Волчье время (джен)

Олрису снился ночной лес, в котором он блуждал после своего бегства от Безликих. В этом сне он продирался сквозь заснеженный валежник и колючие кусты, едва не плача от отчаяния и чудовищного перенапряжения.

Он помнил, что ему необходимо отыскать в этом тумане Меченого, но никак не мог его найти. И что-то темное, опасное и злое шло по его следу и дышало ему в спину, и он кожей ощущал, что у него осталось совсем мало времени, чтобы отыскать Крикса и спастись. В разгаре этих поисков Олрис внезапно вспоминал, что Меченый в тюрьме, а он лежит в своей постели во дворце. Эта трезвая мысль вплеталась в его сон, и каждый раз казалась отвратительным и страшным откровением, от которого по коже шел озноб. Олрису чудилось, будто его кровать проваливается сквозь пол, и от ощущения свободного падения в кромешной темноте у него перехватывало дух.

В конце концов он окончательно проснулся и почувствовал, что ему очень холодно.

Сначала он подумал, что его трясет из-за того, что все дрова в камине прогорели и не согревают спальню, но потом его скрутило таким сильным приступом озноба, что он стиснул зубы, съежившись под одеялом. Еще с четверть часа он терпел, глупо надеясь, что все как-то обойдётся, и начавшаяся было хворь пройдет сама собой, но потом осознал, что заболел всерьез, и, если ничего не сделать, завтра утром он будет лежать пластом.

А еще — этой ночью ему почему-то было страшно оставаться в одиночестве и темноте. Он сам не знал, что с ним творится, но сегодняшняя ночь была особенной, наполненной какой-то чужеродной жутью, от которой у него сжималось сердце.

— Ингритт! — позвал он хрипло. — Ингритт!..

Ингритт, похоже, спала крепко. Он почти успел отчаяться, когда занавеской все-таки послышались шаги, и бледная и заспанная Ингритт заглянула в его спальню. Темные косы были расплетены, волосы в беспорядке рассыпались по плечам.

— Чего тебе? — спросила она хмуро. По ее лицу сразу же становилось ясно, что ему не поздоровится, если окажется, что он поднял ее с постели без причины. Интересно, как бы Ингритт среагировала, вздумай он сказать, что ему снились вязкие комшары про дан-Энрикса, а теперь у него такое чувство, будто бы из темноты за ним следит кто-то чужой, и попросил ее с ним посидеть. Если бы она не прибила его сразу, то потом точно насмехалась бы над ним до следующей зимы.

А может быть, и нет. Ингритт была загадкой — временами она проявляла чудеса сочувствия и понимания и относилась к Олрису с какой-то почти материнской нежностью. А потом, безо всякой видимой причины, снова делалась колючей и язвительной.

— Мне кажется, я заболел, — смущённо сказал он.

— Что значит «кажется»?.. — Ингритт подошла к Олрису, коснулась его лба и озабоченно нахмурилась. — Ого… ты весь горишь! Давно ты мучаешься?

— Нет. Я только что проснулся. Извини, что разбудил.

— Ты все правильно сделал, — возразила Ингритт. Она словно стала старше и серьёзнее — как и всегда, когда вопрос касался лекарского дела. Олрис сглотнул, боясь признаться самому себе, что такой она нравилась ему еще сильнее, чем обычно. Пальцы девушки скользнули по его щеке и прижались к живчику на шее. — Пульс слишком частый… но это, наверное, от жара. Горло не болит?

Олрис помотал головой.

— Что-то мне не нравится твой вид, — сказала Ингритт, хмуря брови. — Может, разбудить леди Гефэйр и попросить ее послать за ворлоком? Вчера, когда мы фехтовали в галерее, ты совсем не выглядел больным.

— Не надо никого будить! — запротестовал Олрис, испугавшись, что с его подруги станется поднять на ноги весь дворец. — Я простудился, потому что ночью вышел на балкон и долго стоял там в одной рубашке, — соврал он, вспомнив тот вечер, когда он подслушал разговор мессера Ирема и Крикса.

— Тогда, может быть, тебе достать лекарство не от жара, а от размягчения мозгов?.. — съязвила Ингритт. Олрис посмотрел с укором, давая понять, что издеваться над людьми, которым и без того плохо, совершенно непристойно. — Ладно, полежи пока. Я спущусь в кухню и найду там все необходимое.

— Мне ничего не надо, — быстро сказал Олрис, которому совершенно не хотелось, чтобы Ингритт уходила. Девушка прищурилась.

— Очень даже надо! Я тебе не Меченый — я не умею исцелять людей одним прикосновением. При лихорадке поступают так: дают больным настой из ивовой коры, а еще заставляют их побольше пить и лежать под тёплым одеялом. Если жар не спадает несколько часов подряд, а самочувствие больного ухудшается, обычно делают кровопускание. Но, если у тебя обычная простуда, то до этого, скорее всего, не дойдет.

И, успокоив Олриса подобным образом, она накинула на плечи его теплый плащ и вышла в коридор.

Вернулась она быстро. Олрис за такое время точно не успел бы отыскать на кухне ничего полезного — особенно если учесть, что в такой час Ингритт наверняка пришлось расталкивать спавших прямо на кухне поварят, чтобы узнать, где что лежит. Ингритт открыла дверь ногой, поскольку её руки были заняты подносом. От кувшина на подносе пахло чем-то неожиданно заманчивым — Олрису показалось, что он различает запахи сушёных яблок, меда и гвоздики.

— Я попросила повара сварить тебе оремис и нашла на кухне уксус для компрессов, — сообщила Ингритт.

Кривясь от горечи, Олрис влил в себя вяжущий и терпкий ивовый настой и запил его несколькими кружками оремиса. От уксусных компрессов ему ненадолго полегчало, но не успел он обрадоваться, что дело идет на лад, как жар опять усилился. Озноб и боль в костях сделались почти нестерпимыми, а в довершение всего Олриса начало отчаянно тошнить. Ингритт меняла влажные, прохладные компрессы у него на лбу и казалась все более встревоженной. Наверное, выглядел он действительно паршиво, потому что Ингритт вела себя непривычно ласково — сидела на краю его постели, гладя его по руке, а когда он, решившись, сжал горячими пальцами её ладонь, не стала отнимать свою.

Лежать, переплетя пальцы с пальцами Ингритт, было горько, и одновременно — удивительно приятно. Он ни на мгновение не забывал о том, что она влюблена в дан-Энрикса, а её сострадание к нему сродни тем чувствам, которые вызывает заболевший младший брат, но это не мешало наслаждаться этим ощущением случайной, мимолетной близости, даже наоборот — придавало ему какое-то щемящее очарование.

Олрис задумался — правильно ли он поступил, не сказав Ингритт о своих кошмарах. До сих пор он никогда еще не болел так сильно, как теперь. Даже когда он в восемь лет из глупой лихости полез на тонкий речной лед, доказывать другим мальчишкам, что тот выдержит его вес, и с головой провалился в ледяную воду, он не свалился с ломотой в костях и жаром, а на следующий день уже спокойно бегал по двору. Хватило растираний и сидения перед огромным кухонным очагом в теплом плаще и кусачих шерстяных носках. И никакое из его недомоганий до сих пор никогда не сопровождалось ощущением, что этой тошнотой и жаром его тело противится не болезни, а чьей-то сосредоточенной, недоброй воле. В городе, где со дня на день ожидали нападения Безликих, это начинало выглядеть особенно зловеще. С другой стороны, какую ценность могут иметь предчувствия человека вроде Олриса? Он же не маг, не член Династии, даже не воин вроде сэра Ирема. Просто мальчишка из чужой страны, случайно оказавшийся в этом мире и в этом городе.

Олрис внезапно осознал, что что-то говорит, но сам не понимает, что — слова слетали с языка как бы сами собой, помимо его воли. Попытавшись проследить за ходом своей мысли, Олрис тут же сбился — и сообразил, что начал бредить. Его окатило ужасом при мысли, что он мог случайно проболтаться о своей влюблённости и о своей печальной, безнадежной ревности к дан-Энриксу.

— О чем я сейчас говорил?! — испуганно стискивая руку Ингритт, спросил он.

— Не знаю. Ты болтал какой-то вздор про Крикса и Безликих. Ты уверен в том, что просто вышел на балкон в одной рубашке? Судя по твоему состоянию, ты должен был, самое меньшее, заснуть там прямо на полу.

Олрис отвёл глаза.

— Я иду к Лейде, — решительно объявила Ингритт, поднимаясь на ноги. На этот раз Олрис не спорил — кроме всего прочего, он точно знал, что Ингритт его не послушает.

На самом деле, Олрис не имел ничего против того, чтобы Лейда вызвала к нему орденского ворлока. Мэтр Викар не такой человек, чтобы начать смеяться над его страхами и убеждать его, что ему просто померещилось. Но все же куда лучше было бы поговорить об этом с Криксом.

Меченому, вероятно, даже не пришлось бы ничего рассказывать — он бы понял все раньше, чем Олрис успел бы открыть рот. Иногда Олрису казалось, что Крикс видит других людей насквозь и всегда знает, о чем они думают. Порой это смущало Олриса, а теперь он внезапно ощутил, как ему этого недостает. От Крикса исходило ощущение надежности, доброжелательности и спокойной силы. Без него мир казался Олрису холодным, неуютным местом, словно комната с потухшим и засыпанным пеплом камином.

Олрису вспомнился день, когда Крикс рассказал ему — и Ингритт, разумеется, они тогда сидели в комнате дан-Энрикса вдвоем, — о Тайной магии. Крикс говорил о том, как Олварг — тогда ещё вовсе не король Дакариса и Дель-Гвинира и не маг, повелевающий адхарами, а всего-навсего изгнанник из династии дан-Энриксов — ради мечты о мести и пустых амбиций впутался в войну двух Изначальных Сил. Рассказывал о том, как сам он унаследовал меч Энрикса из Леда и поклялся уничтожить Темные истоки.

Олрис понимал отнюдь не все, но Истинная магия, которую Крикс называл парадоксальной и непостижимой, вовсе не казалась ему такой уж загадочной и недоступной человеческому пониманию. Для него эта магия была неотделима от самого Крикса. Олрису казалось, что это сияющее облако из силы, жизнерадостности и тепла пронизывало все, что связано с дан-Энриксом. Не только его силы, но и его слабости. Тайная магия смеялась, уставала, побеждала там, где невозможно было победить — и падала без сил после второй бессонной ночи.

...Олрис далеко не сразу осознал, что кто-то тихо, но настойчиво зовёт его по имени — и, разлепив глаза, увидел в тусклом свете очага присевшего на край его кровати ворлока. Чуть дальше, в полутьме, виднелись силуэты Ингритт с Лейдой. Олрис осознал, что он, наверное, заснул и спал не меньше часа — иначе мэтр Викар попросту не успел бы прибыть во дворец. Маг выглядел спокойным — если вдуматься, то даже чересчур спокойным.

— Олрис, ты уже несколько раз назвал имя лорда дан-Энрикса. И Ингритт утверждает, что до этого ты тоже говорил о нем. Ты можешь попытаться вспомнить, о чем ты думал в тот момент, когда почувствовал себя плохо?.. — спросил он.

При мысли, что ворлок сейчас воспользуется своей магией, чтобы вытряхнуть его самые тайные мысли и чувства перед Лейдой с Ингритт, Олриса прошиб холодный пот.

— Ни о чем я не думал! Просто спал, — пробормотал он, ощетинившись. Ворлок задумчиво кивнул — а потом обернулся к Лейде с Ингритт.

— Месс Гефэйр... Ингритт... Извините, но я попрошу вас выйти, — сказал он. Маг сам закрыл за ними дверь, после чего вернулся к Олрису и снова сел на край его кровати. — Олрис, иногда болезни — это результат каких-то мыслей или чувств, с которыми человеку не под силу справиться. Обычный лекарь в таких случаях помочь не может. Нужно выяснить, какая мысль или тревога вызвала эту болезнь. Пожалуйста, разреши мне тебе помочь. Поверь, я еще никогда и никому не раскрывал чужих секретов.

Оставшись наедине с Викаром, Олрис ощутил себя гораздо более уверенно.

— Да нет у меня никаких секретов… — сказал он. — Я правда думал о лорде дан-Энриксе и Олварге... Но ведь это же вполне естественно. Уверен, что и Лейда с Ингритт, и вы сами беспокоитесь о том же самом. Может, даже видите точно такие же кошмары.

— Это верно, — согласился маг. — Не помню, чтобы за последние несколько недель я хотя бы одну ночь проспал без дурных снов. Думаю, большинство людей, считающих Крикса Эвеллиром, могут сказать о себе то же самое. Но все-таки, как ты считаешь, почему тебе стало так плохо именно сегодня ночью?.. Ведь после суда прошло уже полмесяца.

Олрис удивился, что он не задумался об этом раньше. В самом деле, было бы куда логичнее, если бы он так распереживался накануне приговора… или сразу же после него... Но почему это случилось именно теперь?

— По-моему, дело не в самом Криксе, а в чем-то другом, — пристально глядя Олрису в глаза, заметил маг. — Что-то напомнило тебе о Меченом, заставило все время о нем думать. Что?..

— Исток, — чужими, непослушными губами сказал Олрис. — Мэтр Викар, это Исток! Мне всегда становилось дурно от присутствия адхаров. И от короля... то есть от Олварга... меня мутило, прямо-таки выворачивало наизнанку. Крикс говорил, что это что-то вроде восприимчивости к тёмной магии. Может быть, дело в этом?.. Как вы думаете — могу я на самом деле чувствовать Исток? Или мне это только кажется?

— Не знаю, — сказал маг. — Я плохо разбираюсь в темной магии. Но, думаю, нам стоит исходить из мысли, что тебе не кажется, и что это действительно Исток.

Олрис почувствовал, что губы, нос и все лицо противно холодеют, а в глазах темнеет, как бывает перед тем, как потерявший слишком много крови человек падает в обморок.

— Вы думаете, что все уже началось?.. — сглотнув противную, солоноватую слюну, спросил он ворлока. Странное дело — он все это время знал, что Олварг собирается напасть на город, но теперь, когда этот момент настал, Олрис внезапно понял, что он предпочёл бы умереть прямо сейчас — лишь бы не быть частью того, что должно неминуемо случиться дальше.

— Не знаю. Но если и правда началось, то нам, по крайней мере, не придётся больше мучиться от ожидания, — сказал Викар. Он тоже был бледнее, чем обычно, но его голос при этом звучал собрано и деловито. — Пойду разбужу мессера Ирема. Сможешь еще раз повторить ему все то, что сказал мне?..

— А толку-то? Он все равно мне не поверит, — буркнул Олрис. Ворлок отмахнулся от его сомнений, как от мухи.

— Ничего, поверит. Ирем не дурак и предпочтет встречать любые трудности во всеоружии.

Решительность мэтра Викара оказалась заразительной.

— Я пойду с вами, — сказал Олрис, попытавшись спустить ноги на пол, но маг, меньше всего думая о деликатности, решительно толкнул его обратно на подушки.

— Не дури. Мы проще привести мессера Ирема сюда, чем смотреть, как ты трясешься от озноба, и гонять прислугу за ведром, когда тебя начнет тошнить. Лежи и набирайся сил — думаю, что они тебе скоро понадобятся.

С этими словами ворлок вышел. Олрису внезапно показалось, что от вчерашнего вечера его отделяет не одна-единственная ночь, а месяцы и даже годы — таким посторонним и далёким сейчас выглядел этот вчерашний день.

Сквозь цветные стекла окон в комнату сочился серый мартовский рассвет.

* * *

Открыв глаза, Валларикс ощутил чье-то присутствие — настолько явно и отчётливо чужое, что первая мысль о королеве сразу показалась ему страшной глупостью. Он резко сел в своей постели и увидел, что в том самом кресле у стола, где он обычно разбирал бумаги по утрам, сидит какой-то человек. Вальдер вскочил и потянулся к перевязи с ножнами, которую в последнее время держал в изголовье собственной кровати, но на месте её не оказалось.

— Стража!.. — крикнул император. За дверью по-прежнему царило мёртвое молчание. Незнакомец в кресле склонил голову к плечу, как будто поведение Валларикса казалось ему исключительно забавным.

Император отступил к стене, обшаривая взглядом свою спальню, но довольно быстро понял, что сидевший в кресле человек был здесь один. У Валларикса вообще возникло странное, пугающее чувство, что во всем дворце — а может быть, и в целом городе — нет ни одной живой души, кроме него и этого мужчины. Тем не менее, чужак, скорее всего, не был ни вражеским солдатом, ни подосланным к нему убийцей — иначе он прикончил бы Валларикса, пока тот спал.

Когда глаза Валларикса привыкли к предрассветным сумеркам, едва подсвеченным углями в догорающей жаровне, он смог разглядеть лицо ночного визитера — смуглое и в то же время нездорово-бледное, с короткой черной бородой и темными мешками под глазами. Вид этого человека вызывал неясную, саднящую тревогу. Император мог поклясться в том, что никогда не видел этого мужчину, но при всем при том его лицо казалось удивительно знакомым.

А потом Валларикса внезапно осенило, кем должен быть его гость.

— Интарикс!.. — имя сорвалось у него с языка быстрее, чем Вальдер успел напомнить самому себе, что его старший брат давно уже не пользуется этим именем, предпочитая называться Олваргом.

«Я сплю, — сказал себе Вальдер. — Я сплю и вижу сон»

Мужчина в кресле улыбнулся.

— Не совсем. Ты, безусловно, спишь — но это не обычный сон. Я рассудил, что побеседовать с помощью магии будет значительно удобнее, чем отправлять к тебе послов. Не стоит посвящать чужих людей в наши семейные дела, если возможно обойтись без этого. Тем более, что Тайной магии, которая хранила этот город, больше нет, и я наконец-то могу доставить себе удовольствие и встретиться с тобой с глазу на глаз.

— Что тебе нужно? — с напряжением спросил Вальдер.

— Очень приятно наконец услышать от тебя какие-то разумные слова. В данный момент мои солдаты захватили Мирный. Кое-кто из жителей погиб во время боя, но большая часть живы и попали в плен. Если мы не достигнем взаимопонимания, я сделаю с ними то же самое, что сделал с заключенными в Кир-Роване: я отдам их Истоку, чтобы обратить всю его силу против вас, а после этого возьму Адель. И можешь мне поверить — к этому моменту вам будет уже не до того, чтобы со мной сражаться. Если ты еще не позабыл уроков, которые нам давал Галахос, то ты должен представлять, как именно работает тёмная магия.

— Я помню. Кто-нибудь вроде тебя кормит Исток чужими жизнями, а в обмен на это сила Темного истока выполняет все его желания.

Олварг поморщился, как музыкант, услышавший расстроенный, противно дребезжащий инструмент.

— Я бы сказал, что это слишком примитивно, хотя суть ты понимаешь верно. Магии, которую я применил в Кир-Кайдэ, было достаточно, чтобы наслать «черную рвоту» на Адель и Гардаторн. А с того времени Исток стал значительно сильнее. Как ты полагаешь — сможете ли вы сопротивляться, когда эта Сила обратится против вас?.. Особенно теперь, когда ни Альдов, ни Седого больше нет. Надеюсь, ты достаточно разумен, чтобы понимать, что без поддержки Тайной магии ни вам, ни даже самым одаренным магам из Совета Ста не выстоять против Истока. Теперь вам не поможет даже ваш хваленый Эвеллир. Как, кстати, у него дела?.. Учитывая нашу семейную непереносимость к магии, он сейчас вряд ли помнит, как его зовут. Честное слово, я не понимаю, как ты допустил, чтобы они довели человека твоей крови до такого состояния. Мне-то, положим, все равно, но я и не считаю его своим родичем. Мне в жизни не пришло бы в голову признать его дан-Энриксом и сделать лордом. А поступать так, как ты — сначала назвать его принцем и вторым наследником престола, а потом позволить лавочникам превращать дан-Энрикса в пускающего слюни идиота — это странный шаг. По-моему, гораздо милосерднее было бы его убить.

Вальдер молчал. Когда первое потрясение, вызванное встречей с Олваргом, прошло, он постарался успокоиться. Он задержал дыхание, чтобы заставить сердце биться медленнее и ровнее, и придал лицу непроницаемое выражение, решив сосредоточить все внимание на том, что Олварг будет говорить по существу, а все не относящиеся к делу комментарии и замечания сразу же пропускать мимо ушей. Он еще в детстве понял, что в беседе с Олваргом — тогда еще Интариксом — любое сказанное слово превращается в оружие, которое брат обязательно попробует использовать против него. Интарикс всегда наблюдал за ним, как кошка за мышиной норой, в надежде отыскать какие-нибудь слабости и болевые точки, чтобы сразу же ударить по больному. В конце концов младший принц решил, что в их столкновениях с Интариксом он всякий раз проигрывал не потому, что как-то неправильно реагировал на слова брата, а просто потому, что позволял Интариксу добиться от себя какой-либо реакции.

Тонкие губы Олварга насмешливо скривились.

— Опять этот остекленевший взгляд!.. — заметил он. — В детстве мне иногда казалось, что ты просто слабоумный. А потом я понял, что дело не в этом — просто тебе не хватало храбрости, чтобы признаться себе в том, что ты на самом деле чувствуешь, и ты предпочитал спрятаться в этом притворном безразличии, как виноградная улитка в своей скорлупе. Если бы ты хотя бы один раз разрешил себе быть настоящим... если бы ты начал на меня кричать или попробовал меня ударить — я, наверное, смог бы тебя уважать. Но ты боялся даже на одну минуту стать самим собой. Ты трус, Вальдер! Твоё «достоинство» — это просто красивое название для трусости. Единственная разница между тобой и большинством обычных трусов в том, что ты боишься не меня и не других людей, а самого себя. Боишься, что, если когда-нибудь позволишь себе быть собой, то сразу же окажешься совсем не тем, кем ты привык себя считать.

Вальдер по-прежнему молчал. Олварг пожал плечами, взял бокал, плеснул себе вина и сделал несколько глотков.

— Ладно, хватит воспоминаний; к делу, — сказал он небрежным тоном человека, который и не рассчитывал ни на какой ответ на предыдущую тираду, хотя император готов был побиться об заклад, что его упорное молчание, как и всегда, выводит братца из себя. — Сегодня до заката я буду ждать гонца, который привезёт меч Альдов в подтверждение того, что ты готов открыть ворота города, отречься от престола в мою пользу и присягнуть мне на верность.

Вальдер покачал головой — это был жест скорее удивления, чем отрицания.

— Не может быть, чтобы ты говорил серьезно, — произнес он с недоверием, более оскорбительным, чем явное презрение.

Олварг вскинул бровь.

— А почему бы мне не говорить серьёзно? Хотя да... Ты ведь считаешь, что сражаться до конца — это не дело трезвого расчёта или выбора, а твой священный долг. Сивый уже много лет как мертв, но ты и Крикс — вы оба все еще живете по его указке. Но попробуй для разнообразия подумать не о том, чего от тебя ждал Седой, а о том, что будет лучше для тебя — да и для остальных людей, которых ты спасешь от смерти, если решишь проявить благоразумие. Попробуй на минуту выбросить из головы всю эту чушь об Абсолютном Зле и посмотреть на наш конфликт, как на обычную войну. Когда противник победил — а ты довольно скоро убедишься, что я победил, — умнее сдаться, чем погибнуть самому и погубить своих людей.

— Мне пришлось вести куда меньше войн, чем нашему отцу, но даже мне известно, что переговоры с врагом начинают только в двух случаях: когда противник не уверен в собственной победе — или когда он не хочет лишнего кровопролития, — сказал Вальдер. — И я не думаю, чтобы тобой руководило милосердие.

— Твоя наивность восхитительна... Переговоры начинают, когда это выгодно. И милосердие к проигравшим тоже проявляют только потому, что это выгодно. Конечно, я давно мечтал тебя убить, но двадцать с лишним лет — это ужасно долгий срок. Лелеять старые обиды хорошо в изгнании, когда твои враги забыли о тебе и наслаждаются всем тем, чего ты лишен. Поэтому злопамятны обычно побежденные, а победителям, как правило, уже не до того, чтобы сводить старые счеты. Если ты немного поразмыслишь, то поймешь, что мне невыгодно ни убивать тебя, ни устраивать в городе резню. Зачем мне нужно, чтобы люди вроде Отта продолжали будоражить мир своими глупыми побасенками и изображать меня чудовищем?.. Оставим этот бред про Смерть и Солнце фанатичным идиотам вроде Крикса. Остальные будут только рады, если мы позволим им считать произошедшее семейным делом Риксов. Смена власти — дело совершенно заурядное, и большинству людей, в общем-то, совершенно безразлично, кто сидит на троне. Ты засвидетельствуешь, что я — твой старший брат, которого наш отец обманом лишил прав наследства, объявив о моей смерти. Ты признаешь, что все это время незаконно занимал Крылатый трон, и подтвердишь, что книга Отта была создана по твоему заказу и под руководством Ордена, и что ты распускал слухи об ужасной темной магии и использовал своего сумасшедшего племянника, чтобы укрепить свою власть. Судя по донесениям моих докладчиков о настроениях в Адели, люди с удовольствием тебе поверят.

— Я не стану лгать, — покачав головой, сказал Вальдер. Олварг закинул ногу на ногу и выразительно прищурился.

— Ты до сих пор не понял, что остальным людям даром не нужна твоя так называемая «правда», а точнее — правда Сивого?..

— Пусть люди сами решают, что им нужно.

Мужчина в кресле зло и резко рассмеялся.

— Вы с Криксом удивительно похожи друг на друга! Эти ваши разглагольствования о том, что нужно оставлять другим свободу выбора — просто попытка снять с себя ответственность. Можно надеть корону, можно даже называться Эвеллиром, но, когда необходимо взять на себя бремя трудного решения, вы всегда делаете вид, что ваша трусость и пассивность — это уважение чужой свободы воли. Но в конце концов нам всем приходится расплачиваться за ту роль, которую мы на себя берём. Ты император, и тебе придётся принимать решение за всех. Вопрос лишь в том, что именно ты выберешь. Я уже рассказал тебе, что будет, если тебе хватит ума принять мои условия. Теперь я покажу, что с вами будет, если ты решишь упорствовать...

Бесцеремонно отодвинув в сторону дежурного гвардейца и входя в покои императора, Ирем не сомневался в том, что ему предстоит будить Валларикса, но застал сюзерена уже на ногах. Когда рыцарь вошел, Валларикс открывал окно — его фигура резко выделялась на фоне стремительно светлеющего неба. Холодный ветер хлынул в комнату, растрепав ему волосы, и император пошатнулся, цепляясь за ставень. Ирем, удивлённо замерший возле двери, почувствовал неладное и бросился к нему — как раз вовремя, чтобы подхватить Валларикса под локоть и помочь ему удержаться на ногах.

— Что с вами, государь? Вам плохо?.. — с беспокойством спросил он. Валларикс, бледный и измученный, смотрел на него так, как будто сомневался в том, что Ирем ему не мерещится.

— Что ты здесь делаешь? — спросил он рыцаря, не отвечая на его вопрос. Пальцы Вальдера впились в его руку с такой исступленной силой, словно император пытался удостовериться в его реальности.

Ирем сказал себе, что императору, наверное, приснился страшный сон. Косвенно это подтверждало мрачные пророчества Викара. Ирем подавил тяжёлый вздох. Он до последнего надеялся, что ворлок с Лейдой ошибаются и придают кошмарам Олриса слишком большое значение. Он нехотя сказал:

— Стюарду Крикса стало плохо. Парень вырос в Марахэне и отличался обостренной чувствительностью к тёмной магии. Мэтр Викар считает, что мальчишка ощущает усиление Истока. Это может означать, что Олварг начал действовать.

— Я знаю, — мёртвым голосом сказал Вальдер. — Он только что говорил со мной.

— Кто? Олварг?!

— Да... Помоги мне сесть. Нет, только не сюда!.. — внезапно вскинулся Вальдер, когда Ирем попробовал подвести его к креслу у стола. Сэр Ирем удивился, но, ничего не сказав, усадил друга на его кровать и сам налил ему бокал вина. Руки у императора дрожали, как у старика, и половина вина тут же оказалась на его сорочке и штанах, но Ирем подавил соблазн помочь ему и придержать бокал. Не отличавшийся особой чуткостью по отношению ко всем остальным людям, Ирем часто проявлял тонкую наблюдательность, когда дело касалось императора, и сейчас смутно чувствовал, что мелкие, простые ощущения, вроде досады на пролитое вино, помогают Валлариксу отвлечься от каких-то страшных мыслей.

В несколько глотков опорожнив бокал, Вальдер почти нормальным голосом сказал:

— Его солдаты захватили Мирный.

— Мирный?.. — удивлённо повторил лорд Ирем. — На кой Хегг им сдался Мирный?..

За все время существования этого города в Мирном еще не случалось ничего хоть сколько-нибудь важного. Этот маленький приморский город полностью оправдывал свое название. В нем не было ни оружейных складов, ни казны, ни сильных укреплений, позволяющих использовать его, как опорный пункт для продвижения вглубь страны. Небольшая крепость на холме была рассчитана на то, чтобы уберечь жителей посёлка от пиратов, но едва ли подходила для защиты от серьёзного противника. Ирем не мог представить, зачем Олваргу понадобился этот тихий, сонный городок.

— Он сказал, что он даёт мне шанс. Я должен сдать Адель, но прежде всего отослать ему Ривален, или он отдаст всех пленных Темному Истоку и направит его силу против нас.

Ирем приподнял брови.

— Сдать ему Адель?.. — повторил он со злостью. — Если ваш брат считает, что достаточно взять в заложники несколько сотен человек, чтобы ставить такие ультиматумы, то он попросту спятил!

Валларикс страдальчески скривился.

— Он сказал — «я думаю, мне стоит показать тебе, как это будет — чтобы ты представил, что вас ждет». Надеюсь, что это был блеф, как при игре в пинтар. Но если он не лгал — тогда он в самом деле победил. Мы просто-напросто не сможем с ним сражаться.

Ирему внезапно вспомнилась та ночь, когда Меченый поддался его уговорам и отправился следить за Олваргом. Он словно наяву увидел эти пальцы, впившиеся в подлокотники кресла, и налившееся кровью, посиневшее лицо со вздувшимися жилами. Меченый никогда не говорил о том, что именно он тогда чувствовал, но, если бы лорд Ирем сомневался в том, что магия способна причинять людям страдания даже на расстоянии, вид Меченого мог развеять все его сомнения.

Бледность Валларикса, его застывший взгляд и дрожащие руки обрели совершенно новый смысл.

— Он... пытал вас? — содрогнувшись, спросил Ирем.

— Да — но не так, как ты, скорее всего, думаешь. Это больше похоже на безумие, чем на физическую боль. Мне начало казаться, будто все плохое, что случилось в моей жизни, произошло только по моей вине, что я принёс несчастье всем, кого я знаю. Моей дочери… дан-Энриксу... Элике, Амариллис, даже моей матери. У меня не осталось ни единой связной мысли — только голос, говоривший мне — «С первого дня собственной жизни ты приносишь смерть и горе всем, кого ты любишь».

Ирем открыл рот — и сразу же закрыл его. Он вспомнил свои разговоры с Меченым. Крикс всегда говорил, что даже Темному Истоку не под силу навязать кому-то совершенно чуждые для него мысли — в душе человека обязательно должна найтись какая-то опора для действия темной магии, хотя бы слабая искра тревоги, страха и вины, из которой магия сможет раздуть большой костер. А значит, где-то в глубине души Вальдер действительно должен был чувствовать что-то подобное.

— Ради Пресветлых Альдов, государь!.. — Ирем поймал себя на том, что смотрит на Вальдера с выражением, близким к ужасу. — Ладно еще дан-Энрикс... Думаю, что после этого проклятого суда мы все испытывали то же самое. Но Элика? И ваша мать?!

Валларикс медленно покачал головой.

— Все не так просто, Ирем. Разумеется, я знаю, что нельзя винить ребёнка в том, что кровь его родителей была несовместима с самого начала. Но существуют ощущения, которые не поддаются логике. Я всегда знал, что моя мать умерла после моего рождения. Но я не связывал два этих факта вместе, до тех пор, пока в какой-то день Интарикс не сказал мне — «Знаешь, почему у нас нет матери? Потому что ты убил ее». «Это неправда!» — сказал я. «Нет, это правда. Спроси кого хочешь — ты действительно её убил. Она лежала в спальне и кричала — час за часом, почти двое суток. Вся ее кровать была залита кровью. Я видел, как они сожгли матрас. Он был пропитан кровью весь, насквозь! Ты вылез из неё и разорвал ей внутренности — именно поэтому она и умерла». Я заплакал и убежал от него к своей няньке. Она рассказала все отцу. Он пришел в ярость и высек Тара. Думаю, что он тогда поддался злости и изрядно перегнул. Вечером Тар пришёл ко мне, стянул рубашку и показал мне следы. «На, полюбуйся, — сказал он. — А если хочешь, то беги к нему и пореви еще — пусть сделает это еще раз. Мне плевать».

— На месте вашего отца я бы, пожалуй, так и сделал, — мрачно сказал Ирем. Валларикс покачал головой.

— Ему было всего одиннадцать. Кто знает? Может, если бы отец поговорил с ним вместо того, чтобы его бить...

— Да ничего подобного! — сердито перебил сэр Ирем. — Наорикс, наверное, и вправду был плохим отцом. Но то, что выросло из Тара — это не его вина. Ваш брат был настоящим маленьким гаденышем. Все дети иногда делают глупости, ведут себя жестоко или обижают слабых. Но чтобы изводить младшего брата описанием того, как умирала его мать, надо быть редкостным ублюдком. А самое худшее во всей этой истории — это что он отлично понимал, что вы легко могли воспользоваться своим положением любимчика отца и сделать его жизнь невыносимой, но он был уверен в том, что вы на это не пойдете. Он никогда вас не жалел, но знал, что _вы_ его жалеете, и использовал эту жалость для того, чтобы безнаказанно над вами измываться. Это низко! Готов спорить, после той истории он часто изводил вас разговорами о вашей матери.

Валларикс не стал спорить.

— Да, он часто говорил об этом, — согласился он. — Со временем я приучился делать вид, что меня это совершенно не волнует, и тогда он постепенно перестал об этом вспоминать. Но каждый раз, когда я чувствовал себя одиноким, или жалел о том, что мой отец меня не понимает, я думал о том, что, может быть, она любила бы меня по-настоящему — не как дан-Энрикса и принца, а как сына. И каждый раз, когда я тосковал о ней, я чувствовал вину. Так же и с Эликой... Умом я понимаю, что моей вины здесь нет. Я же не мог предвидеть будущее. Я не знал, что я всего-то на секунду выпущу её ладонь, чтобы ответить на приветствие какого-то болвана-дипломата, а Элика упадёт с лестницы, и у неё случится выкидыш, который её убьет. Но суть не в этом. У любого человека обязательно найдутся слабости и страшные воспоминания, которые Исток способен обратить против него. Мне очень долго снились сны про то, как я стою на этой лестнице и вижу, что Элика хочет сделать следующий шаг — тот самый шаг, который её убьет — и я кричу от ужаса, но каждый раз не успеваю её удержать, и она падает. Снова и снова. Ночь за ночью... Испытать на себе магию Истока — это все равно, что оказаться в тысяче своих кошмаров разом. А ведь я, по крайней мере, понимал, что происходит, и пытался этому сопротивляться. Примерно как человек, который видит очень страшный сон, но в глубине души все равно понимает, что он спит. А что должны испытывать другие люди — те, кому внушенные Истоком образы будут казаться единственной подлинной реальностью?..

— Я не знаю, — тихо сказал Ирем. — Крикс пытался нас предупредить... Когда мы обсуждали оборону города, он постоянно говорил, что главную опасность для нас представляют не подземные ходы и не осадные машины, а мы сами — но тогда я только злился на него и думал — «Как ему не надоест болтать об этой метафизике, когда у нас полно более важных дел?..»

Валларикс слабо улыбнулся — в первый раз с начала разговора. Эта бледная улыбка заставила Ирема почувствовать себя гораздо более уверенно. Оцепенение, вызванное словами императора, мало-помалу отступало — Ирем снова ощутил себя самим собой, и его мысли приняли практическое направление.

— Как бы там ни было, у нас нет выбора. Мы же не можем сдать Адель. Возможно, наши ворлоки сумеют как-нибудь ослабить действие Истока?..

— Может быть, — подумав, согласился Валларикс. — Зови Викара. И скажи своим гвардейцам — пускай пригласят сюда магистров из Совета ста.

Идя к Валлариксу, Ирем оставил ворлока в приёмной императора и был готов к тому, что найдёт там же Лейду, но присутствие Дарнторна с Лэром и Ральгерда Аденора стало для него сюрпризом.

Его появление оборвало какой-то оживленный разговор. Сэр Ирем понял, что, пока он был у Императора, Лейда не теряла даром времени и собрала всех, кто принимал участие в их заговоре для освобождения дан-Энрикса. Для нее близость к Эвеллиру уравнивала всех присутствующих, стирая разницу между рядовым орденским офицером вроде Лэра, опальным Дарнторном и Валлариксом. На взгляд мессера Ирема, компания, которую леди Гефэйр cобрала для этого импровизированного военного совета, выглядела очень странно, хотя коадъютор не мог отрицать, что безуспешные попытки спасти Крикса связали их шестерых сильнее, чем любая дружба. Встречаясь друг с другом в Адельстане или во дворце, бывшие заговорщики едва обменивались парой слов, но это молчание не разделяло, а объединяло их друг с другом.

— Император вызывает вас к себе, — официальным тоном сказал Ирем магу. Но Вальдер, внезапно появившийся в дверях, окинул спутников Викара взглядом и махнул рукой.

— Входите все.

Когда Валларикс вкратце рассказал о своём разговоре с Олваргом, собравшиеся выразительно переглянулись.

— Мы должны потребовать немедленно освободить дан-Энрикса! — сказал Дарнторн.

— И что мы скажем?.. — спросил Ирем с раздражением. — Что императору приснился сон про Олварга, а у стюарда Меченого лихорадка? Люди и без того уже считают нас либо лжецами, либо сумасшедшими. Не стоит укреплять их в этом мнении.

— Возможно, следует напасть на Мирный раньше, чем он выполнит свою угрозу и убьет всех пленных, — предложила Лейда.

— Проблема в том, что мы не знаем, правда ли все то, что Олварг говорил про Мирный, — рассудительно заметил Аденор. — Может быть, все эти речи про заложников — просто способ выманить нас из города.

Лицо Дарнторна просветлело — эта мысль явно казалась ему привлекательной. Ирем напомнил самому себе, что Льюберт был свидетелем того, что Олварг делал с пленными в Кир-Кайдэ, и до сих пор не мог простить себе свое бездействие. В глазах мессера Ирема шестнадцатилетний Льюберт, чудом спасшийся от Адельстана и бежавший в лагерь заговорщиков, никак не мог считаться соучастником преступлений своего отца, но сам Дарнторн, по-видимому, так и не сумел избавиться от угрызений совести.

— Пошлём разведчиков?.. — предложил Лэр.

Ирем поморщился, вспомнив про тех, кого он посылал следить за аркой Каменных столбов. В лучшем случае, они сейчас в плену вместе с людьми из Мирного.

— Это бессмысленно, — сухо ответил он. — До Мирного всего пара часов пути. Разведчики вернутся как раз вместе с Олваргом и его армией. Если, конечно, вообще вернутся.

Льюберт мрачно и настороженно смотрел на коадъютора.

— Тогда как мы вообще узнаем, правда это или ложь?.. — спросил он тоном человека, который уже догадался, к чему клонит собеседник, но никак не может до конца поверить в то, что он все понял правильно.

Ирем пожал плечами. Он всегда сочувствовал Дарнторну, но сейчас щадить чьи-нибудь чувства было невозможно.

— Правда или нет — это сейчас неважно. Если Олварг хотел выманить нас из Адели и сразиться на своих условиях, то он с тем же успехом мог использовать для этой цели правду, как и ложь, — ответил он. — Если он в самом деле взял жителей Мирного в заложники, то мы ничем не сможем им помочь. Наша задача — защитить Адель. — Он обернулся к ворлоку. — Могут ли маги из Совета Ста как-то ослабить действие Истока?..

Викар, перебиравший бусины любимых четок, печально покачал головой.

— Боюсь, что это невозможно. Я могу помочь одному человеку за раз. С большим трудом — двоим или троим. Но если помощь ворлока будет нужна сразу всем жителям Адели, это будет каплей в море.

— Но я слышал, что всех ворлоков учат специальным методам, при помощи которых человек способен контролировать свое сознание, — заметил Валларикс. — И этим методам будто бы может обучиться даже человек, не наделенный магией.

— Это верно, государь, но, чтобы овладеть этими методами, нужны месяцы и даже годы тренировок.

— Значит, вы считаете, что эффективных способов защиты нет?.. — очень спокойно уточнил Валларикс.

— Когда Безликие напали на дан-Энрикса и его спутников в лесу, магия действовала на людей по-разному. Кто-то совсем лишился мужества, кто-то настолько обезумел, что напал на собственных товарищей, но кто-то был готов сражаться до конца. А это значит, что мы можем противостоять Истоку, если захотим, — сказала Лейда. Ирем вдруг подумал, что после суда над Криксом Лейда всегда говорила об Истоке с такой ненавистью, словно он был человеком, которого она собирается убить. Казалось, она видит в магии Истока не безликую, хоть и могущественную Силу, а живое, наделенное умом и волей существо. Врага, которого можно заставить заплатить за причинённые им страдания.

— Я восхищаюсь вашей храбростью, леди Гефэйр. Но, боюсь, я не готов поручиться за самого себя так же решительно, как вы, — с кривой улыбкой сказал Аденор. Ирем отметил противоестественную бледность Аденора и уже не в первый раз спросил себя, как вышло, что этот изнеженный и не отличавшийся особой храбростью аристократ всегда упорно норовил попасть в самую гущу неприятностей, будь то война, «черная рвота» или нападение Безликих. Создавалось впечатление, что он испытывал какое-то извращенное удовольствие, подвергая себя испытаниям, которые могли смутить даже гораздо более выносливых людей.

Валларикс, видимо, подумал о том же самом.

— Не говорите ерунды, Ральгерд, — сказал он, покачав головой. — Вы могли двадцать раз уехать из Адели, но вместо этого остались здесь. Вы кто угодно, но не трус.

— Спасибо, государь, — усмехнулся Аденор, которому предположение о его храбрости явно казалось исключительно забавным. — Тем не менее, я думаю, что полагаться исключительно на силу собственного духа будет несколько... самонадеянно. А полагаться на чужую силу духа, особенно говоря о тысячах людей, которых мы не знаем — это уже просто безрассудство.

— Ближе к делу, Аденор, — поторопил сэр Ирем. — Вы хотите что-то предложить, или вам просто нравится действовать окружающим на нервы?

Аденор погладил свою клиновидную бородку.

— Моё предложение наверняка покажется вам очень необычным. Но, возможно, если вы обдумаете его лучше, вы сочтете, что это имеет смысл. Я бы предложил использовать люцер. На всех жителей Адели его, разумеется, не хватит, но мы бы могли раздать люцер солдатам, страже и гвардейцам. Разумеется, совсем чуть-чуть — всего по паре зерен, чтобы приглушить тревогу и придать людям бодрости. У тех, кто не привык к употреблению люцера, зерна вызывают прилив сил и резко поднимают настроение.

— Если быть точным, люцер делает людей самонадеянными, легкомысленными и болтливыми, — поправил Ирем. — Я не думаю, что командиры скажут нам «спасибо», если их солдаты превратятся в сборище безответственных мальчишек.

— Тем не менее, это все еще лучше сборища озлобленных, отчаявшихся взрослых, — парировал Аденор.

Видя, что Валларикс одобрительно кивает, Ирем нехотя кивнул.

— Хорошо; я попробую достать люцер.

— Думаю, тут я мог бы вам помочь, — нейтральным тоном сказал Аденор. — Вы же не можете отбирать запасы у столичных медиков, и у нас слишком мало времени, чтобы вести дела с контрабандистами. А я, по счастливому стечению обстоятельств, располагаю достаточным количеством люцера и могу распорядиться, чтобы его доставили прямо в Адельстан.

— Очевидно, вы предвидели подобное развитие событий заранее и решили купить большую партию люцера про запас?.. — не удержался от сарказма коадъютор. Аденор наградил его ледяным взглядом.

— Когда лорд дан-Энрикс как-то раз пришёл ко мне и попросил достать ему огромное количество люцера, мне пришлось порядком за него переплатить — я купил у знакомого торговца контрабандой все, что было, а этот барышник ни в какую не хотел упускать выгоду, которую он мог бы получить от розничной продажи, и напирал на то, что может потерять заказчиков. Мне пришлось согласиться на его условия. Крупные сделки вроде этой нужно заключать заранее — в противном случае платить придётся вчетверо. И, хотя лорд дан-Энрикс всегда восхищал меня своей непредсказуемостью, я решил принять кое-какие меры на тот случай, если он еще когда-нибудь придёт ко мне с подобной просьбой.

— Крикс попросил у вас купить ему люцер?.. — не веря собственным ушам, повторил коадъютор. — Но зачем?..

— Не знаю; я его не спрашивал. Но, думаю, если бы он хотел, чтобы вы это знали, он бы рассказал вам сам, — отрезал Аденор.

Лорд Ирем с удивлением подумал, что в этот раз Ральгерд, взявший за правило со смехом соглашаться с каждым, кто пытался обвинить его в реальных или же воображаемых пороках, кажется, действительно обиделся. Это было так внезапно и до такой степени не вписывалось в характер Аденора, что Ирем не знал, смеяться или же сердиться. Впрочем, несколько секунд спустя он вспомнил, как Аденор когда-то не побоялся заразиться «черной рвотой», чтобы уберечь Валларикса, а после этого помог самому Ирему дойти до Адельстана, хотя большинство людей скорее дали бы отрезать себе руку, чем рискнули прикоснуться к кому-то из заболевших. Каодъютор сопоставил это со словами императора о том, что Аденор мог двадцать раз уехать из Адели, но предпочёл остаться здесь и встретить надвигающуюся опасность вместе с ними, и подумал, что, пожалуй, Аденор имел все основания почувствовать себя задетым. Правда, Аденор старался сделать все возможное, чтобы обесценить принесенные им жертвы в глазах окружающих, и, улыбаясь, объяснял свои самые благородные поступки исключительно расчётом и корыстью, но, в конце концов, характер Аденора еще не оправдывал чужой неблагодарности.

— Извините. Мне не следовало намекать, что вы торгуете люцером, — примирительно заметил рыцарь.

— Ну почему же, — сказал Аденор все так же холодно. — Когда чье-то предубеждение основано на личном опыте, его уже нельзя назвать предубеждением. Каждый из нас должен нести ответственность за свою репутацию.

Мэтр Викар, должно быть, понял, что пора вмешаться в этот разговор, и, не пытаясь обращаться к Аденору или Ирему, сказал Валлариксу:

— Люцер — это, конечно, действенное средство, но этого недостаточно. Я не хочу сказать, что его вообще не стоит применять, но, думаю, тёмную магию не победить искусственной веселостью или фальшивым оживлением. Я думаю, что, когда мы столкнемся с силой Темного Истока, жителям Адели будет нужен символ... Что-то, что придаст им стойкости и не позволит потерять надежду, — маг говорил медленно, как будто взвешивал каждое сказанное слово. — Люди должны были сплотиться вокруг Эвеллира. Но теперь, раз Эвеллира больше нет, понадобится что-нибудь другое...

— Или кто-нибудь другой, — добавил Лэр, как человек, который возвращается к оставленному разговору. Ирем уже далеко не в первый раз спросил себя, о чем они так оживленно говорили до того, как император вызвал их к себе. Но всерьез задуматься об этом коадъютор не успел, поскольку Лейда, слегка побледнев, сделала шаг вперед, и неожиданно отчётливо сказала :

— Государь, позвольте мне забрать Ривален.

В первую секунду Ирем так опешил, что подумал только, что сегодня утром все как будто сговорились требовать у императора Меч Альдов. Сперва Олварг, теперь Лейда... Причем, если требование Олварга звучало оскорбительно, то просьба Лейды показалась каларийцу просто дикой. Ирем положительно не представлял, как можно было попросить у императора отдать кому-нибудь священную реликвию дан-Энриксов. Ривален мог принадлежать только одному человеку — Криксу. Даже император не владел этим мечом, а просто хранил его до возвращения настоящего владельца. Ирем помнил, с каким почтительным благоговением Валларикс принял перевязь с Риваленом из рук племянника и с какой осторожностью отнес ее к себе. С тех пор, как император положил Ривален на подставку в своей спальне, он больше не позволял себе прикасаться к этому мечу. Сама мысль о том, чтобы отдать его в чужие руки, выглядела святотатством.

А вот Вальдер воспринял просьбу Лейды так, как будто давно ожидал чего-нибудь подобного.

— Вы просите отдать вам его меч, потому что это нужно жителям Адели — или потому, что это нужно вам самой?.. — спросил он мягко.

Лейда помедлила, как будто сомневаясь, как ответить императору.

— Мне следовало бы сказать, что я делаю это для других. Или что я прошу об этом в память о дан-Энриксе... Но это было бы неправдой. Я прошу об этом для себя. Мне кажется, теперь я понимаю то, о чем Крикс говорил все это время. Мы не будем счастливы, пока не уничтожим Темные Истоки. Было время, когда я сердилась на него и думала, что он напрасно мучает себя какими-то бредовыми идеями. Но Крикс никогда не был сумасшедшим, просто он острее остальных почувствовал, что собой представляет Исток. Мы не думали о нем — поэтому мы могли думать, жить, дышать, не замечая, как он отравляет каждую минуту нашего существования. А Крикс — не мог. Теперь я его понимаю, потому что знаю, что он чувствовал. Я ненавижу Олварга и его магию. Мэтр Викар, конечно, прав, людям в Адели нужен символ… или боевое знамя... или человек, который поведет их в бой. Юлиан Лэр и Льюберт думают, что я должна быть этим человеком. Что меч Крикса в руках женщины, тем более — его бывшей возлюбленной, произведет большое впечатление и воодушевит людей. Наверное, это должно звучать ужасно, но мне все равно. Меч Крикса нужен мне только затем, чтобы сражаться с Олваргом. И все. Мне очень жаль.

Вальдер задумчиво кивнул.

— Я думаю, что Крикс сказал бы то же самое. Уверен, он одобрил бы моё решение... — Валларикс ненадолго зашёл в свою спальню — и вскоре вернулся, бережно неся перед собой Ривален, который он отдал Лейде. Она обошлась с ним так, как будто это был самый обычный меч — надела перевязь и хладнокровно подтянула ремешки, небрежно отмахнувшись от растерянного Ирема, шагнувшего вперед, чтобы помочь.