Говорить (гет)

— Ну и зачем звал, Долохов? Что за срочное дело?

Он узнал её по стуку каблуков — её походка ни капли не изменилась. Духи тоже — она их не сменила, и Долохов это оценил. Он улыбнулся: Лукреция написала, что едва ли сможет выделить ему пару минут сегодня и только лишь потому, что дело срочное, согласилась прийти, но готовилась к встрече не меньше часа. Раньше, чтобы нанести красную помаду настолько идеально ровно, она тратила не меньше пятнадцати минут — тут никакая магия не поможет. Наверное, потому Лукреция и задержалась ровно на четверть часа — всё из-за проклятой красной помады, которую он ненавидел, потому что она размазывалась по его щекам и подбородку. А, может, Лукреция в отместку хотела заставить ждать теперь его.

Долохов, слава Мерлину, никуда не спешил.

— Выпьешь со мной? — спросил он, ухмыляясь. Она громко фыркнула, садясь рядом.

— Надеюсь, это лишь вступление, а не причина встречи, — Долохов бросил на неё весёлый взгляд вместо ответа. Она показательно тяжело вздохнула. — Ты неисправим, Антонин.

— Так выпьешь?

— Мне завтра к Малфоям, а твоя водка испортит мой свежий цвет лица.

Долохов не стал рекомендовать ей косметику, она и сама в этом разбиралась не хуже него. Только выгнул бровь.

— Заказать тебе воды?

Лукреция закатила глаза и взмахнула рукой, чтобы официант приблизился. Вышло более непринуждённо и изящно, чем прежде — отработала.

— Огневиски, пожалуйста.

Долохов едва не хлопнул в ладоши — он угадал с её выбором, — и только откинулся на спинку стула с довольным видом. Лукреция посмотрела на него тяжело.

— Если бы ты всё ещё не был таким хорошеньким, я бы тебе врезала, — заявила она. И они оба знали — могла бы, хотя драки всегда были по его части. — Что за ужасный шрам, Антонин, кстати говоря?

Долохов хмыкнул, чего-то такого он от неё ожидал. Не то, чтобы он действительно был хорошеньким, лет в четырнадцать, когда они начали встречаться, — да. Сейчас это утверждение было более, чем сомнительным, он считал себя брутальным ну или где-то около того. Не хорошеньким, нет. Но спорить не стал — пусть будет дань памяти.

— Должен пройти через пару недель, — приврал он и усмехнулся. — Подрался с оборотнем с месяц назад.

Лукреция цокнула языком, игнорируя хвастливые нотки в его голосе. Долохов предчувствовал, что она вот-вот скажет что-то о Тёмном Лорде, она даже в школе всегда умудрялась сделать из него виноватого, хотя… иногда он и был отчасти виноват. Но Лукреция промолчала, а Долохов не сообщил ей, что это была просто пьяная драка.

Они замолчали, она ждала огневиски, он думал, что это довольно странно. То, как они вели себя, словно бы виделись только вчера или позавчера, максимум — на прошлой неделе. А не пять лет назад. Не говоря уже о том, что до этого встречались лишь раза два за четыре года. Итого, набиралось не больше пяти встреч за девять лет — достаточный срок, чтобы они делали вид, будто бы забыли о шестой, когда он её бросил.

Долохов выпил. Он пил ещё до её прихода — не для смелости, конечно, просто так. Она полезла в сумочку, достала оттуда пачку тонких сигарет с ментолом и закурила. Долохов отобрал у неё одну — поджигать не стал, пока не хотелось. Она не стала припоминать ему, что во время их последней встречи он говорил, что бросил. Может, и не помнила уже.

— Как Игнат?

Она криво улыбнулась, ссыпая пепел на пол.

— Жив, — ответила она, не став поправлять его или злиться, потому что её мужа звали Игнатиус и да, он знал и не забыл. Не стала шутить по поводу его памяти — Долохов даже расстроился. Он был готов парировать, заранее заготовил несколько колких фраз. Лукреция поняла. — А ты как, ещё не женился? — она знала, что нет. Прозвучало насмешливо, будто бы он что-то в своей жизни упускал.

— Ты же знаешь, дорогая, моё сердце занято.

— Водкой, — добавила она. Он кивнул.

— Ну. Люблю без памяти.

Они улыбнулись. Было и легко, и нет. Заиграла музыка, не их песня, нет, но когда-то они танцевали под Сердце Чародейки на выпускном или на свадьбе Лестрейнджа. На свадьбе Лестрейнджа, слишком ранней, абсолютно по расчету. Ему было восемнадцать, и они обещали друг другу, что ещё поживут. Пожили. Он ещё жил. Она уже была лет как восемь замужем. Он помнил, что ему об этом написала Вальбурга и Долохов пил, не больше обычного, конечно.

На втором куплете он начал подпевать. Лукреция поморщилась, улыбаясь.

— У тебя был чудесный голос, — сказала она, намекая, что сейчас, сейчас уже не был — всё изменилось. И Долохов едва не засмеялся, вспоминая, как пел под балконам её дома, когда ему было семнадцать. Орион смеялся, пытаясь заснять его на колдокамеру, а её отец пытался попасть в него остолбенеем с балкона. Лукреция не выходила — она была обижена. И в общем-то, поэтому он пел.

— Пропил, — он пожал плечами. — Или проиграл в карты. Или продал ведьме, как в старой сказке. Увы и ах.

Она рассмеялась, закуривая. Он подумал, что и ему бы пора закурить.

— Ну Риддла ты не пропил, верно? — ну ещё бы, она не могла о нём всё-таки не сказать — Долохов ждал этого весь вечер. Обычно после этого их разговоры переходили в ссору.

— Увидишь, — сказал он, зная, что она будет смеяться, когда увидит. Уж она-то будет, даже если Вальбурга с трудом удержала шутку, но цена у тёмной магии была высока. — Я не причём.

Лукреция приподняла брови — хотела спросить, но он покачал головой.

— Ладно.

Он закурил. Её сигареты ему не нравились. Они выпили, он спросил о Вальбурге, хотя знал, что она в браке счастливее некуда, об Альфарде и его затее с магазином, о кое-ком из его или её однокурсников. Лукреция потребовала колдографию с медведем, которую он ей обещал шесть или восемь лет назад. Он, конечно же, показал, и она смеялась, что шрам на его лице оставил не оборотень.

— Ты проводишь меня до дома? — спросила она, вставая. Он улыбнулся, допивая последнюю рюмку.

— Игнат не будет возражать?

— Кого интересует его мнение? — но она имела в виду отнюдь не это, поэтому добавила: — Он дома, хоть познакомишься.

— Как-нибудь в другой раз, — кивнул он, тоже поднимаясь за ней. — Но провожу.

— Ты надолго? — ему это напоминало их прогулки, когда они выбирались в паб после его курсов мракоборца. Вечером почти каждый день. Её каблуки всё так же стучали по дороге. Разве что на его подбородке теперь не оставалось узоров её помады

— Да, думаю, навсегда, — он улыбнулся. Она кивнула.

— Неожиданно.

— Да, — помолчали. — Ты в курсе, я ведь почти поступил к мракоборцам? Нужно только принести какую-то справку из Мунго.

— Вот как?

— Боюсь, только они скажут, что я алкоголик. И меня не примут. Трагедия.

— Но водку ты не бросишь, нет, — её улыбка была острой. Он качнул головой, подтверждая её слова. Было неловко, причём — им обоим. Лучше бы не улавливать тайный подтекст.

— Пока она не убьёт меня.

— Что ж, надеюсь, мне будет у кого покупать сведения для Пророка.

— Вот она современная журналистика.

Она засмеялась.

— Вот она журналистика. Долохов, ты вообще в курсе, что мы идём не туда? Мой дом в другой стороне.

— Не на Гриммо, — он застыл, понимая, что они шли по заученной дороге — туда, где она жила раньше. Ему показалось, что он пропустил вдох. Она улыбнулась.

— Не на Гриммо, — подтвердила с усмешкой. — Я лучше трансгрессирую, если ты всё равно не хочешь знакомиться с Игнатиусом.

— О, так его так зовут?! — он сделал вид, что удивлён. Она даже не закатила глаза — видимо, он сегодня был более, чем очарователен и не успел её достать. — Передавай ему привет.

— От моего бывшего? — Лукреция нахмурила брови, потом хмыкнула. — Обязательно.

Она не сказала «до встречи, как вновь появятся срочные дела, пиши», не обняла напоследок по-дружески, разумеется, по-дружески. Только чмокнула в щёку, у них в тринадцать — его тринадцать — поцелуи были менее целомудренными, и пробурчала, что от него пахнет алкоголем. От неё пахло тоже.

— Привет от меня Игнату, — крикнул он, оставаясь один на безлюдной улице. Она помахала ручкой, исчезая с хлопком трансгрессии. Долохов подумал, что ненавидит её красную помаду ещё сильнее, стирая след от её губ со щеки. А потом вернулся в бар.