Зов Крови (гет)

В этом мире можно все,

что ты запретил себе сам. (с)

Его голос резал слух, врывался в искалеченный мозг девушки, насилуя его.

— Почему я еще жива?

— Потому что твоя кровь идеально грязная, — последовал ответ.

Гермиона поежилась — не столько от холода комнаты, сколько от бездушных слов Вольдеморта.

— Зачем это все? — устало спросила она, крепче обнимая себя руками.

Девушка отчаянно хотела залезть под покрывало, на котором лежала. Закутаться поплотнее, с головой, чтобы никто, включая ее саму, не видел ее обнаженного тела; но просто не могла сделать этого, пока ОН еще здесь. Но скоро же она останется одна, правда?

Мерлин, пусть это будет правдой!

— Отдохни, — звучало, как приказ.

Пленница не видела, но слышала и буквально чувствовала, как Темный Лорд поднялся со стула и подошел к ней. Сердце в груди забилось с удвоенной силой, кровь отхлынула от лица, конечности похолодели, а на ладонях выступил мокрый пот.

Она дернулась, когда пальцы волшебника коснулись ее плеча и чуть провели по коже. Однако он, кажется, даже не заметил этого — девушка вся дрожала, готовая удариться в истерику.

— Зачем…

Повторила Гермиона, но из нее будто выкачали все силы — ее голос был чересчур тих, и вопрос получился больше похожим на мольбу.

Она готова была умолять. Просить о смерти. Уже ничего не имело значения — ее уничтожили. Ее растоптали.

Вольдеморт убрал руку, и ей словно стало легче дышать. Чрезмерная волна усталости отхлынула, но девушке все равно неистово хотелось забыться. Исчезнуть.

Умереть.

Сквозь дремоту до нее донесся шелест мантии и щелчок запирающего заклинания. Она все так же пленница, все так же не знает, чего ожидать от завтрашнего дня — жизни или смерти? Мысли лихорадочно метались в ее голове, Гермиона не могла сконцентрироваться хоть на чем-то. Обессиленная волшебница попыталась натянуть на себя покрывало, но руки скользили по гладкой материи, а сама она была не способна приподняться и вытащить это чертово одеяло из-под себя.

Девушка уже почти провалилась в небытие и не услышала хлопка домового эльфа — тот, переминаясь с ноги на ногу, все же подошел к кровати и, снова помедлив, наконец-таки щелкнул пальцами. Одеяло, повинуясь волшебству бедного существа, выскользнуло из-под спящей узницы и накрыло ту.

Эльф исчез.

* * *

Она видела сны: яркие, красочные — почти что осязаемые.

Вольдеморт звал ее, протягивая к ней свои руки. В этой темноте его кожа казалась неестественно бледной, а глаза — темными, почти черными, дикими. Их уже не сковывал лед: те горели неистовством. Губы волшебника расплылись в саркастичной улыбке, усмешке, гримасе, когда Гермиона сделала шаг навстречу ему.

* * *

— Проснись…

Знакомый шепот. И он тянул девушку обратно, в реальность. Но была ли пресловутая реальность лучше мира ее сновидений?

Пленница металась на кровати, словно в лихорадке — она выгибалась, раскидывала в стороны руки, махала ногами. Одеяло сползло на пол, но холод не отрезвлял ее. Гриффиндорка боролась, заведомо зная, что проиграет в этой битве.

— Просыпайся, грязнокровка.

Слова просачивались сквозь туман — отрезвило.

Гермиона открыла глаза — перед ней стоял Вольдеморт. Все так же в черной мантии, все так же с ледяным безжизненным взглядом. Сознание и способность соображать постепенно возвращались.

Волшебник лениво махнул волшебной палочкой, зажатой у него в руке, невербальное заклинание — и одеяло снова накрыло собой девушку. И за этот жест она была ему благодарна.

Что? Что теперь?

Кажется, она забыла как дышать, хватаясь за покрывало, как за спасательный круг. Сжимая его с такой силой, что костяшки пальцев побелели. Девушка смотрела на мужчину, не смея отвести взгляда, словно она под Империусом. Во рту пересохло, а в горле застрял горький ком.

Вольдеморт не двигался. Он в упор разглядывал пленницу, купаясь в ее страхе и смятении.

— Не вздумай выкинуть что-нибудь в лучших традициях твоего убого факультета, — на лице волшебника не дрогнул ни один мускул. Он был статуя, каменное изваяние.

И внутри — такой же камень, как и снаружи.

Гермиона моргнула.

— Донки! — позвал волшебник.

В комнате появился домовой эльф в грязной серой наволочке, перевязанной бечевкой. Он тут же опустил голову, сложил в покорном жесте перед собой руки. Уши эльфа были прижаты к голове — все говорило о том, что существо боялось Лорда.

И неспроста…

— Да, хозяин, — тихо пискнул тот.

— Донки запрещено с тобой разговаривать, грязнокровка. Хоть слово, и я лично пущу в него Авада Кедавра. Ты же не будешь ставить жизнь эльфа под угрозу, не правда ли, грязнокровка?

Девушка молчала, напряженно следя за Вольдемортом и его эльфом.

— Вымоешь и приведешь в порядок девчонку. Потом накормишь, — проинструктировал он Донки после небольшой паузы, наконец-то отворачиваясь от девушки. Существо под взглядом своего хозяина сжалось еще больше.

Гриффиндорка сглотнула, а ее желудок предательски сделал сальто и заурчал. Кажется, волшебника это только повеселило: уголок его рта дрогнул в усмешке. Девушка немного расслабилась, послабляя хватку рук. Ведь если собрались кормить, значит, убивать не станут?

— И контрацептивное зелье. Не хватало еще, чтобы она понесла от Драко, — равнодушно продолжал мужчина.

Она дернулась, как от пощечины. Гермиона задрожала с новой силой — то, что она так старательно старалась не впускать в свой разум, ворвалось, сметая все на своем пути. Руки безвольно упали на кровать, больше не теребя одеяло. Глаза заволокла пелена слез. Девушка уже не слышала, какие еще распоряжения давал Вольдеморт относительно нее и вообще, не слышала, как он ушел, не слышала, как эльф приблизился — лишь когда тот потянул с нее одеяло, она на миг вернулась в мир осязаемый. А потом снова — темнота перед глазами.

Гриффиндорка не помнила, не отдавала себе отчета, как встала с кровати, как они дошли до ванной (она что, шла по коридору обнаженной?), как эльф буквально запихнул ее туда.

Перед ее глазами мелькали образы: Вольдеморт, Малфой… Гарри, Рон…

Внизу у девушки все сжалось тугим узлом, когда она снова и снова рисовала в сознании свое изнасилование. Этот дикий, животный взгляд Малфоя; боль, когда он разрывает преграду; его быстрые движения, а у нее все жжет внутри; горячее семя, наполнившее ее, толкнувшее в небытие.

Почему жива? Почему она?

Почему это все происходит?

Эльф прислонил к губам Гермионы пузырек — то самое зелье. Что ж, теперь она хоть знает, какое оно на вкус. А если яд? Мысль о яде покинула мозг девушки столь же стремительно, как и появилась в нем.

Донки поставил пустой флакончик на тумбочку и принялся растирать мочалкой тело волшебницы. Он шумно выдохнул, опуская руку с губкой и капая пеной на каменный пол. Существо тут же прижало уши к голове и опасливо покосилось на девушку — но та сидела, уставившись в одну точку перед собой. Она не заметила. Пленница вообще ничего не замечала, сидела в ванне бездушной и сломанной куклой.

Эльф продолжил тереть ей спину. Все равно так было легче, чем когда волшебница была без сознания. Или спала. Откуда Донки это знать?

* * *

Гермиона вынырнула из своих мыслей, словно из раковины — она уже была в той самой комнате. Окон не было, и сказать, утро сейчас, день или же вечер, не представлялось возможным.

Свет приглушенно мерцал, но больше не резал глаза, не давил, не угнетал. Просто свет. Странные полосатые обои совершенно неясных цветов, настланный деревянный пол. Кровать у стены, напротив, у другой — стул. Больше никакой мебели.

Девушка сидела на кровати, завернутая в серое полотенце. Маленькая, бледная, с мешками под глазами и совершенно несчастным болезненным видом, униженная и раздавленная — она напоминала Донки, домового эльфа в серой наволочке. Волосы ее были еще влажными, но вода с них не капала. Как долго она здесь, вот так?

У ног пленницы стоял поднос. На нем — стакан с водой и тарелка с вязкой кашей. Соскользнув с постели, Гермиона села, поджав ноги, уперев взгляд в поднос. Заставила себя проглотить несколько ложек и все. Воду выпила всю. Опять же, если яд — еще лучше.

Откинув голову назад, на кровать, девушка закрыла глаза, шумно втягивая в себя воздух, а затем выдыхая. По полу дуло, да и вообще было не жарко, но пленница сидела, не двигаясь. Простудится? Умрет? Прекрасно! Скорей бы!!

С той стороны комнаты раздались шаги, потом — отпирающее заклинание. Дверь, тихо скрипнув, открылась.