Принятие, или некоторые заметки из жизни князя Мышкина и Аглаи (гет)

Август был на исходе, в теплом сухом воздухе стоял отчетливый запах мяты, что росла у террасы. Аглая Ивановна сидела за вышиванием. Она увлеклась процессом, когда из простых цветных узелков складываются узоры, отдаленно похожие на розы. Вечерело. Тихо, мирно, лишь цикады пели где-то в кустах и на деревьях за ее спиной. Умиротворение прервало неясное чувство, навязчивое и внезапное: кто-то стоит за спиной! Аглая медленно и настороженно обернулась. Внутри у нее все замерло при виде знакомого силуэта, стоящего при дороге и смотрящего прямо в ее сторону. Тот выждал пару секунд и стремительно направился к ней, открыл калитку, вошел на террасу как к себе домой и сел напротив. Его маленькие глаза без любопытства смотрели на нее совсем неприветливо, и от этого становилось неприятно.

— Ну, здравствуйте, — Парфен невольно опустил взгляд на ее маленький живот.

Аглая, уже не ощущая иголки и ткани в своих руках, изумленно кивнула.

— Князя дома нет, так ведь?

Его вкрадчивый тон проникал Аглае в душу. Она снова махнула головой, только уже отрицательно.

— Так я и думал… Князь ведь уже с неделю по паре часов в день где-то пропадает. Я наблюдал неподалеку. Из личного интереса, — прибавил он, заметив, как Аглая вскинула брови.

— Так скоро шесть, — сказал он после недолгого молчания. — Я его подожду, если позволите. А если не позволите, так я за калиткой.

— Сидите уж, — пробормотала Аглая, так крепко сжав пальцами иголку, что потекла кровь. Парфен безучастно посмотрел на ее новообразовавшуюся ранку. — Может, чаю? — Аглая отложила рукоделие и спрятала обагренный палец в кулаке.

— Не буду.

Между ними повисла давящая тишина, которая тревожила одну Аглаю. Она, скрывая свое любопытство и украдкой бросая на незваного гостя быстрые взгляды, снова принялась за рукоделие. Парфен спокойно, с выжиданием посмотрел на линию горизонта.

— Так вот она какая, — Парфен попытался улыбнуться, не отрывая взгляда с дороги, — тихая семейная жизнь. Дома всегда ждут, лишнего не спрашивают, а коль спросят, так и отмолчаться можно, все равно ведь не оставят одного. Что бы ни сделал, все равно примут. Все равно есть, куда податься.

Он прищурился и медленно перевел взгляд на Аглаю. Та замерла, почувствовав на себе его взгляд, и внутри у нее опять все похолодело: немного от страха, но больше от смысла его визита.

Парфен внезапно встал, и легкая ухмылка тронула его сжатые губы. Он медленно, твердо ступая, спустился с террасы навстречу князю и протянул ему руку. Князь совсем не удивился, будто бы ожидал его здесь увидеть. В душе Аглаи вдруг все сжалось, и снова ощутилась старая, глубоко спрятанная, неисцеленная рана, нанесенная ревностью и ненавистью.

— Все равно ведь найду, — Парфен не сдержал внутреннего напряжения и при рукопожатии крепко, до боли сжал руку князя.

— Она очень больна, Парфен. Она уже не может ходить, я уговорил ее вызвать доктора. Ей нужен покой.

— Я всем ее обеспечивал, — Парфен горько улыбнулся. — Все прихоти ее исполнял. И покой ей был, и забота. Рабом ее был, покуда горячка не отпускала ее, а она все тебя звала, — он проглотил очередную волну накатившей злобы. — А меня то гнала, то обнимала как последнюю надежду, а во сне тебя звала.

Князь почувствовал, как его буквально бурит гневный взгляд супруги, но с горечью в сердце продолжил смотреть на Парфена.

— Где? — прошептал Парфен, еще сильнее сжимая руку князя.

Тот немного поморщился, но руки не отнял. Глаза его слегка заблестели от накатившихся слез. Между тем, Парфен уже сгорал от злобы и нетерпения: после трех лет жизни с Настасьей Филипповной он так привык знать каждый ее шаг, что внутри все трепетало от злобы за прерванный покой. Он рывком руки притянул князя ближе к себе. Князь отрицательно качнул головой, покорно ведомый, как агнец на закланье.

— ''Христианская любовь князя'', говорит, — продолжил Парфен, — ''исцелила бы меня ото всех болезней, да только вот ты, Рогожин, опять меня погубишь''. Так тебе небось и говорила давеча, верно?

— Да, — прошептал князь.

— И что дальше? Вот спряталась она за твоей спиной. Дальше что? Ты не сможешь прятать ее от меня вечно и содержать ее не сможешь вечно. Ей некуда идти, только я — ее единственное пристанище.

— Нет, Парфен, все не так, — князь с силой выдернул руку из цепкого рукопожатия. — Мы уже все решили, и, когда она выздоровеет, ты ее больше не найдешь.

Лицо Парфена вытянулось и расслабилось. Глубоко вдыхая горячий вечерний воздух, он выжидающе посмотрел на князя, затем немного наклонил голову набок и снова улыбнулся.

— Швейца-а-ария.

Князь кивнул, еще острее ощущая взгляд супруги, который так и пронизывал его насквозь. Он будто бы ощутил всю ее боль и злобу на себе. Если бы взгляд мог убивать, князя на этом месте так и повалило бы замертво.

Аглая встала и, на этот раз нарочно, со всех сил сжала иглу в ладони. Боль совсем не ощущалась ей, только злоба, раздирающая грудь изнутри. Дрожа всем телом, она забежала в дом. Дверь за ней громко захлопнулась.

— Целовала она тебя?

Внезапный вопрос, да еще и такого рода, немного пошатнул князя.

— Нет, Парфен. Ты, как и раньше, не о том думаешь.

— Но любишь же, — внутри Парфена назрело желание насмехаться. — Двух любишь, стало быть? Хе-хе. Несчастный.

— Прошу тебя… Даже когда ты знаешь, что у меня семья, ты не отпускаешь мысли о том, что я могу забрать ее для себя. Но вся суть в том, что я ее забираю от тебя не для себя, а для нее. Несчастная тянется к тебе как по наитию, но погибает, оказавшись рядом, как мотылек, который садится тонкими лапками на раскаленное стекло подсвечника и обжигается насмерть. Видел бы ты ее лицо, Парфен, когда она, задыхаясь от кашля, пришла ко мне ночью. Она очень исхудала, в ней жизни нет. Я отвел ее в безопасное место, она держала меня подле себя почти всю ночь и бредила от горячки. На утро запретила мне вызывать доктора. Выгоню его, кричала, только тебя приму. Я и приходил, проведывал ее всю неделю, выхватывал у ней из рук ножи и осколки разбитого ею в бреду сервиза. Только сегодня она наконец расслабилась, поняв, что ты не придешь, и сама меня попросила доктора вызвать.

— Она не поедет в Швейцарию, и ты это знаешь, — Парфен шептал так, будто, если кто-то его услышит, точно произойдет что-то плохое. — Как от тебя из-под венца сбежала, так с перрона ко мне прибежит. Вот увидишь, Лев Николаевич.

— Пусть так, Парфен, — князь ответил спокойно, опустив грустные глаза. — Я нисколько не удивлюсь, что все будет именно так…

— Стало быть, остается только ждать, — он выжидающе посмотрел на князя.

— Что еще ты хочешь знать, Парфен? — князь понял, что от него ждут, но твердо решил не говорить адрес.

Парфен в раздумьях переступил с ноги на ногу, затем обошел князя и взялся открывать низенькую калитку. Кажется, отпустило. А ведь и не было смысла приходить, ведь ни для кого не секрет, что она снова будет бегать между ними двумя, хоть и после долгой паузы, во время которой мнимо считала, что обманывает князя о своей судьбе с каким-то добрым благодетелем. Но нет, Парфену надо было прийти. Надо было убедиться, что она жива и что князь ее не любит так же, как он. Рогожин в последний раз обернулся, едва слышно пробормотав: «Рад был видеть. И поздравляю», а затем вышел за ограду.

Князь кивнул в ответ и посмотрел другу вслед. Внутри все стыло от страха — нужно входить в дом.