Секрет (гет)

— Что не спишь?

Сара, завернувшись в плед на манер пончо, присела на каменное ограждение террасы рядом с Мэй, курившей на заднем дворе.

— Я сова, это меня с утра не добудишься… Просто обычно я не могу себе этого позволить, — она сделала затяжку и выдохнула дым в вечерний воздух. — А ты? Мне казалось, ты уже с ног валилась.

Сара вздохнула:

— Не могу спать при свете. Этот режим освещённости меня убивает. И нигде нет плотных штор: ни в мотелях, ни у Миранды, ни здесь. Как вы так живёте?

Мэй пожала плечами:

— Привыкаем? Как шведы какие-нибудь. Что, всё так серьёзно?

— Ты даже не представляешь, насколько, — Сара хрустнула затёкшей шеей. — А я не взяла из номера своё снотворное.

Мэй посмотрела на неё настолько обеспокоенно, что Сара даже насторожилась: неужели она так плохо выглядит? На самом деле, к ней вернулось утреннее состояние: от целого дня на ярком солнце болела голова, подташнивало, перед глазами вспыхивали и гасли яркие пятна. Эйфории от вылазки «по мистическим местам» хватило до самого семейного ужина, где Сара была в ударе и так ловко представила историю своих «отношений», что Мэй благодарно сжала её руку под столом и тихо прошептала «ты лучшая», когда её мама вышла, чтобы принести десерт. Все пожелали друг другу спокойной ночи, и Сара осталась один на один с гостевой комнатой, едва сдерживая возбуждение от того, что ей вот-вот откроется ещё один секрет — стоит только смежить веки и отправиться на свидание со своим вздорным, но обольстительным подсознанием, которое она сегодня неплохо подкормила гипотезами и материалом по схожим темам…

Как вдруг на неё навалилась усталость на грани отчаяния. От одной мысли, что ещё одна ночь не принесёт её мозгу желанного отдыха, хотелось плакать. Вдобавок ко всему, лежа на белоснежной постели в окружении так и сиявших в вечернем свете пастельно-бежевых стен, Сара поняла, что заснуть чисто физически не способна. Она выдохлась так, что тяжело было даже лежать, не то что стоять, но сна — ни в одном глазу.

Воздух из приоткрытой форточки соблазнительно пах сеном и чистотой. Небо, высветленное до серебристой, еле различимой голубизны, сияло чем-то подзабытым, похожим на счастье — каникулами. И Сара, у которой болело всё, начиная от чуть подгоревшего лица (крем не справился, спасовав перед июньским солнцем) и заканчивая усталыми ногами, рассеянно подумала, что слегка перестаралась, пытаясь превратить неделю перерыва в работе в «активный отдых». Ей, проводящей время по кабинетам, аудиториям и монтажным комнатам немного движения всегда шло на пользу. Но ключевое слово «немного».

Куда она так торопилась? Впереди ещё четыре дня… Чертовски права была самая легендарная из всех нелюбимых героинь Америки, Скарлетт О’Хара: иногда надо иметь возможность сделать перерыв и отложить все решения на завтра.

И она бы рада, но… О чём Сара думала, когда не захватила снотворное с тумбочки? Ах да, она просто не собиралась ехать куда-то «с ночёвкой».

— Я дам тебе своё, — наконец, пробормотала Мэй. — У меня такое же. Потом вернёшь мне таблетку из своих, чтобы мой врач не подумал, что я заделалась драг-дилером.

Сара чуть не прослезилась от неожиданно накатившего умиления:

— Ты правда это сделаешь?

— Нет, у меня такое нездоровое чувство юмора, — проворчала Мэй, вставая с парапета. — Сара, ну что за идиотский вопрос? По-моему, ты и правда не высыпаешься, я тебя не узнаю! Пойдём, уложим тебя.

* * *

Пробуждение заставило на мгновение заподозрить, что снотворное Мэй фатально слабее её собственного, несмотря на идентичную дозировку. Иными словами, что Сара видит сон. Настолько действительность отличалась от той, в которой она засыпала.

Комнату заполняли серая мгла, сырость, запах мокрой земли и шуршание, словно она провалилась в кротовую нору, но вовсе не волшебную, как Алиса, а самую настоящую. День (одиннадцать утра, но не будем занудами…) обратился в подобие пасмурного вечера.

Шёл дождь.

В комнате было промозгло. Вылезти из-под одеяла тянуло на подвиг. Но Сара ощущала себя чудесно отдохнувшей и была готова его совершить.

На лестничной клетке пахло какао и доносились голоса. Много разных голосов, споривших, кажется, о том, закончатся ли дожди к Солтису или придётся ждать до июля.

Она пошла на запах.

— Уже завтра распогодится, — безапелляционно заявил мужской голос, взрослый, но звучавший младше, чем у отца Мэй. — Но на четвёртое, разумеется, опять всё зальёт.

Ну да, ну да… Сырой и дождливый День Независимости — такая же визитная карточка штата Вашингтон, как французские фамилии, ехидство и рок-музыка.

— Если Сэмми в следующем году снова будет клянчить у тебя пиротехнику…

Сара просунула голову в кухню. За большой стол набилась разношёрстная компания из мужчин и женщин, из которых Сара без труда узнала только знакомых ей по фотографиям брата Мэй, старшую сестру и жену кого-то из братьев, но того же самого или какого-то другого — она не помнила. Гарри Голлуэй, патриарх семейства, привстал со стула, когда Сара появилась в дверях. Но не успела она ни смутиться от этой старомодной галантности, ни сказать, что, дескать, не стоит беспокойства, как её моментально потянули в сторону, и она плюхнулась на свободное сидение.

— То я ему снова их подарю, — Мэй отпустила её руку, пожала плечами и, не глядя, сунула Саре в руки кружку с дымящимся какао. — Ну скажи, тебе что, жалко порадовать пацана и запустить пару фейерверков? Зачем ещё нужен диплом пожарного?

— Ты будешь удивлена…

— Мальчишки любят всё яркое. Если не вырастают занудами!

В ответ раздался разноголосый шум и гвалт, под который Саре насовали на тарелку каких-то блинчиков, причём кто конкретно вызвался её покормить, понять было невозможно: Голлуэи напоминали единый хаотический организм. Оставалось только удивляться, как Мэй успевала вставлять целые реплики и следить за происходящим.

Сара грела руки о кружку, внезапно поняв, насколько замёрзла в этой сырости. В машине, конечно, была тёплая одежда, но пока сама мысль о том, чтобы покинуть нагретую кухню казалась кощунственной. И — неизбежной. Потому что в следующее мгновение ухо Сары выудило из белого шума: «…помочь проявлять фотографии… Да, понимаю, но сегодня мой день⁽¹⁾…». Это был их условный сигнал.

Поэтому Сара сразу энергично закивала и пробормотала что-то в том духе, что всё, что им надо — резиновые сапоги и, возможно, дождевик. Меньше чем за полчаса вихрь «безумного чаепития» успел накормить её до отвала, посочувствовать сложной судьбе фотографа, вручить ярко-жёлтые болотные сапоги до колена и плащ-палатку, и буквально потребовать от Мэй, чтобы она ссудила подруге свой свитер, «потому что у неё уже ногти синие».

Оставалось только радоваться, что ещё вчера под вечер Сара и Мэй притащили в выделенный старшими Голлуэями охотничий домик всё оборудование для проявки. Так что теперь они протопали по лужам и мокрой траве до поляны в лесу, распахнули скрипучую дверь и, ввалившись внутрь, заперевшись и занавесив окна, забаррикадировались от стихии полностью.

— Ты что, часто сюда сбегаешь?

Сара вывесила на просушку последнее фото моста, чуть скривившись, при виде дефекта фотобумаги: на уровне леса шла полоса мелких поперечных чёрточек, превращая сосны во что-то, издалека напоминающее берёзы-переростки.

— Нет, я просто умею обустраиваться.

«Помощь с фотографиями» Мэй сводилась к тому, что она щёлкала тумблером радиатора и меняла диски в бумбоксе. И радиатор, и проигрыватель она, как оказалось, принесла сюда загодя, а сегодня дополнила перекусом и четырьмя термосами, один из которых был в её руках прямо сейчас.

— О, какая красота, — она спрыгнула с ящика, на котором сидела и подошла ближе, чтобы рассмотреть. — Это из церкви?

— Угу.

Фото с единственным лучом, освещающим скамью, и правда удалось. В лучших традициях, казалось, что прямо за лучом стоит таинственный тёмный силуэт.

— Смотри как хорошо получилось, — Сара показала щипцами на линии за границей света. — Аркатура⁽²⁾ на заднем плане за счёт затемнения создаёт иллюзию фигуры в плаще. Просто, но изящно. Аллюзия к «Седьмой печати» читается, но не грубо, если потом сменить ракурс и показать, что на самом деле там никого нет. Но мне ещё вот эта нравится.

Она подцепила почти высохшую фотографию с общим планом внутреннего пространства. Пусто — и только сбоку отгороженный закуток с двумя скамьями. Мэй хмыкнула:

— Прямо как когда я заехала в свой нынешний дом. Помнишь? Там не было ремонта, внутренние гипсокартонные перегородки убрали, одно пустое пространство, какой-то кафель на полу и в углу внезапно — ванна! Тоже жутковато смотрелось.

— Точно. А у тебя фото не сохранилось?

— Да, валяется где-нибудь…

…Что означало «уложено в альбом с наклейкой год / месяц / место».

— А что?

— Церковь — это всё-таки банально. Но обычная квартира без ремонта, где из ванны внезапно…

— Сара! Иди к чёрту! Я до сих пор живу в этом доме.

Сара расхохоталась, Мэй пихнула её локтем, но она увернулась, продолжая смеяться. Вот за что она любила свою работу: за то, как нечто эфемерное и переменчивое — человеческое настроение — вдруг оказывается подчинено простым и понятным законам.

Оставив фотографии сушиться, они взяли себе по термосу и вышли за дверь, стоя под козырьком и вдыхая свежий, пахнущий смолой воздух.

— Даже если с мостом ничего не получится, — Сара отпила кофе из термоса, — у меня теперь есть хороший материал. А то я уже начала с ума сходить… даже подумала сделать сравнительное исследование, помогает ли «амулет от фей» не потеряться в лесу.

Мэй хмыкнула:

— Ну, по статистике выходит, что помогает. У нас никто никогда не терялся. Кроме Кэсси, но и та нашлась.

— Пф! Да что ты говоришь, я же читала ваши газеты: за год обязательно два-три случая. Правда, не факт, что в штате Мэн меньше.

— Так туристы же! — беспечно махнула рукой Мэй. — Это не считается!

— Здрасте, «не считается»! Туристы что, не люди?

— Ну какие они люди, если ты их предупреждаешь «не ходите в эту часть леса, там гризли», «не поднимайтесь к этому источнику, там тропа скользкая», а они кивают, а сами топают прямиком туда! Видимо, считают, что от них скрывают самое интересное… — Мэй укоризненно покачала головой. И задумчиво продолжила: — Хотя на самом деле, разумеется, здешние леса питаются энергией жертвоприношений. Если не будет туристов, лес возьмёт кого-то из местных, вот мы и стараемся. В этом году было совсем глухо, но на счастье подвернулась ты, так что… Мы с Мирандой как раз договорились на Солтис скормить тебя лесу.

Сара от неожиданности поперхнулась кофе. Мэй дёрнулась похлопать её по спине, но потом просто решила не мешать.

— Боже, Сара… Я же только пересказала твой сценарий! Ну тот, который зарубили из-за выхода книжки Геймана⁽³⁾. Ты что, купилась?!

— Нет… — прокашлявшись, соврала Сара. Выставлять себя дурочкой, которой на секунду и вправду представилось что-то в стиле Стивена Кинга, вовсе не хотелось. Поэтому она только просипела: — Ну и чушь я сочинила…

Остаток вечера прошёл за сортировкой фото под меланхоличные баллады какой-то местной сиэтлской команды и шум дождя. К вечеру небо прояснилось.

Сара попрощалась с Мэй и её родителями и поехала обратно в «Королеву». Сегодня она собиралась спать без снотворных.

* * *

Разрушенная церковь стояла, облитая сонным сиянием полудня. Дальняя стена с готическим окном, устремлённая вверх и совершенно целая, высоко вознеслась над кронами деревьев, пятная мешаниной солнечных бликов и косых лучей проход между скамьями. Но у входа раскрошившиеся стены едва поднимались над высокой травой, не скрывая внутренности, словно огромный кукольный дом. Увитые пурпурными листьями дикого винограда, обломки кирпичных проходов и каменных колон превращали внутреннее пространство церкви в запутанный лабиринт.

Под самым окном, едва заметная сквозь жаркое марево, стояла фигура, закутанная в чёрный плащ с капюшоном. Она простёрла бледные руки с ногтями, которые даже с такого расстояния казались странно заострёнными, — и к этому пятну тьмы посреди света начал слетаться крылатый мрак. Тысячи и миллионы хлопающих крыльев. Они одели церковь саваном тьмы, заново рисуя стены и крышу с декоративными башенками.

Нет. Уже не церковь. Цитадель Короля Гоблинов, сердце Лабиринта.

Мгновение призрачное здание стояло, нависая над лесом — и вдруг покоробилось, дрогнуло, словно шторы на ветру — и начало рассеиваться. Чёрные птицы заполнили небо, кружа исполинской воронкой, закрывшей солнце.

Когда они улетели, больше не было ни церкви, ни леса, ни луга. Впереди простёрлось озеро, гладкое как зеркало. Словно огромный ярко-голубой глаз, устремлённый в такого же оттенка небо. Без камышей. Без птиц. Только плеск воды по камням и бескрайнее пустое пространство до горизонта, где еле различимо темнела полоска другого берега.

Глаз без зрачка. А впрочем… По поверхности воды прошла еле заметная рябь, повторяя очертания приближающейся лодки. Узкой лодки с высокой кормой и носом, которой правила фигура в плаще с капюшоном, то и дело погружая в воду длинный тонкий шест. Вместо лица в прорези капюшона белела венецианская карнавальная маска «баута»⁽⁴⁾.

Лодка мягко коснулась носом берега, зарываясь килем в песок. Незнакомец в маске с усилием воткнул шест и на секунду замер, опираясь на него и глядя сверху вниз. Потянул за завязки плаща. Скользкий шёлк словно вода стёк с его плеч, обнажая белые волосы и худощавую фигуру, затянутую в костюм матадора, чёрный с серебряным шитьём.

Он спрыгнул на берег, на ходу срывая бауту. Крутанув её на пальце, водрузил на нос лодки, где та почернела, удлиняясь, изменяясь, сливаясь с тёмным деревом, пока не превратилась в голову птицы — ворона или грача. Наплечные накладки, что вначале почудились простыми прямоугольниками, обычными для классического костюма тореро, на поверку оказались вырезаны в форме крыльев. Он повернулся к Саре.

— Я мог бы выбрать лошадь, но не хочу торопить события. Вдруг мне ещё рано предлагать тебе верховую езду? Кстати, прекрасный образ.

Джарет подошёл вплотную, протягивая руку и касаясь локона, выбившегося из её причёски.

Сара рефлекторно отпрянула и попятилась, и он расхохотался:

— Что-то не так?

Присел на круглый камень, стоявший возле самой воды, откинулся назад, уперев щиколотку в колено, демонстрируя идеально чистые подмётки без следа песка, — и по-птичьи склонил голову набок, насмешливо следя за каждым её движением. Сара впилась взглядом в нос лодки, увенчанным головой с длинным клювом. Точь-в-точь маска чумного доктора. Неприкрытая, вульгарная агрессия подсознания, наслаждающегося её предсказуемым испугом. Базовый уровень, равняющий всех, от инфузории до человека: ужас перед смертью. Практически, принуждение к страху.

И Сара разозлилась.

Она подобрала подол очередного нелепого «платья принцессы» (разумеется, белого и с длинными рукавами), выпрямляясь в струну и вскидывая подбородок, — и перевела взгляд на Джарета:

— Да?! И что же за лошадь? Келпи? «Конь бледный»? Вороной жеребец «Ольхового короля»?

Джарет кокетливо потупился, усмехаясь:

— Сколько комплиментов. В сновидении человека, верящего в фейри, — возможно. Но здесь я лишь скромный рыцарь, сопровождающий свою белую королеву.

Он приложил руку к груди, продолжая улыбаться. И подмигнул. Прежде он делал так сотни раз: хитро, двусмысленно, чувственно, ласково, устало… В знак прощания, с пожеланием удачи («задай жару этим лицемерам и ханжам»), с ехидным восторгом от её наивности и ошибок… но никогда так.

Помогая лепить образы самых неприятных и пугающих персон, Сара советовала именно это: широкую улыбку, что не отражается в глазах, забывших как моргать. Глазах рептилии. Безупречно точная, идеальная игра, которая на миллисекунду запаздывает, ошибается, выдавая именно игру: подделку, имитацию. «Эффект зловещей долины».

А он между тем продолжал:

— Ведь мы договорились обходиться без «сказок», не так ли, Сара? По крайней мере, на одну ночь. «Только разум и логика…» Я помню о своих обещаниях, даже если ты забыла о своих.

Он подарил ей взгляд, который мог бы показаться чувственным, если бы не был пропитан бешенной яростью. О, она не ошиблась. Что-то и впрямь не так.

Сара выгнула бровь:

— Не помню, чтобы обещала тебе что-то.

Джарет вскочил на ноги. Его фальшивая улыбка погасла, а взгляд стал хмурым и презрительным, словно у кота, оставленного на холодном балконе.

— Я ждал тебя вчера.

Вот как.

— У меня были особые обстоятельства. Знаешь, это называется «реальная жизнь».

Он криво усмехнулся. Полуприкрыл веки, глядя куда-то мимо Сары, в лес. Мотнул головой. И вновь повернулся к ней:

— Ну да. Прекрасный мир, в который ты успеваешь поверить каждый раз, прежде чем он даст тебе пинка под зад… — Джарет цедил слова, чуть растягивая, медля, то ли лаская, то ли муча их на языке, смягчая грубость до издёвки, а иронию до приглашения. — Когда это происходит, ты, конечно, возвращаешься. Но не раньше. Будто у меня нет других дел, кроме как ждать, когда ты соизволишь явиться…

Он шарил взглядом по её лицу, перебегая от черты к черте, от губ к глазам и обратно. Со злостью. С ненавистью. С чем-то, очень похожим на отчаяние.

«С ревностью», — внезапно поняла Сара. У человека этот взгляд означал бы ревность.

Но человек уже давно взял бы её за плечи, притянул к себе, впился в губы поцелуем, сжал в объятиях. Сдался. Выдал себя. А Джарет медлил, почти брезгливо избегая её касаться.

Ревность человека — потребность ошибиться, вопрос, просьба, мольба. Ревность подсознания — ледяная ярость того, кто и так знает все ответы, бессилие проигравшего.

Сара могла не вспоминать о нём неделями, месяцами… едва ли не целый год. Но когда очередная задача приводила её за ответами на опушку тёмного леса по имени «подсознание», она ещё никогда, никогда до вчерашней ночи не прерывалась на полпути. Не умела. Маленький секрет влечения к опасности, так угрожающе распространённого в культуре, состоит вовсе не в том, что люди — покорные жертвы, а в том, что они сами — опасность. Самые коварные хищники на Земле. И Джарет был охотником прежде всего потому, что охотником была сама Сара. Искажённым, но абсолютным подобием. Отражением в зеркале.

Что заставит гончую сойти со следа? Что заставит пиранью, почуявшую запах крови, отложить удовольствие на потом? Ничего. Ибо это противоречит природе зверя.

И тогда зверь бесится от непонимания.

— Поэтому в отместку ты угрожаешь мне смертью?

Джарет смотрел на неё, не шевелясь. Не соглашаясь и не опровергая. Выжидая.

— Весь этот дешёвый маскарад — чтобы запугать меня? — холодно осведомилась Сара, кивая на лодку. — Разрушенная церковь. Падальщики в небе. И посреди этого ты — в роли Харона и с предложением «подняться на борт»! Я ничего не упустила?

Медленно-медленно Джарет опустил взгляд. Обернулся на озеро. Внимательно оглядел себя со всех сторон… И вдруг отступил на шаг, уперев руки в пояс. Глубоко вдохнул.

— Какая… чушь! — с чувством произнёс он, мотнув головой. — Какая невероятная, образцовая, фантастическая чушь! Баута — не… — он фыркнул, словно не сдержавшись, — не маска смерти. Это маска тайны. Сокровенных желаний, таящихся в тенях, куда сознание и приличия не заглядывают. Грёз. Под прикрытием бауты вершилось то, что не могли себе позволить открыто.

Он упёрся туфлей в выступающий из песка камень и склонился ближе к Саре, опираясь локтем о колено:

— Но ты ведь знаешь это? Знала ещё до того, как мы встретились…

Память с запозданием щедро обрушила на Сару водоворот картинок. Вкус запретного плода, откушенного тайком из-за чужой невнимательности. И правда — знала.

Преподаватель театрального кружка дал задание подготовить доклад по комедии дель арте, старой итальянской школе драмы с характерами настолько условными, что звались «масками». Саре велели забрать брошюру из его библиотеки, но преподавателя на месте не оказалась, а секретарь по ошибке вынесла ещё одну книгу: исследование венецианского карнавала. Пометку с перечислением нежелательной для подростков информации она благополучно просмотрела. И двенадцатилетняя Сара углубилась в ворох свидетельств и слухов, альковных тайн и перешёптываний, где глубина пороков компенсировалась разве что изощрённостью способов их скрывать. «Забытая перчатка — страсть, забытая маска — позор». Бал-маскарад никогда не был невинной шалостью, но и там действовал свой закон — появиться без маски означало выставить себя более обнажённым, чем если пройти по улице без одежды, но скрывая лицо. Сколько раз она вспоминала эту скупую истину, поданную сухо и научно, но будоражащую кровь, силясь разгадать, почему четыре года спустя из всех танцующих в том давнем сне-во-сне только Джарет и она не скрывали лиц. Что это было: тайное, подогретое пубертатом стремление к публичной оргии — или брошенное самой себе обвинение в лицемерии и вранье, когда маска прирастает к лицу?

Джарет между тем выпрямился, как никогда напоминая настоящего тореадора, готовящегося отразить атаку быка. Да, вот на что походило напряжённое внимание в его глазах: смесь бдительности, почти церемониальной уважительности и готовности обмануть.

— Грач — не падальщик. Гондола — не лодка Харона. И, наконец, — он на секунду обернулся, словно призывая природу в свидетели, — это не река, а озеро.

— Какая разница? — возразила она, но уже не так уверенно.

Джарет приложил два пальца к нижней губе, делая вид, что задумался.

— Ну, один из твоих карманных толкователей снов утверждал, что это совсем иной символ.

Он не щёлкнул пальцами, не взмахнул рукой, а подул — и его дыхание заволновалось, закучерявилось завитками дыма, из которых соткались кресло и человек в нём, нянчивший в пальцах сигару. Фантазия Джарета придала старомодному кожаному гарнитуру сходство с грибом-лисичкой, а что до персоны, угнездившейся в нём, то синяя полосатая кофта на пуговицах, бравшаяся складками на объёмистом брюшке, и без всяких преувеличений и передёргиваний придавала Абрахаму Солему сходство с гусеницей.

— Озеро, — произнёс известный (и довольно дорогой) психоаналитик, веско взмахнув сигарой, — базовый образ бессознательного. Глубинной мудрости, тех сокровищ, которые до времени скрыты от сознания, но которые оно готово ему подарить, как Владычица Озера дала священный меч Экскалибур… метафора раскрытия секретов.

И он снова скрылся в клубах дыма, которые бесследно развеялись над водой. Джарет брезгливо отмахнулся от остатков дымовой завесы и закатил глаза.

— Владычица Озера никому не дарила никаких мечей… — пробормотал он сквозь зубы. И добавил уже громче: — Вот так: метафора раскрытия секретов. Пойдём?

Джарет снова протянул руку — и она её приняла. Но не чтобы церемонно опереться, всходя на борт. Прежде Сара должна была кое-что выяснить. Она переплела свои пальцы с его, подходя ближе и запрокидывая голову:

— Поцелуй меня.

Подсознание никогда не врёт. Умалчивает — да. Искажает — да. И прячется, сбегает, уворачивается, на языке слов и образов, движения и тела. Если Джарет хочет ей зла, она почувствует. А если вдруг вздумает уклониться…

Не уклонился. Левой, свободной рукой он скользнул по её щеке, проводя большим пальцем по верхней губе и чуть глубже — по краю верхних зубов, от резца до клыка, едва ли не оттягивая уголок рта, мимолётно чиркнул ногтями по шее и зарылся пальцами в её волосы, притягивая к себе. Их губы совпали, словно края головоломки. «Как два отражения». И язык Джарета всего на одно мгновение был прохладным, будто Сара лишь коснулась зеркальной поверхности кончиком своего.

Но затем его язык подался дальше, невыносимой щекоткой где-то под потолком нёба, электричеством по обнажённым нервам, разбегающимся по телу с головы до пят, заставляющим выгнуться в спине, прижаться вплотную, ослабить хватку пальцев в судороге внезапного бессилия, позволяя ладони безвольно упасть ему на грудь.

Его рука выскользнула из её, находя себе другую цель. Ногти Джарета выводили дорожки по шёлку, словно прямо по коже — по спине, вдоль позвоночника, ниже, ещё ниже, пока не сжали ягодицу, впиваясь до дрожи, до дразнящего, звенящего, болезненно-яркого разряда удовольствия и боли. Предвкушения.

Сара просунула правую руку между ними, убеждаясь, что всё ощутила верно. Говорят, тореадоры комплектуют бриджи защитной раковиной… не в этом случае.

Она улыбнулась, запрокидывая голову до упора. Почувствовала поцелуй на своей шее, странно резонирующий с перекатывающимся в горле смешком, и промурлыкала, чуть сжимая пальцы:

— Вопиющее нарушение техники безопасности…

Джарет распахнул глаза, в этот раз показавшиеся Саре одинаково чёрными, и прошептал в ответ:

— Потому что обычно быки не бывают столь очаровательны…

Почему-то это показалось ей забавным. Слишком забавным, едва не уничтожающим настроение момента.

— Очаровательны… — выдохнула Сара со стоном досады. — Не могу поверить, что я выдумала такую глупость…

Казалось, она просто моргнула. Но картинка внезапно сменилась, словно в каком-то старом спецэффекте. Они стояли на расстоянии вытянутой руки. И хотя ладони Джарета покоились на её плечах, больше ничего не свидетельствовало о том, что только что происходило. Даже его глаза снова стали разными.

Вот он отпустил её. Посмотрел долго, укоризненно.

— Лучший секс всегда секс с самой собой? Как же ты всё-таки тщеславна, Сара… И, хоть и совершенно очаровательна, начисто лишена чувства такта, — он повернулся к ней спиной, обращаясь лицом к озеру. Подошёл почти к кромке воды, постоял так и вдруг заговорил другим голосом, глухим и угрожающим, далеко разносящимся над гладью воды: — Когда не было ни городов, ни церквей, когда воды были чисты, а небеса ярки… Когда род людской был всего лишь шайкой голых пищащих макак, прячущихся в пещерах от хищников… Я уже был там.

Он резко развернулся, метнув в неё яростный взгляд, прожигающий с головы до пят. Моргнул медленно и плавно.

— Я был дыханием за их спиной. Шёпотом на изнанке слуха. Тенью за освещённым кругом от костра. Лесом и холмом, камнем и кроной. Безмолвием дикой земли, таящей опасность за каждым поворотом… Я старше городов и могущественней королей.

Говоря, он постепенно приближался — неспешной, скользящей походкой: шаг — пауза, шаг — пауза. Его голос, вначале исполненный гипнотической мощи, звучал всё тише и вкрадчивей, будто Джарет рассказывал сказку на ночь. Вот он снова поравнялся с Сарой:

— Всё, что создала ваша цивилизация, всё, чем гордится, построено на чужом фундаменте или присвоено. А вы, — он провёл указательным пальцем по её подбородку, — продолжаете считать себя хозяевами мира, думая, что он создан, чтобы исполнять ваши причуды или обеспечивать вам комфортную сытую жизнь. По праву кого?..

Сара почувствовала трепет восторга, почти неприличного восхищения ловкостью, с которой его фразы сплелись в дву… нет, даже трёх-смысленное послание. Подсознание обвиняло сознание. Или… языческая кельтская традиция, оплот эльфов и фей, — упрекала христианство и весь новый мир вплоть до выхолощенной Викторианской эры. А может это индейская цивилизация, чьи шаманы носили вороньи перья, бросала вызов белой американке, одной из тех, кто пришли «разорять леса и загрязнять воды ради бессмысленной наживы»? Будто Кэрроловское «слово-бумажник», «притча», самый ценный тип нарратива, рассказывала одну историю на нескольких уровнях сразу, чтобы яснее очертить идею, лежащую в основе. Ещё никогда Сара не была так близка к источнику завораживающей угрозы, что олицетворял для неё Джарет.

«Он прав. Ключ — в цене. В том, что рано или поздно придётся платить. Вот кто он: вредная привычка. Зависимость, подогретая ожиданием возмездия. Как клептомания или азартная игра, как алкоголизм или наркомания. Понимание, что расплата неизбежна — и страстное стремление ещё хоть раз ухватить удачу за хвост, проскочить. Он называет цену, но не требует её прямо сейчас…»

Захваченная размышлениями, она пропустила момент, когда кинжально острый ноготь вдруг впился в её кожу под подбородком, сразу за костью. Несильная, но резкая боль заставила вздёрнуть голову — и тут же стала стремительно блекнуть, смазываться, стираться, как при уколе анестезии. Сара поняла, что истончается сама ткань сна, словно Джарет выталкивал её, вынуждая пробудиться.

— Нет!!! — она схватила его за запястье изо всех сил, будто это могло помочь ей удержаться в сновидении.

* * *

Сработало.

Картинка снова резко изменилась. Вокруг простиралась вода, у самого горизонта отделённая от неба туманной полоской.

Сара сидела на корме, а Джарет стоял на носу лодки и правил, с силой отталкиваясь шестом. Его движения казались ровными и размеренными, без следа злости или нервозности, но это вряд ли означало хоть что-то.

— Куда мы плывём?

— Туда, где раскрываются секреты, разумеется. В край логики и расчёта, — он поглядел себе за плечо, кося на Сару ярко-голубым глазом. — Тебя долго не было. Не сиди больше допоздна, это вредно.

И опять погрузил шест в воду.

Она задала вопрос просто чтобы проверить, как поведёт себя Джарет, но тот беседовал с ней так, словно… словно вообще не знал, что происходило до этого. Будто первый сон был каким-то сбоем. Диалог пошёл не так, Сара захотела его отменить и… у неё получилось? Так просто?

— И где это?

— Отгадай, — он снова на мгновение повернулся к ней профилем. — Что общего у грача, за́мка и лодки?

Это куда больше походило на привычные ей сны: непринуждённая мешанина из головоломок и флирта. Она всё ещё не решалась поверить, с минуты на минуту ожидая подвоха. Но… «допоздна»? Фазы быстрого сна наступают каждые сто двадцать минут. Сара специально легла спать пораньше, но, не знай Джарет о первом сне, всё выглядело бы, словно она бодрствовала до часа ночи. «Если бывает раздвоение личности, то почему не быть раздвоению подсознания?» От этой мысли ей вдруг стало неуютно. А он всё ждал ответа. Сара пошарила взглядом по окрестностям, но гладкая поверхность озера не давала особых подсказок. Перевела взгляд на лодку. От носа, увенчанного головой птицы и до кормы, по декоративному верху которой шли квадратные зубцы, эдаким микроскопическим подобием крепостной стены. Где-то Сара уже видела такие зубцы, причём именно лилипутского масштаба… Грач и замок…

— Шахматная фигура⁽⁵⁾! — выпалила она.

— Бинго! А вот и подсказки, на которые ты так надеялась.

Джарет запрокинул голову вверх. Сара повторила его жест: небо расчертили инверсионные следы, словно там, наверху, проходило авиашоу. Белые полосы ложились перпендикулярно, линуя голубизну в крупную клетку.

Она опустила взгляд — и заметила вдали что-то светлое. Кочку? Остров? Нет, квадратную плавучую клумбу с белоснежными тюльпанами. Потом ещё одну — уже с угольно-чёрными. Плавучие острова-клетки появлялись всё чаще, так что Джарет только успевал маневрировать. Озеро превратилось в сеть узких протоков меж поросших цветами берегов. Настоящий лабиринт на воде. Головки тюльпанов то и дело задевали борта лодки, от чёрно-белой шахматной чересполосицы рябило в глазах, а аромат… — кто сказал, что тюльпаны не пахнут? — кружил голову. Сара потянулась сорвать один из свежих, ронявших росу цветов, но лодка внезапно слегка дёрнулась — и пальцы скользнули мимо.

Вот дно чиркнуло по гальке: гондола пристала к берегу. Джарет постучал по борту лодки — и кусок обшивки откинулся, образуя лесенку.

Сара последовала за ним. Вдоль по гравийной дорожке, петлявшей между клумбами и уходившей под арку в живой изгороди, подстриженную в форме… сердца? Нет, двух шахматных коней, повёрнутых мордами друг к другу. Мимо фонтанов, мимо зелёных кипарисовых пешек и ферзей. До укромного сквера, где был лишь высокий фуршетный столик с расставленными на нём шахматами.

Стоило ей подойти ближе, как доска дёрнулась, поворачиваясь белыми фигурами к ней, а чёрными — к Джарету. Сара подняла на него непонимающий взгляд:

— И что это?

— Логика и разум, — в его глазах искрилось веселье. Даже не насмешка: искренняя радость от удачной шутки. — Всё, как я обещал.

Но Сара шутить была не настроена:

— Ты обещал мне секрет моста.

— И ты его получишь. Если победишь.

Она обходила столик с одной стороны, Джарет отступал в противоположную, а доска, словно стрелка компаса, вращалась вместе с ними. Но вот он встал как вкопанный. Взял с доски чёрного короля и протянул ей на вытянутой руке:

— Ну же. Šâh mât, — неожиданные обертоны чужого языка заставили привычное слово звучать резко и гортанно, словно проклятие или заклинание, — «король беспомощен»⁽⁶⁾. Твоя любимая игра, Сара. Так за чем же дело стало?

— В этот раз мне не надо играть, — она хлопнула ладонями по столу, опираясь о него и склоняясь ближе. — Мы договорились. Отдай то, что принадлежит мне.

— Сначала отдай то, что принадлежит мне.

— Что же это? — она вскинула бровь.

«Не заставляет её платить по счетам?» Так она думала только что?

— Время, — он наклонился к доске со своей стороны, припадая на руки, словно волк перед прыжком. — Твоё время.

Джарет выпрямился, улыбаясь и поигрывая манжетой рубашки:

— Знаешь, я прочитал пару твоих книг. Подсознание, сны, психоанализ… Надо же было соответствовать. Так вот, Сара… не хочешь поиграть в свободные ассоциации? Ну, чтобы вспомнить? Шахматы… — он провёл пальцем по краю доски, — Древняя персидская игра. Персия. Персики… Помнишь тот персик?

Он взмахнул рукой, вызывая в воздухе видение надкушенного плода.

— Персефона. Помнишь, чем она заплатила за свой голод? Шесть месяцев за шесть зёрен… Так во что мы оценим этот персик? Сколько стоит укус твоих чудесных острых зубок, Сара? Одна пятая? Ладно, пусть будет одна седьмая. Одна ночь в неделю. Пятьдесят две в год. Семьсот восемьдесят за пятнадцать лет. А ты? Сколько ночей из них ты замуровывала дверь между нами таблетками и избегала меня ради «реальной жизни»?

Толстая книга в кожаном переплёте, точная копия гроссбуха Миранды, скользнула ему в руку, распахиваясь на нужной странице:

— Четыреста восемь. Тринадцать месяцев снов. Вот что ты задолжала мне, Сара. Так что не тебе говорить о нарушенных обещаниях.

Он закрыл гроссбух с громким хлопком. Поднял на неё взгляд и задумчиво склонил голову набок:

— Вот так и сыграем. На нарушенные обещания. Если ты победишь, я открою тебе тайну моста. Если я… — усмешка осветила его черты на долю секунды, словно молния. — Ты выйдешь за меня замуж.

Её сердце ухнуло куда-то вниз. Неужели спустя столько лет её психика сделала круг и снова предложила «останься»? «Сойди с ума, не возвращайся в реальный мир…» Тогда она была несчастна. Чего не хватает ей сейчас? Чего она не учла?

— Истории, где всё заканчивается свадьбой, не продляют на новый сезон, Джарет, — покачала головой Сара. — И это неравнозначная цена.

Сердце сбивало удары в какофонию. До тьмы, до невесомости, до полёта по проклятой кроличьей норе. Предупреждая — «осторожнее». Но почему сейчас? Что в этом мосте такого, чего не было прежде? Или что в её жизни такого?

Он облокотился о столик, подпирая ладонью щёку:

— Откуда ты знаешь? Может, — его указательный палец снова прошёлся по краю доски, добравшись до фигуры белого ферзя. Джарет подхватил его на ладонь, — этот секрет так важен, что если я расскажу его, твой «сериал» вообще утратит смысл. Может, — он снова взял чёрного короля и поставил его рядом: две фигуры, чёрная и белая. Он не сводил с них глаз, словно мальчишка, играющий в солдатики, — ты сама не хочешь его знать. Ведь что проще: выиграть у самой себя, когда у белых на ход больше. Но ты задумалась о проигрыше…

«Нет, это ты заставил меня о нём задуматься». Вынуждал испугаться. Путал карты. Путал мысли. Скрывал мелкие детали и не позволял картине сложиться, заставляя раз за разом утыкаться в стену. Но не чтобы я обратилась к тебе. А потому что абсурд, отсутствие закономерности, недостаток информации — это тревога, самый отвратительный тип страха. Неуверенность, разъедающая как плесень, как ржавчина, сокрушая рассудок. Появившись, она проникает в каждое движение души, в каждую мысль.

Ты не можешь отказать мне, поэтому хочешь, чтобы я сама отказалась. И поэтому пытаешься напугать. Не потому, что здесь скрывается подвох, а потому, что ты хочешь создать такую иллюзию. Точно забытый на стуле пиджак, который в полутьме оборачивается монстром.

— Я всего лишь задумалась, что это значит. На моём языке.

Он бережно опустил короля и ферзя на середину доски. Мгновение они стояли на месте, а затем начали вращаться, подражая паре, кружащейся в вальсе по паркету. И чем дольше они двигались, тем меньше походили на шахматные фигуры. В вихре танца кружилось миниатюрное подобие Сары, положив руку на плечо Джарету. Такие, какими они были в самом первом сне.

— Ах да: «на твоём языке», — он поднял взгляд от доски и улыбнулся. — Потому что я обещал. Зависит от точки зрения. Скажем, Юнг считал, что «алхимическая свадьба» сознания и подсознания — «вершина развития личности».

Стоит ли доверять в этом вопросе самому гениальному человеку, жившему с шизофреническим психозом, ни разу не попавшись⁽⁷⁾? Безусловно, если ваше подсознание твёрдо уверено, что как раз это и заставит вас отступить. Что же Джарет так защищал от неё? Может, она недостаточно умна, и у её подсознания просто нет ответа?

— Тогда, похоже, я выигрываю в любом случае… Прекрасная пара, — Сара кивком головы указала на доску. — Но… ты хотя бы знаешь, что с мостом? Не очень хочется сыграть впустую.

Джарет расхохотался, словно услышав лучшую шутку на свете.

— О да! Я, безусловно, знаю. И ты знаешь. Только не хочешь поверить.

— И, если я выиграю, ты откроешь правду? Без «я передумал», без «правила изменились»?

— Отвечу. Я даже готов — в знак доброй воли — добавить к сделке парочку мелких вопросов. По одному за каждую взятую тобой фигуру. Прямо во время игры.

Слова так и сыпались из него. Будь Джарет человеком, Сара бы подумала, что он вздохнул с облегчением. Будто самое сложное осталось позади. Но это, как и всё остальное, было лишь ненужным антропоморфизмом⁽⁸⁾.

В лесу иллюзий надо придерживаться фактов, а факты таковы: в шахматы невозможно жульничать.

— По рукам.

И, не дожидаясь ответа, Сара сделала первый ход.

1) «Мой день» по-английски «My day», а героиню к тому же зовут Мэй. Поэтому получается созвучно с «may day», универсальным сигналом бедствия наподобие SOS

Вернуться к тексту

2) Аркатура — лепное украшение стены в форме фальшивого ряда арок с колоннами, например, так: https://architan.ru/stati/slovar_arhitekturnyh_terminov/arhitekturnye_terminy_nachinayuwiesya_na_bukvu_a/arkatura/

Вернуться к тексту

3) Имеется в виду роман «Американские боги». Изложенная там идея слишком похожа, поэтому, разумеется, сразу после выхода книги никто не утвердил бы сценарий из опасения быть обвинённым в плагиате.

Вернуться к тексту

4) https://www.culture.ru/s/slovo-dnya/bauta/

Вернуться к тексту

5) Фигура, которую мы называем «ладьёй» (лодкой), в английском варианте носит название «rook» (грач) или «castle» (за́мок)

Вернуться к тексту

6) Да, по-персидски это означает именно «король беспомощен». «Мёртв» это по-арабски

Вернуться к тексту

7) Сара слегка ошибается, так как приступы болезни у Юнга были довольно редкими, да и не доказано, что он переходил грань психоза. Но так принято считать.

Вернуться к тексту

8) Антропоморфизм — приписывание человеческой мотивации или чувств животным, явлениям, неодушевлённым предметам и т.п.

Вернуться к тексту