Химеры (джен)

Бывалого адского каторжника трудно удивить или напугать. Поэтому, когда, попытавшись выйти из гаража, Сэм наткнулся рукой на стену — холодную, сырую и, кажется, даже обросшую нежным мхом, — то почувствовал лишь досаду и тянущую тоску — и такое в Клетке тоже было, но неужели опять? Неужели теперь — с доставкой на дом? Или он уже не дома?

Морща нос от склизкой сырости, он коснулся стены и повернулся вокруг своей оси. Для верности пнул преграду мыском ботинка. Всё ясно. Это не стена — колодец, узкая вертикальная труба. При повороте оба плеча задели скользкий камень. Кажется, она ещё и медленно сужается. По адскому опыту мы знаем, что она может смыкаться до бесконечности — или до тех пор, пока Люцифер не удовлетворит своё любопытство относительно хрупкости человеческих костей. В общем, есть все шансы быть расплющенным заживо...

Тут его всё-таки настигла волна клаустрофобической паники. Он беспорядочно забился и чуть не упал, когда внезапно стены расступились. Передышка.

"Спокойно, это всё — только в твоей голове."

Он чувствовал, что обязан держать себя в руках, любой ценой сохранять самообладание, хотя понимал, что сейчас за ним некому следить, он один и нет никого, перед кем имело бы смысл держать лицо. Просто не хотелось, чтобы Дин, вернувшись, обнаружил забившегося в угол слепого психа, разучившегося отличать реальность от галлюцинаций. И дело тут не в уязвлённом самолюбии...

— Он может и не вернуться, — рассудительно сказал Люцифер где-то совсем близко, слева. Судя по голосу, он предпочёл бы именно такой вариант развития событий.

— Обещал — значит, вернётся, — огрызнулся Сэм.

"Хватит разговаривать с глюками."

— С кем же ещё тебе разговаривать? — удивился дьявол. — Я твой лучший друг! Я всегда рядом — в отличие от брата, отца, бога, других твоих воображаемых приятелей. Меня даже звать не надо.

— Как мне от тебя отделаться?

— А зачем? Нам же так весело вместе!

— Ты всегда так говоришь, когда задумал какую-нибудь дрянь. — Сэм заметил, что губы предательски немеют, и рванулся прочь по коридору, по привычке касаясь пальцами стены.

— Ты что, думаешь, сможешь просто убежать? — крикнул вдогонку Люцифер и разразился торжествующим хохотом.

Сэм не смог бы ему ответить даже при желании — трудно выговаривать слова, когда плоть растворяется, сползает с костей и оказываешься странно похудевшим, заключённым в неудобный мешок из собственной вздувшейся кожи. Никакой боли не было, только неудобство. Бежать стало тяжело, и он осел на пол у стены, чтобы передохнуть.

"Дин... Чёрт, надо было взять меня с собой..."

— Хм. Интересная, конечно, теория, но, по-моему, несколько инфантильная, — сверху вниз сказал неотлучный Люцифер. Сэм представил, как Сатана стоит рядом с той аморфной массой, в которую он превратился, скрестив руки своего весселя на груди весселя, и с привычной двусмысленной ухмылочкой почёсывает неопрятный весселев подбородок. — Возлагать всю ответственность за свой разум на парня, которого не то что я, любая завалящая ведьма может прикончить в любой момент — и даже Метка его больше не защитит, — который об этой ответственности даже не знает и у которого, если честно, башка полна собственных химер, — это очень самонадеянно. Тебе уже не шесть лет, Сэмми, хватит обожествлять старшего брата.

— Ты ни хрена не знаешь о Дине, — злобно ответил Сэм — скорее мысленно, чем вслух. Мышцы всё ещё его не слушались.

Люцифер нисколько не оскорбился. Казалось, Сэмово хамство его даже забавляет.

— Зато я знаю всё о тебе... Ну как, полегчало? Бежим дальше?

* * *

Дин устал от этой беготни. Монстры за его спиной, обнаружив убитых, разъярились пуще прежнего и сменили тактику — рассыпались по лабиринту, прочёсывая все углы и рассчитывая, что с обычным человеком каждый из них как-нибудь справится и в одиночку. У них были клыки, когти, яды, сверхчеловеческая сила и сверхчеловеческая злость, и они неплохо изучили своё узилище за годы заточения.

А у Дина были нож, пистолет, пара запасных магазинов и необходимость вернуться в Бункер живым.

Одного из преследователей он уложил серебряной пулей, другой оказался вампиром и дрался как ниндзя. С ним пришлось повозиться. Потеряв несколько минут, Дин решил больше не останавливаться — другие твари уже летели по его кровавым следам, рыча, матерясь и завывая.

Он уходил всё дальше и дальше, через анфилады бальных зал и крошечных проходных комнатушек, по тесным переходам, где плечи тёрлись о камень, и мраморным каскадам парадных лестниц, мимо музейных стендов и верениц благоустроенных вольеров (в некоторых клетках он заметил ссохшиеся трупы — наименее разумная часть зверинца вымерла от банального истощения), пока посреди очередного пыльного коридора пол не проломился под его ногами.

Падать, впрочем, пришлось недолго. Не успев даже толком испугаться, Дин приземлился на что-то пружинистое — то ли батут, то ли страховочную сетку. Сверху, из дыры в перекрытиях, посыпались трухлявые обломки. Череп Магнуса, который Дин прихватил с собой и неведомо зачем таскал во внутреннем кармане куртки всё это время, больно упёрся в подреберье. Пистолет ускользнул в замусоренную темноту и сгинул. От внезапности падения и усыпляюще-уютных покачиваний сети у Дина слегка кружилась голова, и к тому моменту, когда он отплевался и проморгался от пыли, в его усталом мозгу прочно поселилась ассоциация с Фродо Бэггинсом в паутине Шелоб — спасительная сеть оказалась вдобавок чертовски липкой.

"Сейчас полезут пауки", — подумал он с иррациональной уверенностью. Покрепче стиснул нож и зашарил свободной рукой в поисках утерянного оружия. Пистолет не нашёлся. Зато рукав прилип намертво.

Да что ж за непруха...

В темноте кто-то, шаркая, подошёл к сети и потянул за край. Сеть послушно накренилась. Дин вновь ощутил дурацкое сходство с попавшимся хоббитом.

— Повезло тебе, — будничным добродушным тоном сказало нечто невидимое, по голосу определившееся как старушка-божий одуванчик. — Будь ты чуток потяжелее, обязательно треснулся бы копчиком... Я не вижу — ты кто такой-то?

Помня о тяжкой доле человека в мире чудовищ, Дин благоразумно промолчал.

— Молчишь? Ну ладно. Может, ты из неговорящих. Нам всё сойдёт...

Дин почувствовал, как старушка, перебирая сетку, тянет его вниз, и встрепенулся. На секунду вспыхнула надежда — а вдруг в этом логове беззакония водятся твари, исповедующие гуманизм и вегетарианство?

Но освобождать его никто не собирался. Едва его спина, облепленная сеткой, коснулась пола, как юркие сухие лапки, которых у старухи, казалось, было штук двадцать, закрутили его, как веретено, и лёгкое головокружение превратилось в карусельный мозговорот.

Дин прикрыл глаза и громко, с выражением доказал, что не лишён дара речи.

— Как грубо, — укоризненно заметила слегка запыхавшаяся старушенция. — Ну вот, последний виточек — и всё.

После последнего виточка Дин от плеч до лодыжек был надёжно упакован в плотный паутинный кокон — да, можно было уже не сомневаться, это натуральная паутина, — и бодрая старуха, бормоча под нос, что сроду не слышала таких гадостей в адрес своей персоны и лучше бы он оказался бессловесным, волоком потащила его прочь.

— Что там нынче притащили наши сети? — раскатистым басом поинтересовалась темнота соседней комнаты.

— Чёрт, вы бы хоть свет включили! — взорвался Дин, которому до смерти надоела эта кромешность: ему всё казалось, что мрак доверху полон кошмаров и врагов, и он, одинокий, беспомощный и обездвиженный, должен хотя бы увидеть их, раз уж не может с ними достойно сразиться.

Как ни странно, его послушались.

Постепенно, бесшумно, как светляки в саду, вокруг затеплились огоньки свечей. Из темноты выплыл карий глянец дубовых шкафов, доверху забитых книгами, свитками, блокнотами, журналами, папками, отдельными листами бумаги ("Ботанский рай. Сэма бы сюда. Нет, лучше не надо..."). Две рослые девицы, по-сестрински похожие друг на друга, ловко сновали между шкафами, зажигая новые свечи. Обладатель раскатистого баса, приземистый бородач, похожий на Санта-Клауса, перекрашенного в брюнета, восседал на трёхногом табурете и потирал сухие руки быстрыми, безотчётными насекомыми движениями — шух-шух-шух. Сутулая старуха, притащившая Дина, стояла теперь поодаль, глядя на свою добычу светло-серыми глазами, в каждом из которых было по два зрачка. Такие же глаза были у всех четверых. И все четверо выглядели голодными.

"Арахны. Семья. Могут убить — а могут и обратить. Хреновое положеньице..."

Дин неуклюже извернулся, чтобы хоть чуть-чуть освободить правую руку, и принялся потихоньку пилить кокон ножом. Нити почти неслышно, но мерзко скрежетали и вибрировали. Они были крепки, как проволока.

Мужчина-паук, кряхтя, поднялся и подошёл к нему. Присел на корточки. Из-за двойных зрачков казалось, что он смотрит куда угодно, только не на Дина.

— Дорогая матушка, — торжественно сказал он, — в твои тенета попался уникальный экземпляр хомо сапиенс. Аплодисменты, девочки! Наконец-то мы сможем покинуть наш погибающий приют!

Девицы чинно поаплодировали. В их пёстрых глазах горела затаённая жажда.

— У нас есть человек? — спросила одна.

— У нас есть кровь? — другая.

— Да, дети мои, — проповедническим громом возвестил паук. — Свобода близка!

— Да чтоб вам всем провалиться... — вздохнул Дин.

* * *

— Уже несколько лет, со дня смерти Великого Магнуса, в Цитадели не было ни единого настоящего, чистокровного человека. Мы — единственные, кому Хозяин доверял охрану своего Архива, а Избранные, — тут паук приложил пухлую ладонь к гипотетическому сердцу и изящно поклонился, — даже удостаивались чести заглянуть в его Священные Книги. Так что после Большого Переворота, когда все постояльцы Хозяина покинули свои вольеры, именно нас обязали провести необходимые изыскания и найти ритуал, заклинание или иное средство, позволяющее выйти из Цитадели и сохранить при этом жизнь...

Он говорил с таким одухотворённым пафосом, что все существительные звучали начинающимися с заглавной буквы, и, видимо, принадлежал к той касте болтливых злодеев, которым непременно нужно многословно излить душу своей жертве, прежде чем приступить к экзекуции.

Тем временем Дин, изрядно притомившийся от его велеречивости и своей неудобной позы, пилил паутину. Та поддавалась из рук вон плохо, но он был упорен и надеялся, что успеет вырваться раньше, чем арахны возьмутся за дело, — ужасно не хотелось умирать вот так, спелёнутым, как младенец, без малейшей возможности дать сдачи, оставляя на произвол судьбы беспомощного брата, запертого в Бункере... Долго ли Сэм будет ждать его, прежде чем поймёт, что ожидание бессмысленно?

В архиве было душно от свечей, клонило в сон. Всё казалось усталым, пыльным, вечным. Повествовательный басок паука действовал как снотворное, и Дин вспомнил, как охотился с Сэмом на арахну в Бристоле — там ведь жертв травили ядом, верно? Так что же эти не торопятся? Кажется, обращать не собираются. Значит, съедят. А как они едят? Пьют кровь? Кстати, наверху сирена тоже что-то говорила насчёт человеческой крови...

— Ты меня слушаешь? — любезно осведомился паук.

— Я весь внимание, — сказал Дин.

— Так вот. Мы нашли такой ритуал. Он оказался весьма прост в исполнении, но вот загвоздка — главным ингредиентом является человеческая кровь. О, покойный Хозяин был истинным гением! Великий человек!.. Жаль, что мы не успели собрать его драгоценную кровь, а эти моральные уроды с верхних этажей ещё и украли голову... Пробовали использовать кровь существ, питающихся людьми, когда-то бывших людьми, или тех, кто принадлежит к человеческому роду, но незначительно от него отличается. Не подошли ни вампиры, ни оборотни, ни перевёртыши. Собственно, никто не подошёл. Тех, кто пытался завершить ритуал с неправильной кровью, разрывало на куски. Но мы продолжали эксперименты.

— Ага, я видел наверху их последствия. Вы бы хоть прибрались...

— Падальщики поначалу прибирались, — кивнул паук. — Потом сказали, что от всего, кроме человечины, у них изжога. А потом и вовсе стало не до того — Цитадель начала разрушаться, и общество разделилось. Большая — и далеко не лучшая — часть постояльцев примкнула к этой шлюшке Николь... Ты видел Николь?

— Кажется, я убил Николь.

— Ты определённо начинаешь мне нравиться. Жалко будет расставаться... Так вот, перебежчики, приспешники и воздыхатели этой публичной девки без конца торопили нас с исследованиями — вынь да положь им другой ритуал, попроще и без человечьей крови. Почему-то они уверены, что он существует, но сколько бы усилий мы ни прилагали, никаких альтернативных способов не нашли. Естественно, нам не поверили и до сих пор не верят. Они думают, что мы скрываем информацию, чтобы бросить своих бывших соседей и соратников в рассыпающейся Цитадели, на верную гибель. Но если бы способ был, мы бы давно им воспользовались — это им в головы не приходит? Где логика?!.. С нами остались немногие — существа скромные, безобидные, лишь природой своей принужденные к смертоубийству. Перевёртыши, стригои, даже один юный дракон... К сожалению, лишившись стабильного пропитания, мы все оказались вынуждены охотиться друг на друга, и большинство наших добросердечных сторонников было убито в первые же дни раскола. Судьба... — Паук возвёл горе скорбные очи и неуместно облизнулся. — Вы говорите, человек человеку волк — так кем же должен быть монстру монстр!

— Ну, сами-то вы не стесняетесь паутину развешивать, — заметил Дин.

— И не зря, — с достоинством ответил паук. — В конце концов нам достался главный приз, не так ли? И, раз уж мы об этом заговорили, полагаю, пора заняться подготовкой к ритуалу. Наши кровожадные верхние соседи сегодня что-то разбегались. Могут и сюда заглянуть невзначай.

Паук встал неторопливо, с оханьем и артритным похрустыванием коленей, и, порывшись на полках ближнего шкафа, извлёк спрятанный среди книг ланцет — маленький, тонкий, очень острый даже на вид. Ласково провёл пальцем по блестящей кромке.

— Трофей из более не существующей секционной. Матушка, нам понадобится какая-нибудь ёмкость...

Старуха в мгновение ока пропала в тёмном ущелье между шкафами. Безмолвные девушки, блестя глазами, придвинулись ближе.

Дин принялся кромсать кокон ещё отчаяннее, уже не особо заботясь о том, заметят ли арахны его движения. Они не замечали. Чёртова паутина скрипела, нити лопались, но их было слишком много. Зубастый антидемонский ножик, должно быть, уже сточил свои зубы.

— Постой, — сказал Дин. Последний шанс. Если этот сукин сын такой моралист, каким хочет казаться, должно прокатить. — Хочешь знать, зачем я здесь?

Паук заинтересованно вздёрнул редкие брови, не переставая, впрочем, любовно поглаживать ланцет, выглядевший в его проворных пальцах сущей зубочисткой.

— Только коротко. Сам понимаешь — к нам могут нагрянуть с минуты на минуту.

* * *

Дин тоже умел быть многословным при необходимости. Правда, он не мог припомнить ещё ни одного случая, когда приходилось бы давить на жалость сразу четырём голодным арахнам, готовым пустить ему кровь, как только кончится рассказ, но некоторый опыт убалтывания противника с одновременным потайным высвобождением у него имелся. На него снизошло какое-то лихорадочное вдохновение. Подробно изложив суть и происхождение проклятия, настигшего Сэма, он взывал к семейным чувствам, признавался в сентиментальнейшей братской любви, вспоминал щемящие истории из детства — сплошь выдуманные, — расписывал нынешнюю Сэмову ущербность в самых слезоточивых красках, тянул время и остервенело пилил непокорную паутину.

Монстры внимали как заворожённые. Когда он наконец выдохся и умолк, одна из девушек неуверенно сказала:

— Кажется, я видела один рецептик в дневнике Хозяина. Как раз на этот случай. Вон там. — Она мотнула головой в сторону книжного шкафа, и Дин с удивлением разглядел на стопке пожелтелых листков тяжёлый, пухлый от вложенных записок, заметок и закладок, переплетённый в потёртую кожу дневник. Точь-в-точь как у отца, только чёрный.

Незримый камень свалился с его души.

— Давайте заключим сделку: я даю вам немного кровищи, вы даёте мне дневник. И мы расходимся, и все остаются живы.

Паук сощурился в благодушной улыбке.

— Хорошая идея. Я вообще не сторонник излишнего насилия. Но тому есть два препятствия. Во-первых, крови нужно столько, чтобы покрыть всю поверхность того гигантского зеркала — ты видел его наверху. Не думаю, что ты выживешь.

— Блин, да у него прямо пунктик какой-то на реках крови! Гнусный Магнус, сукин сын, чтоб ему в Аду весело жилось...

— Во-вторых, — продолжал паук, заметно посуровев, — дневник — самое ценное, что осталось у нас от Хозяина после того, как верхние украли его священный череп. Ты не сможешь купить его даже ценой всей своей невзрачной тушки. Да и зачем — если ты всё равно не успеешь им воспользоваться? К величайшему нашему сожалению, брат твой останется слеп. Кстати, в нашем роду принято слепых, больных и увечных умерщвлять. Не понимаю, зачем вы, люди, так с ними возитесь...

— Я отдам вам череп, — быстро сказал Дин.

Паук вздрогнул и обернулся к своим ахнувшим дочерям. Когда он снова посмотрел на Дина, его было не узнать — в его глазах дрожали студенистые слёзы счастья.

— Он у тебя? — благоговейно прошептал он.

— Меняю на дневник, — сказал Дин тоном школьника, торгующегося с одноклассниками на игровой площадке.

— Но ты ведь понимаешь, что кровь всё равно понадобится? Цитадели скоро конец, мы не можем больше здесь оставаться.

Вместо ответа Дин изобразил лицом сложное выражение — нечто вроде "будь что будет". Ему давным-давно осточертел тесный кокон, но до свободы оставалось ещё три или четыре слоя паутины. В онемевшие мысли то и дело закрадывалась самоубийственное любопытство: как пауки отреагируют, если сообщить им, что он и есть тот святотатец, что отделил гнусно-гениальную голову Магнуса от его же пижонской шёлковой бабочки?

Семейство отошло посовещаться, и Дин воспользовался их отлучкой, чтобы разрезать ещё один слой паутины. Ещё немного, ещё чуть-чуть... Кокон сделался достаточно свободным, чтобы можно было потихоньку размять руки.

Вскоре глава семьи вернулся один. Бабка и девицы остались в сторонке, крайне взволнованные.

— Хотя на вид ты мошенник и словоблуд, — ("На себя посмотри", — проворчал Дин), — мы решили пойти тебе навстречу. Сделаем так: ты отдашь нам череп и кровь, мы проведём ритуал, выберемся отсюда и исцелим твоего брата — исключительно из почтения к твоей памяти. Впрочем, если, вопреки ожиданиям, ты останешься жив к этому моменту, мы возьмём тебя с собой, чтобы ты лично мог убедиться в нашей честности.

Дин так опешил, что на секунду даже перестал кромсать паутину.

— Знаешь, паучило, королём Ада тебе не быть... Это самые хреновые условия сделки, которые мне когда-либо предлагали. Смахивает на задачку про волка, козу и капусту, причём предлагается уповать на волчьи благородство и добропорядочность. Я что, похож на идиота?

Оскорблённый паук пожал плечами и, наклонившись, ухватил Дина за связанные лодыжки.

— Ну что ж, тогда мы сами всё возьмём. — Он оглянулся во тьму. — Думаю, стоит подвесить его вниз головой, чтобы кровь стекала быстрее, да, матушка?

— Стой! — заорал Дин, инстинктивно дёрнувшись. — Я согласен!

Каблуки его ботинок глухо стукнули об пол.

— Где череп? — холодно спросил паук.

— Тут. — Дин покосился на свой левый бок, где под покровами паутины выпирала каменистая круглая опухоль. — Только придётся разрезать...

Других лезвий, кроме уже знакомого ланцета, у паука под рукой не оказалось, и к тому времени, как он доковырялся до кармана куртки слева, последний слой паутины справа лопнул и расступился под зубчатым ножом. В следующий миг Дин одним отточенным движением пырнул паука под лопатку — тот мягко, с недоуменным бульканьем отвалился в сторону, тихо звякнул ланцет, — выдрался из остатков кокона и, вскочив на неверные ноги, швырнул череп в дальний угол, в тёмное закулисье пространства. Замешкавшись на долгую изумлённую секунду, арахны метнулись за своей реликвией и, судя по визгливой суматохе, моментально из-за неё передрались.

Дин схватил с полки дневник, сунул его за пазуху, в освобождённый черепом карман, бережно прижал локтем, как озябшего котёнка, и снова пустился в бега.