Прекрасная идея (джен)

— А что, если я расскажу девочке, что ты сделал с нашим сыном?

Тереза откинулась в кресле, наблюдая, как меняется лицо мужа. Сперва он отшатнулся, потом поглядел на нее с горечью, к которой примешивалось еще… разочарование? Брезгливость? Как будто он и помыслить не мог раньше, что она на такое способна. Затем плечи его поникли, он прислонился спиной к стене.

— Если ты это сделаешь, ты ранишь не меня, Тесси. Ты ранишь девочку.

Его голос звучал на удивление сухо и спокойно, точно он объяснял ошибку неприятному ему ученику.

— Ей сейчас нужно кому-то доверять. Ты сама, я так понимаю, не собираешься завоевывать ее доверие. И не стоит, если ты смотришь на нее, как на орудие мести. А если она перестанет доверять и мне — что ей останется? Ты хочешь, чтобы она в восемь лет впала в отчаяние, с которым не справляешься ты в свои двадцать пять? Или тебе все равно, лишь бы снова сделать мне больно?

Надо было остановиться — и все же Тереза перестала бы уважать себя, если бы хоть раз в жизни отступила, тем более — перед лицом врага.

— Ты всё правильно понял. Я в отчаянии — ну так пусть всему миру будет не лучше.

— Ты уверена, что тогда тебе полегчает? — муж попытался взять ее за подбородок, но она уклонилась. После смерти Билли она не давала Роджеру даже дотронуться.

— Уверена, — отчеканила Тереза. В самом деле, а не попытаться ли? Если весь мир погрузить в отчаяние она не может, так пусть хотя бы рядом с ней никто не будет счастлив. Не раздражает ее, не колет ей глаза, не заставляет сердце мучительно болеть от понимания: ее обделили, ей ничего не осталось. Как не осталось ничего — даже меньше — ее сыну.

— Ну почему моего отчаяния тебе недостаточно? — шепнул муж, как ей показалось, со слезами в голосе, отвернулся на секунду и снова посмотрел ей в лицо — жестко, без жалости. — Я тебе не позволю сделать то, что ты задумала. Я попрошу Лотти не спускать с Люси глаз и не оставлять вас наедине.

Тереза чуть повела плечами. Ей-то лучше было известно, насколько у Лотти хватит времени — точнее, вовсе не хватит — чтобы возиться с ребенком.

Полночи Тереза пролежала, глядя в темноту. Душой овладело не спокойствие даже — умиротворения она не чувствовала — а оцепенение. Она знала, что собирается сделать, понимала, пожалуй, к каким последствиям это приведет, должна была ужасаться, уговаривать себя одуматься — ну или хотя бы упиваться ненавистью к миру, где убийца ее сына смеет снова радоваться жизни. Но она не чувствовала ничего.

Пожалуй, она разучилась радоваться, и даже настоящая боль, настоящее горе Роджера ее не порадовали бы. Но бессилие и бездействие убивали, она не могла больше так — влачить пустое существование, когда боль сжигает только ее саму.

* * *

Роджер, кажется, серьезно отнесся к ее словам. Лотти действительно не отходила от девочки, точнее, девочка следовала за ней по пятам, даже когда горничная отправилась отдохнуть, Люси пошла с ней вместе. Сперва Тереза надеялась отвлечь горничную, но Лотти оказалась сообразительна: и на рынок, и на почту взяла с собой Люси.

«Ну что ж… Не станет же горничная затыкать мне рот, если я заговорю с Люси при ней». Тем более, Роджер должен был скоро вернуться. Тереза знала, что около трех Лотти пьет чай с кухаркой; ясное дело, девочка будет с ними. Оставалось решиться — а решительности ей всегда было не занимать.

Итак, она спустилась на первый этаж, где была кухня. Входить не стала, посмотрела сначала в приоткрытую дверь. Люси, болтая ногами, ела кекс и посматривала то на Лотти, то на кухарку, бурно обсуждавших соседского лакея.

Кажется, девочка расслабилась, почувствовала себя в безопасности. Между тем сейчас Тереза войдет и скажет, что человек, которого Люси, наверное, уже считает хорошим и добрым, приказал разрезать на куски собственного сына… Испугалась бы Тереза в ее возрасте? На ее месте?

«Я бы не поверила. Только так и можно защититься, если слишком страшно». Не верить, отрицать очевидное — чтобы почва не ушла из-под ног… «Но зачем я хочу выбить у девочки почву?» Конечно, ответ был очевиден: чтобы Роджер больше не смел заявляться домой такой веселый, чтобы не смел забывать, кто он и чего заслуживает. «Но если он был вчера прав и я больше раню девочку?»

Тереза тяжело вздохнула: в ее сердце не было жалости. От того, что она собиралась сделать, ее останавливало лишь смутное ощущение, что это будет очень плохой поступок, а она все же не могла допустить себя до низости. Как бы ни болела ее душа — нельзя давать горю себя уродовать. Где та Тереза, которая готова была всё злo мира попрать туфельками с острыми каблучками, нo никогда бы не обидела тогo, кому хуже?

Горничная и кухарка, кажется, заметили Терезу, она поспешила вернуться к себе. Будто бежала… А пожалуй, и бежала — от черты, за которой перестала бы уважать себя.

* * *

Конечно, успокаивать Роджера Тереза не стала. Пусть помучается, ожидая, когда она все-таки расскажет девочке о том, что он сделал. Несколько дней Роджер был, как на иголках, а Тереза нарочно сидела дома: пусть знает, что весь день она ярдом с Люси и может заговорить. Наконец однажды ей наскучило. Настал однажды такой удивительно теплый, светлый день, что с утра, не увидевшись с мужем, Тереза уехала на кладбище.

Солнечной весной хочется верить в чудеса. Вот и Терезе по дороге к кладбищу почему-то казалось, что сын вот-вот выбежит ей навстречу, бросится на шею, смеясь, и они примутся играть… Странно, необъяснимо. Он сейчас, может, едва умел бы переворачиваться.

Конечно, кладбище встретило ее тишиной, холодной землей под стройными душистыми соснами. Тереза убрала с крошечного холмика на могилке Билли увядший букет, положила новый. Может, ее сын и был рядом с ней, но как бы хотелось, чтобы он был не бестелесным духом, чтобы она ощущала на руках тяжесть его тельца, слышала его голосок… Ведь она поверила было, что ей больше ничего не нужно, и вот ее встретил крах. Куда ей деться теперь?

Дома, как ни странно, ее встретил муж, явно чем-то ошарашенный. Сразу, с порога спросил:

— Ты что-нибудь рассказывала Люси?

Тереза покачала головой, подозрительно прищурившись. Роджер слабо выдохнул.

— Ее брат приехал. Он сейчас у нас.