Военнопленные (джен)

Лёжа на узкой багажной полке, Сергей пытался заснуть, но хоровод воспоминаний и дум о том, что ждёт его впереди, отгоняли сон. Мешало всё: неотвязные мысли, сменяющие одна другую, духота в вагоне, храп соседей, даже мерный стук колес. Раздражали его два пустых жестяных чайника, подвешенные в проходе за крючок, ввинченный в потолок, раскачивающиеся из стороны в сторону возле его головы, стукающиеся друг о друга с противным звяканьем на каждом стыке рельсов.

Военная часть, в которой закончил войну Сергей, передислоцировалась из Кенигсберга в Харьков. Долго ждал он демобилизации, с завистью провожая своих друзей однополчан, уезжающих домой. Уже прошли ноябрьские праздники, а его всё не отпускали. Но, наконец, и до него дошла очередь.

Теперь он ехал в Ленинград, не зная, что его там ждёт. Письмом сообщили, что отец его умер в эвакуации — сказались последствия блокады. Брат ещё не демобилизовался, служит на Балтийском флоте, а мать и сёстры должны уже вернуться, но уверенности в этом не было. Узнав об этом, Сергей решил на первое время остановиться в Москве у дальних родственников. В Ленинграде все связи с друзьями потеряны, и ехать туда сейчас, если там нет ещё родных, не хотелось.

Поезд «Харьков-Москва» мчался сквозь снежную мглу в столицу. Хлопья снега залепили окна. Изредка, в не заснеженных кусочках оконных стёкол, тускло мелькали огоньки пролетающих мимо станций. Душное тепло мёртвым сном сковало пассажиров, заполнивших вагон до отказа — при посадке поезд брали штурмом.

На нижних полках люди спали сидя, тесно прижавшись друг к другу, положив головы на плечи соседей, на верхних багажных полках лежали счастливчики — здесь можно было вытянуть ноги и поспать по-настоящему, остальные расположились в проходе, сидя на свои вещах. Вагон забаррикадировали так, что пройти по нему казалось делом немыслимым. В проходе около полки, где устроился Сергей, тётка в непомерно большом тулупе долго возилась со своим мешком, кряхтя и причитая. Попыталась было сунуть его в ноги Сергея, но посмотрев с подозрением, передумала — села на мешок в проходе, обхватила узлы и кошёлки и мгновенно затихла.

Ночь казалась утомительно долгой, голова стала тяжёлой, болел затылок. Хотелось подышать свежим воздухом, но слезть с полки было просто невозможно.

Громко хлопая дверью, в вагон вошёл проводник, небритый, с опухшими глазами, в стёганном ватнике и больших подшитых валенках. Он долго не мог унять кашель — в груди у него что-то хрипело и клокотало. Так и не откашлявшись, заскрипел простуженным голосом:

— Станция Курск! Граждане пассажиры, кому выходить? Подъезжаем к Курску!

Люди зашевелились, заговорили разом, загромыхали чайниками и котелками, притороченными к мешкам и чемоданам. Ехавшие до Курска стали пробираться к выходу, расталкивая сидящих в проходе. Началась ругань, вагон загудел. Тётка в тулупе, скуля тоненьким голоском, молотила кулаками по спине здоровенного парня, пробирающегося к выходу. Тот не обращал на неё внимания, сопел, утирая одной рукой вспотевший лоб шапкой, а другой волоча за собой туго набитый мешок. Буфера вагона лязгнули, поезд остановился. Выходящие добрались до дверей, и в вагоне стало свободнее.

Сергей спустился с полки, потянулся, расправил затёкшие руки и ноги. В открытую дверь дул из тамбура холодный ветер, и он глубоко, заполняя все лёгкие, дышал свежим воздухом. Передышка была недолгой, в вагон ворвались новые пассажиры, штурмуя освободившееся пространство.

Сергей вскарабкался на свою полку, боясь потерять место, а в поезд вдавливались люди с мешками, узлами и чемоданами. Казалось, что уже некуда, что нет никакой возможности поместиться ни одному человеку, а люди всё проникали в вагон и находили себе место.

Высоко поднимая ноги в тяжёлых солдатских сапогах, перешагивая осторожно через сидящих в проходе, подошёл солдат. Выцветший, с масляными пятнами, вещмешок тоскливо прилип своей пустотой к широкой спине. Мужчина постоял около нижней полки напротив Сергея, потом бесцеремонно сдвинул сидящих и уселся на краю скамьи. Неторопливо снял ремень, расстегнул шинель, снял шапку и положил её на колени. Ярко-рыжие волосы заставили сердце Сергея забиться часто-часто. Он пристально всмотрелся в лицо человека. Лоб и правую бровь рассёк глубокий шрам, впечатление было такое, что кто-то, дурачась, мазнул розовой краской — кожа на шраме тонкая и нежная. Видно, что рана только затянулась, и повязку сняли совсем недавно. Шрам и большие рыжие усы, свисающие у уголков рта, придавали лицу суровость, но не могли скрыть доброту глаз.

Сергей с затаённым дыханием смотрел на знакомые руки. На вытатуированные буквы «НК» на левой кисти, между большим и указательным пальцами. Сердце готово было выпрыгнуть из груди — перед ним был Колька Коновалов, рыжий друг, которого он и не чаял когда-нибудь увидеть после того, как немцы вывели его за ворота лагеря Резекне.

— Солдат! Отвоевался? Домой путь держишь?

Николай поднял голову, пристально всматриваясь в лицо Сергея:

— Домой, товарищ старшина. Отвоевался. Между прочим, где-то я тебя видел, мордуленция твоя мне знакома. Убей бог, не могу вспомнить. Ты с какого фронта?

— Со Второго Белорусского.

— Вот как? А я с Первого Белорусского, соседи, значит. И всё-таки, я тебя где-то встречал.

К громкому разговору стали прислушиваться, люди с любопытством смотрели на встретившихся фронтовиков.

— Давай тише, соседей разбудим.

— Ничего, поди уже выспались, время к утру идёт. Где садился?

— В Харькове.

— Я тоже. В соседнем вагоне ехал. Там окно разбили, сквозняк, вот и перебрался сюда.

— Хорошо, что окно разбили, а то бы и не встретились. Что так поздно демобилизовался?

— В госпитале лежал. Видишь? — Николай показал на шрам. — Это меня в Берлине шандарахнуло, в самый последний день войны.

Вагон дрогнул, скрипнули скованные морозом колёса, и поезд стал набирать скорость. Новые пассажиры разместились и нашли место своему багажу. Наступила тишина — угомонились даже самые неспокойные. Измученных людей сморил сон, то там, то здесь слышался храп.

— Закурить есть? Я свои папиросы в соседнем вагоне оставил.

Сергей вынул из-под вещевого мешка, смятую пачку папирос и протянул Николаю.

— Так, где же я видел тебя, старшина? — он заскорузлыми пальцами вытянул папиросу из смятой пачки, долго разминал её, не отводя глаз от Сергея. Сначала смятение в глазах, потом хитрющая улыбка, говорили о том, что он уже узнал и с трудом сдерживает себя.

— Я Сергей Руднёв, студент из Ленинграда.

— А я Николай Коновалов, рабочий из Орла! — заорал солдат во весь голос. — Серёга! Дружище! Как же это так? Откуда ты здесь?

Теперь уже все спящие в купе проснулись, кое-кто недовольно ворчал, некоторые смотрели с улыбкой. Тётка в тулупе вытирала ладошками слёзы, что-то шептала и умильно покачивала головой. Николай стащил друга с полки, начал тискать его, хлопать по спине, повторяя:

— Как же это так? Откуда ты здесь?

В вагоне яблоку некуда было упасть, но для них сразу место нашлось. Они уселись рядом, глядя друг на друга с радостью.

— Как же я мог тебя сразу узнать, если видел тебя без бинтов только последние дни в лагере. Ты был обмотан тряпками! Да и когда их сняли, был такой плешивый — смотреть противно. А сейчас, вишь, кудри отрастил.

— Я и то не сразу тебя узнал. Подозрение появилось, когда ты шапку снял и рыжие патлы обнажил, а потом присмотрелся и узнал. Рассказывай всё, всё с тех пор, как ушёл за ворота. Я тогда был уверен, что ты ушёл навсегда.

— И я в этом не сомневался. Выходит, оба ошиблись, судьба снова свела. Кому скажи — не поверит.

— Рассказывай, что было дальше, что случилось за воротами лагеря?

— Ты помнишь? Нас тогда пятерых взяли, понравились мы толстяку в очках. Охрана была хилая, двое фрицев недоносков. Один всё время что-то жевал, другой спал на ходу. Посадили нас в машину, грузовичок с фургоном. Толстяк сел в кабину, а нас посадили в фургон, фрицы расположились у заднего борта. Проехали совсем немного, при спуске к речке застрясло основательно, вся дорога была искорежена рытвинами, похоже, артиллерия славно поработала. Не сговариваясь, разом все навалились на охрану, обезоружили, они и не пикнули. Мы выпрыгнули и были таковы. Ни толстяк, ни шофёр не заметили этой возни, а может, побоялись заметить и поехали дальше. Стали мы уже вооружённой группой, имели две винтовки. Долго бродили по лесам и болотам. Сколько же болот в тех краях... Один отошёл в сторону, и его засосало, спасти не успели, на наших глазах исчез. Далеко отошёл, не успели добраться. Наконец, набрели на партизанский отряд. Воевали в немецком тылу, поезда под откос спускали, гарнизоны громили. Помнишь у сарая, где наших расстреляли, я обещал заплатить сполна этим гадам? Этим и жил. Много фрицев на моём счету. Сначала считал, потом сбился. Не упускал ни одной возможности рассчитаться с ними. Нам тоже перепадало основательно. Во время одной из карательных операций немцы зажали нас в болоте. Чудом выбрались по узкой горловине. Немцы накрыли её плотным огнём. Меня ранило в плечо осколком, ребята на руках вынесли. Когда на новой базе обосновались, на самолёте в Москву отправили, в госпиталь. После попал на Первый Белорусский, а там и штурм Берлина. На рейхстаге моя фамилия красуется: «Николай Коновалов, из Орла». А как-то вечером мы у костра сидели, я чистый подворотничок пришивал к гимнастёрке. Какой-то немец в гражданской одежде в нас гранату бросил. Осколок меня по лбу и приласкал. Потом эвакогоспиталь, госпиталь в Харькове, а теперь — домой. Вот и вся моя фронтовая биография, обычная, как у всех на этой войне. Какая разница, где воевать, на фронте или в партизанском отряде, я разницы не заметил. Теперь ты рассказывай. Прости, но я был уверен, ты не выживешь в лагере. Ещё при мне еле ходил, по всему было видно, долго не протянешь. Как тебе удалось выбраться, да ещё и повоевать? У тебя на груди просто-таки иконостас.

— Выжил чудом, повезло, счастливый я, мне об этом ещё до войны цыганка говорила. Как видишь, правильно нагадала, сбылось...

Он замолчал, погружённый в воспоминания. Сидящие вокруг тоже молчали, не решаясь нарушить паузу. Вагон раскачивался из стороны в сторону, пытаясь вырваться из стальных объятий рельсов, вздрагивал на каждом стыке. Звякали чайники, привязанные под потолком. Николай слегка подтолкнул Сергея.

— Так, что было? Как к своим попал?

— Это не сразу получилось. Сначала там помыкался, на той стороне... А потом и у своих лиха хлебнул. На всю оставшуюся жизнь хватит. Не знаю, с чего начать.

— А ты не спеши, обо всём по порядку, с самого начала.

— С начала, так с начала...