Остров (гет)

Джин сделала кончиком ножа очередную черточку на гладкой стене «гнезда» и подсчитала их количество — выходило, что они с адмиралом провели на этой планете уже два месяца. Она не знала, насколько можно сравнивать местные сутки со стандартными, но и это был довольно долгий срок, а помощи как не было, так и не предвидится, несмотря на их усилия.

И ей бы успокоиться, но что-то не так было с этим количеством зарубок. Какая-то очень важная мысль крутилась на краю подсознания, не позволяя себя рассмотреть. Джин еще раз окинула взглядом ровный ряд черточек, и вдруг некое предчувствие оформилось во вполне понятную тревогу, спустя жалкие мгновения превратившуюся в почти уверенность.

Внутри похолодело, и девушка сглотнула горькую слюну, лихорадочно подсчитывая дни, проведенные в походе ровно с того момента, как она видела свою последнюю кровь. Все сходилось: и ее странная чувствительность к запахам, тянущие боли внизу живота, иногда будящие ее по утрам, и даже та странная, несвойственная ей тошнота, которую она испытывала на заброшенной исследовательской базе…

Джин, спотыкаясь, бросилась к веревочной лестнице, чтобы спуститься вниз, туда, где у рдеющих угольев прогоревшего костра сидел Кренник и коптил впрок мясо.

— Ты!.. — хрипло выкрикнула она, обвиняющим жестом направив на мужчину палец. — Это ты виноват в том, что произошло!

— А что произошло? — удивленно уточнил Орсон, не привыкший видеть свою немногословную спутницу в таком возбужденном состоянии. Он даже встал со своего места и весьма вовремя, так как разъяренная Джин налетела на него, попытавшись наградить серией ударов. Но так как девушка была слишком зла, чтобы правильно рассчитывать свои силы, то ни один из них не достиг цели.

— Еще спрашиваешь, имперская сволочь?! — возмутилась Джин, тяжело переводя дыхание. — Кто из нас должен был следить за тем, чтобы этого не случилось?

— Я тебя не понимаю, — холодно произнес Орсон. — В чем ты меня обвиняешь?

— Ребенок, Кренник! — выплюнула зло Джин. — Твой ребенок, криффов сын, вот что случилось!

Орсон на секунду опешил, по-новому посмотрев на взбешенную девушку. Осторожно спросил:

— Ты в этом уверена?

— Абсолютно! — отрезала она.

— Это невозможно, — Кренник склонил голову к плечу, и на его губах появилась какая-то нехорошая ухмылка. — Так что в своей проблеме, Эрсо, вини не меня, а того, с кем весело резвилась еще до истории с нашим кораблекрушением.

— Это еще почему? Насколько я помню, мы с тобой тоже не цветы собирали!

— Видишь ли, я раз и навсегда обезопасил себя от этой ситуации еще в юности. В Академии я прошел добровольную процедуру стерилизации, так что прости, но быть отцом я не могу по медицинским причинам.

Джин даже отступила на шаг, пораженно выдохнув:

— Какого криффа ты с собой сделал такое, упоротый кретин?!

Орсон промолчал на это, но после небольшой паузы сказал:

— Что бы там ни говорили джедаи, а в могучие чудеса Великой Силы я не склонен верить. Особенно в столь интимном плане, как зачатие ребенка. Так ты точно уве…

— Я же сказала, — мрачно перебила Джин. Она остервенело грызла ноготь большого пальца, напряженно размышляя. Вслух сказала:

— Если это был Кассиан, то срок прилично за два месяца.

— Жаль, что нельзя послать ему открытку, — ядовито фыркнул Орсон. Джин метнула в него яростный взгляд:

— Он погиб на том шаттле.

Орсон тяжело вздохнул, глядя на то, как медленно затухает алое свечение в прогоревших углях. Наконец медленно сказал:

— Все мы совершаем ошибки, Джин. За некоторые потом всю жизнь приходится платить.

— Я не хочу этого. Я не готова.

Джин развернулась и так же стремительно, как спустилась к подножию врошира, принялась подниматься по лесенке. Встревоженный Орсон зачем-то последовал за ней и застал девчонку Эрсо за торопливым пролистыванием найденного на заброшенной исследовательской базе дневника. Шуршали ломкие страницы. Она вглядывалась в рисунки растений и их описания — полустертые, выцветшие за прошедшие годы. Орсон остановился рядом, подозрительно осведомившись:

— Что ты делаешь?

— Ищу способ избавить нас от неприятности, — сухо ответила девушка, не поднимая головы от старых записей. — Должны быть какие-то травы, какие-то корешки, в конце концов…

Вдруг Кренник вырвал у нее из рук дневник, холодно и строго сказав одно-единственное:

— Нет.

— Что это значит — твое «нет»?! — взъярилась Джин, вскакивая на ноги. Глаза ее сверкали, кулаки сжались: она стояла перед ним, словно взведенная пружина, готовая в любой момент сорваться. — Ты думаешь, что имеешь право указывать мне, как поступить с тем, что внутри меня же?

— Да. И если ты забыла: эта «штука» называется ребенок.

— Пока еще нет! — рявкнула Джин. — И я позабочусь о том, чтобы этого не случилось.

Он поймал ее за плечи, грубо встряхнув, будто пытаясь вернуть прежнюю Джин — бесстрашную, остающуюся спокойной даже перед лицом грозящей опасности. Она вывернулась, пнув его в голень, бросила с наглой усмешкой:

— Отвали, Кренник! Что тебе за дело? И если ты не солгал, это даже не твое отродье!

Хлесткая пощечина опалила ее щеку, невольные слезы брызнули из глаз, и Джин охнула, поднимая руку к горящему лицу. Кренник смотрел прямо ей в глаза, челюсти его были сжаты, а синие глаза посветлели почти до прозрачности, когда он медленно повторил страшным, свистящим шепотом:

— Я сказал — нет. Ты не сделаешь этого, Эрсо.

— Подумай сам, — нервно облизнув губы, предложила Джин. — Что я… Мы сможем дать этому ребенку? Мы оба не знаем, что такое любовь, нас этому не учили! И это не говоря о том, что даже взрослым людям трудно выжить на необитаемом острове.

— Я не позволю тебе убить ребенка, — по-прежнему твердо, угрюмо произнес Орсон.

— О, неужели это попытка изменить прошлое? — издевательски протянула Джин. — Я не обязана исправлять твои ошибки, Кренник.

— Уверен, я смогу обеспечить комфортную жизнь тебе и ребенку. Сделаю все возможное для этого.

Она лишь рассмеялась — зло, до слез, вызванных отнюдь не весельем. Кренник подошел и крепко обнял, прижав голову Джин к своей груди.

— А ты жестокий, адмирал, — сиплым, сорванным голосом сказала она, немного успокоившись и поняв, что он не отпустит, сломит любое ее сопротивление.

— Это вошло в привычку.

— Я тебя ненавижу.

— И это мне слышать приходилось.

Джин шмыгнула носом, вдруг жалобно спросив:

— Что будет, если я так и не смогу полюбить это дитя? Заставишь меня?

Орсон вздохнул, сглотнув горький комок в горле:

— Ты — Джин Эрсо, и тебе под силу любые испытания.

— Я умру родами. Здесь нет условий для рождения младенцев.

— Ты скорее погибнешь, пытаясь вытравить плод.

Джин подняла взгляд на его застывшее лицо, с надеждой сказала:

— У нас есть две ампулы с сильным анестетиком. Ты мог бы сделать операцию…

— Нет.

— Подонок! — Кулак Джин врезался в его поврежденное плечо — она била прицельно, намеренно пытаясь причинить как можно более сильную боль. У Орсона перехватило дыхание. — Ведь я помогла тебе, спасла твою жизнь тогда!

— Прямо сейчас я спасаю целых две жизни.

— Орсон. Пожалуйста… — сменила тактику Джин, с мольбой заглядывая в его холодные глаза. Но вместо ответа он вдруг резко развернул ее спиной к себе, грубо заломив ее руки и связывая собственным ремнем в локтях.

— Ты рехнулся? Какого криффа, Кренник?!

Девушка взбешенно зашипела, рванувшись из его рук, но услышала лишь предельно спокойный, ровный ответ:

— Мне надо уйти ненадолго, и я должен быть уверен, что за время моего отсутствия ты не наделаешь глупостей, о которых потом будешь жалеть. Подумай обо всем и просто прими то, что случилось.

Бережно уложив беспомощную Джин на ложе из пледов, он направился к выходу из «гнезда», когда его догнал звенящий злобой голос девчонки:

— Мой отец никогда бы не смог полюбить тебя, сволочь! Потому что даже в камне сочувствия и понимания больше, чем в тебе!

Кренник даже не обернулся, исчезнув в вечерних сумерках. Джин опустила голову и тихо заплакала от отчаяния и нежелания смиряться с внезапной ловушкой, в которую угодила по собственной глупости. Она не хотела признаться себе, что банально боится перемен. Она никогда не видела себя в роли матери, не знала, каково это, не понимала и не хотела принимать то, что совсем скоро жизнь ее изменится кардинально. Тело приспособится к растущей внутри жизни, а Джин даже не будет знать — все ли в порядке. Не сможет распознать беду.

Однако главный ее страх был в другом: взять на руки ребенка и понять, что она ничего к нему не испытывает. Совсем ничего.

Слезы давно высохли, а снаружи окончательно стемнело. Вдалеке слышался вой и рявканье вышедших на охоту хищников, выслеживающих добычу. С легким шелестом пошел дождь — в преддверии холодного сезона они стали идти все чаще… Вернулся Орсон. Не глядя на связанную девушку, прошел к столику и вывалил на него содержимое матерчатой сумки — поздние фрукты.

— О, только не говори, что битый час бродил по лесу в поисках этого витаминного дерьма только потому, что беременным самкам человека такое полезно! — Язвительно процедила Джин. Он не ответил, занимаясь своими делами.

— Развяжи меня, — через некоторое время, не выдержав мрачного молчания, попросила Джин. — Клянусь, я обо всем подумала и не буду пытаться нанести себе вред.

Орсон впервые поднял на нее глаза и не нашел возражений. Едва освободившись, Джин вернула ему пощечину, выплюнув:

— Криффов ублюдок!

— К твоим услугам, — безэмоционально ответил Орсон и отошел на свою половину комнаты. Волосы его были все еще влажными от дождя. Он укрылся одеялом и отвернулся к стене, но Джин уже достаточно знала этого человека, чтобы не обмануться. Помолчав немного, она спросила:

— Зачем ты сделал это с собой?

Некоторое время Орсон просто тихо лежал, согреваясь, размеренно и спокойно дыша и Джин подумала, что он так ничего и не ответит, но он снова смог удивить ее.

— Я был молод, не воздержан в связях и никогда не хотел обязательств, связанных с семьей, а такой способ гарантировал отсутствие детей раз и навсегда.

— Но почему?

— Нет ничего хуже, чем никому не нужные дети. — В голосе Кренника впервые за весь вечер зазвучала неподдельная, настоящая боль. — Карьера значила для меня больше мимолетных привязанностей, а потом был Гален.

— Знаешь, ты, пожалуй, прав. Некоторым людям лучше не размножаться. — Едко сказала Джин. Его плечи слабо дрогнули, но девушка не ощутила удовольствия оттого, что смогла-таки задеть имперца. Только отупляющий страх и неуверенность.

* * *

Их отношения напоминали причудливый танец, в котором схема «шаг вперед — два назад» полностью описывала происходящее. Орсон теперь почти все время посвящал рыбалке и охоте в надежде сохранить их рацион более богатым. При помощи дневника им удалось выяснить, что мясо, завернутое в листья определенного растения, хранится дольше благодаря природным консервантам. Все чаще погода портилась, но первая половина дня еще радовала ярким солнцем.

Джин ходила к океану вместе с Орсоном. Глядя на то, как он проверяет снасти и ловушки для рыбы и моллюсков в неглубокой заводи, она думала над его словами. Он обещал заботиться о ребенке как о своем собственном, и Джин никак не могла понять, чем именно было вызвано это решение адмирала: его сожалением о своих ошибках или же обещанием, данным когда-то Галену.

Орсон стал более внимательным к ней, выгонял из воды, когда Джин уставала от своих тренировок, которые не собиралась прекращать. Эта неловкая, грубоватая забота свидетельствовала о том, что Кренник крайне серьезно настроен выполнять свои новые обязательства.

Джин не привыкла к такому обращению. Ее раздражали попытки как-то влиять на нее, ограничивать ее свободу, и она яростно спорила с ним, доказывая, что в ее состоянии, как она слышала, активная деятельность только полезнее трусливого бездействия в «гнезде».

Он был суровым, жестким человеком. Часто — ворчливым и даже занудным. У Джин было в запасе время, чтобы узнать его лучше. Целых полгода, прежде чем их маленькая и неправильная команда пополнится еще одним членом.

Когда пришел холодный сезон и воздух перестал прогреваться выше десяти-пятнадцати градусов, Джин была в основном занята перешивкой одежды для себя и для единственного охотника их «племени». И никто не сказал бы, что Орсон Кренник не справляется со своими обязанностями, хотя день ото дня это становилось труднее: птицы мигрировали с острова, вероятно, на другой архипелаг, и адмиралу приходилось выслеживать более крупную и опасную добычу. Это был местный аналог диких кабанов — основа рациона гигантских кошек. С наступлением холодов хищники уже не всегда придерживались ночного образа жизни, и Кренник серьезно рисковал, конкурируя с ними. Однажды Джин даже пришлось зашивать ему распоротое бедро, и вдвойне обидно было то, что добыча досталась не людям.

Джин совершенно запуталась в том, что же она чувствует к этому человеку!

В первое время после обнаружения своего интересного положения Джин была постоянно зла на него. Язвила, пыталась задеть, но все ее выпады разбивались о его зрелое спокойствие и терпение. И в какой-то момент она поняла, что смирилась. Действительно приняла данность и уже не противилась мысли о материнстве. Все чаще она думала о своем спутнике без злобы и агрессии. Так кем же он был для нее? Врагом? Союзником? Все эти категории остались в прошлом, как и вся их прежняя жизнь, а новая диктовала свои законы выживания. Может, любовником? Несомненно, они провели еще не одну ночь вместе, наслаждаясь близостью и вспышками потрясающего удовольствия… Но так ни разу и не сказали друг другу ни слова о любви.

И все чаще деля одно ложе на двоих, Джин искала не только тепла, спасаясь от царившей в их убежище прохлады. Его руки, обнимающие ее округлившуюся талию, были добрыми и надежными. То, чего так долго лишена была в своей жизни Джин. Его голос успокаивал, а запах по-прежнему ощущался ею как нечто крайне возбуждающее…

Прижимаясь к мужчине в темноте древесного «гнезда», уютно сопя ему в шею, Джин ощущала сокрушающую благодарность. И однажды, чувствуя, как в ее чреве толкается дитя, она взяла ладонь Орсона и позволила ему разделить с ней эти удивление и восторг. Затаив дыхание, он поглаживал шершавыми, мозолистыми пальцами ее кожу, ощущая мягкую вибрацию новой жизни. Джин даже показалось, что суровое, обветренное лицо Кренника помолодело.

Возможно, всему виной были гормоны, но яростный, дикий нрав Джин постепенно смягчался. Она вспоминала их давний разговор о выборе и в какой-то момент поняла, что с тех пор изменилась как она сама, так и многие ее взгляды на жизнь. И дело было даже не в том, что Орсон Кренник — единственный мужчина на планете. Она выбрала его не под давлением обстоятельств, а потому что… Просто потому, что это был Орсон.

Их разговоры по-прежнему изобиловали колкостями и остротами, но воспринимались уже иначе. Время и общее дело примирили бывших врагов, сгладили острые углы. Они научились жить вместе и вместе ожидали главного события в их одиноких прежде жизнях.

Это случилось на исходе холодного сезона, когда тепло и влажность вернулись в джунгли, в лесах вновь гнездились птицы, а у берегов появились косяки жирной рыбы. Джин напрягала все свои силы, упираясь затылком в древесную стену убежища и смаргивая соленый пот.

— Почему к этому процессу не прилагается инструкций? — зло рычала она, и Орсон, оставаясь возмутительно спокойным, ответил:

— Предполагается, что это таинство передается от женщины к женщине.

— И благодаря кому я лишена сакрального знания? — в перерывах между схватками возмущенно выпалила Джин.

— Заткнись, Эрсо! Сосредоточься, — впервые повысил голос Кренник. — И постарайся не сдохнуть, чтобы у твоего ребенка мать была!

Спустя несколько наполненных муками минут Джин приняла от Орсона свою малышку, и никаких инструкций ей не потребовалось, чтобы понять, что нужно делать с ребенком. Она боялась и сомневалась напрасно — любовь к новорожденной девочке оказалась чем-то настолько естественным, что не требовало активации или прочих ухищрений. Наблюдая за тем, как уставшая малышка спит в ее объятиях, Джин чувствовала, как утихает боль ее тела, становится чем-то абсолютно несущественным по сравнению с тем, что она испытывала сейчас.

— Как назовешь ее? — спросил Орсон, убирая в аптечку инструменты и перевязочные материалы, к счастью, не пригодившиеся. Джин задумчиво смотрела на него: адмирал казался невозмутимым, но она уже достаточно его знала, чтобы понять — это только маска. На самом деле он был взволнован не меньше, чем сама Джин, просто лучше это скрывал.

— Как зовется самая яркая звезда в секторе Абрион?

Орсон на миг прикрыл глаза, вспоминая. Потом сказал:

— Кайра-прим.

— Значит, Кайра, — довольно выдохнула Джин. — Отец в шутку называл меня «Звездочка», теперь в нашем роду появилась настоящая звезда.

Кренник вдруг улыбнулся — бледно, измученно. Тихо прошептал:

— Как иронично.

Убаюканная теплом его тела, слишком усталая, чтобы думать над его странным заявлением, Джин уснула, еще не догадываясь, что начинается, пожалуй, самый трудный этап в ее жизни.

Очень скоро она поняла, что спокойный сон — понятие весьма условное и не имеющее ничего общего с новой реальностью. По странному стечению обстоятельств отдохнуть она могла лишь тогда, когда дело в свои руки брал Орсон. Укладывая угомонившуюся Кайру в колыбель, сплетенную из веток и высланную самой мягкой тканью из имеющихся, адмирал тихонько ложился рядом, и Джин сонно спрашивала его:

— Что это за магия, Кренник?..

— Это пятый курс физики, — со смешком отвечал он, обнимая Джин. — Прочитанная вслух теорема Горра может усыпить не только младенца, но и взрослых студентов.

— И когда она перестанет срабатывать? — Джин тихонечко касалась губами его шеи, чувствуя, как он задерживает дыхание, наслаждаясь этими вкрадчивыми прикосновениями.

— Ничего, у меня в запасе еще много теорем.

Необитаемый остров — не место для младенцев. Но Кайре об этом было не известно, а потому она доставила своим родителям немало волнительных минут, но все это были цветочки по сравнению с одним-единственным случаем, когда жизнь маленькой звездочки действительно висела на волоске.

Это случилось в первые полгода жизни Кайры. С наступлением очередного холодного сезона малышка не на шутку заболела и едва дышала в своей колыбели, сипло, надрывно кашляя, а безутешная Джин лихорадочно листала старый потрепанный дневник, частенько выручавший их. Только не в этот раз. Ничего полезного на давно изученных страницах. Ничего, что могло бы помочь в настоящей беде.

Кренник, о чем-то тяжко задумавшийся, вдруг встал и принялся молча собирать рюкзак.

— Ты куда? — сорванным голосом спросила Джин, глядя на мужчину расширившимися, покрасневшими глазами.

Он мрачно, решительно бросал в рюкзак консервы, бутыль с водой, еще одну накидку… Обернулся к взволнованной Джин, тихо сказав:

— Я не хочу обнадеживать тебя заранее, но у меня есть одна мысль… Гигантские кошки уходят на зиму в горы, верно? В этих пещерах они выводят своих детенышей, которые болеют так же, как и наша дочь. Дикие твари наверняка знают нужные травы или иное лекарство… Я найду то, что нужно.

— До гор четыре дня пути! — выкрикнула в ужасе Джин, схватив его за руку. — Скажи лучше, что просто не хочешь видеть, как Кайра… Как она… Пойдем вместе!

— Я дойду туда быстрее один. И быстрее вернусь. — Орсон схватил Джин в объятия, глухо приказав: — Не смей отчаиваться! Вы обе должны быть живы к моему возвращению, поклянись, что сделаешь все для этого!

Джин не плакала, когда на ее глазах погибла мать. Не плакала, потеряв отца. Но, оставшись одна, с умирающей дочерью на руках, она испытала поистине великое горе и отчаяние! Считая даже не дни, а часы, минуты, секунды, она пыталась сделать все возможное, чтобы Кайра дышала. Растирая грудь девочки листьями текки, облегчала дыхание; оборачивала ее во влажную рубаху, сбивая начинающийся жар… Она знала — Орсон не придет. Возможно, он сидит где-нибудь на соседнем дереве и просто ждет, когда все закончится. В такие моменты ей хотелось кричать от боли и ужаса. И тогда она вспоминала его решительное лицо, то, с какой нежностью он держал малышку на руках, прощаясь… Если кого и любил Орсон Кренник, то именно Кайру. Его вторую, самую яркую Звезду.

Но он был там один, в холодном лесу, выслеживая огромных хищников, чтобы стать их добычей. Немолодой мужчина с больной рукой и слишком вымотанный своим безумным походом. Орсон не вернется.

Засыпая над колыбелькой дочери, Джин держала руку на ее пульсе, ощущая эту слабую вибрацию, а просыпаясь среди ночи, с холодеющим сердцем прислушивалась — дышит ли Кайра?..

Когда в убежище, спустя два с половиной дня вернулся Орсон, Джин встретила его, баюкая слабо кашлявшую дочь на руках. В черных волосах девушки серебрились первые седые пряди. Он принес травы, сразу несколько видов, и, только пробуя их на себе, позволял Джин заваривать целебные отвары. Какой из них подействовал в итоге, никто из них так и не понял, но главным было одно — малышка выжила и больше никогда не болела так сильно.

Годы неслись стремительно, но Джин и Орсон замечали это только по тому, как становится старше их маленькая звездочка. И вот уже сказаны первые главные слова «мама» и «папа», получены синяки и шишки, прочно освоена веревочная лестница и техника безопасности при спуске из убежища…

Кайра росла сильной и ловкой девочкой. Никогда не упускала случая отправиться с отцом на рыбалку и с гордостью демонстрировала Джин собственный улов, будучи четырехлетней малышкой! И если сначала встревоженная Джин возражала против таких походов, опасаясь за жизнь дочери, все еще казавшейся ей неимоверно хрупкой, то после наглядной демонстрации Кайрой своих успехов в плавании женщине пришлось признать — дочь прирожденный пловец. Орсон гордился успехами дочери так неприкрыто и абсурдно, что Джин порой хотелось напомнить адмиралу реальное положение вещей, но… Чем старше становилась Кайра, тем очевиднее проявлялась в ней кровь Кассиана: она была смуглой, черноволосой и темноглазой, гибкой, любознательной и очень своенравной.

Однажды вернувшись с рыбалки, пятилетняя Кайра мрачно спросила у Джин:

— Мама, а мои глаза изменят цвет?

— Вряд ли, — честно ответила мать, вопросительно приподняв брови, встретившись взглядами с Кренником. Он только пожал плечами, показывая, что тоже не понимает причины вопроса. Кайра вдруг сердито топнула ногой, обутой в смастеренный Джин мокасин:

— Я хочу глаза, как у папы! Почему у меня не такие?..

— Эммм, — растеряно промычала Джин, не зная, что ответить. К счастью, на помощь пришел Кренник. Он схватил дочь в объятия и, щекоча за бока развеселившуюся девочку, сказал:

— Зато у твоего дедушки были темные глаза, звездочка! И знаешь, каким был твой дедушка? Самым умным человеком в галактике!

Это заявление не только успокоило Кайру, но и пробудило любопытство: ей впервые стал интересен внешний мир за пределами уютного кокона. Теперь Орсон занимался с ней не только проверкой ловушек и рыбалкой, но и грамотой, рассказывал о звездах и обитаемых мирах, учил писать и считать, запоминать исторические события… Джин опасалась, что Кренник будет трактовать гражданскую войну в пользу Империи, но он старался максимально объективно объяснять дочери причины и последствия тех или иных решений. И делал это не скучно, вполне понятно даже шестилетней Кайре.

— Мама, смотри! Я написала про тебя!

И Джин с комком в горле читала нацарапанное на древесной коре корявым ауребешем: «мама я тибя лублу».

А когда на небе появлялись звезды, Кайра тянула Джин к выходу из «гнезда» и, с гордостью указывая пальчиком на яркие точки, повторяла выученные имена и созвездия.

— Она должна знать, — сказал Орсон, когда угомонившаяся дочь наконец уснула под одеялом. Джин села рядом, взяла правую руку мужчины в свои ладони и крепко сжала, чувствуя, как подрагивают его грубые пальцы. Наступала очередная зима, и его плечо все чаще ныло от застарелой боли.

— Еще рано, — со всем убеждением произнесла она. — Когда-нибудь…

— Джин. — Он с горькой улыбкой укоризненно покачал головой, и она зло прошипела:

— Заткнись, Кренник! Кайра твоя дочь так же, как и моя, и этого уже ничто не изменит.

— Не хочу, чтобы она думала, будто я лгал ей.

— Может, твоих объяснений и не понадобится. Просто признай — мы застряли здесь навсегда, — Джин с легкой улыбкой поцеловала его, добавив: — И я даже не против…

— Ты просто редко думаешь, Эрсо, — привычно поддел он, отвечая на поцелуй, и она со смешком согласилась, забираясь к нему на колени и торопливо расстегивая старый, потрепанный мундир. Настойчивый электронный писк застал их врасплох.

— Что это, Орсон?

— Маяк. Джин, сработал маяк! Нас услышали!