстра, поражала. Женщины часто удивляли Тоби.

Мысли вяло вернулись к нерешённым делам государственной важности. На границе продолжались мелкие стычки, лелеемый мир никак не приближался. Из Узушио поступали странные вести: Ашина Узумаки-сама погиб, а место его, несмотря на завещание, занял один из его зятьёв. Клан разделился на три фракции: часть поддерживали официального главу, часть — Аджисаи, а часть и вовсе призывали переселиться в Коноху. Узушио оставалось фронтиром, но сил у них оставалось всё меньше. Тобирама и рад бы был помочь, но и Коноха исчерпывала свои возможности. Потенциал имел свойство кончаться.

Их мир продолжал тлеть.

* * *

Цунаде сидела на мосту, болтая ногами над текущей внизу речкой, и, высунув руки за ограждение, упрямо складывала ярко-красную обёртку из-под шоколадки. Вода внизу плескалась и шуршала, а за спиной ходили люди. Рядом, повторив её позу, молча сидел дедушка Тоби. Наверное, думал о чём-то своём, взрослом, но Цунаде и просто присутствию его была рада — в отличие от дедушки Хаши, дедушка Тоби свободного времени для неё находил меньше. Бабушка говорила, что и не должен, ведь дедушка Тоби был не родным… но Цунаде знала, что дедушка Тоби любил её не меньше, и отвечала взаимностью.

Обёртка не поддавалась.

Нахмурившись, Цунаде запыхтела. Гипертрофированно… гиперторфированно? Гиперторфированно громко. Ну, чтобы дедушка заметил.

Он заметил.

Молча протянул руку.

— Ерунда какая-то получается, — буркнула Цунаде, передавая ему обёртку.

Дедушка Тоби, в отличие от дедушки Хаши, был немногословным, и Цунаде к тому привыкла. Наблюдая за тем, как задумчиво двигаются его пальцы, по-всякому сгибая обёртку и разворачивая заново, она продолжила болтать:

— Бабушка показывала, как складывать, но я забыла. Знаю-знаю, что куноичи должна иметь хорошую память, но почему-то с оригами у меня никак не ладится! Пропади оно пропадом! — последние слова она произнесла чуть тише и залилась краской, застеснявшись впервые использованного ругательства, которое подслушала у бабушки.

Украдкой Цунаде посматривала на дедушку, но реакции не последовало. Бабушка уже бы сделала замечание! Как вдруг заметила, что птичка у дедушки Тоби вышла какой-то совсем уж косой.

— И у тебя не получается, да? — разочарованно протянула Цунаде.

И внезапно дедушка ответил, передавая ей обёртку обратно:

— Попробуй сама ещё раз.

— Да не получится…

— Попробуй.

Бросив на дедушку грозный взгляд, Цунаде развернула бумажку и, не особо надеясь, начала собирать снова. Сгиб к сгибу… Здесь два раза или до этого надо было три сложить?..

Она помнила, с какой лёгкостью птичек собирала бабушка Мито, но сама вечно где-то ошибалась.

— Ну… — буркнула Цунаде, посмотрев на кривую птичку, крылья которой все были в заломах от несчитанных попыток.

— Неплохо, — похвалил её неожиданно дедушка.

Покрутив в руках свидетельство своей косорукости, Цунаде прикусила губу, чтобы по-девчачьи не разрыдаться. Обидно!

— Цуна, посмотри на небо, что ты видишь? — раздался голос дедушки, спокойный и уверенный, как и всегда.

Цунаде подняла глаза на голубое безоблачное небо. Над их головами в небесах летали белые птицы.

Дедушка продолжил:

— Разве они красивы?

Цунаде покачала головой. Птицы как птицы.

— Чтобы летать, нужна сила в крыльях и попутный ветер, а не красота.

А крылья у её птички были. Повертев в руках ярко-красную, блестящую на солнце птичку из шоколадной обёртки, Цунаде размахнулась и запустила её в полёт.