Волчье время (джен)

Рыжебородый сидел за столом, положив больную ногу на особую скамеечку, и медленно двигал челюстями, пережевывая жареное мясо. Олрис не видел его уже много месяцев, так что почти успел поверить в то, что его прежний ужас перед Нэйдом был обычным детским страхом, чем-то вроде страха темноты. Однако, посмотрев на Мясника из Брэгге снова, Олрис осознал свою ошибку. В этом человеке в самом деле было что-то жуткое.

Cейчас, заросший неухоженной косматой бородой, с обрюзгшим и как будто бы расплывшимся лицом и мрачным выражением налитых кровью глаз, Мясник из Брэгге выглядел даже страшнее, чем обычно. Олрис посочувствовал слуге, который подошел налить Рыжебородому вина. Заметив сбоку от себя какое-то движение, Нэйд покосился на стюарда с таким видом, будто бы подозревал, что тот намерен его отравить. Судя по выражению оплывшего лица, с Нэйдом в любой момент мог случиться один из тех припадков бешенства, которыми он был известен в Марахэне, и Олрис даже врагу не пожелал бы оказаться тем, на ком Рыжебородый сорвет скопившуюся злость.

Ни один из гвардейцев, вернувшихся из похода вместе с Нэйдом, не распространялся о подробностях кампании, но откуда-то все в замке уже знали, что мятежники нанесли войску Нэйда сокрушительное поражение. Жившие в Марахэне айзелвиты ликовали. Война, начавшаяся с неожиданного выступления мятежников из Эдельвейса и захвата двух приморских городов, до сих пор была исключительно удачной для войск Истинного короля. В кухне шептались, что повстанцы уже захватили почти весь равнинный Эсселвиль, и следующим летом вполне могли оказаться под стенами Марахэна.

Олрис дорого бы дал, чтобы понять, много ли правды в этих слухах. К его огорчению, когда Рыжебородый отбирал людей, которых он намеревался взять с собой в поход, Дакрису выпало остаться в королевской резиденции и охранять ее на случай бунта айзелвитов. Олрис изводился мыслью, что Истинного короля и его войско уничтожат раньше, чем он сможет поучаствовать в войне. Единственным, что хоть немного утешало его в эти месяцы, была надежда, что Рыжебородого убьют, и они с матерью избавятся от него раз и навсегда. Однако Нэйд остался жив, хоть и вернулся в замок с искалеченной ногой — и, судя по всему, в крайне паршивом настроении.

В пиршественном зале было душно, спертый воздух пропитался запахами жареного мяса и едким дымом от огромного камина. Ужин продолжался уже больше двух часов, и большинство сидевших за столом мужчин успели перепиться так, что едва сознавали, что происходит вокруг.

Олрис улучил момент, когда на него никто не смотрел, и, потихоньку подобравшись к крайнему столу с заранее прихваченным мешком, сунул туда сначала мех с вином, потом несколько кусков пирога, и, наконец, почти нетронутую жареную утку. Утка помедлила, как будто колеблясь, но потом все-таки соскользнула с наклоненного Олрисом блюда и с жирным звуком плюхнулась в мешок. Олрис поспешно затянул завязки и попятился назад, радуясь, что его манипуляций никто не заметил. Попадись он кому-нибудь из гвардейцев, его неминуемо поколотили бы за воровство. А потом, вероятно, растрезвонили бы о случившемся еще и Дакрису, после чего ему влетело бы вторично — уже от наставника.

Выскользнув на улицу с мешком, оттягивавшим ему руку, Олрис пересек широкий двор и оказался возле узкой и крутой каменной лесенки, почти отвесно поднимавшейся на стену. Сперва Олрису казалось, что вокруг царит кромешный мрак, единственным светлым пятном в котором были огоньки нескольких факелов, горевших на стене, но глаза понемногу привыкали к темноте, и Олрис различил темные замковые укрепления и рослые фигуры двух дозорных на площадке. Поднявшись по лестнице, Олрис тихонько свистнул.

— Бакко! Инги!.. Я принес, — сообщил он.

Подошедший к Олрису мужчина забрал у него мешок, а потом сделал шаг назад, чтобы он смог подняться на площадку. Следом подтянулся и второй дозорный, захвативший с собой факел. Утка и в особенности мех с вином вызвали у дозорных радостные восклицания, но, завершив осмотр, Бакко все же счел необходимым выразительно скривиться.

— А чего так мало?..

— Иди достань больше, если хочешь! — огрызнулся Олрис.

Инги рассмеялся.

— Ладно, ладно... Может быть, хлебнешь вина? — предложил он и первым сделал несколько больших глотков из бурдюка.

— Не надо. Вы пообещали рассказать про сражение, — нетерпеливо сказал Олрис. — Это правда, что Крикс вызвал Мясника на поединок?

Бакко ухмыльнулся в свои жесткие, почти бесцветные усы.

— Ты бы с этим поосторожнее, малыш. Рыжебородому не нравится, когда его называют Мясником.

Олрис, скривившись, проглотил и "малыша", и снисходительный тон Бакко.

— Так это правда — или...?

— Нет, неправда, — сказал Инги. И, выдержав паузу, добавил — На самом деле, это наш Рыжебородый его вызвал.

Олрис окончательно уверился, что, если он и дальше будет задавать вопросы и проявлять любопытство, эта парочка будет дразнить его до самого утра, поэтому он притворился, что потерял интерес к беседе, отвернулся от гвардейцев и стал смотреть в темноту. Как и следовало ожидать, Инги сейчас же перестал ломаться и показывать, какая пропасть отделяет королевского гвардейца от кого-то вроде Олриса, и почти нормальным голосом сказал:

— Рыжебородый вышел перед войском и начал орать, что айзелвиты выбрали себе в вожди молокососа, который и минуты не продержится против приличного бойца. А если он действительно считает, что достоин вести своих людей в бой — пусть выйдет и покажет всем, чего он стоит. Само собой, мальчишка-айзелвит на вызов не ответил — он же не самоубийца. Тогда Нэйд закричал, что, раз король мятежников боится с ним сразиться, то его вполне устроит сенешаль или колдун по кличке Меченый. Вот Меченый и вышел...

— И?! — выдохнул Олрис, напрочь позабыв, что собирался притворяться равнодушным.

— А что "и"? — внезапно разозлился Инги. — Ты Нэйда видел? Или, может быть, ты думаешь, он там победу празднует?!

— Значит, он проиграл?..

— Не просто проиграл, — сумрачно сказал Бакко. — Обычно, когда сходятся два опытных бойца, довольно сложно сразу разобраться, кто сильнее. А тут поединок занял всего несколько секунд. А потом Нэйд упал на землю, а Меченый просто развернулся и пошел назад, к своим. Как же они орали!.. Я чуть было не оглох. Все наши поначалу думали, что Крикс убил Рыжебородого — а потом стало видно, что он только ранен. Не вздумай где-то повторять мои слова, но, если уж на то пошло, Нэйду было бы лучше, если бы колдун его добил. Вряд ли Рыжебородый еще сможет сесть в седло с этой негнущейся ногой. Скорее всего, он и сам это отлично понимает... После того сражения его еще никто не видел трезвым.

Олрис нахмурился. Должно быть, этот Меченый действительно великий маг, если он так легко управился с Рыжебородым. Нэйд владел мечом лучше любого из своих гвардейцев, и вдобавок был чудовищно силен. Несмотря на не особенно высокий рост, он мог разогнуть подкову или свернуть шею взрослому быку.

— Но почему Меченый его не убил? — осведомился Олрис у дозорных.

Бакко зашвырнул куда-то в темноту обглоданную косточку и утер губы, блестевшие от жира.

— Не знаю... кое-кто считает, что все дело в магии. Наши говорят, что Крикс не может убивать, иначе его меч утратит свою силу. Но, по-моему, все это чушь. Крикс ведь участвовал в общем сражении. А в такой свалке невозможно разбираться, убивать тебе или не убивать.

— Все эти маги и волшебные мечи — пустая трепотня, — уверенно заявил Ингри. — Меченый сделал именно то, что он хотел — унизил Нэйда и показал всем, что он его ни в грош не ставит. Крикс прекрасно понимает, что, если сегодня айзелвиты перестанут нас бояться — завтра нам придется защищать от них уже не Руденбрук, а Марахэн.

Бакко сердито посмотрел на своего напарника и выразительно покосился на Олриса. Кажется, он был недоволен тем, что Инги так разоткровенничался перед посторонним человеком. Но Олрису было уже не до этого. Выходит, айзелвиты правы — люди Истинного короля и впрямь могут до Марахэна. От мысли об этом становилось весело и в то же время страшно.

Олрис попрощался с Инги и его напарником, вприпрыжку спустился по лестнице и пробрался на задний двор, где пировали слуги. После каждой перемены блюд туда выносили все, что оставалось недоеденным на блюдах и тарелках, и сидевшие возле костров люди набрасывались на это угощенье, спотыкаясь о собак, грызущих кости и дерущихся за требуху.

Олрис сразу почувствовал, что ему здесь не рады — оттого, что он был гвинном, и в особенности оттого, что он носил меч за одним из гвардейцев короля. Наверное, благоразумнее было уйти, но Олрису показалось обидным обращать внимание на недовольство каких-то там айзелвитов, которые в другое время кланялись гвардейцам чуть не до земли. Он сделал вид, что ничего не замечает, нацедил себе большую кружку пива и начал высматривать, где бы ему присесть — но в эту самую минуту кто-то неожиданно толкнул его под локоть, так что половина пива выплеснулась ему на рубашку.

Олрис резко обернулся и увидел перед собой кудрявого парня, бывшего примерно на год старше его самого. Олрис довольно часто видел его раньше, но не помнил, как его звали.

— Поосторожнее, — процедил он, хотя отлично понимал, что айзелвит толкнул его нарочно.

Кучерявый выразительно прищурился.

— Простите, господин. Может, мне постирать вашу рубашку?..

Олрис задумался, не следует ли выплеснуть оставшееся в кружке пиво в лицо кучерявому, но тут в их ссору вмешалась сидевшая неподалеку Ингритт.

— Нэш, прекрати, не лезь в бутылку... Олрис, возьми свою кружку и иди сюда.

Тон Ингритт звучал повелительно, как будто бы она ничуть не сомневалась в том, что они оба должны делать то, что она скажет.

Олрис перевел взгляд со своего противника на Ингритт и отметил, что она была в своем лучшем платье, а темные волосы заплела в две толстые косы. Олрису было неудобно слушаться девчонку, но это было разумнее, чем ввязываться в ссору. И к тому же — хотя он и не хотел признаться в этом самому себе — он был ужасно рад, что Ингритт, в первый раз за много месяцев, заговорила с ним. С тех пор, как Олрис поступил на службу Дакрису, Ингритт делала вид, как будто бы его не существует. А сейчас вдруг обратилась к нему так, как будто они никогда не ссорились.

Когда он стал оруженосцем Дакриса, другие девушки из крепости стали подглядывать на него с явным интересом. Судя по их взглядам, они считали Олриса довольно симпатичным и были совсем не прочь, чтобы он начал уделять кому-нибудь из них особое внимание и позвал посумерничать где-нибудь за конюшней после ужина. Особенно усердствовала в этом деле Тарья, дочка замкового плотника, красивая зеленоглазая девчонка с россыпью веснушек на носу. В отличие от темноволосой Ингритт, она была похожа на всех остальных гвиннов — такая же светлокожая, светловолосая, как и сам Олрис, с высокой грудью и задорным смехом. Олрису делалось не по себе из-за того волнения, которое он ощущал, когда она как бы случайно оказывалась с ним рядом и, проходя мимо, задевала его локтем или же бедром. В голове Олриса от всех этих прикосновений начинали мелькать смутные, но исключительно приятные картины, и несколько раз он едва не поддался искушению удержать Тарью за рукав и притянуть к себе. На что она, определенно, и рассчитывала.

Но, даже если бы мысли о том, чтобы завести подружку и целоваться с ней вечером за конюшней, не напоминали Олрису о Фрейне, он бы все равно охотно променял бы зазывные взгляды всех этих девчонок на возможность по-прежнему дружить с Ингритт. К сожалению, она была едва ли не единственной девчонкой в Марахэне, кто теперь проходил мимо Олриса, как будто он был пустым местом. Олрис делал вид, что это его совершенно не волнует, но втайне все равно обижался. Уж Ингритт-то должна была знать, что он не заслужил такого отношения! Что, собственно, в нем изменилось от того, что он перестал носить грязную одежду, которая даже после многих стирок сохраняла вьевшийся запах конюшни, и учился обращению с мечом? Для самого себя он оставался тем же самым человеком, который еще несколько лет назад строил с Ингритт запруды через протекавший через лес ручей или смастерил вместе с ней качели, привязав верёвку к ветке вяза. С какой стати бывшая подруга смотрит на него с таким презрением, как будто он ничем не лучше Фрейна или Нэйда?!

Когда Олрис опустился рядом с Ингритт на скамейку из доски, уложенной на два бревна и наскоро прибитой к ним гвоздями, девушка встретила его так, как будто не было всех этих месяцев, когда она не удостаивала его замечать. Допивая вторую кружку пива и чувствуя себя окрыленным этим возрождением их дружбы, Олрис пересказал и ей, и толпившимся рядом айзелвитам то, что успел выведать у Бакко с Инги.

Олрис смутно сознавал, что еще никогда в жизни не был так пьян, как в этот вечер. Ему было весело, хотя причину этого веселья он и сам до конца не понимал. Все вокруг представлялось ему исключительно забавным и каким-то нереальным. После третьей кружки он с пьяным упорством твердил Ингритт, что она очень красивая, и пытался ее поцеловать. А после четвертой кто-то рядом с ним упомянул о Меченом, и Олрис встал и громко сообщил, что он когда-нибудь убьет этого колдуна. А потом он направился к отхожей яме — но еще не успел добраться до нее, когда почувствовал, что его желудок выворачивается наизнанку.

Больше всего на свете Олрису хотелось, чтобы этого никто не видел, но, когда он распрямился, то увидел, что Ингритт стоит с ним рядом, терпеливо дожидаясь, пока он придет в себя.

— Думаю, пить тебе больше не стоит, — сообщила она Олрису тем самым тоном, из-за которого он так часто ссорился с ней в прошлом. Олрис отвернулся от нее и побрел в темноту, желая только одного — никогда больше не встречаться с Ингритт и не вспоминать об этой сцене. Но она окликнула его.

— Куда это ты собрался?..

— Спать, — ворчливо отозвался он. — А вообще — это не твое дело…

— Разумеется, — спокойно согласилась Ингритт. — Только учти: твой Дакрис тебя вздует, если ты придешь в казарму в таком виде.

Олрису потребовалось несколько секунд, чтобы осмыслить ее последние слова, но потом он остановился. Ингритт была совершенно права. Если он попадется на глаза Дакрису после такой попойки, то по меньшей мере пару дней не сможет сесть, не помянув недобрым словом сегодняшний вечер. Олрис уже успел удостовериться, что Дакрис не любитель читать длинные нотации, а свою точку зрения предпочитает доносить при помощи ремня или же хворостины. В свои пятнадцать лет Олрис определенно считал себя слишком взрослым для такого обращения, но Дакрис его мнения не разделял.

— И что мне теперь делать? — мрачно спросил Олрис. Ингритт ухмыльнулась, с интересом глядя на него.

— Но ведь это, кажется, не мое дело?..

— Ингритт!..

— Ладно, — рассмеялась Ингритт, — Отведу тебя к себе. Проспишься, протрезвеешь, а наутро что-нибудь наврешь.

— Спасибо... Все-таки ты — лучшая девушка на свете, — убежденно сказал Олрис. Ингритт фыркнула, однако насмехаться над ним в этот раз не стала.

Олрис не запомнил, как они дошли до маленькой комнатки Ингритт, примыкавший к лазарету. В памяти удержалось только то, как он, не раздеваясь, рухнул на ее постель. Ему казалось, что он очень хочет спать, но, стоило ему закрыть глаза, кровать под ним начала плавно колыхаться, и Олрис ощутил, как к горлу подкатила тошнота.

Ингритт заставила его открыть глаза и выпить какую-то жидкость с исключительно противным вкусом. Сидя на кровати и глотая эту дрянь, Олрис никак не мог отделаться от ощущения, что он забыл о чем-то очень важном. Только отдавая девушке пустую кружку, он, наконец, вспомнил, что его смутило.

— Ингритт... это ничего, что я тут... у тебя? — Олрис наморщил лоб, пытаясь вспомнить слово, которое говорили в таких случаях в казарме. — Я тебя не скопыр... скорпометирую?

Ингритт насмешливо улыбнулась.

— Не "скопырметируешь", и не мечтай. Я лягу в лазарете. Доброй ночи.

— Доброй ночи, — пробормотал Олрис, падая обратно на подушку. — Все-таки ты самая... — он не договорил, заснув на полуслове. И уже сквозь сон почувствовал, как Ингритт укрывает его одеялом.

* * *

Едва ли не впервые в своей жизни, Олрис чувствовал себя безоблачно-счастливым. С того дня, как он напился допьяна на празднике в честь возвращения Рыжебородого, а Ингритт уложила его в лазарете, их пошатнувшаяся было дружба снова укрепилась. Казалось, они заключили молчаливый уговор — не вспоминать о месяцах, на протяжении которых они не перемолвились друг с другом ни единым словом, и не говорить о Ролане, из-за которого они поссорились. Олрис только сейчас начал понимать, каким унылым и пустым казался Марахэн без ее общества.

Но это было не единственной переменой к лучшему. После возвращения из Руденбрука Нэйд, казалось, потерял весь прежний интерес к его матери. За целый месяц он пришел к ней лишь однажды, и остался совсем ненадолго. Вероятнее всего, виной тому была мучительная боль в незаживающем колене, но это не мешало Олрису мечтать о том, что Нэйд совсем лишился мужской силы. Это было бы вполне заслуженным возмездием за все страдания, которых натерпелась его мать — да и другие женщины, если на то пошло.

В общем, все складывалось как нельзя лучше, и Олрис не помнил, чтобы он когда-нибудь чувствовал себя так хорошо — разве что в далеком детстве, когда он жил с матерью, а Нэйда еще и в помине не было.

Так прошел почти целый месяц, а в последних числах сентября, когда Олрис только-только начал засыпать, лежа на своем жестком тюфяке в казарме, Дакрис неожиданно потряс оруженосца за плечо.

— Вставай и одевайся. Только тихо, — приглушенным голосом распорядился он. Краем глаза Олрис видел, как в темноте так же бесшумно одевались еще несколько мужчин, но это зрелище его не удивило. В казарму постоянно кто-нибудь входил и выходил. Сменялись караулы, возвращались из деревни те, кто, подкупив дозорных, бегал к местным девкам...

Дакрис запахнулся в длинный темный плащ из плотной шерсти и показал Олрису, чтобы тот тоже взял свой плащ. "Значит, мы идем на улицу?" — подумал тот. Сонливость развеялась, и Олрис с любопытством посмотрел на Дакриса. Он уже собирался спросить, что они будут делать, но наставник молча показал ему кулак, а потом прижал палец к губам. После такого Олрис предпочел воздержаться от вопросов, но его любопытство разгорелось еще сильнее. Когда они вышли из казармы, Олрис посмотрел на небо. Оно было затянуто мрачными, предгрозовыми тучами, и только один небольшой клочок на западе остался чистым. В этом небольшом просвете можно было, приглядевшись, различить тусклые пятнышки нескольких звезд. Олрис внезапно осознал, что во двор вышли не только они с Дакрисом, но и, по меньшей мере, еще два десятка человек, одетых в одинаковые темные плащи, и людей постоянно прибывало. Из конюшен им навстречу выводили оседланных лошадей. Безликий в темноте слуга подвел его кобылу — до сих пор Олрис всегда сам седлал лошадей и себе, и Дакрису, и не привык, чтобы кто-нибудь делал это за него.

— Открыть ворота, — не повышая голоса, произнес всадник рядом с Олрисом, обращаясь к стоявшему рядом с ним Рыжебородому. Мясник почтительно кивнул и замахал рукой дозорным.

Олрис во все глаза уставился на закутанную в темный плащ фигуру всадника, внезапно осознав, что видит короля — только одетого в точно такой же плащ, как у других гвардейцев, и надвинувшего на лицо широкий капюшон. Но задуматься, что все это значит, Олрис не успел — вся кавалькада всадников пришла в движение, и несколько минут спустя они уже неслись сквозь ночь, оставив замок позади. Вскоре они свернули в лес, и темнота сделалась совершенно непроглядной, но никто в их отряде даже не подумал ехать медленнее. Олрис боялся, что его лошадь, того и гляди, споткнется и сломает себе ногу, и никак не мог понять, почему никто из всадников не зажег факел, чтобы освещать дорогу. Казалось, эта безумная ночная скачка через лес будет тянуться бесконечно, но потом темнота расступилась, и гвардейцы выехали на пологий берег Линда. Увидев перед собой реку, Олрис приподнялся в стременах. "Да я же знаю, где мы! — радостно подумал он. — Марахэн должен быть выше по течению... а вон — Драконий остров".

Глаза Олриса уже привыкли к темноте, так что он без труда различил лодки, вытащенные на берег, и фигуры нескольких мужчин, стоявших чуть поодаль. При виде этих людей Олрис почувствовал внезапный беспричинный страх — мгновенный и ошеломляющий, словно удар под дых. Хотя на первый взгляд стоявшие на берегу ничем не отличались от гвардейцев и были одеты в такие же темные плащи, Олрис с первого взгляда осознал, что эти люди — не из Марахэна. Сердце у него неистово забилось.

"Адхары…" — подумал он. Адхаров — воинов, которые являлись из другого мира и служили королю, Олрис видел нечасто, и всегда издалека. Являясь в Марахэн, они не причиняли его жителям вреда, и вообще держались так, как будто бы не видят и не слышат ничего, что не касается отданных им приказов. То есть никаких поводов бояться их у Олриса как будто не было. А между тем, при виде их ему обычно делалось так жутко, что хотелось убежать как можно дальше или, на худой конец, зажмуриться — совсем как в раннем детстве, когда его что-нибудь пугало.

Дакрис дернул его за рукав.

— Ты что, заснул?.. Привяжи лошадь и садись в одну из лодок.

"Если они тоже плывут с нами, то я лучше утоплюсь!" — подумал Олрис мрачно. Но, похоже, его мнения никто не спрашивал. По счастью, лодок было больше, чем адхаров, и в ту, где оказались Олрис и его наставник, не попал никто из них.

Когда они отчалили от берега, Дакрис внезапно наклонился к его уху и сказал:

— Ты слышал что-нибудь про то, что происходит на Драконьем острове?

Олрис помотал головой.

— Неудивительно. Об этом знают только те, кто ездит сюда вместе с королем — и ни один из них даже под страхом смерти не станет рассказывать о том, что видел. — Олрис бросил тревожный взгляд на соседнюю лодку с плывшими на ней адхарами, и Дакрис — чудо из чудес! — успокоительно стиснул его плечо — Не бойся, тебе не придется делать ничего особенного. Ты просто останешься на берегу и будешь стеречь лодки. Но учти — если ты проболтаешься о том, что видел или слышал в эту ночь, тебя убьют. Это очень серьезно, Олрис! Не думай, что ты можешь рассказать о чем-нибудь своей подружке и попросить ее держать это в секрете — рано или поздно правда все равно раскроется, и тогда пострадать можешь не только ты, но и она.

Олрис похолодел.

— Я никому ничего не скажу. Клянусь! — заверил он.

Дакрис кивнул. Больше они не разговаривали. Даже когда нос их лодки мягко ткнулся в землю, и гвардейцы начали выпрыгивать из лодок и вытаскивать их на песчаный берег, Дакрис не сказал ему ни слова. Между собой гвардейцы тоже не разговаривали — миновав длинную песчаную косу, смутно белеющую в темноте, они уже у самой кромки леса поджигали свои факелы и исчезали за деревьями.

В своих просторных шерстяных накидках все мужчины выглядели одинаково, и Дакрис скоро потерялся среди остальных одетых в черное фигур.

Судя по мелькавшим между темных стволов отблескам света, ведущая на Холм тропа была достаточно крутой. Олрис задумался о том, что же такое спрятано в этом лесу, что ради этого король и несколько десятков его приближенных посещает этот небольшой, безлюдный остров, принимая столько поразительных предосторожностей, чтобы никто не знал об их ночной поездке.

Олрис думал, что его оставят стеречь лодки одного, но скоро выяснилось, что с ним остается Бакко. Когда последние гвардейцы скрылись за деревьями, тот подошел к нему. В темноте узкое, скуластое лицо казалось незнакомым — можно было разглядеть только поблескивающие белки глаз и зубы. Бакко улыбался.

— Ты тоже здесь?.. — то ли насмешливо, то ли сочувственно удивился он. — Не думал, что тебя возьмут сюда еще, по меньшей мере, год, а то и два. С тех пор, как началась эта возня с повстанцами, все постоянно куда-то спешат, как угорелые.

Олрис не был уверен, можно ли по-прежнему именовать "повстанцами" людей, которые владели уже почти всем равнинным Эсселвилем, но вступаться за мятежников было бы глупо. Вместо этого Олрис спросил:

— А почему эти поездки держат в такой строгой тайне?

Бакко уселся на песок, поджав под себя ногу, и похлопал по земле рукой, приглашая Олриса сесть рядом с ним. Когда тот опустился на песок, Бакко сказал:

— Положим, ты владеешь каким-то приемом, который позволяет тебе побеждать своих противников. Станешь ли ты рассказывать кому-нибудь, как именно работает этот прием?..

— Конечно, нет!

— Ну, вот и наш король не хочет, чтобы кто-нибудь узнал о том, что должно обеспечить нам победу. Дакрис наверняка предупредил тебя о том, что будет, если ты кому-нибудь обмолвишься о том, что видел или слышал этой ночью. Хотя к настоящим тайнам тебя не допустят еще очень долго. Их имеют право знать только те, кто уже выдержал все Испытания.

— Какие ещё испытания?..

— О, их довольно много, и чаще всего они растягиваются на много месяцев. Есть Испытание Безумием — это когда тебе в еду или в пиво подмешивают особый порошок, после которого люди теряют власть над собственным рассудком. Бывает, что человек выбалтывает свои самые сокровенные мысли и желания, или впадает в буйство, или убегает в лес, как дикий зверь. Обычно приступ продолжается от нескольких часов до двух-трех дней. Рассказывают, что какие-то люди кончали с собой, когда приходили в себя и начинали сознавать, что делали и говорили накануне — но сам я такого никогда не видел. Зато видел, как один парнишка сломал позвоночник, спрыгнув с замковой стены. Есть еще Испытание Болью — там тебе придется доказать, что ты способен терпеть боль. Есть Испытание Мечом — от него иногда освобождают тех, кто успел проявить себя в бою. О некоторых Испытаниях упоминать запрещено — когда ты их пройдешь, то обещаешь никому и никогда не говорить о том, что с тобой было. Испытания всегда проходят вразнобой, так что ты никогда не будешь знать наверняка, что ожидает тебя в следующий раз.

— А можно отказаться проходить все эти Испытания?

Бакко выразительно пожал плечами.

— Можно. Но тогда ты никогда не станешь воином, и будешь до конца своей жизни оттирать котлы и убирать навоз, поскольку ни на что другое ты не годен.

Олрис почувствовал, что краснеет.

— Я вовсе не имел в виду себя! — сердито сказал он. — И вообще, ты очень ярко расписал, какие ужасы приходится переживать во время этих Испытаний, но не объяснил, ради чего все это нужно... Те, кто выдержит все Испытания, становятся адхарами?

Бакко ухмыльнулся.

— А, так вот чего ты испугался! Ну ты и болван... да в Марахэне полным-полно людей, которые уже прошли все Испытания. Твой Дакрис, кстати говоря, один из них. А ты, похоже, не в восторге от адхаров?..

— Я их ненавижу! — вырвалось у Олриса. Кто-нибудь другой счел бы такое заявление о слугах короля слишком дерзким, но Бакко только хмыкнул.

— Ну, приятного в адхарах, безусловно, мало, но они бесценные союзники. Убить адхара почти невозможно, а в бою он стоит пятерых. Любая рана, нанесенная адхарами, смертельна. Король был бы круглым дураком, если бы отказался от таких вассалов только потому, что рядом с ними, видите ли, жутковато. Но не бойся — в эту ночь ты их больше не увидишь. Думаю, они уже отправились в свой мир... И кстати, раз уж ты спросил. Тот, кто сумеет выдержать все Испытания, может ходить между мирами, как адхары, — сказал Бакко. Лицо у него смягчилось, взгляд внезапно сделался мечтательным. — Когда я прошел посвящение, мне показали город, который называется "Адель". Когда ты входишь в этот город, то идешь по улицам, сплошь вымощенным камнем — и все эти камни гладкие, одной и той же формы и размера, а вокруг домов растут цветущие деревья. И воздух пахнет чем-то сладким, как медовое пирожное... Земля в окрестностях этого города такая плодородная, что может давать урожай три раза в год. Там есть дворцы, в сравнении с которыми наш Марахэн — просто сарай. Мой провожатый показал мне гавани, где стоят корабли со всех концов их мира, и торговые ряды, где продают оружие, вино, меха и самые немыслимые пряности и фрукты. А если бы ты мог увидеть их мечи!.. Я думаю, что даже Ролан не сумел бы сделать ничего подобного. Король пообещал, что этот город совсем скоро будет нашим. И тогда мы уничтожим магию, которой пользуется Меченый, и сможем заново отвоевать весь Эсселвиль — если, конечно, захотим. Но если бы ты мог увидеть то, что видел я, ты бы сказал, что Эсселвиль можно оставить "Истинному королю" — пускай подавится!

Олрис уставился на Бакко. Он не мог понять — то ли гвардеец в очередной раз пытается разыграть его, а потом посмеяться над его доверчивостью, как это уже бывало раньше, то ли Бакко говорит серьезно.

— А когда ты ходил по тому городу... это был во сне или по-настоящему? — уточнил он.

— По-настоящему, болван! Я же сказал — прошедший посвящение может ходить между мирами. И я видел этот город так же ясно, как сейчас тебя...

С Холма донесся приглушенный крик. Бакко умолк на полуслове, глядя в сторону тропинки, по которой удалились королевские гвардейцы. Олрис потянулся к своему мечу, валявшемуся на песке.

— Может, на них напали?.. — предположил он, успев вообразить засаду, которую повстанцы могли бы устроить на Драконьем острове.

Гвардеец наградил его тяжелым взглядом.

— Замолчи, — процедил он, продолжая напряженно вслушиваться в тишину. Олрису не отказался бы узнать, о чем он думает, но было очевидно, что у Бакко прошла всякая охота разговаривать. Заметив, что Олрис тоже прислушивается, пытаясь угадать, что происходит на холме, Бакко вздохнул и неожиданно отвесил ему легкий подзатыльник.

— Перестань, — сварливо сказал он. — Со временем узнаешь все, что нужно, а пока — не суй свой нос, куда не следует. Или ты думаешь, на Холм случайно допускают только тех, кто уже выдержал все испытания?..

Олрис сердито посмотрел на Бакко. Он готов был терпеть подзатыльники от Дакриса, но не от человека, который все время подбивает его воровать на кухне выпивку для себя и для своих дружков.

"Только попробуй попросить меня о чем-нибудь еще — увидишь, что тогда будет!" — с негодованием подумал он.

Прерванный разговор так и не возобновился. Они сидели, кутаясь в плащи и перебрасываясь ничего не значащими фразами. В конце концов, Бакко повел плечами и протяжно, заразительно зевнул.

— Глаза так и слипаются... Я бы сейчас вздремнул — если бы был уверен, что ты не помчишься прямиком на Холм, если тебя оставить без присмотра. Обещаешь, что не будешь делать глупостей?

Олрис состроил презрительную гримасу и пожал плечами.

— Обещаю, — сказал он. — Могу даже поклясться, если хочешь.

— Обойдусь... В конце концов, если решишь нарушить свое слово — то тебе же будет хуже. Разбуди меня, когда поймешь, что они возвращаются.

Гвардеец растянулся на песке, пристроив голову на локоть и завернувшись в плащ, как гусеница в кокон. Олрис несколько минут раздумывал о том, не стоит ли все-таки попытаться хоть одним глазком взглянуть на то, что происходит на Холме, но под конец решил, что это глупо. Он не знает обходных путей наверх — значит, придется идти по тропинке, по которой будут возвращаться король и его гвардейцы. Чего доброго, они наткнутся на него на полпути... Олрис не представлял, чем это может кончиться, но не хотел бы выяснять это на личном опыте.

Теперь, когда Олрису не с кем было разговаривать, ему отчаянно хотелось спать. Он скинул плащ, чтобы холод помог перебороть сонливость, и начал прохаживаться взад-вперед по песчаной косе. От темноты, осеннего тумана и тяжелой, давящей на уши тишины ему мало помалу сделалось не по себе. Чтобы развеяться, он начал подбирать речную гальку, швырять ее в воду и пытаться по звуку определить, как далеко улетел очередной снаряд.

Пока он дожидался возвращения гвардейцев, темнота вокруг выцвела и посерела, так что стало можно разглядеть в туманной дымке противоположный берег Линда. Олрис замечтался и заметил возвращение их спутников только тогда, когда первые из мужчин вышли из-за деревьев. Расталкивать Бакко было уже поздно, так что Олрис просто запустил в него последним из своих камешков и торопливо вытер руки о штаны, внезапно устыдившись собственных дурацких развлечений. Его взяли на Драконий остров, а он ведет себя, словно младенец...

— Эй, ты! Поди сюда, — окликнул Олриса высокий человек в темной накидке, вышедший из леса раньше остальных.

Еще не рассвело, и в поднимающемся от воды тумане разглядеть чье-то лицо было не так-то просто. Только подойдя к вплотную, Олрис, наконец, узнал в мужчине короля.

— Полей мне на руки, — отрывисто приказал король, протянув ему кожаную флягу. Олрис никогда еще не видел короля так близко, и тем более не мог представить себе ситуацию, в которой тот бы обратился к нему напрямую.

В предрассветных сумерках матово смуглое лицо со скошенными тонкими губами казалось бледным и как будто утомленным, на щеке виднелись присохшие брызги грязи. От одежды короля пахло железом, дымом от костра и прелыми листьями. Неудивительно, что, выбравшись на берег острова, он первым делом пожелал умыться... Олрис торопливо вытащил из фляги пробку и наклонил ее, так что на землю потекла тонкая струя воды. Король подставил под эту струю ладони, покрытые, как показалось Олрису, то ли грязью, то ли ржавчиной. На землю потекла мутная красноватая вода. Полы накидки распахнулась, и взгляд Олриса упал на тонкий серповидный нож, прицепленный к поясу короля. Лезвие было чистым, мокрым и блестящим — так бывает, если нож тщательно вытереть пучком травы.

Олрису вспомнился далекий, приглушенный крик, который он услышал ночью. Его взгляд остановился на темных подсохших брызгах на щеке у короля, и его замутило. "Да ведь это же не грязь, а кровь! — с внезапным отвращением подумал он. — И на руках у него тоже кровь. Так вот почему Бакко говорил, что мне нельзя туда ходить... Если бы меня кто-нибудь заметил, то они убили бы и меня тоже"

Олрис прикусил губу, чтобы сдержаться и не отодвинуться от короля, который сейчас вызывал у него только страх и омерзение. Ему внезапно вспомнилось, как много лет назад он наступил босой ногой на жившую в черничнике гадюку. Он был слишком мал, чтобы запомнить, был ли рядом кто-нибудь из сверстников или он пошел в лес совсем один — однако Олрис до сих пор отлично помнил ту секунду, когда под его ногой пружинисто свернулось гибкое, холодное чешуйчатое тело, источавшее смертельную угрозу. Сейчас Олрис испытывал что-то похожее, но выдать свои чувства было нельзя. Если король поймет, о чем он думает — ему конец.

Казалось, хуже, чем теперь, ему уже не будет, но следующая догадка поразила его еще больше первой. Дакрис бы не взял его на этот остров, если бы его не собирались удостоить Посвящения и допустить к участию в этих обрядах. Ну, конечно!.. Бакко ведь сказал ему об этом — только он был слишком занят мыслями об Испытаниях и о волшебных городах, чтобы понять истинный смысл его слов.

Король закончил отмывать с рук кровь и отошел, не удостоив Олриса ни одним словом. Но, пока не пришло время забираться в лодку, чтобы возвращаться в Марахэн, Олрис так и стоял на том же месте, тупо глядя на песок у себя под ногами. Ему казалось, что внутри у него все заледенело — но теперь он точно знал, что это не от холода.

* * *

Женщина страдальчески смотрела на дан-Энрикса. Ее полное, отечное лицо покраснело от боли и мучительного напряжения.

— Опять, — одними губами выговорила она.

Меченый коротко кивнул.

— Когда вы почувствовали боль?

— Сегодня ночью. Кажется, сразу после полуночи.

— И вы терпели до утра, чтобы послать за мной?.. — спросил дан-Энрикс, едва удержавшись, чтобы не покачать головой.

— Я думала, вы спали, — извиняющимся тоном сказала она.

Крикс тяжело вздохнул.

— Ну разумеется, я спал. А вот вы, похоже, нет.

Меченый подошел к окну и закрыл ставни. В комнате сразу стало темнее, но зато несущийся со двора лязг походных кузниц словно отдалился, сделавшись гораздо тише. С того дня, как войско Истинного короля разместилось в Руденбруке, замок бывшего наместника этих земель напоминал военный лагерь. Его заполняли люди, которые без конца куда-то спешили, чистили оружие, чинили упряжь и держались так, как будто собирались не сегодня-завтра выступить в поход на Марахэн. Единственными комнатами, которых не коснулись никакие изменения, были несколько спален на втором и третьем этаже, которые оставили наместнику, его жене и дочери за то, что Уриенс открыл ворота Истинному королю и присягнул ему на верность.

Несколько дней спустя, когда жена наместника слегла в постель, король предложил Уриенсу помощь королевского врача, но тот вежливо отказался. Однако к вечеру его жене стало настолько плохо, что Уриенсу пришлось изменить свое решение. Алинард был занят в госпитале, так что к леди Адалане пошел Меченый. Осмотр хозяйки Руденбрука превратился в тягостное испытание для них обоих. Крикс никак не мог отделаться от ощущения, что даже камни в почках беспокоят леди Адалану меньше, чем чужой мужчина в ее спальне. Но за два последних дня она привыкла к его обществу и даже перестала обращать внимание на то, чтобы с ней рядом постоянно находилось несколько служанок для обеспечения благопристойности.

Меченый подошел к кровати и пощупал ей лоб — кожа была прохладная и липкая от пота — а потом присел на табурет у изголовья, рядом с низким столиком, и начал смешивать для женщины лекарство, которое должно было хоть чуть-чуть ослабить боль. Ни одна из тех трав, которые они испытывали с Алинардом, не обладала даже приблизительно таким эффектом, как те обезболивающие, которые использовались в таких случаях имперскими врачами, но приходилось обходиться тем, что есть.

— Вы пьете тот отвар, который я принес позавчера? — осведомился Меченый — больше затем, чтобы занять ее внимание, чем для того, чтобы действительно узнать ответ. Он знал, что леди Адалана пьет лекарство постоянно — кувшин, стоявший на прикроватном столике, был почти пуст.

— Да, я все время пью... вчера мне было легче. Я подумала, что все уже прошло, а теперь опять... мне кажется, я не спала всю ночь. Так больно... Почему так больно?! — влажные от пота пальцы с неожиданной для женщины силой сжались на его запястье. Серо-синие глаза хозяйки Руденбрука казались почти черными от страха.

Меченый осторожно разжал ее пальцы и на несколько секунд задержал ладонь женщины в своей.

— Не надо так бояться. Боль сейчас пройдет, — заверил он, протягивая ей стакан. — Если хотите, я побуду здесь, пока вы не заснете.

Интересно, если бы Рам Ашад мог видеть своего бывшего ученика, он бы одобрил этот небольшой обман, или, наоборот, сказал бы, что врачу не следует давать больным несбыточные обещания? Пожалуй, боль у леди Адаланы могла бы пройти только в том случае, если бы она приняла люцер, которого у них в помине не было.

Однако какая-то польза в его блефе все-таки была — из лица женщины мало-помалу уходило напряжение.

— Да... да, пожалуйста, не уходите, — сказала она, закрыв глаза. Но через несколько секунд снова открыла их и посмотрела на дан-Энрикса.

— Как вы считаете, король действительно простил моего мужа?..

Не ожидавший от нее подобного вопроса Меченый нахмурился. Уриенс был айзелвитом, сохранившим титул и влияние после поражения. В этом не было ничего необычного — многие айзелвиты, обладающие состоянием и титулом, переметнулись на сторону победителей и сохранили свою власть даже при гвиннах. Необычность состояла в том, что таких "подлипал" другие айзелвиты чаще всего ненавидели даже сильнее, чем завоевателей — а Уриенса в Руденбруке если не любили, то, по крайней мере, уважали. И, когда в эти земли пришли люди Истинного короля, внезапно оказалось, что никто из местных жителей не жаждет смерти бывшего наместника.

Атрейн считал, что это ничего не значит, и что с Уриенсом следует поступить так же, как с любым другим предателем, но Меченый придерживался на этот счет другого мнения, и на этот раз король прислушался не к сенешалю, а к нему.

— Что заставляет вас думать, что король имеет что-нибудь против вашего мужа, леди Адалана? — прямо спросил Крикс. — Мне кажется, король отнесся к нему настолько хорошо, насколько это вообще возможно в данных обстоятельствах.

— Он — да. Но лорд Атрейн...

— Атрейн никогда не нарушит волю короля, — твердо ответил Меченый. — Вашему мужу ничего не угрожает. Спите.

Лицо женщины разгладилось, и, к удивлению дан-Энрикса, она действительно вскоре заснула. Во сне она дышала глубоко и ровно — совсем не так, как человек, который даже в забытьи продолжает бороться с болью. Меченый подумал, что, возможно, следует еще раз тщательно проверить действие всех трав, которые они использовали для приготовления лекарства.

Потом в дверь тихонько постучали. Крикс был уверен в том, что это кто-то из служанок леди Адаланы, но мгновение спустя из-за двери послышался преувеличено почтительный голос Лювиня.

— Прошу простить, госпожа Адалана. Лорд дан-Энрикc не у вас?..

Крикс тяжело вздохнул и начал заворачивать в кулек остатки порошка, который он использовал для разведения лекарства.

— Сейчас выйду. Подожди за дверью, — сказал он, не повышая голоса. Меченый знал, что Рельни, привыкший прислушиваться к самым незначительным шорохам в лесу, его услышит.

В дверях Меченый чуть не столкнулся с дочерью наместника, Таирой, заходившей в спальню матери. Дан-Энрикс вежливо наклонил голову и смотрел в пол, пока девушка не прошла мимо. Даже не поднимая глаз, он чувствовал, что она смотрит на него и нарочно медлит у двери, надеясь, что он с ней заговорит. Крикс ничуть не сомневался в ее любви к матери, но все равно не мог отделаться от мысли, что она пришла сюда не столько ради нее, сколько в надежде повидаться с ним. На душе Крикса было неспокойно. В обществе Таиры он все время чувствовал неловкость и вину.

Когда он в первый раз увидел эту девушку, время как будто бы застыло, и дан-Энрикс на секунду перестал осознавать, где он находится. У нее были темные, густые волосы, немного бледное лицо и темно-синие глаза, похожие на штормовое море. Крикс чуть не бросился к ней, поскольку ему показалось, что он видит Лейду Гвенн Гефэйр. Но потом мираж рассеялся, и стало ясно, что девушка, показавшаяся ему точной копией Лейды, была не так уж похожа на нее. Совсем другое выражение лица и взгляд, другой рисунок губ и слишком мягкая, по-детски неопределенная линия скул и подбородка. В довершение всего, Таира была на несколько лет моложе Лейды. Перепутать их друг с другом было невозможно — и, однако, в первые дни жизни в Руденбруке Крикс часто ловил себя на том, что озирается по сторонам, ища Таиру взглядом, словно наваждение каким-то чудом могло повториться.

Когда дан-Энрикс спохватился, осознав, к чему способны привести все эти взгляды, было уже поздно. Девушка заметила его внимание — и истолковала его единственно возможным образом. Не зная, как поправить положение, Меченый напустил на себя безразличие — но этим только окончательно испортил дело. Вероятно, Нойе Альбатрос был прав, когда твердил, что "дайни" совершенно не умеет обращаться с женщинами.

Теперь девушка постоянно оказывалась там, где можно было невзначай столкнуться с Криксом, и взгляды, которые она бросала на него, делались все отчаяннее, а дан-Энрикс чувствовал себя последним негодяем.

Рельни, ожидающий его снаружи, выразительно скривился.

— Тебя не поймешь, дан-Энрикс! — сказал он, как только дверь за девушкой закрылась. — То ты смотришь на нее, как умирающий от жажды — на кувшин воды, то притворяешься, что вообще ее не замечаешь.

В голосе Лювиня слышалась досада. В первую секунду Меченый решил, что дочь наместника нравится ему самому, и Рельни сердится на то, что друг не ценит собственного счастья, но потом он вспомнил, что в последние несколько дней Лювинь вообще все время находился в дурном настроении и был сверх всякой меры раздражителен. Меченый посмотрел на Рельни более внимательно. В целом тот выглядел вполне обычно — разве что чуть припухла левая щека.

— Что у тебя с лицом? — осведомился Крикс, отчасти уже догадавшись об ответе.

Рельни отмахнулся.

— Ерунда... всего лишь больной зуб, — ответил он, хотя по его тону было ясно, что эта "ерунда" его уже порядком допекла.

— Сходил бы к Алинарду, — предложил дан-Энрикс.

Лицо Рельни помрачнело еще больше.

— Я сходил. Попросил дать мне что-нибудь от зубной боли. А он заявил, что порошками делу не поможешь, и что зуб придется вырвать. Я пообещал подумать и ушел. Ненавижу зубодеров, и особенно их барахло — все эти щипчики, крючочки, иглы и тому подобное. Может быть, оно как-нибудь само пройдет.

— Но до сих пор ведь не прошло?

— Нет, — мрачно сказал Рельни. — Только хуже стало. Жрать не могу, даже обычный хлеб приходится размачивать в воде. Проснулся среди ночи — ощущение, как будто бы болит вся челюсть сразу, и особенно — этот проклятый зуб. Я всего-то тронул его языком, а в десну как будто раскаленную иглу воткнули. Сижу, как дурак, слюна течет, как у собаки... Так и не заснул потом.

Крикс потер лоб. Если уж после такой ночки Рельни не помчался в лазарет бегом — значит, никакие увещевания не заставят его изменить свое решение, разве что кто-нибудь заставит его силой. Надо сказать, что Меченый отлично его понимал. У самого Крикса зубы не болели лет с семи, но он все равно помнил день, когда, кривясь и обливаясь потом, расшатал и вырвал из десны измучивший его молочный зуб. Инструментарий зубодера, который он часто видел среди прочих инструментов Рам Ашада, вызывал у него те же чувства, что и у Лювиня. Особенно потому, что большинство врачей в столице почему-то полагали, что расходовать бесценный твисс из-за больного зуба — неоправданная блажь.

Крикс вспомнил покрытое испариной лицо Адаланы и вздохнул. Так больше продолжаться не могло. Он должен либо раздобыть люцер, либо найти, чем его можно заменить.

— Ты хочешь, чтобы я тебе помог? — спросил он Рельни.

Тот отвел глаза.

— Я думал, твоя магия...

Дан-Энрикс нервно хмыкнул. "Его" магия!.. Он открыл рот, чтобы в очередной раз сказать то, что повторял уже тысячу раз — что он не Одаренный, не владеет никакими чарами и не способен сделать больше, чем любой обычный человек. Здесь, в Эсселвиле, ему приходилось говорить эти слова так часто, что теперь они слетали с языка сами собой. Но, посмотрев в измученное лицо Лювиня, Крикс впервые не нашел в себе решимости произнести эту фразу. Вместо этого он положил руку Рельни на плечо и слегка сжал.

— Все будет хорошо. Я обещаю, — сказал Крикс со всей доступной ему убежденностью. Хотя в душе все-таки шевельнулся червячок сомнения — сможет ли он отправиться в Адель, достать необходимое количество люцера и вернуться раньше, чем щеку у Рельни разнесет настолько, что этого станет невозможно не заметить? Впрочем, можно будет дать Лювиню тот же противовоспалительный отвар, который они с Алинардом делали для Адаланы, и сказать, чтобы он полоскал им рот как можно чаще.

Лицо Рельни просветлело, словно Крикс пообещал ему немедленное исцеление.

— На самом деле, я пришел не только из-за этого, — заметил он гораздо более непринужденным тоном. — Тебя хочет видеть Истинный король.

— Что-нибудь важное?

— Скорее всего, нет, иначе он бы велел мне поторопиться. Думаю, он просто чувствует себя спокойнее, когда с ним рядом ты или Атрейн.

— А что, Атрейн сейчас не с королем?.. — нахмурился дан-Энрикс. — Пойду посмотрю, как там наместник. Не хватало только, чтобы они с Атрейном столкнулись где-нибудь лицом к лицу.

Лювинь хмыкнул.

— Это точно... Уриенс — бесстрашный человек. Если бы лорд Атрейн смотрел бы на меня так, как на него, я бы, пожалуй, никуда не выходил из своей спальни без охраны.

Меченый кивнул. Крикс относился к Уриенсу двойственно. С одной стороны, он не привел своих людей сражаться в Лисий лог, а присягнул захватчикам. Наместник не устраивал облавы на повстанцев, но, если отряды гвиннов доставляли пленных мятежников в Руденбрук, то Уриенс недрогнувшей рукой подписывал приказ о казни. С другой стороны, большинство айзелвитов в Руденбруке жили не в пример благополучнее, чем в тех местах, где правили наместники из Дель-Гвинира. Нужно было иметь поистине незаурядный ум и выдержку, чтобы ни разу не навлечь на себя подозрений в нелояльности, и в то же время продолжать заботиться об интересах своего народа. У каждого, кто дал бы себе труд внимательнее посмотреть на Уриенса — на его лоб с высокими залысинами, проседь в темных волосах и горькую складку в угле губ — закрадывалось подозрение, что эти двадцать с чем-то лет были для него ненамного легче, чем для повстанцев в Лисьем логе. Но даже если это было так, Атрейн определенно не желал этого знать. То обстоятельство, что они с Уриенсом были хорошо знакомы до войны, не только не заставило Атрейна относиться к Уриенсу мягче, а, наоборот, усугубило положение. Сенешаль ненавидел Уриенса больше, чем всех гвиннов, вместе взятых, и нимало не стеснялся демонстрировать это при всяком подходящем и неподходящем случае.

Король в знак своего расположения обедал за одним столом с наместником и его домочадцами, так что Атрейну и дан-Энриксу волей-неволей приходилось трапезничать там же. Сенешаль ни разу не притронулся ни к одному блюду из тех, что подавали за общим столом, и говорил только тогда, когда к нему кто-нибудь обращался — да и то, по большей части, ограничивался односложными ответами. Все остальное время Атрейн сидел с каменным лицом, пока не наступал момент, когда можно подняться и уйти к себе. Присутствие этой безмолвной, источающей презрение и ненависть фигуры, стесняло не только Уриенса и его семью, но и всех остальных, но король явно не решался подступиться к сенешалю с разговором о наместнике. Меченый мог бы побеседовать с Атрейном сам, но полагал, что это дело следует оставить королю — юноша должен научиться относиться к сенешалю (да и к самому дан-Энриксу) как к своим подданным, а не руководителям и наставникам, которым он не вправе был перечить.

— Передай его величеству, что я сейчас приду, — сказал дан-Энрикс Рельни.

— Хорошо, — кивнул Лювинь, шагнув в сторону лестницы. Но почти сразу замер и с безмерным удивлением дотронулся до своей щеки. Сначала прикоснулся осторожно, кончиками пальцев, а потом, заметно осмелев, нажал сильнее. Недоверчивое выражение лица сменилось на восторженное. — Слушай, а ведь боль действительно прошла! Не понимаю, как ты это делаешь?..

Крикс собирался возразить, что он тут совершенно ни при чем, но в самую последнюю секунду усомнился в том, что это было правдой. И тогда, у Адаланы, и сейчас он в самом деле ничего не делал — просто от души желал хоть как-то облегчить их страдания. Но что, если для Тайной магии было вполне достаточно его желания?.. Крикс посмотрел на щеку Рельни. Отек, разумеется, не спал, но, судя по тому, как тот решительно ощупывал больную щеку, боли он действительно не чувствовал.

— Знаешь, Крикс, иногда я тебя боюсь, — задумчиво сказал Лювинь. — Ты бы хоть руками поводил или прочел какое-нибудь заклинание — ну, просто для приличия.

Меченый пропустил его слова мимо ушей — он напряженно размышлял. Устранить болевые ощущения — это простейшее воздействие на грани магии и самого обычного внушения. Такое может сделать даже деревенский знахарь. Главная проблема в том, что убрать боль — еще не значит вылечить болезнь.

— На твоем месте, я все же зашел бы к Алинарду, — сказал Крикс, но замолчал, поняв, что Рельни его уже не слышит. Посмотрев на него, Меченый заподозрил, что эта история облетит замок еще до обеда — и отныне все солдаты из охраны Истинного короля, а может, и крестьяне из ближайших деревень станут идти за помощью не в госпиталь, а прямиком к нему.

Определенно, следовало побыстрее раздобыть люцер и собственные хирургические инструменты.

Оставив Рельни наслаждаться избавлением от боли, Меченый отправился к наместнику. Его покои находились этажом ниже, чем комнаты его жены.

Услышав раздававшийся из-за двери голос сенешаля, Меченый ускорил шаг.

— ...сплошное лицемерие, — услышал он еще из коридора. Атрейн явно не пытался приглушать свой голос. — Вот только посмей опять сказать, что все это время, пока ты ел с гвиннами с одной тарелки и казнил моих парней, ты делал это для того, чтобы спасти как можно больше айзелвитов!.. Если тебя что-то и заботило, так это твое личное благополучие и безопасность твоих близких. Признай, что предал Тэрина, чтобы не рисковать собой и обеспечить своей дочери и жене благополучное существование. Ради того, чтобы они обедали на серебре и спали на перинах, не жаль кого-нибудь повесить, правда?..

Крикс резко дернул створку на себя и с облегчением отметил, что Атрейна с Уриенсом разделяет расстояние почти в полкомнаты. Значит, сенешаль, по крайней мере, не намеревался ткнуть противника кинжалом или свернуть ему шею.

— Ты можешь и дальше говорить обо мне все, что хочешь, но оставь мою жену и дочь в покое, — сказал Уриенс с твердостью, которой он наверняка не ощущал. — Они ни в чем перед тобой не виноваты.

— В самом деле? Если я не ошибаюсь, твоя дочка родилась в тот самый год, когда мой первенец умер в Лисьем логе. Это была страшная, голодная зима... у его матери пропало молоко. Я думал, что у нас будут другие дети — но на следующий год ее убили гвинны. Я приложил все усилия, чтобы узнать, кто это был, но ничего не вышло. Кстати говоря! Никто из тех, с кем ты садился пировать за этот стол, как-нибудь мимоходом не упоминал о том, как надругался над моей женой?..

Уриенс провел ладонью по лицу, то ли стирая проступившую испарину, то ли пытаясь хоть на миг отгородиться от пылающего яростью взгляда напротив.

— Не понимаю, чего ты пытаешься добиться?.. — глухо и как будто через силу спросил он. — Если ты так сильно меня ненавидишь, то иди и посоветуй королю меня казнить. Может быть, он тебя послушает.

— Казнить тебя? — эхом откликнулся Атрейн. — А толку-то?.. Я бы хотел, чтобы предатели вроде тебя на своей шкуре испытали все, что пережили мы. Но для такого мне пришлось бы пойти к твоей дочке и поступить с ней так же, как те гвиннские ублюдки поступили с моей Тальей.

Уриенс резко вскинул голову.

— Ты этого не сделаешь! — должно быть, он хотел, чтобы это звучало угрожающе, но Крикс услышал только страх измученного, загнанного в угол человека. Уриенс, должно быть, понимал, что в войске Истинного короля у Атрейна найдется множество единомышленников, готовых воплотить угрозы сенешаля в реальность.

— Не сделаю, — признал Атрейн бесцветным голосом. — Мне бы хотелось думать, что я не могу поступить с тобой так, как ты заслуживаешь, потому что мне бы помешали люди короля или дан-Энрикс... — сенешаль махнул рукой на Меченого, замершего на пороге, — Но проблема в том, что я бы в любом случае не смог. Сам по себе. А значит, справедливости не существует.

Он развернулся и стремительно вышел в коридор, едва не налетев на Крикса. Долю секунды энониец колебался — войти в зал и попытаться как-то успокоить Уриенса или идти за Атрейном, но потом все-таки выбрал сенешаля. В конце концов, Уриенсу наверняка будет спокойнее, если будет знать, что за Атрейном кто-то приглядит.

— Король послал тебя удостовериться, что я не придушил этого выродка?.. — хрипло спросил Атрейн, не глядя на дан-Энрикса. — Можешь не беспокоиться. Я уже сказал ему, что такие, как он, не заслуживают легкой смерти.

— Я слышал, — кивнул Крикс. И, помолчав, добавил — Ты никогда не рассказывал о том, что у тебя была жена и сын.

Атрейн пожал плечами.

— Это было очень давно, — с заметной неохотой сказал он. — Зачем теперь об этом вспоминать?..

Крикс подавил тяжелый вздох. Он давно убедился, что "не говорить о чем-то" и "не вспоминать об этом" — вещи совершенно разные. Дан-Энрикс готов был побиться об заклад, что сенешаль не вспоминает про свою погибшую жену примерно так же, как он сам "не вспоминает" Лейду Гвенн Гефэйр. Бешеная ненависть Атрейна к гвиннам была тому лучшим подтверждением.

Крикс мог бы попытаться побеседовать с Атрейном о наместнике, но знал, что это ни к чему не приведет. Немного обнадеживало то, что разговор, который до сих пор предотвращало присутствие посторонних, все-таки состоялся — и в итоге ни Атрейн, ни Уриенс не пострадали. Криксу хотелось верить в то, что кризис миновал, и дальше отношения двоих мужчин будут мало помалу становиться лучше. А пока что оставалось только ждать.

Меченый приобнял Атрейна за плечо.

— Как думаешь, Его Величество не будет против, если я решу отправиться в Адель?.. — спросил он.