Волчье время (джен)

Проделав полпути среди пронзительного холода и непроглядной темноты, Меченый ощутил, что выбивается из сил. Ноги и руки онемели и утратили чувствительность еще в самые первые минуты, но боль пробивалась даже через онемение, вгрызалась в суставы и сводила судорогой мышцы.

Его кожаный колет и сапоги отяжелели от воды, и Крикс избавился от них, уже не думая о том, как будет добираться до тронного зала босиком. Большая часть развилок, наконец, осталась позади, и Меченый поплыл быстрее, мысленно твердя себе, что страх и боль — это хороший знак. По-настоящему пугаться нужно будет в тот момент, когда ему покажется, что тело согревается, а мир начнет подергиваться дымкой, как у засыпающего человека.

Говоря Браэну, что перебраться на тот берег Шельды было тяжелее, чем добраться до дворца, Меченый слегка покривил душой. Шельда, конечно, была холоднее, чем вода в Подземном городе — пловца сносило быстрое и сильное течение, и на поверхности плавали куски льда. Но плыть ему тогда пришлось не так уж долго, а потом, выбравшись из воды, Меченый за несколько минут добрался до ближней деревни — бежал всю дорогу, не давая себе не секунды передышки, потому что знал, что в его положении любая остановка означает смерть. В деревне его знали, как разведчика из Серой сотни. Чуть живого Крикса завернули в меховое одеяло, растирали жесткой рукавицей и отпаивали горячим вином. На этот раз согреться будет негде, да и нечем. И рассчитывать он может только на себя.

Когда его нога наткнулась на ступени лестницы, ведущей в усыпальницу дан-Энриксов, Меченый уже плохо сознавал, кто он такой и что здесь делает, и все-таки смутно обрадовался, что страшное путешествие окончено. Он на четвереньках выполз из воды и, попытавшись встать, потерял равновесие и растянулся на камнях, не почувствовав боли от удара.

Мысли у Крикса путались. В отдельные моменты он осознавал, что лежит ничком на каменном полу над лестницей, ведущей в усыпальницу дан-Энриксов. А в следующий момент ему мерещилось, как будто бы он выбрался из моря и лежит на берегу Залива, и вокруг не темнота и тишина, а яркий августовский полдень с плеском волн, шелестом ветра и гудящим у него над головой шмелем. Стоявшее в зените солнце светило прямо на него, а галька, на которой он лежал, нагрелась, словно сковородка, но даже двойной жар от солнца и камней не помогал «дан-Энриксу» согреться — видно, море в это лето было холоднее, чем обычно.

...Меченый отчаянно закашлялся и завозился на полу, пытаясь отогнать успокоительное наваждение. Нет ни лета, ни жаркого солнечного света, ни горячей гальки. Если он останется лежать на этом месте, то не согреется, а окончательно замерзнет и умрет.

Надо бороться с сонным отупением. И, разумеется, прежде всего надо заставить себе встать.

Поднявшись, он негнущимися пальцами стащил с себя рубашку и несколько минут крутил и мял плотную ткань, тщетно пытаясь выжать ее досуха, а потом яростно растер ей грудь и плечи. Исчезнувшая было боль вернулась, заставив его ругаться и шипеть сквозь зубы, но зато сознание заметно прояснилось.

Крикс проверил, насколько легко меч Ниру ходит в ножнах. Как и следовало ожидать, капитан содержал свое оружие в прекрасном состоянии, и клинок выдвигался плавно и бесшумно, с легким шелковистым шелестом. Привычное ощущение шершавой, оплетенной кожей рукояти у него в ладони окончательно привело Меченого в чувство. Это было хорошее оружие, простое и надежное — совсем как человек, который отдал ему этот меч. Крикс сделал взмах, потом подшаг, ударил с полуразворота. При каждом движении в суставы словно вонзали раскаленные ножи.

Еще подшаг. Удар, защита, верхний блок, отход назад, еще удар... Боль сделалась настолько нестерпимой, что накатывала дурнота, но Меченый не останавливался. От простых движений он перешел к Малому канону, постоянно подгоняя самого себя — быстрее! А теперь еще быстрее!.. Он заново овладевал своим замёрзшим, непослушным телом и приучал руку к новому мечу. Если не удастся убить Олварга сразу, то придётся перебить его охрану до того, как подоспеет подкрепление. С чем бы ему ни пришлось столкнуться наверху, он должен быть готов.

Воздух в фамильной крипте оставался неподвижным и холодным, но дан-Энриксу казалось, что от него того и гляди повалит пар. Медик внутри дан-Энрикса отметил, что он все-таки застудил легкие — при каждом вдохе в груди словно раздували тлеющие угли. Если бы он остался жив, то через несколько часов свалился бы с жестокой лихорадкой. Но, к счастью, об этом ему беспокоиться не нужно, через несколько часов все уже будет кончено.

Когда к нему вернулась прежняя подвижность, а одновременно с ней — способность чувствовать пространство, легко обходя надгробия и статуи, даже когда он отступал спиной вперед, Меченый понял, что теперь действительно готов. Он заново приладил перевязь и направился к выходу из крипты, уже не ощущая холода окоченевшими ступнями.

Олрис с Дарнторном вместе занесли бесчувственную Лейду в пустой амбар, наскоро превращенный защитниками порта в лазарет, и опустили ее на земляной пол рядом с каким-то раненым островитянином.

Ингритт уже спешила к ним, переступая через раненых. Ее одежда, волосы и даже подбородок были вымазаны кровью, словно это не они, а Ингритт всего несколько минут назад выбралась из гущи боя. Олрис почувствовал, что должен как-то объяснить случившееся.

— Рыжебородый... — хрипло сказал он. Прозвище Нэйда отдавало копотью и ржавчиной, смешивалось с мерзостным солоноватым вкусом крови у него во рту. Раньше Олрис не знал, что ненависть способна иметь вкус.

Ингритт его как будто не услышала. Она торопливо опустилась на колени, зажала бившую из раны Лейды кровь какой-то тряпкой и, положив сверху ладонь Олриса, велела :

— Зажимай вот здесь. Я сейчас подойду.

Олрис послушно прижал к ране окровавленную тряпку. Дарнторн на секунду задержался рядом с ними, глядя на бледное лицо Лейды, а потом поправил перевязь и пошел к выходу. Олрис напрягся. Защитникам порта сейчас нужен каждый человек. Он тоже должен вернуться в бой...

— Перестань крутить головой, — бросила Ингритт резко. — Сосредоточься на том, что делаешь, или она умрет.

— Да... да, конечно, — вздрогнув, согласился он. Ингритт права, сейчас важнее всего спасти Лейду. Остальное подождет...

Вчера, когда он обнаружил в порту Ингритт, помогающую раненым, внутри у него все оборвалось.

— Что ты здесь делаешь? — выпалил он чуть ли не с возмущением. Девушка мрачно посмотрела на него.

— А ты?..

Олрис сообразил, что в общей суматохе Ингритт поступила точно так же, как он сам — вскочила на оставшуюся без седока лошадь и помчалась в гавань вместе с остальными. Может быть, кто-то из гверрцев даже сунул ей поводья, как и Олрису, не разобравшись, что перепоясанный мечом подросток в шлеме и слишком длинной для него кольчуге был не юношей, а девушкой.

При мысли, что она сражалась наравне со всеми остальными, ему становилось жутко, хотя, трезво рассуждая, это было глупо — фехтовали они с Ингритт одинаково.

«Иди сюда и помоги мне» — приказала Ингритт, посчитав вопрос исчерпанным. Олрис сжал зубы и подошел к ней, не сомневаясь в том, что его сразу вывернет, если придется вблизи смотреть на чьи-нибудь вылезающие внутренности. Несколько раз его действительно стошнило от вида очередной отрубленной руки или ноги, но через полчаса он так измучился и отупел, что дурнота и слабость отступили. Олрис просто перестал размышлять о том, что делает. Он перетягивал жгутом очередной обрубок, и, навалившись на раненого всем весом, прижимал его к земле, пока Ингритт наскоро вычищала, прижигала и перебинтовывала рану. Руки у Олриса были липкими и скользкими от чужой крови, и порой ему казалось, что ничего этого на самом деле нет, а окружающие их со всех сторон страдания и боль — просто очередной кошмар, навеянный Темным Истоком. Но потом в уши врывался чей-нибудь истошный крик, и Олрис понимал, что это происходит наяву.

Рыжебородый еще дважды пытался захватить Южный порт, но гверрцы и островитяне оба раза отбивали нападение. К ночи в гавань стянулась куча горожан, которым удалось каким-то чудом ускользнуть от гвиннов, и тогда кто-то из островитян сказал, что два из шести кораблей, «Крылатый» и «Веселая акула», еще в состоянии держаться на воде. Далеко они, разумеется, не уплывут, но можно погрузить на них хотя бы женщин и детей, и попытаться вывезти их из Адели. Если повезет, они сумеют выбраться из гавани и дотянуть до берега, благо в такую темень занявшие дамбу гвинны не заметят корабли и вряд ли станут их обстреливать.

Столкнуть на воду прочно севший на мель островной корабль было ненамного проще, чем пытаться сдвинуть с места гору, но после работы в лазарете это могло показаться настоящим облегчением. Олрис торжествовал, что вырвался из этого кошмара, но одновременно с этим ему было стыдно, что Ингритт осталась там совсем одна.

Он думал, что потом вернется в лазарет, но вышло по-другому. Сперва Лейда позвала его переводить, поскольку нужно было допросить нескольких пленных гвиннов и попробовать понять, что замышляют остальные. Потом они отбивали нападение Рыжебородого. Потом спали вповалку прямо на земле в каком-то ледяном амбаре. А между этим был еще тот странный разговор, когда Олрис зачем-то потащился вместе с Лейдой проверять охранные посты.

— Жаль, что у нас было всего два корабля... Но, может быть, у них получится вернуться и забрать вторую партию людей, — заметил он, идя с ней рядом по ночному лагерю. Он так устал, что уже плохо понимал, что говорит. Ему казалось, что, если он перестанет делать над собой усилия, чтобы держать глаза открытыми, то ляжет и заснет прямо посреди мостовой.

— Ты бы хотел быть там? — спросила Лейда неожиданно.

Олрису даже расхотелось спать. Спроси об этом кто-нибудь другой, он бы гордо отверг подобное предположение, но Лейде он солгать не мог.

— Да... наверное, все-таки да. Если, конечно, Ингритт тоже согласилась бы уплыть, — быстро добавил он. — А вы?..

Только произнеся эти слова, Олрис подумал — идиот, нашел, о чем спросить! Особенно после того, что сам сказал про Ингритт. Лейда ведь любила Крикса. Они никогда это не обсуждали, но он знал, что это так. А теперь, когда Меченый погиб...

Но Лейда, судя по всему, думала о другом.

— Нет. Только не теперь. Не после пробуждения Истока.

Олрис удивленно посмотрел на Лейду.

— Почему Истока? — туповато спросил он. Лейда вздохнула.

— Потому что этой магии, в отличие от Олварга, нужно было не захватить Адель, а получить свободу. Из Адели она будет расползаться дальше, пока не заполнит весь наш мир. И пытаться бежать от нее совершенно бесполезно — очень скоро она доберется до любого уголка земли.

Олрис попробовал вообразить, что весь остаток жизни будет ощущать присутствие Истока так же, как последние несколько дней — и содрогнулся. Это невозможно! Ему и сейчас-то с трудом верилось, что в его жизни в самом деле было что-нибудь хорошее...

Лейда кивнула.

— Слабые сдадутся и станут рабами этой магии, сильные будут бороться до конца. Но я не верю в храбрость без надежды и без радости. Такая храбрость или умирает, или превращается в бессмысленное озлобление. Кто-нибудь скажет, что мы можем отступить и выиграть время, но это не так. Теперь время будет работать только на неё. Чем дольше она будет отравлять нас изнутри, тем меньше у нас будет шансов победить. Не знаю, сможем ли мы уничтожить эту магию без Крикса, но сделать это можно только теперь, пока мы помним, что еще совсем недавно мы умели быть весёлыми и храбрыми. А если мы не справимся, то остальное уже не имеет ни малейшего значения. Если мы проиграем — тогда все, кто был на этих кораблях, ещё успеют пожалеть, что не остались здесь.

Ингритт вернулась всего через несколько секунд, и по ее закаменевшей челюсти и напряженно сдвинутым бровям Олрис мгновенно понял, что все очень плохо. Кровь, толчками вытекавшая из раны над ключицей Лейды, никак не желала останавливаться. В довершение всех бед, женщина неожиданно пришла в себя и попыталась встать, зашарила ладонью по земле, пытаясь отыскать лежавший рядом меч. Олрис, едва не плача от отчаяния, надавил ей на плечо второй рукой, сбивчиво умоляя ее лежать спокойно. Лейда смотрела прямо на него, но Олрис видел, что она его не помнит и не узнает. Запавшие глаза под полукружьями шлема казались чужими от ярости и боли.

— Держи крепче, идиот! — с бешенством вырвалось у Ингритт.

Лейда оскалилась, давясь беззвучным криком, но смогла лишь ненамного приподняться, прежде чем ее затылок глухо стукнулся о землю. А потом взгляд Лейды Гефэйр затуманился, остекленел, и Олрис понял, что на этот раз все кончено — но не сумел разжать стиснутых пальцев на ее предплечьях. Почему-то ему казалось, что, пока он не сдается и не разжимает рук, они все еще могут что-нибудь исправить.

— Отпускай, — глухо сказала Ингритт. — Уже можно. Ты все сделал правильно. Прости, что наорала на тебя... Я с самого начала знала, что мы ничего не сможем сделать. Это было бесполезно. Вообще все бесполезно. Я даже не знаю, для чего я помогаю этим людям. Гвинны все равно убьют их всех, когда захватят порт.

Олрис посмотрел на нее неестественно спокойное лицо — и ему показалось, что внутри у него лопнула туго натянутая тетива, и мысли затопило что-то темное, багровое, горячее, как кровь у него на руках.

Олрис рывком поднялся на ноги и подобрал меч Лейды — свой он обронил, пока вытаскивали ее из сражения. Гвинны уже продвинулись так далеко, что в лазарете было слышно шум сражения. Ингритт была права — когда гвинны захватят порт, они, конечно, перебьют всех раненых. Но Нэйд этого не увидит.

Он успел пройти не больше десяти шагов, когда его нагнала Ингритт, успевшая натянуть кольчугу и надеть островерхий гверрский шлем. Олрису даже показалось, что это тот самый шлем, который был на Лейде.

— Попытаемся пробиться к Нэйду, — сказал он. Ингритт оскалилась.

— Лучше заставим его самого пробиться к нам, — ответила она. — Конечно, прошло не так мало времени... но я практически уверена, что он меня узнает.

— Господин, мы обыскали весь дворец, — бесстрастно доложил Безликий, посланный на поиски Валларикса. — Вашего брата нигде нет.

Олварг поморщился. Он и сам видел, что во всем дворце нет не то, что императора и его охраны, а вообще никого, помимо раненых и умирающих. Дворец достался ему мертвым и пустым. Таким же мертвым и пустым, как и его победа... Он пытался осознать, что он сидит на троне, на котором столько лет сидел его отец — но никогда еще чувствовал себя так далеко от воплощения своей мечты. Ни это кресло, ни пустой и гулкий тронный зал не имели ничего общего с его украденным наследством. Вид Вальдера, стоящего на коленях перед его троном, мог придать этой минуте хотя бы оттенок торжества, но жив ли Валларикс и сумеют ли его найти — сказать было нельзя.

— Город наш, милорд! — торжественно провозгласил вошедший следом за Безликим гвинн, бросив к его ногам синий с золотом стяг, еще недавно развевавшийся над куполом дворца. Ясеневое древко звонко ударилось о мраморные плиты, ткань блестящей шелковой волной растеклась по полу. Олварг представлял эту минуту с того дня, как начал планировать возвращение в Адель. В своих мечтах он наступал на это знамя сапогом и ощущал, как его наполняет торжество.

Наверное, стоило сделать это и теперь. Всего-то переставить ногу и демонстративно наступить на эту шелковую тряпку каблуком. Но у него не было сил. Олварг молчал, глядя прямо перед собой.

— Мы победили, государь, — повторил гвинн, явно смущенный этим продолжительным молчанием.

— Так, значит, это теперь называется «победой»? — спросил Олварг тусклым голосом, чувствуя подступающую к горлу ярость. — Нэйд уже два раза посылал за подкреплением, но до сих пор не занял Южный порт. И ладно бы только Рыжебородый — так теперь еще и Лэнгетт тоже просит подкрепления. Сколько человек в принципе нужно, чтобы разобраться с кучкой сопляков в Лаконе?..

Гвинн заметно побледнел. Олварг внезапно вспомнил, что этого рыжеватого, казавшегося загорелым от веснушек парня звали Инги. Точно, Инги. Помнится, его дружка, всегда сидевшего с ним рядом в главном зале Марахэна, Олварг заколол наутро после штурма Леривалля. Знал ли Инги, что случилось с его другом — неизвестно, но Олварга он боялся и без этого.

— Я... я не знаю, государь, — выдавил он. — Я не был с Лэнгеттом.

— Верно; ты в это время вместе с остальными поджигал Книгохранилище. Благодаря вашим стараниям, над площадью теперь торчит штандарт дан-Энриксов, который невозможно снять, — процедил Олварг.

Бескровное лицо гвардейца помертвело окончательно.

— Простите, государь. Крыша главного здания обрушилась, внутрь не сунешься — там все горит. Огонь, конечно, тушат, но... — гвардеец не договорил.

Олварг и сам прекрасно понимал, что пожар не потушат до глубокой ночи. И понадобится еще больше времени, чтобы зола достаточно остыла, чтобы можно было попытаться войти внутрь и добраться до обсерватории Саккрониса, где кто-то вывесил штандарт дан-Энриксов. А все из-за того, что эти недоумки попытались спалить врагов заживо вместо того, чтобы просто выломать дверь... Надумай их враги спасаться на какой-то другой крыше, можно было бы оставить их медленно умирать от голода и жажды, но герб дан-Энриксов прямо перед дворцом, откуда его было видно половине города — это был откровенный вызов и пощечина захватчикам. Судя по напряженному лицу гвардейца, тот тоже отлично это понимал, и опасался, что гнев за эту неудачу обрушится именно на него.

— Делайте, что хотите, но чтобы до темноты его там не было, — выплюнул Олварг. — Прикажите пленным таскать воду, если будет нужно — завалите этот пожар трупами. Но если кто-нибудь из твоего отряда еще раз покажется мне на глаза, а этот флаг все еще будет там — вы пожалеете, что выжили во время штурма.

Инги поклонился с таким явным облегчением, что Олварг с трудом смог сдержать брезливую гримасу. Трусы... кругом одни трусы. Кроме, разве что, Рыжебородого. Нэйд, как и все остальные, понимал, что его жизнь и смерть находится во власти Олварга, но никогда не стал бы извиваться и вилять хвостом только за то, что в этот раз его не пнули в морду и не вытянули плеткой. Если не считать припадков бешенства, которые всегда бывали так внезапны и страшны, что их можно было принять за приступы безумия, взгляд Нэйда всегда оставался по-змеиному холодным и невыразительным, а от его мыслей и чувств веяло ледяной и затхлой неподвижностью, как из колодца. Олварг, впрочем, со злорадством думал, что ярость Рыжебородого была вовсе не так неуправляема, как полагало большинство гвардейцев, слуг и женщин в Марахэне. Все эти вошедшие в пословицу припадки ярости ни разу не случались с Нэйдом перед королем, и сознание того, что такой человек держит себя в узде из страха перед ним, отчасти примиряло его с тем, что во всем остальном Рыжебородый был так же бесстрашен, как адхары.

После того, как Инги торопливо выскользнул за дверь, Олварг подумал, что надо бы приказать адхарам поднять знамя Риксов с пола и убрать его куда-нибудь подальше, с глаз долой — но вместо этого застыл посреди зала с приоткрытым ртом, ощутив ослепительную вспышку Тайной магии. Чувство было мучительно знакомым, хотя он успел порядком подзабыть его с тех пор, как Крикс был арестован и лишился своего меча. Сердце у Олварга заколотилось так, как будто бы пыталась выпрыгнуть из горла.

Нет, подумал он. Не может быть.

Не может быть!..

След Тайной магии тянулся в Южный порт. В этот проклятый Южный порт, где их враги, как заколдованные, раз за разом отбивали нападения Рыжебородого. Адхары Олварга насторожились, словно гончие, почуявшие кабана, и Олварг окончательно поверил в то, что никакой ошибки не было.

Меченый был все еще жив. И он каким-то образом вернул себе меч Альдов. Королю казалось, будто воздух больше не проходит в его легкие.

— Возьмите всех своих людей и отправляйтесь в Южный порт, — прохрипел Олварг, обращаясь к предводителю адхаров. — Разыщите Меченого. Прикончите всех, кто будет вместе с ним, и доставьте мне его голову... Ты, ты и ты — останетесь со мной, — приказал он троим Безликим из своей охраны.

Оставшись в полном одиночестве — так как адхары в счет не шли — Олварг оперся на мраморные подлокотники своего трона и закрыл лицо ладонями.

Меченый жив — а значит, рано или поздно он придет сюда и попытается его убить. Последние несколько лет Олварг жил в непрерывном страхе перед этим человеком. Больше всего в дан-Энриксе пугало то, что он всегда каким-то образом выскальзывал из его рук, и все, что Олварг делал для того, чтобы покончить с ним, в конечном счете всегда приводило к совершенно неожиданному результату. Это чересчур напоминало болтовню Седого о предназначении и о парадоксальной сути Тайной магии.

Вспоминать Сивого было ошибкой. Ему тут же вспомнилась темная камера в подвале Марахэна, и худое, страшное лицо с блестящими от крови темными провалами на месте глаз.

— Что же ты не пугаешь меня Тайной магией, старик?.. — с насмешкой спросил он тогда, любуясь делом своих рук.

— Тайная магия — не для того... чтобы её... боялись, — выдохнул Седой. — В ней нет ничего страшного. В отличие от сил, с которыми связался ты.

К тому моменту Олварг занимался им уже много часов подряд, и непоколебимое упрямство Сивого успело раскалить его до бешенства. Однако он все же нашелся возразить :

— Ну, я-то жив, а ты сейчас подохнешь, как собака! Так что, думаю, я выбрал правильную сторону.

Князь тогда промолчал, и Олваргу это молчание ужасно не понравилось. Но истинную подоплеку этого зловещего молчания он начал понимать только теперь.

Он сдавил пальцами виски, как человек, почувствовавший приближение мигрени, и внезапно ощутил в своем сознании присутствие кого-то — или, может быть, чего-то — совершенно постороннего. Олварг испуганно отдернул руки. Это было так же жутко, как дотронуться до своей кожи — и нащупать под слоем теплой плоти паразита, который затаился там, внутри, чтобы расти, питаясь твоей кровью.

Олварг почти свыкся с мыслью, что Исток пытается его сожрать. Но теперь Олварг осознал, что эта магия была не хищником, а паразитом. Она собиралась жить вместо него.

Все это время магия хотела быть живой. Она желала чувствовать и мыслить. Полностью осознавать себя. В общем, иметь возможность насладиться осознанием своей победы.

Олварг зажмурился, и с его губ сорвался отчаянный, хриплый стон. А когда он открыл глаза, то понял, что сошел с ума, потому что из густого сумрака между колоннами внезапно и бесшумно вышел человек, которого здесь находиться не могло. Во-первых, он был в гавани, на другом конце города. А во-вторых, будь Меченый не наваждением, а человеком из плоти и крови, магия уже давно почувствовала бы его присутствие — а сейчас она утверждала, что, помимо Олварга и охраняющих его Безликих, в зале не было больше ни одного живого существа.

Только когда Безликие разом сорвались с места, и тронный зал наполнился звоном оружия, Олварг поверил в то, что Крикс и в самом деле здесь. Поседевший, исхудавший и босой дан-Энрикс меньше всего походил на Эвеллира, но сражался он, как Эвеллир. Первый из трех ахаров рухнул на пол с рассеченным горлом уже в первые секунды боя. Нужно было что-то предпринять, причем немедленно, но Олварг чувствовал, что, если он сейчас прибегнет к магии, хотя бы даже для того, чтобы призвать к себе на помощь остальных адхаров — это будет то последнее усилие, которое отдаст его в полную власть Истока. Его выворачивало от бессилия и ужаса. Если бы только можно было вырвать из себя этого паразита, пожирающего его изнутри — а самому остаться жить!..

Олварг внезапно осознал, что в тронном зале снова стало тихо. Меченый перешагнул через последнего убитого адхара и направился к нему — плавной, скользящей походкой фехтовальщика. Босые ноги бесшумно ступали по мраморному полу, но бешено стучащее о ребра сердце Олварга сопровождало эту сцену жутким барабанным аккомпанементом. По рубашке Крикса быстро расплывалось темное кровавое пятно, но по его движениям нельзя было понять, опасно ли он ранен.

Олварг тяжело поднялся на ноги.

— Крикс, подожди! Послушай... Я не хотел разрушения Адели. Это все Исток. Я больше не могу с ним справиться. Помоги мне.

— Для этого я и пришел, — ответил Меченый. От его тона по спине у Олварга прошел озноб. Не приходилось сомневаться, что именно Крикс имел в виду под «помощью».

Еще совсем недавно даже смерть пугала его меньше, чем слияние с Истоком, но сейчас, когда настало время умирать, Олварг внезапно ощутил, что это чересчур, что он не сможет это выдержать. Мысли о боли, о мучительной агонии и бесконечной черной пустоте за ней пугали его так, что хотелось завыть.

— Но ты же Эвеллир, а не убийца!.. — возмутился он. — Моя смерть не уничтожит Темные истоки. Должен быть какой-то другой путь. Я помогу тебе его найти, и вместе мы сможем покончить с этой магией.

— Другого пути нет, — возразил Крикс. И от того, что он сказал это так равнодушно и устало, не считая нужным даже разозлиться, Олварг вдруг почувствовал, что ненавидит его так, как он не ненавидел еще никого и никогда — ни Сивого, ни узурпатора-Валларикса, ни даже своего отца. Он вскинул руку, чувствуя, как воздух уплотнился и дрожит от магии, уже давно мечтавшей вырваться на волю — и ударил.

Магический удар был так силен, что меч в руках у Крикса разлетелся, как железная труха — целой осталась только рукоять и крестовина гарды, которую он сжимал в руке. Меченый швырнул ее на пол и ударил Олварга кулаком в лицо.

Руку дан-Энрикса перехватили твердые, словно железо, пальцы, сжавшие ее с нечеловеческой, дробящей кости силой. На одну краткую секунду он увидел глаза своего противника — мертвые, неподвижные глаза, в которых не осталось ничего от того человека, с которым он разговаривал всего пару секунд назад. Меченый стиснул зубы и ударил Олварга — того, кто был на месте Олварга, — под дых, а сразу же следом за тем ударил его лбом в лицо, надеясь сломать ему нос. Они одновременно повалились на пол, и какой-то частью своего сознания Меченый успел поразиться дикости происходящего. Он всегда знал, что должен уничтожить Темные Истоки, но никак не мог предположить, что это нужно будет делать врукопашную, хрипя от ярости и не имея сил даже на то, чтобы подняться на ноги. Хлещущие во все стороны потоки магии, бессильные причинить вред дан-Энриксу, заставляли дрожать и сотрясаться весь дворец. С потолка осыпались куски штукатурки, пол шатался, покрываясь черными ветвящимися трещинами, с резким звоном осыпались стекла из витражных окон.

Олварг был без меча, но зато носил на бедре длинный, широкий нож, и сейчас вытащил его из ножен. Крикс перехватил его руку, но сразу же ощутил, что враг слишком силен, чтобы отнять у него нож или просто остановить удар. Тогда он выпустил запястье Олварга, прижал его к земле и надавил локтем ему на горло.

Олварг захрипел. Вместо того, чтобы войти точно под ребра Крикса, его нож проделал в боку Меченого глубокую борозду, но Меченый только оскалил зубы и начал давить на шею своего противника еще сильнее. Осознав, что Крикс не выпустит его даже ради того, чтобы спастись от нового удара, Олварг запаниковал и начал бить куда попало. Магия окончательно сбесилась — жуткие подземные толки расшатывали пол, в паре шагов от них со страшным грохотом обрушилась поддерживающая потолок колонна, обсыпав их камнями и мраморной крошкой. Удары ножа сопровождались вспышками багровой боли, но Меченый готов был поклясться в том, что эти удары становятся слабее. Из горла его противника рвался уже не хрип, а сиплый свист, жуткие белые глаза глаза налились кровью. Крикс слышал свое надсадное дыхание, и думал исключительно о том, как бы не потерять сознание. Кем бы ни был этот занявший место Олварга чужак, он должен продержаться хотя бы на несколько секунд дольше него...

Когда сверху на них обоих рухнула лавина из камней, и Меченый сообразил, что дворец рушится, он почувствовал облегчение при мысли, что теперь ему не о чем больше беспокоиться. Падавший им на головы тысячетонный свод покончит с Олваргом надежно и наверняка.

Мгновение спустя Крикс ощутил тяжелый и болезненный удар по голове, и ему показалось, что он падает с огромной высоты — куда-то в пустоту и мрак.

* * *

Снова открыв глаза, Крикс осознал, что он лежит на чем-то мягком, а над головой у него светлый и высокий потолок. Собственное тело показалось ему непривычно легким. Через несколько секунд он осознал, что он просто не ощущает ни усталости, ни холода, ни боли. Да и вообще, в последний раз он чувствовал себя настолько же здоровым много лет назад, еще до заключения в Кир-Роване. Его переполняла жажда действия, как в ранней юности, когда обидно даже одну лишнюю минуту провести в постели.

Крикс с любопытством оглядел просторную светлую комнату, в которой он лежал, и попытался вспомнить, как сюда попал, но вспоминалось что-то странное — то бесконечные лесистые холмы, то мост над морем облаков, то солнечные зайчики на потолке и какие-то люди, подходившие к его постели и переговаривающиеся между собой на необыкновенно мелодичном языке. Впрочем, вполне возможно, что все это было просто сном.

А вот их схватка с Олваргом, вонзавшийся в него кинжал, обрушившийся потолок дворца — это, определенно, было наяву. Крикс скосил глаза вниз, а после этого, не утерпев, даже провел ладонью по бокам, не обнаружил никаких следов от ран, и рассмеялся от нахлынувшего чувства облегчения. Значит, все получилось!.. Это в самом деле Мир Былого и Грядущего.

Крикс спрыгнул на пол легким и пружинистым движением, которым он когда-то вскакивал с постели в Академии, и подошел к окну. Увидев белые, сверкающие башни и клубящееся море облаков, Крикс наконец-то понял, что он находится в Леривалле, и спросил себя, как он сюда попал.

Высокий, худощавый человек заглянул в его комнату и на мгновение запнулся на пороге, словно удивляясь, что дан-Энрикс уже встал, но тут же просиял улыбкой.

— Я смотрю, ты, наконец, пришел в себя?..

«Седой?!» — подумал Крикс. Но волосы у незнакомца были темными, а кроме того, хотя он в самом деле походил на Князя, Крикс внезапно осознал, что еще больше его гость напоминал другого человека, изваяние которого дан-Энрикс привык видеть на Имперской площади.

— Энрикс из Леда!.. — пробормотал Крикс.

В прозрачных, серебристо-серых глазах гостя промелькнули веселые искры.

— Рад наконец-то видеть тебя в добром здравии. И, раз уж мы установили, что ты мой пра-пра-пра-правнук, я позволю себе сделать то, чего не делал в прошлой жизни, — сказал Князь, и, подойдя к нему, крепко обнял дан-Энрикса. — А вообще, мне очень жаль, что я ни разу не воспользовался случаем и не поговорил с тобой по душам еще тогда. Теперь я постоянно чувствую, что слишком молод для всей той сентиментальной стариковской чепухи, которую я столько раз хотел тебе сказать. И в то же время слишком стар, чтобы проделывать вместе с тобой те глупости, которыми тебя порадуют твои друзья, когда ты явишься в Адель.

Крикс чувствовал, что голова у него идет кругом, и поэтому спросил самое первое, что пришло ему в голову.

— А почему ты говоришь, что рад увидеть меня в добром здравии? Я что, был болен?..

Лицо Князя сделалось серьезным.

— Да. В каком-то смысле, да. С тех пор, как ты уничтожил Темные Истоки — по старому времени, почти полмесяца назад, хотя время во многом потеряло свое прежнее значение — ты находился где-то между тем и этим миром. Это не метафора. Физически ты находился здесь, а вот твое сознание, по-моему, только и делало, что пережевывало твое прошлое. И даже Альды не могли ничем помочь, так как ты совершенно явно не желал никакой помощи. Они сказали, что лучше всего будет оставить тебя в покое и немного подождать. А чтобы дать тебе побыть в покое, мы забрали тебя в Леривалль. Только не спрашивай меня, что с тобой было. Я не знаю. Вообще-то здесь, в Мире Былого и Грядущего, болезнь — понятие почти абсурдное.

— Почти?.. — приподнял брови Крикс.

— Да, именно «почти», — ответил его собеседник с интонацией, которая живо напомнила дан-Энриксу их прежние беседы. — Но не беспокойся, у тебя будет сколько угодно времени, чтобы во всем разобраться. А пока — не хочешь ли позавтракать?

— Хочу, — сознался Крикс, почувствовав, что он и впрямь был голоден.

— Отлично. Тогда подожди, я сейчас принесу нам вина и чего-нибудь поесть, а потом мы спокойно побеседуем.

— Я помогу, — предложил Крикс, смущенный тем, что Светлый собирается носить ему обед, словно лежачему больному, но Князь только отмахнулся.

— Сядь, Рикс. Альды свидетели, ты сделал для всех нас вполне достаточно, чтобы теперь немного отдохнуть.

Крикс сел к столу, где на серебряном подносе стояло несколько бокалов из сияющего, тонкого стекла. Он задумчиво повертел один из них в руке, а потом, подчиняясь безотчетному порыву, крепко стиснул пальцами тонкий, бросающий на скатерть солнечные зайчики хрусталь. На первый взгляд стекло казалось ненамного толще, чем бумага, но на деле оказалось прочным, как алмаз. Дан-Энрикс даже начал сомневаться, что сумеет его раздавить.

— Давай же!.. — пробормотал он.

Словно откликаясь на его желание, бокал послушно лопнул. Крикс почувствовал острую, режущую боль в ладони, по запястью потекли красные струйки крови.

— Ты прямо как ребенок, — усмехнулся Светлый, снова входя в комнату с подносом, на котором были фрукты, сыр, вино и куски яблочного пирога. — Суешь руку в огонь, чтобы узнать, действительно ли он жжется.

— Я просто хотел понять, можно ли здесь чувствовать боль, — признался Крикс.

— Конечно, можно, — Князь казался удивленным. — И боль, и холод, и усталость, и все, что угодно. Разве долгие прогулки или, скажем, фехтование могли бы доставлять такое удовольствие, если бы не боль и не усталость в мышцах?.. Без голода не было бы удовольствия от пищи, без усталости — удовольствия от сна. Разница в том, что теперь эти вещи больше никогда не смогут стать нашим проклятием. Ты больше не устанешь так, чтобы не радоваться отдыху. А ещё — ты свободен. Ничто больше не имеет власти над тобой — ни время, ни пространство, ни усталость, голод или боль. Ты волен путешествовать пешком или верхом, но точно так же можешь попасть в любое место напрямую. И ты можешь чувствовать или не чувствовать, что пожелаешь. Можешь убедиться.

Крикс посмотрел на кровь, текущую из нескольких тонких порезов, и почувствовал, как, подчиняясь его воле, боль стихает прямо под его взглядом. Он вытер руку о штаны и посмотрел на чистую и гладкую ладонь. Если бы все вокруг не было таким пронзительно-реальным, он, наверное, подумал бы, что спит и видит сон.

— Кому-кому, а уж тебе не стоило бы удивляться, — сказал Князь. — Именно так Тайная магия излечивала других людей по твоей воле... Осколками я займусь позже, а пока давай позавтракаем. Но сначала выпьем. Например, за Истинную магию. Или за новый мир?..

— Лучше за то, что я в конце концов узнал, кто ты такой и как тебя зовут, — не удержался Крикс. — Я видел в усыпальнице дан-Энриксов твое надгробие. Я думал, что ты умер ещё триста двадцать лет назад!

Князь добродушно усмехнулся.

— Ну, я и правда умер триста двадцать лет назад. А Альды попросили у моей жены согласия на то, чтобы похоронить меня в Туманном логе, потому что я был их другом. Эйтлин, конечно, согласилась. Она понимала, что Альды оказывают мне большую честь... Но, когда мое тело привезли в Туманный лог, я неожиданно для всех вернулся в мир живых. И это было настоящим чудом. Хотя Альды не способны воскрешать людей, но уж живое с мертвым они никогда не перепутают, и можешь быть уверен, что к тому моменту, когда они собирались меня хоронить, я был так же бесповоротно мертв, как твой приятель Кэлрин Отт — после удара Призрака.

— Но если Альды не умеют воскрешать людей, то кто же тебя воскресил?.. Я думал, Истинная магия не совершается без человеческого соучастия, — заметил Крикс.

Энрикс внезапно рассмеялся.

— О, я посоучаствовал! Я еще как посоучаствовал... Когда я принимал от Альдов титул императора и меч, который ты потом назвал Риваленом, я присягнул над Очистительным огнем, что я не допущу, чтобы кто-нибудь из моих потомков обратил полученную власть во зло. Надо сказать, Альды не требовали от меня никаких клятв — я дал этот обет по собственному побуждению. И, откровенно говоря, имел в виду всего лишь то, что приложу все силы, чтобы научить своих наследников тому, что каждый, кто садится на Крылатый трон — только наместник Альдов и хранитель их законов. Но Тайная магия приняла мою клятву и исполнила ее... по-своему. О чем я, впрочем, совершенно не жалею. Хотя, когда я воскрес, я был на волос от того, чтобы вернуться в Адель и использовать этот неожиданный подарок Тайной магии в собственных целях. Видишь ли, у нас с женой было четыре дочери, но наш единственный сын родился уже после моей смерти. Я женился поздно, и Эйтлин была гораздо младше меня самого. Когда я узнал, что она снова ждет ребенка, то мне страшно захотелось бросить все, вернуться и объявить своим близким, что я жив. Но я знал, что Истинная магия вернула меня к жизни не для этого, и, к счастью, смог справиться с искушением поступить так, как мне хотелось. Пользуясь твоими же словами, «Истинная магия — не лошадь, чтобы гнать ее туда, куда тебе захочется»... Эйтлин несколько лет носила траур и посвящала себя только государственным делами, но потом вышла замуж за Гедрика Гефэйра, одного из моих молодых военачальников. И брак их был очень удачным. В том числе и для тебя, поскольку их потомки стали править Гверром, и без них, в конечном счете, не было бы и Лейды Гефэйр... Эйтлин с ее новым мужем смогли воспитать моего сына так, как вряд ли смог бы воспитать его я сам, и Кметрикс стал самым великим королем в истории Легелиона. Когда мы впервые встретились лицом к лицу, все те, кто меня знал, уже успели умереть, да и он сам был уже далеко не молод. Я не сказал ему, что я его отец — просто пришел в сопровождении нескольких Альдов, как посланник Леривалля, и сказал, что буду выступать посредником между Туманным логом и династией дан-Энриксов. Остальное ты можешь додумать сам. А что не сможешь — о том тебе с удовольствием расскажут остальные Риксы.

— Думаешь, я их увижу? — с интересом спросил Крикс.

— Может быть, даже скорее, чем ты думаешь, — едва заметно улыбнулся Князь.

— А... Олварга?

— Интарикса, — поправил Светлый мягко. — Олварга, каким ты его знал, не существует. Более того, здесь, в этом мире, его даже не существовало. Все, что приходит тебе в голову, когда ты думаешь об Олварге — это просто воспоминание, которое больше не имеет власти ни над ним, ни над тобой. Скажем, сейчас принц Тар — просто ребенок, который вырастет совершенно другим человеком и не будет иметь ничего общего с тем Олваргом, которого ты знал. Но это его выбор. Истинная магия никого не лишает памяти и не вынуждает отказаться от своего прошлого помимо воли. Олварг мог бы остаться самим собой. Но это было бы гораздо тяжелее. В его памяти не оказалось ничего, за что он был готов бороться, и Истинная магия не могла сделать для него ничего лучше, чем позволить ему сбросить это бремя и начать все с чистого листа. Но ты наверняка увидишь тех, кто в прошлой жизни был немногим лучше Олварга — и, тем не менее, пошел совсем другим путем. А вообще — прежде, чем ты сломаешь себе голову, пытаясь осознать, что именно произошло с Интариксом или кем-нибудь из его соратников, советую сперва привыкнуть к мысли, что здесь вообще никто не остается прежним. Дальше будет проще. — Князь внезапно усмехнулся. — Кстати, ты когда-нибудь задумывался, почему Альды неспособны были убивать людей, даже ради самозащиты?.. Потому что они обладали даром Истинного зрения. В какой бы беспросветный мрак не скатывался мир, Альды всегда видели нас в нашем истинном облике, то есть такими, какими нам предстояло стать в Мире Былого и Грядущего.

Крикс несколько секунд раздумывал, стоит ли браться за третий кусок яблочного пирога подряд, но должен был признать, что, какой бы восхитительной ни была созданная Альдами еда, он безнадежно сыт.

— Ты говорил, что я могу попасть в любое место напрямую, — сказал он Светлому, допив вино. — Значит, ты можешь объяснить, как мне попасть в Адель?..

— Могу и объяснить, — ответил Князь. — Но вообще — и я, и все, кто сейчас находится в Леривалле, отправляемся в Адель сегодня на закате. Так что я очень советую тебе немного подождать. Сегодня вечером в Адели будет праздник, которого еще не бывало от начала мира, и поверь мне, люди захотят увидеть, как ты въедешь в город вместе с Альдами. Я известил твоих друзей, что ты пришел в себя, и будешь дома уже через несколько часов. А пока — спустись во двор. Бакко готовит для тебя коня.

— И что? — не понял Крикс.

— «Что, что»! Иди и посмотри, — хмыкнул Энрикс из Леда.

Крикс пожал плечами, встал и вышел в коридор. Несколько встретившихся ему в коридоре Альдов, улыбаясь, объяснили, как попасть во двор, но не остановились, чтобы с ним поговорить. Выглядели они при этом, впрочем, так, как будто просто не желают портить ему удовольствие, и Крикс вышел во двор уже достаточно заинтригованным.

Там он увидел человека, чистившего щеткой высокого, широкогрудого коня с лоснящейся, переливавшейся на солнце черной шкурой. Крикс застыл, как будто налетел на невидимую преграду.

— Фэйро, — выдохнул он еле слышно. А потом заорал во весь голос. — Фэйро!!!

Вороной конь знакомо вздернул голову и рванулся к нему, едва не сшибив с ног возившегося с ним мужчину. Крикс обхватил мускулистую черную шею — и внезапно ощутил, что плачет. Фэйро переступал с ноги на ногу, звучно дышал над ухом, его теплое дыхание щекотало Криксу шею. Они простояли так, должно быть, добрую минуту, пока Крикс не вспомнил, что они здесь не одни. Не убирая руку с плеча Фэйро, он перевел взгляд на человека, который чистил его коня, а теперь продолжал стоять посреди пыльного двора с щеткой в опущенной руке и несколько смущенным выражением лица, как человек, который понимает, что он стал свидетелем какой-то сцены, вовсе не предназначавшейся для его глаз.

Человек, которого Светлый назвал Бакко, выглядел, как чистокровный гвинн. Черты его лица, манера подвязывать волосы, даже телосложение напоминали Криксу пленников из Дель-Гвинира, которых он когда-то расспрашивал об Олварге. Впрочем, враждебности к предполагаемому гвинну Крикс не ощутил. В человеке, которому Альды позволяли жить в Туманном логе, не могло быть ничего плохого, да и открытое лицо Бакко вызывало безотчетную симпатию.

— Я позаимствую у тебя щетку, ладно? — спросил Крикс, протягивая руку. — Я хочу почистить Фэйро сам.

По правде говоря, в том, чтобы чистить Фэйро, уже не было необходимости — на блестящей атласной шкуре не осталось ни одной пылинки, и Криксу осталось только гладить щеткой широкую спину и теплые черные бока. Но Фэйро был доволен. Только иногда косился на него через плечо, как будто спрашивал, не думает ли Крикс, что лучше всего было бы отпраздновать их воссоединение, немедленно отмахав пару-тройку стае по морскому побережью или по раскинувшимся дальше к западу холмам?.. «Позже» — пообещал дан-Энрикс жеребцу, и посмотрел на Бакко, который по-прежнему стоял поодаль, наблюдая за дан-Энриксом и его конем.

— Я всегда думал, что в Туманном логе живут только Князь и Альды, — сказал Крикс. — Как ты здесь оказался, Бакко?

Гвинн неловко усмехнулся — и рассказал о нападении на Леривалль и о том, как Олварг обнаружил его во дворе наутро после штурма и убил.

— Я захотел остаться в замке, и Альды мне позволили. Я уж не знаю, почему, но они вбили в себе в голову, что я погиб за Лерриваль. По-моему, это большое преувеличение, но Альдов в чем-то переубеждать бессмысленно, — судя по затаенной гордости, звучавшей в его голосе, упрямство Альдов представлялось ему совершенно восхитительным.

Крикс мысленно признал, что Князь в очередной раз оказался кругом прав. В мире Былого и Грядущего действительно стоило быть готовым к любым неожиданностям.