Рассвет Империи. Часть II: Evil Inside (джен)

С голограммы устало, печально и почти обречённо, смотрела хрупкая женщина в тяжёлом королевском парике. Покачивались красные отделанные золотом гирьки на концах двух залакированных прядей, неслышно звенели золотые цепочки по бокам белого лица, тонкие пальцы были нервно сцеплены в замок, плечи словно сведены судорогой. Жертва, как есть жертва.

В жизни она была другой. Отчаянно-рыжая, громко и весело смеющаяся даже над весьма сомнительными шутками, двадцать лет прослужившая в силах самообороны и оттого слегка — или даже изрядно — солдафонистая, Кирал Шив была последней, кого можно было представить на королевском троне. Вот её брат — да, он был создан для того, чтобы восседать, возвеличиваясь и озаряясь. Но не она, никак не она.

И всё же, когда всё замерло не в страхе даже, а в оцепенении, и только старая Ноама Кишора требовала кары отщепенцам Тапало и Веруне, предавшим Мать в руки чужаков, именно Кирал первой осмелилась сделать хоть что-то: от имени дома Шив она потребовала перевыборов, и как джафанова кровь выставила свою кандидатуру. Её брат Косинга было мало сказать, что в ярости, он отказал ей в крове и пище... но было поздно. Менее, чем через сутки — такого быстрого и с такой явкой голосования Набу не видела до того и не увидит позже — королева Ньеве была помазана на царство в Соборе Слёз.

Через три дня она станет третьей Королевой Скорби.

* * *

Милый племянник, радостно принимаю твои поздравления и надеюсь, что ты отвлечёшься от своих машинок и бабочек, чтобы однажды я столь же радостно могла назвать тебя принцем Тида и своим наследником. Ты совершенно прав, говоря, что демократические выборы и сверхкраткие сроки правления завели нас в тупик; не менее ты прав в том, что Набу не может быть по дороге с Республикой. Это, наверное, единственный пункт, в котором мы сходимся с твоим отцом: последнее, где место детям наших благородных семейств — бессмысленная галактическая говорильня. Что до реформы, то этот вопрос поднимать пока рано, мой милый. Надо выждать хотя бы один полный срок, инициировать референдум... вообще, никогда не следует силой менять привычные порядки, племянник. Если люди не видят своего счастья — укажи им его, и они охотно последуют твоему мудрому совету. Сила слова — превыше любого подкупа или угрозы, племянник. Это оружие нашего клана, это твоё оружие, и если судьба вновь швырнула нас на вершину власти, мы должны с честью выдержать это испытание. Всё равно больше некому: Наберрие скованы законом, а Кишора от Тапало ещё долго не отмоются. Впрочем, поговорим об этом подробнее при личной встрече. Жаль, что из-за экзаменов ты не сможешь посетить концерт Альбрео на центральном стадионе; обещают великолепное шоу, билеты уже почти все распроданы. Мне кажется, это коронационные торжества в нашем с тобой вкусе...

* * *

Палпатин устало посмотрел на Амидалу. На Энакина. На Сабе... Приказал:

— Прошу оставить нас с сенатором наедине.

К его удивлению, вышли вон послушно. Наверное, в голосе что-то этакое прорезалось, убедительное.

Амидала подняла брови:

— И о чём же столь личном вы хотите поговорить, канцлер?

— О том, сенатор, что мне не безразлична ваша дальнейшая судьба, и последнее место, где я хотел бы вас увидеть — карбонитовая ниша в Соборе.

— Это весьма почётное место, — хмыкнула та.

— «Самоубийцы не могут быть причислены к лику святых, ибо они есть дезертиры и трусы, бежавшие со службы Отцу».

— Считаете моё поведением родом суицида? Но у меня нет выбора. Вы попробовали меня обезопасить, канцлер — и чем это закончилось? Я чудом спаслась с Мандалора, оставив позади кучу трупов. Двойники от меня бегут. Я так и не нашла замену Корде, а Дорме недавно уволилась, вышла замуж. Вдобавок, скоро беременность начнёт проявляться, с этим надо что-то делать. Искать беременного двойника? Но никто не согласится рисковать ребенком...

Они с Энакином всё-таки были очень похожи. Нервные, эмоциональные, плохо умеющие просить совета, они вечно сами обвиняли себя в самых страшных грехах, тонули в чувстве вины и оттого при малейшем упрёке бросались оправдываться, как на амбразуру.

— Падме, — он обратился по имени, зная: это привлекает внимание. — Я именно затем тебя и позвал, что проблема решена.

— Дайте угадаю: на службу вернётся Сабе, вы объявите, что беременна именно она, а после родов я отдам ей своих детей и...

— За детей можете не волноваться. Вам не придётся их отдавать, — убеждённо сказал Палпатин. — В остальном вы довольно близко угадали. Сабе вернётся на пост вашего основного заместителя. Что же касается остального, то вы позаботитесь о юной правнучке Дивы Палавы, павшей жертвой...

Падме резко ударила ладонью по столу.

— Что вы имеете в виду, говоря, что о детях я могу не волноваться?

— Только то, что я говорю, дорогая Амидала. Если вы согласитесь скрыть своё положение, то у нас будет время и возможность, и в новых обстоятельствах, я полагаю...

Новый хлопок ладони.

— Говорите конкретнее, Палпатин. Конкретнее. Что за новые обстоятельства такие? Или, — она прищурилась, — вы намереваетесь совершить нечто, после чего уже не будет иметь значение, что одна из ваших, позволю себе выразиться, ставленниц где-то обзавелась ребенком?!

— А вы считаете себя моей ставленницей?

Отвечать прямо на такие вопросы, и вообще отвечать на них — дурнейший тон, тем более, когда ты планируешь монархическую реформу, а твоя собеседница — упёртая демократка.

— А кем ещё мне себя считать? — со вздохом ответила Амидала. — Именно вы настояли на том, чтобы я, девочка ещё младше Амрао, приняла участие в предвыборной гонке, вы меня поддерживали в течение моего правления и потом, в Сенате. Я только одного не пойму: зачем?! Какие цели вы преследовали и преследуете?

Палпатин поднялся с кресла, повернулся спиной к собеседнице и лицом к огромному окну.

За ним розовато светилось ржавое корускантское небо, тянулись вереницы флаеров, спидеров и аэробусов, торчали иглы и линейки небоскрёбов, уродливой жабой сидела Академия.

— Вам нравится этот пейзаж, сенатор? — спросил он, будто ни в чём не бывало.

— Нет, — резковато отозвалась та.

— Нет? А ведь вы прожили здесь почти пятнадцать лет.

— Это был мой долг, канцлер. Будь моя воля, я не уезжала бы из Тида дальше Варьицино. Но если не я, то кто защитит Набу от жадных рук наших добрых владетельных друзей? Ваша помощь, конечно, бесценна, но мои действия совершенно необходимы.

Палпатин улыбнулся. Первый рубеж взят: она признала, что Набу вечно находится под угрозой со стороны торгашей, и что не все они сейчас воюют с Республикой.

— Вам не нравится местный пейзаж. И, признаюсь в страшном, мне тоже не нравится. Но знаете, зачем мне нужно это окно?

— Зачем же?

— Чтобы смотреть и помнить, дорогая сенатор, смотреть и помнить: на Набу такого не должно быть никогда. Как бы этого ни хотелось Тапало, Верунам и их друзьям. Поэтому вы взошли на престол, поэтому вы — сенатор. Поэтому народ всё ещё называет вас королевой, Амидала.

— Вы нарушили закон, чтобы я могла участвовать в предвыборной гонке.

— Нарушением закона был запрет дому Наберрие выставлять своих кандидатов, — возразил Палпатин. — И мы оба знаем, как появился этот запрет.

Амидала криво усмехнулась:

— Амрао. Она, между прочим, была сепаратисткой.

— Была. И это тоже не должно повториться. Я не хочу новых Королев Скорби, Падме. Я хочу, чтобы Набу жила. Такая, как она есть, мирно и спокойно, не заворачиваясь в железный кокон изоляции и не идя по рукам кого попало.

— Прекрасная мечта, — резко и иронично отозвалась та. — Но какое отношение это имеет к сегодняшему разговору и моим будущим детям?

— Самое прямое, самое прямое. Вы привыкли видеть во мне политического противника, дорогая сенатор, и забыли о главном: мы с вами — набуане. И ценой нашей схватки может стать наша Родина.

— Это так.

— Вы последовательная демократка, и я это уважаю, хотя и не согласен с вами. Наша история показала, что переход к выборному краткосрочному правлению может быть гибелен, а не спасителен: стоит в деле оказаться достаточно толстой мошне, и на трон восходит Тапало, и у него всегда находится Веруна.

— И та же мошна, что купила им трон, покупает им лучемётчиков, — признала Падме. — Но уместно ли бороться с тиранией диктатурой?

— Если это единственный путь, дорогая сенатор, если это единственный путь — то уместно.

— И вы считаете, что путь — единственный?

— Да.

— Обоснуйте.

Второй рубеж взят. В сущности, нет нужды добиваться полной сдачи оружия. Достаточно — на данный момент — просто перемирия. Даже до зубов вооружённого.

— Обосновать? Охотно. Припомните список законопроектов, которые не воплотились в жизнь лишь потому, что я наложил на них вето. Теперь задумайтесь, что в сущности моё вето — штука зыбкая: сегодня я канцлер-диктатор, а завтра — частное лицо без права занимать любые должности в Сенате, второй Валорум. А на моём месте — умный человек, который охотно одобрит любые проекты, выгодные основным спонсорам Республики.

— Положим.

— А теперь я скажу вам три вещи. Запрет рабства. Национализация крупнейших предприятий. Законодательное ограничения для неразвитых ксенов.

— Последнее попахивает видизмом, однако.

Амидала тоже встала, подошла к нему, помолчала, глядя в окно.

— Прекрасные вещи не могут быть созданы ужасными средствами, — тихо сказала она. — И я никогда не поддержу установление диктаторского режима. Но я — не Сатин. Я не буду ставить свой дом, своих людей на кон ради своих личных взглядов и устремлений. И я благодарна вам за заботу обо мне... и о моём ребенке.

«Своих людей!.. и эта женщина считает себя "всего лишь сенатором"», — фыркнул Палпатин.

— Не стоит благодарности, сенатор. Мы можем не соглашаться друг с другом, но цель у нас одна. Мир и процветание.

— У нас средства слишком разные, канцлер. Но хватит об этом. Так что за родственница Дивы Палавы ищет вашего то ли моего покровительства?

* * *

Вечером она кинула пинг мужу и через полчаса уже ждала его в их маленькой конспиративной квартире, чтобы уткнуться в него лбом и ощутить себя хоть сколько-то спокойно и безопасно.

— Все нервы вымотал, — пожаловалась она. — Всё-таки он истинный Шив. Безжалостный, уверенный в своей незыблемой правоте педант. А я, что характерно, истая Наберрие, то есть мало чем от него отличаюсь.

— А я истый татуинский пацан без роду и племени, так что ничего в этом не понимаю, но вы же не поругались и не собираетесь друг друга давить хитрым политическим методом?

Несмотря на весь возраст и опыт, он оставался удивительно наивен.

И вот как объяснить ему, что Палпатин почти прямым текстом сообщил ей, что век Республики будет недолог, а она почти прямым текстом ответила, что не будет возражать против такого поворота, если Набу оставят в покое?

— Нет, мы расставили чёрточки в херф и решили, что мы всё-таки дальняя родня, а родне нехорошо враждовать. А ещё он подобрал мне двойника. Видел Ирем в последней серии?

— Да, я ещё подумал: явский ключ, до чего на тебя похожа!

— Вот. Оказывается, её зовут... звали Дива Итира, пока её не совратил Кортек Крайц. Она забеременела и будет исключена из семинарии, или уже исключена, так что ищет работу. Таким образом у меня будет официально беременный двойник, но чистокровные тилинки носят детей как-то иначе и у них незаметно, что они беременны, так что...