Волчье время (джен)

Вернувшись со своей разведки, Олрис сообщил, что сенешаль содержится в Кошачьей башне, тогда как Меченого отвели в башню Лотаря, которую при гвиннах называли Королевской. Теперь, если кто-то надумал напасть на охрану и освободить обоих арестантов, им пришлось бы разделиться на две группы.

Когда пришло время действовать, Ингритт почувствовала страх, но колебаться было поздно. Если сенешаль и вправду ранен, то помочь ему — ее обязанность. Гвардейцы Уриенса, вероятно, напуганы беспокойной обстановкой в Руденбруке и не станут ее даже слушать, но она должна, по крайней мере, попытаться осмотреть Атрейна…

Ингритт вспомнился пасмурный летний день — третий со дня ее побега. Тем утром ее разбудил холод — пронзительный, сырой речной туман, от которого мучительно сводит мышцы. С одной стороны в плечо ей упиралось деревянное весло, а с другой стороны — борт лодки. Ингритт схватилась за этот борт и села, чувствуя, как тело ноет от двух дней упорной гребли, холода и сна на жестких досках. Особенно сильно у нее болели руки и спина. Когда на ее ладонях начали лопаться мозоли от весла, она просто оторвала подол рубашки, обмотала им ладони и продолжила грести с прежним остервенением. Повязки помогали терпеть боль, но отдых явно не пошел ее рукам на пользу.

Перегнувшись через борт лодки, Ингритт зачерпнула холодной воды и поплескала себе на лицо, стараясь отогнать остатки сна. Когда она бросила тяжеленное весло и растянулась на дне лодки, была уже глубокая ночь, и даже страх погони не мог больше пересиливать усталость. Последней связной мыслью, промелькнувшей в ее голове, прежде чем она погрузилась в сон, было "Я больше не могу. Надо причалить к берегу и остановиться на ночлег". Мысль была совершенно правильной, но воплотить ее в действительность сил уже не было.

Ингритт обхватила себя руками для тепла и завертела головой, пытаясь угадать, какое расстояние лодка прошла, пока она спала. Клочья тумана висели над водой, а лесистые берега казались совершенно незнакомыми. Ей хотелось надеяться, что преследователи сейчас прочесывают окрестности Марахэна и разыскивают её в ближайших деревнях.

Словно в ответ на эти мысли на левом берегу заржала лошадь. Ей тут же ответила другая. Ингритт чуть не подскочила. Лошади!.. Значит, ее все же нашли…

На белую песчаную косу, тянувшуюся между лесом и рекой, уже вылетел первый всадник. А сразу за ним — второй и третий. Всего маленький отряд насчитывал семь человек.

Один из всадников неторопливо поднял самострел, и толстая, короткая стрела гулко ударила в борт лодки, в какой-нибудь ладони от головы Ингритт. Она поняла, что он не промахнулся, а просто пытался ее напугать.

— Правь к берегу! — властно крикнул всадник с пегой бородой. Нисар… В детстве, когда отец учил ее накладывать повязки, он не дал отцу все переделать и сказал — отличная работа. А теперь гоняется за ней, словно за зайцем…

Ну нет уж! Лучше умереть, чем возвращаться в Марахэн. Ингритт сильным гребком развернула лодку к другому берегу. Если Рыжебородый хочет получить ее живой, то они не осмелятся в нее стрелять…

Бросив короткий взгляд через плечо, Ингритт увидела, что всадники спускаются к воде. Она едва не застонала. Зачем только лошади умеют плавать?!

Нос лодки мягко ткнулся в усыпанный мелким белым песком берег. Ингритт выбралась из лодки и, с трудом передвигая ноги, бросилась бежать. Тело, скованное усталостью, сопротивлялось, и бежала она медленно.

Несколько минут спустя Ингритт услышала за спиной лошадиный топот. Силы окончательно покинули ее — вместе с надеждой на спасение. Она ждала, что первый всадник на всем скаку собьет ее с ног или ударит плетью, которую большинство гвардейцев использовали в тех случаях, когда нельзя было пустить в ход меч, но Нисар просто обогнал ее, и, резко осадив коня, соскользнул на лесную хвою прямо перед Ингритт. Она отшатнулась от него, но он только поморщился.

— Спокойно, не беги… Сама же видишь, мы тебя уже поймали!

Голос показался Ингритт не таким враждебным, как можно было бы ожидать. Может, Нисар взялся за это дело против воли, исключительно из страха перед Мясником?

— Нисар... не надо, — умоляюще глядя ему в глаза, сказала Ингритт. — Ну зачем вам это?.. Мы ведь не враги друг другу.

— Легче, девка, не дави на жалость, — проворчал гвардеец. — Никто тебя бить не собирается. Совсем даже наоборот. Нэйд приказал, когда найдем тебя, сказать — он не хотел тебя пугать, и в мыслях не имел чинить тебе какую-то обиду. Одним словом — Нэйд велел готовить пиво и вино для свадебного пира.

— А Нэйд не сказал, с чего это он взял, что я соглашусь за него выйти?.. — оскалилась Ингритт, с трудом удержавшись, чтобы не добавить, что бояться тут надо не ей, а самому Рыжебородому. А то как бы ему после первой брачной ночи не оказаться в положении холощеного барана.

Ничего, это она оставит на потом…

— Тьфу, вот ведь дура полоумная... — пробормотал Нисар, но было видно, что от вспышки Ингритт ему все же сделалось не по себе. — Свяжи ее, только поаккуратнее. Чтобы без синяков, — приказал он тому гвардейцу, который держал Ингритт за локти.

Аккуратно связывая Ингритт, тот внезапно предложил :

— Слушай, Нисар, тут рядом должна быть одна деревня, то ли Заовражье, то ли что-то вроде этого. Может, доедем до нее? Девчонку-то ведь мы уже поймали, никуда теперь не денется. Я бы поел чего-нибудь горячего. И просушил штаны, чтобы не мерзнуть в этих мокрых тряпках.

Остальным гвардейцам эта мысль явно пришлась по вкусу. Даже Нисар колебался недолго — было очевидно, что перспектива ехать в мокрых, липнущих к ногам штанах не улыбалась ему самому.

— Ладно, поехали в деревню, — согласился он. — А девку посади к себе в седло и проследи, чтобы не соскочила по дороге…

Когда ее сторож ссадил Ингритт с лошади на дворе затрапезного деревенского трактира, Ингритт чувствовала себя слишком опустошенной и несчастной, чтобы лишний раз смотреть по сторонам. Все было зря… Теперь ее вернут обратно в Марахэн, и, уж конечно, по дороге ни за что не спустят с нее глаз и не дадут сбежать опять.

Сопровождающий ее гвардеец шел за ней лениво и вразвалку, явно поглощенный мыслями о том, что заказать, когда они войдут в трактир. Отсутствие бдительности стоило ему жизни. Если бы он вовремя услышал короткий и резкий свист и понял бы, что может означать подобный звук, то, может быть, еще успел бы уклониться или прыгнуть в сторону — а так стрела вонзилась ему в горло, и гвардеец, пошатнувшись, упал на бок, ухватившись за древко рукой. Намотанную на кулак веревку, которой была связана пленница, он при этом не выпустил, и Ингритт, вскрикнув от неожиданности, повалилась прямо на него. А в следующий момент из-за ограды хлынул целый дождь из стрел.

Ингритт скорчилась на земле, пытаясь прикрыть голову связанными руками. Вряд ли этот ужас длился дольше нескольких секунд, но ей он тогда показался вечностью.

А потом снова стало тихо. Ворота трактира, за которыми гвардейцы привязали лошадей, открылись, и во двор вошел высокий, удивительно костлявый человек с длинными волосами цвета палой листвы. Один из лежавших на земле гвардейцев приподнялся на локте и метнул в него нож, но тот безобидно отскочил от металлической пластины, прикрывающей кольчугу на груди рыжеволосого. Мужчина так же неторопливо подошел к раненому — Ингритт к этому моменту разглядела, что это Нисар, — придавил сапогом его ладонь, тянущуюся к мечу, и обернулся в сторону своих товарищей.

— Плохо стреляете. Тут у нас есть живые гвинны. Чья это стрела?..

От интонации, с которой рыжеволосый произнес "живые гвинны" даже самому отважному на свете человеку, будь он гвинном, сделалось бы дурно.

— Моя, Атрейн, — виновато отозвался один из стрелков, входя во двор. — Вертлявый оказался, гад.

— Добить, — коротко приказал Атрейн.

— Сейчас, — с готовностью кивнул стрелок.

— Не надо! — выкрикнула Ингритт, приподнявшись на локтях настолько, насколько позволила веревка. — Он же ранен. Он вам уже ничего не сделает.

Атрейн обернулся к ней и смерил ее долгим взглядом.

— Если не ошибаюсь, эти гвинны только что таскали тебя на веревке, как козу, — холодно сказал он. Но Ингритт не успокоилась.

— Я думала, что люди Истинного короля не добивают раненых!

Стрелок, успевший подойти к Атрейну и достать из ножен меч, замешкался и вопросительно взглянул на командира.

— Дан-Энриксу бы это не понравилось, — пробормотал он как бы про себя. Глаза Атрейна сумрачно сверкнули.

— Дан-Энрикса здесь нет. Если ты вдруг забыл.

Стрелок поспешно опустил глаза.

— Да я что? Я ничего... Как скажешь, командир.

Атрейн еще мгновение смотрел на раненого сверху вниз. Нисар был жив — он изредка моргал, облизывал бескровные, сухие губы, но молчал. То ли был слишком горд, чтобы просить пощады, то ли слишком ослабел от раны, то ли просто не надеялся на то, что айзелвит подарит ему жизнь.

В конце концов Атрейн брезгливо покривился.

— К черту эту падаль.

Стрелок удивленно перевел дыхание. А Ингритт вдруг сообразила, кем был этот рыжий человек. И как она не поняла этого сразу же, только услышав его имя!.. Сенешаль Истинного короля, бывший глава повстанцев в Лисьем логе, имя которого для гвиннов звучало так же жутко, как имя Рыжебородого — для их врагов. Атрейн видел смысл собственной жизни в том, чтобы убивать гвиннов. Никто никогда еще не слышал, чтобы он оставил кому-нибудь из своих врагов жизнь…

Атрейн задумчиво смотрел на связанные руки Ингритт.

— Это, часом, не тебя искали гвиннские разъезды, которые встретились нам утром? — спросил он, немного помолчав.

О судьбе этих разъездов он упоминать не стал.

Ингритт кивнула — и Атрейн недобро усмехнулся.

— Гвинны, видимо, совсем рехнулись. Столько суматохи, чтобы изловить одну девчонку… если только ты не врешь.

— Их послал Нэйд. Я от него сбежала, — ответила Ингритт.

— Ему других девок мало?.. — ухмыльнулся сенешаль.

— Спросите его самого, чего ему недостает. А мне это неинтересно, — зло сказала Ингритт, перестав заботиться о том, что предводитель айзелвитов может разозлиться на подобный тон. Его сомнение в ее словах звучало так, как будто бы она решила похвалиться тем, что Нэйд остановил свой выбор именно на ней. Ингритт считала, что надо быть полным, прямо-таки беспросветным дураком, чтобы подумать что-нибудь подобное.

— У-гм, — невнятно промычал Атрейн. Похоже, он все же не разозлился на ее дерзкий ответ. — И куда ты надумала бежать? Я полагаю, в Руденбрук?

Ингритт кивнула.

— Что ж, считай, что тебе повезло... В седле удержишься? Хотя это неважно. Все равно деваться тебе некуда. Тьяви, развяжи ей руки…

С того дня, как отряд сенешаля привез ее в Руденбрук, Ингритт почти не виделась с Атрейном. Но после того, как он спас ее от гвиннов — пускай даже и невольно, — она не могла не попытаться чем-нибудь ему помочь.

Ей вспомнилось, как Меченый рассказывал о человеке, обучавшем его лекарскому делу. Крикс вспоминал эти истории нарочно для того, чтобы поднять ей настроение, и чаще всего выбирал какие-то забавные моменты — например, рассказывал о том, как он вернулся из военного похода и пытался убедить столичного врача, что он всерьез намерен заниматься медициной, или в лицах изображал историю о том, как Рам Ашад учил его вправлять переломы на сломанной деревяшке, обернутой толстым одеялом, и как Крикс при первой же попытке сломал эту деревяшку еще в двух местах. Хотя встречались среди воспоминаний Крикса и совсем другие — то серьезные, то грустные, то страшные. Дан-Энрикс явно относился к своему наставнику с огромным уважением, и, слушая его рассказы, Ингритт постепенно проникалась тем же чувством. Вот и сейчас ей подумалось, что, если бы Рам Ашад узнал о том, что нуждающийся в его помощи человек находится в тюрьме, он бы не колебался ни минуты.

Ингритт взяла туго набитую кожаную сумку, с которой ходила к роженицам или к пациентам, которые не в состоянии были дойти до лазарета, и отправилась к Кошачьей башне, размышляя, что сказать гвардейцам, охранявшим арестанта. Кажется, она не волновалась так даже в те дни, когда взялась лечить Рыжебородого вместо отца.

Лицо сержанта стражи показалось ей знакомым, и спустя секунду она вспомнила, как пару месяцев назад этот мужчина оказался в лазарете с рыбьей костью, застрявшей в горле. Сержант подозрительно следил за приближавшейся к ним девушкой, а Ингритт вспоминала, как он выглядел тогда — багрово-красный, обливающийся потом, с выкаченными от ужаса глазами... Успокоить его было очень сложно — он хрипел, давился кашлем и слюной, но под конец дан-Энрикс все-таки сумел подцепить кость тонким крючком и вытащить ее наружу.

— Сюда нельзя, — сказал сержант, когда она подошла ближе. — Возвращайся к себе в лазарет.

— Я слышала, что лорд Атрейн был ранен при аресте. Если это так, то кто-то должен осмотреть и перевязать его.

Еще один гвардеец, подбоченясь, заявил:

— Малышка, тут тебе не госпиталь! Ты думаешь, мы стоим тут, чтобы пускать к Атрейну всех, кто этого захочет?..

Ингритт поморщилась. Этих гвардейцев хлебом не корми, дай только повыделываться друг перед другом. А поодиночке, в лазарете, те же самые мужчины, все до одного, вели себя почтительно и смирно.

— Я понимаю, — согласилась Ингритт, игнорируя нахальный тон гвардейца. — Просто доложите о моем приходе вашим командирам. Может быть, они позволят мне пройти.

Сержант равнодушно качнул головой.

— Я не могу оставить пост, — отклонил он. — Вечером будет смена караула, капитан придет сюда — тогда и доложу. Уверен, это может подождать.

Ингритт скрестила руки на груди, борясь с негодованием.

— А что, если, пока мы будем дожидаться смены караула, сенешаль умрет?

— Да пропади он пропадом, твой сенешаль! — огрызнулся сержант. — Когда его пришли арестовать, он зарубил троих наших парней. С чего король должен заботиться о тех, кто убивает его слуг?..

— Они там все одна компания, — сказал его товарищ неприязненно. — Эта девчонка — главная помощница дан-Энрикса. А теперь пропустите ее к сенешалю, чтобы он через нее передал остальным изменникам, что делать. Здорово придумано!..

— Пускай проваливает, — поддержал соседа тот, что раньше называл ее "малышкой".

"Все пропало" — промелькнуло в голове у Ингритт — но сержант внезапно оживился.

— Сообщница, говорите?.. Проследите, чтобы она никуда отсюда не ушла, а я схожу за капитаном.

Ингритт оставалось только поражаться такой логике. Выходит, стражникам нельзя покинуть пост ради того, чтобы сказать, что раненому человеку нужен врач, но доложить о "заговоре" — это, разумеется, совсем другое дело.

Сержант отсутствовал довольно долго. Ингритт заподозрила, что он нашел своего капитана, повторил ему разговор с начала до конца, а капитан отправился докладывать о ней кому-нибудь еще. Чего она действительно не ожидала, так это того, что полчаса спустя к Кошачьей башне явится сам Уриенс с его охраной. Ингритт видела наместника нечасто, но его вид всегда производил на нее тягостное впечатление. Уриенс был сутул, тонок в кости и, вероятно, не особенно силен, но все равно казался ей гораздо более опасным человеком, чем Атрейн. Когда наместник посмотрел на нее сверху вниз, едва заметно кривя губы, Ингритт внезапно осознала, что ее затея куда более рискована, чем ей казалось поначалу.

— Откуда ты узнала об аресте сенешаля? — спросил Уриенс, сверля ее темными, холодными глазами.

— Мне сказал Олрис. Он был в Ландес Баэлинде, когда вы пришли за Меченым.

— Ты обсуждала это с Алинардом?

— Нет, я сразу же пришла сюда.

— Даже не посоветовавшись со своим наставником? — казалось, Уриенс был удивлен подобным обстоятельством.

— Нет, лорд.

— И ты ни с кем не разговаривала по дороге?

— Нет, лорд, — еще раз повторила Ингритт. Ей казалось, что она тупеет.

— Значит, ты сама, по собственному побуждению, решила заняться раной сенешаля? Почему? Какое тебе дело до Атрейна?..

— Он спас меня, когда меня поймали после моего побега. Если бы не лорд Атрейн, меня бы отвезли обратно в Марахэн. Я думаю, это заслуживает благодарности.

Еще пару секунд Уриенс молча смотрел на нее, но, видимо, не обнаружил ничего хоть сколько-нибудь подозрительного.

— Король хочет, чтобы обвиняемый оправился от ран и мог предстать перед судом, — произнес он, в конце концов. — Но мы не можем допустить, чтобы он получил возможность что-то передать своим сообщникам. Раз уж ты вызвалась лечить Атрейна, ты останешься в Кошачьей башне до суда и будешь ухаживать за ним. Не беспокойся, у тебя будет еда, одежда и все необходимое. Если понадобится достать какие-то лекарства, мои люди принесут их сами. Проходи.

Ингритт подумала об Олрисе, который будет дожидаться ее возвращения, но колебаться было поздно. Даже если бы она внезапно передумала, это бы уже ничего не изменило. Уриенсу было наплевать на то, согласна ли она остаться в этой башне до суда — он просто известил ее о том, что ее ждет.

Ингритт решительно вошла в Кошачью башню, и сопровождающий ее сержант захлопнул за ней дверь.

Камера сенешаля оказалась круглым помещением на самом верху башни. Поднимаясь по винтовой лестнице, Ингритт заметила еще несколько комнат, занятых гвардейцами — они обедали, играли в кости или просто спали, свесив голову на грудь. Охранников было, по меньшей мере, двадцать человек. Казалось странным, что такие меры безопасности предпринимают ради одного-единственного человека, который, вдобавок ко всему, не мог не только встать, а даже сесть в постели. Когда дверь его камеры открыли, чтобы впустить Ингритт, сенешаль ограничился тем, что повернул голову и скосил на неё глаза. Рубашка на его груди и на боку казалась темной от засохшей крови.

— Что с Криксом? — первым делом спросил он.

— Он тоже арестован.

Сенешаль издал короткий, лающий смешок — похоже, рана не давала ему рассмеяться в полный голос.

— Проклятье... я надеялся, что хоть его они не тронут.

— Дайте-ка я взгляну на вашу рану, — сказала Ингритт, придвигая к койке сенешаля табурет и осторожно поднимая заскорузлый от крови подол рубашки. Ткань успела намертво присохнуть к ране, так что Ингритт, обнаружив на полу у койки кружку, стала терпеливо смачивать ее водой.

— Вы знаете, за что вас обвинили в государственной измене?

— За то, что я болван. Я не учел, что человек, подобный Уриенсу, не способен спать спокойно, пока не будет знать все, что делают его враги. С кем они видятся, о чем беседуют, насколько долго сидят в нужнике... Готов поспорить, этот замок нашпигован тайными ходами и слуховыми отдушинами, как пирог — изюмом. Мне бы следовало понимать, что Уриенс за мной шпионит... что он ждет любой возможности, чтобы изобразить меня изменником. Уверен, он обгадился от счастья, когда подслушал наш последний разговор с дан-Энриксом... тут же помчался доносить, что мы готовим государственный переворот. Даже не верится, что после этого они прислали мне врача.

Ингритт нахмурилась. Голос Атрейна звучал бодро и насмешливо, но мучившая его одышка и поверхностное, частое дыхание ей совершенно не понравились — как и тот факт, что от такого незначительного усилия, как поддержание беседы, лицо сенешаля побледнело, а на лбу проступил пот. Как и следовало ожидать, пульс сенешаля оказался слабым и прерывистым.

— Дышать больно?.. — уточнила Ингритт, уже догадываясь об ответе.

— Только если делаю глубокий вдох... Но к этому легко приноровиться. У меня бывали раны и похуже этой.

"Это вряд ли" — возразила Ингритт про себя. Сейчас она жалела, что с таким упорством добивалась права осмотреть Атрейна. Лучше бы подобной раной занялся кто-нибудь вроде Алинарда. Тогда у Атрейна было бы гораздо больше шансов уцелеть.

Сенешаль встретился с ней взглядом и внезапно усмехнулся.

— Да не делай ты такое скорбное лицо... Если ты размышляешь, как сказать, что мне проткнули легкое, то не волнуйся — я и сам об этом знаю.

— У меня не очень много опыта в лечении подобных ран, — призналась Ингритт. — Но я сделаю все, что будет в моих силах.

Сенешаль беззвучно рассмеялся.

— Брось... Сколько людей с подобной раной выживают? Например, из десяти?..

Ингритт не отвела взгляд.

— Примерно половина, — солгала она. Но Атрейн только усмехнулся.

— Врешь и не краснеешь... Надеюсь, если я умру, мои ребята сбросят Уриенса с крыши этой самой башни.

Дан-Энрикса разбудил скрежет отпираемой двери. Крикс далеко не сразу вспомнил, что находится не в Ландес-Баэлинде, а в тюрьме. Правда, камера, в которой его заперли, была холодной, а постель — жесткой, но по сути она мало отличалась от большинства помещений в Руденбруке. Меченый уже не помнил, когда он в последний раз раздевался перед сном, а на сей раз он вообще улегся прямо в сапогах — все равно тонкий войлочный матрас, служивший заключенному постелью, не выглядел особенно чистым. В спину тянуло леденящим холодом от каменной стены, а плащ, наброшенный на плечи вместо одеяла, оказался слишком тонким, но это не помешало Криксу сразу же заснуть — за день он прошагал, должно быть, полных десять стае, нарезая бесконечные круги по своей камере.

Открыв глаза, дан-Энрикс обнаружил на пороге Уриенса в темной меховой накидке и огромного гвардейца, возвышавшегося за его спиной. Крикс сбросил плащ и спустил ноги с лежака.

— Добрый вечер, — сказал он, даже не пытаясь скрыть своего удивления.

— Сейчас два часа ночи, — сухо отозвался Уриенс. — К сожалению, вопрос, с которым я пришел, не терпит отлагательства.

Он посторонился, позволяя гвардейцу внести в камеру приземистое кресло, которое великан установил посреди комнаты. Наместник сел.

— Вы не боитесь посвящать в наш разговор кого-то постороннего? — спросил дан-Энрикс, покосившись на гвардейца, вставшего за спинкой кресла. Уриенс даже не потрудился обернуться.

— Он глухонемой.

— Понятно. В таком случае, вы, вероятно, не откажетесь ответить на один вопрос.

— Какой?

— Вы в самом деле верите, что мы с Атрейном замышляли государственный переворот?

— Вы, может быть, и нет, но сенешаль — определенно да. До того, как он покинул Руденбрук, он без конца расспрашивал людей, нарочно посылал за теми, кто когда-то воевал в Древесном городе. Он искал тех, кто помнил жену Тэрина и мог бы подтвердить, что она была смуглой, темноглазой и темноволосой. Это послужило бы ему на руку, если бы он вздумал объявить, что Истинный король — на самом деле вы.

— Расспрашивать людей — это не преступление. Я полагаю, что Атрейн просто хотел найти какие-нибудь подтверждения или опровержения своей догадке.

— Слово "догадка" подразумевает, что вы — действительно наследник Тэрина. Обсуждать вопрос в таком ключе — уже значило бы совершить измену. Для меня Истинный король — тот человек, которому я присягал на верность.

— Как и для меня, — ответил Крикс. Уриенс недоверчиво взглянул на Меченого, облизнул сухие губы и сказал:

— Тем лучше... Тогда вы наверняка поймете мою мысль. Если Атрейн умрет, его сторонники поднимут бунт. Если он выживет, то будет суд. Главный вопрос состоит в том, что Атрейн скажет на суде.

Меченый начал понимать, к чему клонил наместник. Если Атрейн объявит, что он выдал за наследника престола безымянного мальчишку, подходившего по внешности и возрасту, в стране начнется хаос. Еще пару дней назад дан-Энрикс поручился бы за то, что Атрейн никогда не сделает подобного — в конце концов, это бы значило своими руками разрушить все, чего они добились за последние два года. Но сейчас, когда сенешаль был ожесточен несправедливостью ареста и страдал от раны, это уже не казалось невозможным.

Криксу захотелось сгрести Уриенса за опушенный беличьим мехом воротник и посоветовать ему самостоятельно расхлебывать ту кашу, которую он умудрился заварить.

— И что, по-вашему, он скажет?.. — спросил он, добавив про себя "после всего, что вы наделали". Уриенс сделал вид, будто не понял истинного смысла его слов.

— Вы подразумеваете — кого он ненавидит больше, гвиннов или все-таки меня?.. Точно не знаю. Но я думаю, что вы способны повлиять на его выбор. Пусть Атрейн признается, что его раздражало то, что Истинный король больше не слушает его советов, и поэтому он попытался убедить вас в том, что после окончания войны вы бы могли воспользоваться поддержкой армии и сами сесть на трон. Вы подтвердите, что не согласились на подобный план, но в то же время не ответили решительным отказом. Вот и все. Признание Атрейна успокоит армию, а Атрейн спасет свою жизнь.

— Вы полагаете, Атрейн боится смерти? — скептически спросил Крикс. Наместник отмахнулся.

— Умереть боятся все, однако существуют страсти, которые могут перевесить этот страх. Для сенешаля это — его ненависть. Собственно, именно поэтому я обращаюсь к вам, а не к нему. Король уполномочил меня передать свои условия: если вы сделаете так, как я сказал, Атрейн останется в тюрьме, а вам будет позволено покинуть Эсселвиль — с условием, что вы никогда больше не вернетесь в эти земли.

Дан-Энрикс выразительно скривился.

— Значит, вы затеяли все это, чтобы отомстить Атрейну? Вы рисковали жизнями своих людей и подорвали в войске веру в Истинного короля — всего лишь потому, что вы терпеть не можете друг друга?

Уриенс прищурился.

— Мне жаль, что вы упорно сводите вопрос к моей вражде с Атрейном. Настоящая причина в том, что человек вроде Атрейна вообще не должен находиться рядом с троном. У него одна забота — как бы перебить побольше гвиннов. Эсселвиль, король, поход на Марахэн — все это для Атрейна исключительно предлог, чтобы вернуться к своему любимому занятию, то есть к резне. Вы помните, что сделал сенешаль, когда настало время для решения реальных государственных проблем?.. Увел людей в леса, чтобы продолжить свою партизанскую войну, поскольку ни к чему другому он не приспособлен. Вы похожи на него, но вы, во всяком случае, не притворяетесь, будто сражаетесь за Эсселвиль. Вы присоединились к нам только из-за того, что мы воюем с Олваргом, и занимаетесь сиюминутными делами вроде чьей-то сломанной ключицы, совершенно не заботясь о более значимых вещах. Да, кстати: вот вам доказательство того, что моя неприязнь к Атрейну в этом деле значит очень мало... Вы, в отличие от сенешаля, мне, скорее, симпатичны — тем не менее, вы здесь. Страна ослаблена войной, монета не чеканится, дороги в скверном состоянии. В этом году мы не собрали даже половины тех налогов, которые поступали в Руденбрук при гвиннах. Но вам нет дела до подобных мелочей — вы же готовите поход на Марахэн! Я просто должен был вмешаться. Из того, что вы сумели взять пару прибрежных городов и один раз разбить Рыжебородого в сражении, не следует, что вам удастся захватить одну из самых неприступных крепостей в стране. Если бы вы судили здраво, вы бы поняли, что, выступив на Марахэн, мы потеряем все, чего смогли добиться за последние два года. Но люди верят в вашу магию и думают, что она обеспечит нам победу — и это опаснее всего. Как действует магия Олварга, я видел много раз, и выглядело это устрашающе. А о вашей магии я знаю только с чужих слов, и все эти истории звучат как минимум двусмысленно. Единственное, что действительно напоминает магию — это ваше влияние на окружающих людей. Я знал, что не сумею отговорить Истинного короля от этого безумного похода, пока им руководите вы с Атрейном.

Крикс слушал эту речь сначала с удивлением, а под конец — со страдальческой гримасой.

— Вы что, действительно считаете, что, если отменить поход на Марахэн, ничто не помешает вам заняться восстановлением страны?.. А Олварг в это время будет сидеть сложа руки и ждать, пока вы соберете все налоги и построите дороги?..

— То, что Олварг якобы первым пойдет на Руденбрук, я не считаю веским возражением. Обороняться всегда проще, чем атаковать.

— Возможно, но подумайте — почему вы не попытались поделиться этой мыслью с королем или со мной? Ваша правота кажется вам очевидной и бесспорной, но при этом вы уверены, что никакой другой человек не согласится с вами, если не заставить его силой или хитростью. Разве это не странно?.. — спросил Крикс. — Вы правы, Олварг — настоящий маг. Но самая опасная из разновидностей магии — не та, что позволяет убивать людей и причинять им боль, а та, которая порабощает человеческую волю. В моем мире ее называют "Темными истоками". Сдается мне, вы стали жертвой этой магии, и сейчас она заставляет вас считать, что ваш священный долг — это добиться своего любой ценой. Один раз вы уже сочли, что у вас нет другого выхода, кроме как настроить короля против Атрейна и меня. Признайте — ни к чему хорошему это не привело... Теперь вы предлагаете оклеветать Атрейна, чтобы он провел остаток дней в тюрьме — и тоже потому, что из сложившегося положения якобы нет другого выхода. Но вы ведь даже не пытаетесь его найти! Позвольте мне поговорить с Истинным королем.

Уриенс, слушавший рассуждения дан-Энрикса в каком-то оцепенении, внезапно встрепенулся.

— Надеетесь опять прибрать его к рукам?.. — спросил он зло. — Ну нет! Не знаю, как там ваши Темные истоки, но вот вы действительно умеете порабощать чужую волю. Не думайте, что вам удастся с моей помощью добиться встречи с королем и снова подчинить его себе. Довольно пустословия. Я должен знать, согласны ли вы на те условия, которые предлагает Истинный король.

— Предать Атрейна в обмен на свою свободу? Нет.

Наместник посмотрел на собеседника в упор.

— Надеетесь, что в Руденбруке вспыхнет бунт, и вас освободят?.. Вы, видимо, не понимаете серьезности вашего положения. Сегодня днем к Атрейну пришла девушка, которая помогала вам в лазарете. Она просила у охраны сенешаля разрешения заняться его раной. Я впустил ее, потому что у меня возникла мысль о том, как мы могли бы выйти из создавшегося положения. Сейчас я предлагаю вам свободу, а Атрейну — жизнь. Вам не приходит в голову, что в случае отказа я могу пойти другим путем? Представьте, что Атрейн внезапно умер, а потом открылось, что ваша сообщница дала ему отраву, чтобы он не смог вас обличить. Вам не жалко эту девчонку? У меня сложилось впечатление, что характер у нее упрямый. Солдатам придется повозиться, чтобы она стала свидетельствовать против вас.

Меченый медленно покачал головой.

— Вы этого не сделаете, Уриенс, — решительно ответил он, глядя наместнику в глаза. Ингритт была практически ровесницей Таиры… Крикс хорошо помнил, как Атрейн когда-то угрожал жене и дочери наместника — а потом сам же признал свою неспособность выполнить свои угрозы. Уриенс, конечно, не Атрейн… Но эти двое когда-то были друзьями. И, хотя они пошли в итоге совершенно разными путями, Крикс не чувствовал в наместнике истинной злобы. В Уриенсе было много ожесточения и горечи — но не жестокости.

Во взгляде Уриенса промелькнуло нечто похожее на замешательство.

— Атрейн был прав — вы очень странный человек, — процедил он. — У вас клеймо на лбу и шрам на пол-лица, а вы ведете себя так, как будто люди не способны сделать ничего дурного... Иногда мне кажется, что эта ваша магия и в самом деле существует. Ну а если я сумел бы убедить короля в том, что безопаснее всего — не оставлять Атрейна в заключении, а избавиться от него раз и навсегда, изгнав его из Эсселвиля вместе с вами? На такое вы бы согласились?.. Это будет нелегко, но я попробую это устроить. При условии, что вы пообещаете исполнить все, что от вас требуется.

— Хорошо. Поговорите с королем и сообщите мне, что он решит, — чуть-чуть подумав, сказал Крикс.

Уриенс дернул своего телохранителя за край плаща и указал на дверь. Глухой гвардеец поддержал наместника под локоть, пока тот вставал, а потом постучал в окованную медью створку. Оставшись один, Крикс еще долго смотрел на закрывшуюся дверь, ломая голову, как заставить Атрейна согласиться принять план, предложенный его врагом.

* * *

Олриса окружала плотная и беспокойная толпа, и люди, напиравшие со всех сторон в надежде рассмотреть обоих подсудимых, не очень-то заботились о том, что сдавливают ему ребра. Истинный король пообещал, что суд над Меченым будет открытым, и любой желающий сможет увидеть и услышать все с начала до конца, так что в герцогский тронный зал набились люди со всей крепости. И уж никак не меньше зрителей осталось за дверьми, так и не сумев пробиться внутрь.

Первым на вопросы судей отвечал Крикс. По его словам выходило, что Атрейн был недоволен возвышением своего старого врага, и поначалу просто пытался очернить Уриенса в глазах Истинного короля, а когда ничего не вышло, стал подумывать о государственной измене.

Судя по неудержимо нарастающему ропоту собравшихся, слова дан-Энрикса были совсем не тем, на что они надеялись. Олрис отлично понимал этих людей. Он приложил огромные усилия, чтобы попасть на этот суд, надеясь хоть издалека увидеть Крикса и раньше других узнать, что ожидает обвиняемых. Олрис ничего не знал об отношениях между Атрейном, Уриенсом, Криксом и Истинным королем, но все равно не верил, что Крикс с сенешалем замышляли государственный переворот. И так считал не он один. С первых минут Олрис кожей чувствовал, что многие из зрителей настроены весьма решительно и готовы к попытке освободить подсудимых силой. Олрис помнил лица Олмета и Рельни, промелькнувшие в толпе, и понимал, что суд наверняка закончится всеобщей свалкой. Должно быть, охраняющие зал гвардейцы Уриенса тоже это понимали — вид у них был крайне озабоченным. Признание дан-Энрикса произвело эффект ушата ледяной воды, внезапно выплеснутого в огонь. Пока он говорил, общее замешательство делалось все отчетливее, а недовольный гул в задних рядах — все громче.

"Трус!" — выкрикнул кто-то в зале. Крик никто не поддержал, но Олрис все равно почувствовал себя так, как будто бы не Меченого, а лично его прилюдно отхлестали по лицу.

Вплоть до сегодняшнего дня он был уверен в том, что Крикс с Атрейном — близкие друзья. Даже если все, что говорил дан-Энрикс, было правдой, оставалось совершенно непонятным, с какой стати Меченый решил признаться в этом на суде. У Олриса мелькнула мысль, что признание могло быть вырвано силой, но, привстав на цыпочки, он убедился, что дан-Энрикс непохож на человека, приведенного на суд прямо из пыточной. Меченый выглядел усталым и каким-то безучастным, но не более того. Ни на кого из присутствующих в зале он не смотрел, а все свои разоблачительные речи произносил спокойным, монотонным голосом, нисколько не напоминающим его обычную манеру говорить. Олрис услышал, как Рельни, стоявший неподалеку в окружении своих друзей, с недоумением и злостью произнес — "Что он несет?!"

Однако, когда вслед за Меченым перед судом предстал Атрейн, недавний шум сменился абсолютной тишиной. Сенешаль все ещё не мог ходить, поэтому в зал его внесли на носилках. Атрейн, по сути, повторил все сказанное Криксом. Да, ему было нестерпимо видеть рядом с королем человека, который еще недавно служил гвиннам. Да, он ненавидит Уриенса уже много лет, и эта ненависть в конце концов толкнула его на измену. Он действительно хотел воспользоваться популярностью дан-Энрикса и возвести его на трон. Атрейн произносил слова отрывисто, как будто бы бросая свои признания в лицо собравшимся — хотя, возможно, дело было в том, что раненное легкое не позволяло ему глубоко вдохнуть. "Верно ли то, что вы намеревались выдать Крикса по прозвищу "Меченый" за сына Тэрина?" — осведомился Уриенс, глядя на сенешаля с возвышения. Да, отвечал Атрейн, я рассчитывал воспользоваться его сходством с королевой Амариллис.

"Какие действия вы предпринимали для того, чтобы привести вашу идею в исполнение?"

"Я разговаривал с людьми, которые сражались вместе с Тэрином в Древесном городе. Я задавал им разные вопросы о покойной королеве и пропавшем принце с целью заронить сомнения в том, что правящий король — действительно наследник Тэрина"

"Значит, вы утверждаете, что вы не сделали ничего больше?"

"Нет. Я не мог предпринимать какие-то дальнейшие шаги, не обсудив этот вопрос с самим дан-Энриксом. Я решил объясниться с ним начистоту. Но наш разговор подслушали, после чего меня арестовали".

Уриенс обернулся к Истинному королю.

"Желает ли ваше величество узнать еще какие-то подробности?.." — почтительно осведомился он при гробовом молчании собравшихся.

"Нет. Думаю, что мне все ясно, — отозвался Истинный король, глядя на подсудимых с отвращением. Он встал и, выпрямившись, оглядел собравшихся. — Я обещал вам честный и открытый суд. Если кто-нибудь из собравшихся может сказать об этом деле что-то важное — пусть говорит".

Олрис почувствовал, что в горле у него внезапно пересохло. Он очень хотел бы что-нибудь сказать, но, как назло, в голове не осталось ни единой связной мысли. Да и что тут скажешь, если оба подсудимых ведут себя так, как будто бы задались целью помогать собственным обвинителям?..

Он был уверен, что никто не отзовется на призыв Его Величества — но он ошибся.

Откуда-то из недр зала появился щуплый и невзрачный человек, лица которого Олрис не разглядел. Он рассказал, как Атрейн оскорблял Его Величество и говорил: "раньше он не чувствовал себя настоящим королем и позволял другим диктовать ему, что делать. А теперь ему нравится думать, что он правит сам. Поэтому он будет слушать тех, кто сможет лучше остальных изобразить, что подчиняется его приказам".

"С тобой он, что ли, это обсуждал, кусок дерьма?.." — выкрикнули из зала.

Однако неприметный человек нимало не смутился. Он сказал, что его господин — он слегка поклонился в сторону наместника — приказал своим людям наблюдать за сенешалем после того, как получил первые доказательства того, что лорд Атрейн готовит государственный переворот. Вслед за ним выступили еще несколько человек. Некоторые из них, вслед за первым свидетелем, говорили о том, как Атрейн или дан-Энрикс пытались диктовать Истинному королю свою волю или проявляли по отношению к нему недопустимую развязность, явно считая себя настоящими правителями Эсселвиля. Другие, вроде Алинарда, начинали с осуждения поступков подсудимых, но заканчивали тем, что обращались с Истинному королю с просьбой о милосердии, напоминая о заслугах сенешаля и дан-Энрикса перед страной. Олрис чувствовал, что голова у него идет кругом. Все шло как-то уж слишком ровно, слишком... гладко, что ли. И от этого казалось, что он спит и видит плохой сон.

После того, как выступило около десятка человек, в зале опять настала тишина. Король, который уже с полчаса сидел, поставив подбородок на руку и, как казалось, погрузившись в мрачные раздумья, выпрямился в своем кресле.

— Ну что ж... — произнес он — и сразу же умолк, как будто подавившись. Соседи Олриса взволнованно зашевелились на своих местах, пытаясь разглядеть, что происходит возле возвышения. Олрис привстал на цыпочки — и только тут увидел девушку, решительно вышедшую из толпы на пустое пространство перед помостом для судей. Сердце Олриса оборвалось — он узнал Ингритт. Она встала там же, где стояли выступавшие до нее свидетели, но, вместо того, чтобы обращаться к королю и другим судьям, резко развернулась лицом к залу, так что одна из двух тяжелых темных кос, перелетев через плечо, упала ей на грудь.

— Вы все сошли с ума? Или, может быть, вас околдовали?.. — произнесла она в полный голос. Олрис видел, что Ингритт очень бледна, но на ее лице была написана уже знакомая ему решимость. Меченый вскинул голову и смотрел на нее, страдальчески нахмурил лоб.

— Ингритт, пожалуйста... — произнес он. Но, судя по сквозившей в его тоне безнадежности, он уже понимал, что это бесполезно. Ингритт даже не посмотрела на него.

— Тут до меня стояло десять человек. И все они твердили "измена, измена". Но где она, эта измена? Только начинаешь разбираться — сразу выясняется, что вся "измена" — это пара разговоров. Да и то — каких-то странных. Лорд Атрейн сказал, что он пытался "заронить в людей сомнения". Есть здесь хоть один человек, которому бы он сказал, что лорд дан-Энрикс — Истинный король?! Если такие люди есть, то почему они не выступили на суде? А если их не существует — где же тут измена?.. Нам говорят, что эти люди собирались совершить переворот, но не успели. Но зато мы знаем, что они успели. Сенешалю было некогда устраивать мятеж, потому что он всю зиму дрался с гвиннами. А лорд дан-Энрикс вообще был слишком занят два последних года. Он спас королю жизнь... освободил Авариттэн... Победил Мясника из Брэгге и вылечил пару сотен наших раненных. И правда, где уж тут успеешь совершить измену?! — голос девушки сорвался. Она обвела собравшихся глазами. Ее взгляд казался слишком ярким, и Олрис внезапно осознал, что глаза Ингритт полны слез. — Скажите, неужели это не безумие — сломать свой меч прямо перед решающим сражением?..

Последние слова она произнесла уже гораздо тише. Некоторые из зрителей откликнулись на эту фразу одобрительными криками. А Ингритт, которая казалась совершенно вымотанной своей речью, медленно пошла назад.

На лице Истинного короля была написана растерянность пополам с раздражением, а Уриенс провожал девушку холодным, мрачным взглядом, не сулившим Ингритт ничего хорошего. Но это Олриса не удивляло — куда более необъяснимой ему казалась реакция обоих подсудимых. Дан-Энрикс был печален, как человек, не видящий возможности хоть что-то изменить, и оттого смирившийся с судьбой, а на губах Атрейна, едва различимого за спинами собравшихся, блуждала ядовитая улыбка.

— Ну что ж, мы выслушали всех, кто пожелал что-то сказать, — выйдя из замешательства, сказал король. Это "ну что ж" странно кольнуло Олриса, заставив его вспомнить, что король, по-видимому, собирался произнести те же самые слова, когда ему внезапно помешала Ингритт. Олрис заподозрил, что какие-то моменты этого суда были продуманы задолго до его начала. — Поскольку оба подсудимых признают свою вину, мне остается лишь решить, какого наказания они заслуживают. Лорд дан-Энрикс!

Меченый поднял голову.

— Да, мой король? — печально отозвался он.

Олрису показалось, что король едва заметно вздрогнул.

— Вы присягнули мне на верность — а сами вели изменнические речи с моим сенешалем, обсуждая планы по захвату власти. Тем не менее, мне не хочется поступать слишком сурово с человеком, который однажды спас мне жизнь. И, хотя ваш поступок заслуживает более серьезной кары, я приговариваю вас только к изгнанию. Отряд моих людей проводит вас до Каменных столбов и проследит, чтобы вы нигде не задержались по дороге. Вы отправитесь к себе на родину и больше никогда не попытаетесь вернуться в Эсселвиль. Если вы когда-нибудь вернетесь в эти земли, вы умрете.

Еще несколько секунд король продолжал смотреть на Меченого, как будто бы не мог заставить себя отвести глаза. Но потом он повернулся ко второму подсудимому, и на его лицо как будто набежала тень.

— Лорд Атрейн, я наблюдал за вами на протяжении всего суда, и у меня сложилось впечатление, что вы находите происходящее забавным, — сказал он сквозь зубы. — Откровенно говоря, мне очень хочется отправить вас на плаху — просто для того, чтобы стереть с вашего лица эту бесстыдную ухмылку. В вашем положении куда уместнее было бы раскаяние. Эта девочка, которая лечила вас от раны и которая так пылко защищала вас, сказала, что вы так и не успели совершить предательства. Но я думаю, она судила бы иначе, знай она вас так, как знаю я. Я доверял вам больше, чем кому бы то ни было — но вы предали мое доверие. Вы насмехались надо мной и моей властью за моей спиной, вы без конца пытались навязать мне свою волю... а в конце концов, когда вы поняли, что у вас не получится править моим именем, вы вознамерились лишить меня короны. Я не вижу ни объяснений, ни оправданий вашим поступкам. Но в память о тех двадцати годах, на протяжении которых вы сражались с гвиннами, я дам вам право выбора. Можете убираться вместе с Меченым, которого вы собирались посадить на трон, или остаться здесь и провести остаток дней в тюрьме.

— Вы ошибаетесь, считая, что я "нахожу происходящее забавным", — с нескрываемым презрением ответил сенешаль, приподнимаясь на своих подушках. — Наоборот, трудно представить зрелище печальнее того, которое я здесь увидел... государь. Я предпочту покинуть Эсселвиль.

Не скулах Истинного короля выступили красные пятна.

— Прекрасно, — отрывисто сказал он. — Вы с Меченым уедете из Руденбрука завтра утром. Я распоряжусь, чтобы вам приготовили носилки. Суд окончен! Что еще?.. — спросил король с заметным раздражением.

Олрис опять привстал на цыпочки — но сразу понял, что на сей раз в этом нет необходимости. Рельни, который протолкался между зрителей и оцепивших зал гвардейцев, был достаточно высок.

— Еще одну минуту, государь. Вы знаете, что я и несколько моих товарищей родом из той же страны, что и дан-Энрикс. Когда мы попали в Эсселвиль, нас была сотня с лишним человек, а сейчас нас осталось меньше двадцати. Вот уже семь лет, как мы сражаемся за Эсселвиль, и вот уже два года, как мы служим вашему величеству.

— Все это мне известно, — сказал король с ноткой нетерпения. — Что дальше?

— А дальше то, что теперь, когда вы изгоняете лорда Атрейна и дан-Энрикса, мы больше не желаем оставаться здесь, — ответил Рельни вызывающе. — Прошу ваше величество позволить нам последовать за Меченым.

Олрис готов был биться об заклад, что про себя Рельни добавил что-то вроде "а нет, так мы прекрасно обойдемся и без позволения". Похоже, Истинный король тоже прекрасно это понял. Он растерянно взглянул на Уриенса.

— Что же, их желание вернуться на родину вполне понятно, — кисло сказал тот, хотя каждому человеку в зале было очевидно, что желание попасть на родину тут совершенно ни при чем. Тем не менее, попытка Уриенса как-то сгладить ситуацию сработала. Король взял себя в руки и сказал.

— Благодарю вас всех за преданную службу. Вы можете располагать собой, как посчитаете нужным.

Когда толпа повалила к выходу, Олрис отчаянно заработал локтями, стараясь не потерять Рельни из виду. К счастью для него, тот тоже задержался в зале, озираясь с видом человека, который высматривает кого-то в толпе. Когда в зале осталось только несколько десятков зрителей, не способных пробиться к выходу и вынужденных дожидаться, пока выйдут остальные, Рельни нашел того, кого искал, и бросился вперед, едва не сшибив с ног оказавшегося у него на дороге Олриса. Тот обернулся, пытаясь понять, куда тот так торопился, и обнаружил Рельни рядом с Ингритт.

— Тебе нельзя здесь оставаться, — сказал он, бесцеремонно ухватив девушку за рукав. — Пошли со мной. Мы с ребятами найдем тебе мужской костюм и плащ. Завтра, когда мы будем выезжать из крепости, людям наместника будет не до того, чтобы кого-то пересчитывать.

— А как же лазарет?.. — растерянно сказала Ингритт. Рельни покривился.

— Лазарет?! Ты что, не понимаешь, что они с тобой сделают после того, что ты наговорила?.. Кстати говоря, спасибо... Если бы не ты, я не решился бы сказать нашему Истинному королю того, что думаю. Но Уриенс тебе этого не простит, уж можешь мне поверить. Ну что, идешь?

— Иду, — сказала Ингритт, быстро что-то взвесив про себя. Несмотря на то, что Олрис находился всего в нескольких шагах от них, она была до такой степени поглощена своими мыслями, что, кажется, в упор его не видела. Он выбежал из зала вслед за ними.

— Рельни!.. — крикнул он.

Мужчина обернулся — и, увидев гвинна, хмуро сдвинул брови.

— Снова ты?.. Чего тебе?

— Позвольте мне тоже поехать с вами! — сказал Олрис умоляюще. Рельни криво ухмыльнулся.

— С какой стати?

— Он стюард дан-Энрикса, — вмешалась Ингритт.

— Думаю, что Крикс как-нибудь обойдется без его услуг, — отрезал тот.

— Пожалуйста, — повторил Олрис, почти потеряв надежду. В тот момент он сделал бы все, что угодно, лишь бы Рельни согласился. Даже встал бы перед противным другом Крикса на колени — если бы только надеялся на то, что это поможет разжалобить Лювиня.

— Из-за нее?.. — внезапно спросил Рельни, коротко кивнув на Ингритт. Олрис замялся, сам не зная, что ответить, и Рельни устало закатил глаза. — Лучше бы Меченый тебя убил за тот люцер!.. Ладно, пошли.