Падший будет прощен (гет)

Примечания:

И вновь больше драмы и, из разряда тз — хз, небольшой авторский хэд о юности Харуна, о которой в каноне ничего.

Когда я планирую один драббл, нужно умножать на четыре))) Но тема свадьбы потянула за собой другие неразрешенные конфликты и вопросы, как в частности о дедах и матерях, причастных к важному событию всем сердцем, и флэшбек о событиях в отеле: первой ночи ЯрХара, ссоры, и после выстрела в больнице.

Также месяцами ранее…

И скорпион не сделает того, что иной сделает своему родичу.

Турецкая пословица

Описать в двух словах, как они дотянули до помолвки, не представлялось возможным. Поговорить с Мустафой-агой о браке не удалось: за один вечер Харун угодил в немилость султана, хотя даже не находился в особняке. Это нечистой силой по нему прошелся Миран, которого из сплетен дочери Мустафа-ага знал как Асланбея и непримиримого противника Шадоглу. Далеко не все семейство смирилось с тем, что Миран — такая же неотъемлемая его часть, как Азат.

А дело было в следующем. В беседе со сватом Мустафа-ага высказал нелестное замечание об Асланбеях и Миране. У Насух-бея навет на обретенного внука вызвал резкое возражение, и затеялся спор. Как у них вышло разойтись с миром и сберечь нейтралитет — это небывалое чудо, рожденное из молитв родни. При этом Мустафа-ага веско добавил, что Миран — сын, а, стало быть, дело исключительно Хазар-бея, сказал, что не потерпит «этого Асланбеея» рядом со своими внуками и сосредоточился на них.

С этого самого спора Мустафа-ага смотрел на Харуна косо и недоверчиво, будто ему глаза застилала алая пелена, и он видел перед собой буйного Мирана. Ну или разоблачительную надпись на лбу Харуна: «Вам врут. Он тоже Асланбей». Когда же султан узнал, что свадебное платье Ярен сшили до помолвки, им с Насух-беем пришлось еще хуже.

— Ради Аллаха, как это понимать? — ровный голос Мустафы-аги выражал проникающую в кости сталь; он разделывал сконфуженного зятя без ножа. Насух-бей ретировался под предлогом рабочего звонка и пропал. — Еще не было обручения, мы не назначили дату свадьбы, не определились с местом, а вы подсуетились. Управились без меня. И фотографии небось сделали?

Чтобы не искушать судьбу, Харун соврал, что они с Ярен пока не фотографировались для фальшивого свидетельства о браке. Настоящее хранилось у него в отеле. Все подготовили и обдумали заранее, но никому и в голову не могло прийти, что Мустафа-ага вдруг пойдет на попятную и придерется к мелочам.

— Мне не нравится, Джихан, — авторитетно произнес султан, получив от Харуна папку с недостающими анализами, — что я таким образом узнаю о том, что творится у меня за спиной. То у вас новые родственники объявляются и шастают как к себе домой, то вы со свадьбой мчитесь впопыхах, а, между прочим, я только приехал. Ох…

Тут Мустафа-ага схватился за сердце, которое, как верил Харун, у него все же имелось и было до невозможности ущемлено пренебрежением близких. Папочка Джихан, встревожившись, побежал за водой и лекарством и попросил Харуна присмотреть за стариком.

Харун сел рядом с Мустафой-агой, придумывая, чем отвлечь его от неприятных мыслей. Если из-за свадебного платья и Мирана он так взъярился, то от жестокой правды о браке его и вовсе удар хватит. Видимо, ничего не поделать — придется, нацепив невозмутимость горца, отыгрывать партию до конца.

— А ты, Харун, полагаю, не знаешься с Асланбеями? Хватит и того, что у вас с ними общий бизнес.

— Нет, ага, — с притворной улыбкой заверил Харун, — с этими людьми я поддерживаю исключительно деловой контакт.

С этими людьми, надо признаться, Харун не мог наладить контакт. Последнее время он безрезультатно пытался связаться с матерью. Ее бесконечная ненависть к Азизе пришлась им сейчас на руку: по крайней мере, от Ярен мать пока отстала, и хорошо, если упустила приезд Мустафы-аги. И все же Харун привык держать ситуацию под контролем. Всего минута разговора с матерью, и он по голосу определит, в каком она настроении и чего от нее ожидать. А иногда понимал по звуку шагов и изменениям в скупой мимике — ценный навык, выработанный с детства.

Помолвка, нишан, прошла, к счастью, без происшествий. Их обручальные кольца вновь соединяла алая лента, которую разрезал Мустафа-ага. Он захватил инициативу, хотя это полагалось делать старшему в семье жениха. В прошлый раз под себя подмял эту традицию Насух-бей.

Лучшие праздничные наряды у присутствующих, те же клятвы пожениться и вышколенный этикет, который требовал поцеловать и поднести ко лбу руки старших. Та же ложь, но теперь — одна на все семейство. Она обещала связать Харуна и Ярен крепче шелкового лоскута, привязанного к его кольцу.

А дальше его «семья» навесила на Ярен такой золотой фонд, что ей хватило бы этих богатств на безбедную старость.

— Дед разорит тебя на украшениях, — прошептала на ухо женушка, выкроив минуту.

— Считай это щедрым вложением в твою учебу, любимая, — обезоружил ее Харун. — Мне для образования ничего не жалко.

На радость Мустафы-аги, сразу обсудили место и дату церемонии, и, наконец, их самоубийственная авантюра сдвинулась с мертвой точки, достигнув хаммама и ночи хны.

Само собой, после случая с горячей ванной банный вторник попадал под запрет врача, но это ничуть не расстроило женушку. Она приняла душ в номере Харуна и полдня провела у него, то нанося косметические маски, то листая книгу, то заказывая по телефону еду. Обсудили Обломова и Ольгу, пообедали и договорились, что в начале вечера Харун отвезет Ярен к Шадоглу. Пока он работал за ноутбуком лежа на кровати, она вздремнула, подтянув под живот подушку и замотавшись одеялом. Ярен постоянно клонило в сон. Но, пожалуй, с усталостью его прелестная хитрожопа смирилась куда легче, даже с удовольствием, нежели с рассеянностью, тошнотой и другими явлениями беременности. Можно было с чистой совестью не учиться.

Ночь хны⁽¹⁾ он провел в отеле, снова попробовав дозвониться до матери. Это исконно женское развлечение и порядком тоскливое. Что-что, а подставная мать Харуна и без его присмотра принесет серебряный поднос с хной и зажженными свечами, уложит в ладони невесты по золотой монетке и горсти хны, а затем распишет ею руки избранницы, как самая счастливая женщина в браке, передающая свой опыт через замысловатую вязь. На самом деле как самая умелая и творческая женщина на этом обряде, но не суть. Заодно наслушается заунывных, душещипательных песен и вдоволь наестся сладостей с орехами и фруктами. Госпожа Хандан сказала, что проследит за порядком и болтливых соседей приглашать не будет. Сегодняшняя ночь не праздник, а пыль, пущенная в глаза Мустафе-аге. На девичник из трех-четырех, если считать Мелике, женщин он не нагрянет. Он увидит с террасы внучку в нарядном красном биндалли⁽²⁾, услышит в зале музыку и, убедившись, что все чинно-благородно, ляжет спать.

В сороковой раз Харун сбросил непринятый вызов и завалился на кровать, не раздевшись. Мать упорствовала. В детстве наказывать его молчанием было ее излюбленным занятием. В десять это причиняло боль и отравляло неясным страхом, что забирался под кожу какой-то зябкой дрожью. «Знай границы». «Не вмешивайся». «Сиди в безопасности». «Я занята, обсудим позже». «А сам не понимаешь, в чем твоя вина? Думай». Отец просил не обижаться на мать и не принимать на себя вину за ее плохое настроение, как он мягко выражался о той бесстыдной манипуляции, что она разыгрывала.

В бунтарские пятнадцать, со знаменем максимализма, о лучшей, молчаливой, матери не приходилось мечтать. Гордая Фюсун-ханым хлопала дверью, не добившись повиновения, и Харун прикрывал — аккуратно, шум госпожа Асланбеев не жаловала — свою, предоставленный сам себе и любимым увлечениям. С отцом они уже не жили, а ближайшей заветной мечтой Харуна стало перебраться в Стамбул и поступить в Высшую бизнес-школу Сабанчи⁽³⁾. Для начала. Детский побег, вспышка беспомощности, которая отсрочила и забетонировала конфликт с матерью, но не исчерпала. Вычерпывать грязь разногласий из отношений с ней так или иначе пришлось в Мидьяте, своими силами.

В тридцать молчанка каменной львицы начала слегка задалбливать. Харун опять набрал ее номер, и опять она не ответила. Ему даже стало жалко Азизе, на которую мать направила свой гнев. Интуиция твердила, что мать вскорости преподнесет ему сюрприз, который взорвет мнимое затишье, будто горную породу. «Набранный вами номер не отвечает, дождитесь, когда он вырвет жертвенное сердце врага и перезвонит, если соизволит».

Стабильно. Харун забил звонить и направился в душ.

Среди ночи, как сигнал тревоги, зазвучал звонок. Харун нашарил заряжавшийся телефон, яркий свет которого невыносимо полоснул по глазам, и охрипшим спросонья голосом ответил женушке:

— Жизнь моя, ты так прониклась традициями, что решила разбудить меня в ночь хны⁽⁴⁾? Ты не забыла, что свадьба понарошку?

Ему сумбурно отвечал ледяной от ужаса голос не то Ярен, не то госпожи Хандан. Где-то в области солнечного сплетения засел, как скребущаяся мышь, страх, и Харун моментально проснулся. Вскочил, зажег светильник, выругавшись, и, отцепив зарядное с телефоном, начал одеваться. В дорожной сумке сразу отыскалась нужная папка с документами, а ключи лежали в кармане куртки.

Харун остановил машину недалеко от ворот особняка Шадоглу. Черное небо посылало в него моросящий, почти неощутимый мерзкий дождь. В сиянии фар мокрая дорога отливала глянцевым блеском, и Харун едва не навернулся на скользком камне, когда выбрался из салона. Открылись внешние двери, и первой вылезла на улицу госпожа Хандан. Она вела под руку Ярен, а та согнулась пополам, держась за живот. Харун обнял ее за талию и усадил в машину, а в спину врезалась отчаянная мольба мамочки Хандан: «Джихан, прикрой нас… Скажи отцу… скажи, что нам нужно было с утра уехать в магазин!»

— Мама, что случилось? — в нетерпении спрашивал Харун уже за рулем.

Выехав на трассу, он прибавил газу. Между тем бросил на жену горящий, беспокойный взгляд — Ярен прислонилась к дверце и свернулась на сидении в комок, побледнев от боли. В зеркале заднего вида отражалась, поджимая губы, мамочка Хандан.

— Ярен разбудила нас, сказала, что болит живот, с вечера не проходит. Я решила сразу ехать в больницу, потому что, если Ярен не станет легче, может что-нибудь случится с ребенком. Джихана попросила отвлечь отца, пока мы не вернемся… Ах, Аллах, что делать, сынок, сегодня же свадьба… Только бы ничего серьезного, Иншаллах!

Отравленная еда? Но кем? Перекупленной прислугой, свахой? Не может быть, он тщательно проверил, не связаны ли нанятые им люди с Фюсун Асланбей. Харун перебирал в голове возможные и даже немыслимые варианты того, как мать могла добраться до Ярен. Он в первую очередь подумал на мать. Хотя такое безрассудство, когда ее подозревали в отравлении Рейян, на нее не похоже.

В больничном отделении они с госпожой Хандан расположились на стульях в коридоре. Пока дежурный врач проводила УЗИ и осмотр Ярен, Харун утопал в вязком, удушливом чувстве тошноты, которое вселяли светло-бежевые стены и развешанные на них информационные стенды. А еще неизвестность — та, что подстерегала их, как убийца, внутри врачебного кабинета. Мертвая тишина в этом крыле здания ввинчивалась в голову, заставляя поверить, что ты оглох, поэтому Харун испытал изрядное облегчение, когда мамочка Хандан заговорила с ним:

— Если Ярен оставят, надо доехать до дома за ее вещами...

Она скомкала в руках серое пальто дочери и ребром ладони вытерла подступившие слезы. Харун был признателен ей за то, что она больше пеклась о состоянии Ярен, а не о злости Мустафы-аги. Не до него сейчас. Некогда восстанавливать руины семейной чести, а, если Ярен положат на лечение, им в конце концов придется признать свою ошибку и покончить с ребяческими прятками Насух-бея. Хоть неважная, но мать, госпожа Хандан понимала это не хуже Харуна.

— Мама, — в горле высохла вся влага, и Харун сделал усилие, подчинив себе голос, — еще рано что-то говорить о Ярен. Не растравливайте себя.

— Конечно, конечно, — шмыгнула мамочка Хандан, промокнув глаза рукавом. — Только… Случись что с Ярен… Я хочу сказать, если она потеряет ребенка, тебя больше не будет принуждать ее положение, вы разведетесь. Я знаю, ты ничем нам не обязан. Ты наверняка уедешь, а ей не избежать расправы за позор. Брошенная жена не лучше убитой, — мучительно просипела теща, и Харун вдруг ощутил, как несуществующая иголка ковырнула раненый бок. Слезы тещи настигли его, будто пуля отвергнутой, отчаянно бежавшей жены, которую он сам же вез на расправу деда. — Отец Насух и мой — оба крутого нрава, для них нет ничего важнее славы рода. Мне не спасти дочь...

Госпожу Хандан, прямо как мать Харуна, порабощала вредная привычка решать за других. Безусловно, она права: в своем страхе за детей и в том, что Шадоглу не вправе что-либо требовать от него помимо того, что он уже сделал. Харун не отпускал руку утопающей в пороках, но нет, он по-прежнему твердо держался решения вычеркнуть женушку из своей жизни, подай она веский повод. Доучить, убедиться, что она нашла хорошую работу, уладить дела с кланом Шадоглу и Мустафой-агой, чтобы они не вмешивались в судьбу Ярен со своими порядками, и разойтись. Но добиваться развода в случае выкидыша, кинуться в бегство, когда с Ярен стрясется беда, если называть вещи своими именами — за подобное совесть взыщет с Харуна, куда бы он ни пошел.

— Мама, что бы ни было, я постараюсь помочь Ярен. Но не будем загадывать, сначала дождемся заключения врача, — тихо, под гнетущим влиянием больничных стен, ответил он.

— Ты правда поможешь? Машаллах, Харун, спасибо тебе! Ты единственный, кто может защитить нашу дочку от унижения. Мы с Джиханом бессильны повлиять на отца.

— Ярен взяла с собой телефон? Если поедем, надо быть с ней на связи.

Она стала проверять карманы пальто — своего и Ярен, потом вспомнила, что оставила ее телефон в машине. Харун поспешил за ним. У выхода из больницы он пропустил каталку с мужчиной и обогнул скорую. Осмотрелся — парковка почти пустовала, а материнские прихвостни в черных костюмах, если в этом все же замешана она, за ними не следили. На заднем сидении покоился мобильный Ярен. Подобрав его, Харун разблокировал экран, проверив заряд батареи. Еще полно, но свое зарядное он на всякий случай прихватил. И вдруг его взгляд зацепился за иконку непринятого вызова в верхней строке экрана. Какое-то смутное опасение прикоснулось к душе, и Харун открыл журнал звонков.

Пропущенный от Фюсун Асланбей. Потом, минуты через две, принятый от нее же прямо перед ночью хны.

Сжав телефон Ярен, Харун замахнулся со злости, но быстро взял себя в руки. Нажал на контакты, нашел мать и кинул в блок. Верно. Подставиться на отравлении еще одной неугодной Шадоглу было бы глупо. Зато названивать и мучить, изматывать, запугивать, преследовать перед тем, как нанести подлый удар — вот охота, привлекающая настоящего хищника. Видит Аллах, в Харуне хватало терпения, но не когда дело касалось матери, посягавшей на чужие границы и жизнь.

Когда Харун добрался до госпожи Хандан, осмотр у врача закончился. Ярен разместили в палате и устранили боль. Угрозы выкидыша не было, но до утра ее понаблюдают в стационаре и возьмут анализы, после чего станет видно, какая дальнейшая тактика лечения.

Не так-то легко было выдворить из палаты мамочку Хандан, которая, мешая скорее, чем помогая, бурчала на врачей, на нескончаемые беды и сглаз на дочери, на Мустафу-агу, что утром выпотрошит из них признание во лжи и словит разрыв сердца. Врагу не пожелаешь выбирать между благополучием больного отца и жизнью будущего внука, однако для Харуна выбор будет очевиден. Перед уходом мамочка Хандан и доктору, отзывчивой женщине средних лет, высказала что думает, пока та в сороковой раз не заверила ее, что с Ярен и малышом все будет хорошо. Она перенервничала и нуждалась в отдыхе. Ну конечно, ведь с ней общалась Фюсун Асланбей, а на угрозы и гадости мать не поскупится.

Едва теща с доктором исчезли за дверью, Харун в последний миг удержался, чтобы не податься следом, в коридор, обеспечив Ярен полный покой. Но при одном взгляде на нее он понял, что нужен здесь. В палате слишком одиноко и тоскливо для одного человека. Мамочку Хандан пригласили в кабинет на кофе. Когда за дверью стихли шаги, Харун остро почувствовал, какая пронзительная, угрожающая тишина, словно преследуя их, вторглась внутрь.

— Ты тоже уходишь? — спросила Ярен.

По куртке, снятой Харуном, и занятому им креслу ей стало ясно, что нет. Она никак не обозначила, что против или рада тому, что Харун остался присмотреть за ней. Ярен настолько плохо выглядела, была слаба и безразлична к окружающему, что и уход его она бы приняла ровно, и вообще любую новость.

Харун очень желал бы спросить у жены, о чем она говорила с его матерью, какие звучали угрозы, откуда ждать следующий удар асланбейской львицы, но... Но решил обождать с неприятным разговором.

— Тебе получше? — Харун уперся в колени руками и сцепил их в замок.

— Да, боль прошла. Укол помог, — Ярен подбила подушку, свернувшись в постели поудобнее. Под прямым взглядом Харуна ей, видно, было некомфортно, только что не делалось жутко. Странно это. Вроде он не давал повод бояться себя. И странно, как она нашла в себе смелость сказать: — Харун... Спасибо, что находишься рядом.

Он кивнул.

— Как же иначе? Я обязан быть здесь.

Ничего не выражающее лицо он ощущал окаменевшим, с крепко стиснутыми, как у разьяренного хищника, челюстями и сжал ладони с злобной силой, как если бы кого-то душил. Лишь тронь Харуна пальцем, и, казалось, он отхватит руку с бедовой головой смертника впридачу. Больничные стены и мать растравили в нем зверя Асланбеев.

Чтобы успокоиться, Харун дошел до окна, приоткрыл его, и повеявший холод придал его давящим мыслям некоторую легкость. Так гораздо лучше. Харун примостился на подоконник и поглядел на темную улицу. Стало очевидно, что его зверь, искавший справедливого поединка со злом, затихал и прятался в засаде, когда Харун не видел испуганных глаз Ярен. На самой глубине их отражалась его беспомощность, против которой не мог устоять даже разум. А это и злило.

Уже с обычной невозмутимостью он стал думать, что, раз мать позвонила в ночь хны, то шпионы доложили ей о свадьбе и Мустафе-аге, и... Тут цепь размышлений Харуна прервала жена. Она откинулась на спину:

— Что ты там застрял, Харун?

— Проветриваюсь, — Харун прислонился плечом к откосу и огласил воздух зевком. Сейчас бы крепкий кофе не помешал. — Видишь ли, в Мидьяте не так много мест, где можно отдохнуть от давления кланов, так что я пользуюсь возможностью.

— Аллах, Аллах, дедушка Мустафа тебя совсем загонял.

— Когда мне сказали, что его фамилия — Сезер, я посчитал это шуткой про его неограниченную власть диктатора. Но не удивлюсь, милая, если спустя еще пару дней общения с Мустафой-агой я прокричу: «Ave Caesar!».

— Я бы посмотрела на это, — улыбнулась женушка, устало потерев глаз. — Только... насчет кланов чего тебе переживать? Ты сам говорил, что не дашь им управлять собой. Для них ты — неуловимый ветер. А если... — осеклась Ярен, позволив Харуну на мгновение услышать, как внутри нее все закровоточило и налилось болью, — если наш ребенок не выживет, ты освободишься от Шадоглу и обязательств, вернешься в Нью-Йорк.

Харун в душе мрачно усмехнулся. Как все было просто в ее воображении, когда она судила о чувствах других. Да уж правда, что Харуну терять, зачем терзаться? Он же, конечно, каменный. Не сложился брак — оторви да брось и гуляй беззаботно, точно оно ничего не стоило. А стоило, между прочим, целого сердца. За прошедшие месяцы оно вобрало в себя слишком много; каждое его обретение, в том числе боль, было на вес золота. Но, когда этот неподъемный груз не давал Харуну вздохнуть, именно что и хотелось поскорее избавиться от своей ноши, развестись. Как в отеле. И в первые недели после ранения. Сейчас они с Ярен больше по инерции называли свои отношения браком. Тем не менее Харун проникся надеждой решить эту спорную ситуацию с меньшими для них потерями.

— Не выдумывай, Ярен. Я хоть и остался ради ребенка, но из-за выкидыша не сбегу, — возразил Харун без злости, но серьезно. — Родится он или нет, это не повлияет на мои обязательства. Я не нарушу обещание подготовить тебя к универу и устроить на работу.

— Как же не повлияет? Не будет ребенка, и мы точно разведемся.

— Поверь мне, после развода жизнь не заканчивается.

По меркам Ярен, для которой эти слова были чем-то недостойным и болезненным, Харун озвучил крамольную мысль. У них в Мидьяте не разводились. У них брошенная жена не лучше убитой. У них впервые за долгие годы брака Джихан-бей грозился развестись с госпожой Хандан, защищая Элиф, и Ярен смотрела на ссору родителей с неизъяснимым ужасом. В том же ужасе она заспорила:

— Заканчивается!

— Нет! У моих родителей не закончилась, как понимаешь, — рыкнул на нее Харун с возросшим гневом, которого не ожидал от себя. Потом он вспомнил о необходимом жене покое и понизил голос на полтона: — Вы с мамой Хандан уверены, что лишь в браке ты под защитой. Таковы порядки вашей глубинки — вы по-своему правы. Но есть и другая правда, Ярен. При разводе, если он случится, я обеспечу тебе защиту.

— Харун, что это защита, когда я совсем одна останусь? Без семьи, без дома! И тебе будет интересно возиться с моей учебой просто так? Ребенок и брак — хоть какая-то гарантия, что ты не забудешь обо мне.

— Я до этого нарушал данное слово? Ты уедешь отсюда, отучишься, встанешь на ноги, и все у тебя будет хорошо. Шадоглу я беру на себя. Мустафу-агу тоже. Больше тебя не посмеют обидеть и выдать замуж.

У Харуна акции в фирме Шадоглу, которые давали ему право голоса, компромат на семейство, нарытый им в рамках делового сотрудничества и расследования Аслана. Наконец, можно дерзнуть и привлечь на свою сторону Мустафу-агу, отличавшегося более прогрессивными взглядами. Найти рычаги воздействия на Насух-бея теперь реальнее, чем полгода назад. Прорвутся.

— А я не думаю, что все будет хорошо, — закачала головой Ярен, словно разгадав намерения Харуна. — Мне не по душе это. Развод... он запутает и перечеркнет мою жизнь! И я не хочу покидать Мидьят. Моей целью было пустить корни возле семьи. С тобой!

Правильно, едва не уязвил ее Харун, зато у Шадоглу с Асланбеями все понятно как дважды два, никакой путаницы и абсурда: что ни день, то открывается преисподняя, и правым становится тот, кто первым затащит в нее остальных.

Вот что, эта женщина — настоящий вывих ума. Похоже, она опять, не предупреждая, меняла план, о котором они договорились. Как-никак Харун подгонял под Ярен свой график, пока готовил к тестам. Потом ему предстояло оплатить ей универ и снять отдельное жилье, наблюдать, чтобы с ней ничего не стряслось в другом городе.

— Ярен, я тебе одно говорю, а ты слышишь другое. Скажи прямо: ты будешь учиться или передумала? Мне нужно знать, на что рассчитывать.

— Не буду. Без ребенка и брака, одной... В этом нет смысла. Если я потеряю ребенка, между нами все будет кончено.

Страх не отпускал жену, сдавливая до боли в голосе и вынуждая ее идти на попятную. Та напористая Ярен, которая до недавнего времени сыпала остротами, бралась за любой вызов и непрестанно подбрасывала их Харуну, изменила себе и искала, в какой бы тихий угол приткнуться. Как пережить сегодняшний кошмар. Это утвердило в Харуне мысль, что не стоит принимать слова Ярен за чистую монету и добиваться от нее обдуманного решения. Ее переполняли эмоции. Харун их услышал и взял к сведению, но вернется к вопросу учебы потом, когда Ярен станет легче. Их план пошел кувырком со звонка Фюсун Асланбей — он, конечно же, и был всему причиной.

Как мог терпеливо Харун сказал Ярен:

— Хорошо, давай не будем гнать коней. С малышом пока ничего не случилось. Есть что-то еще, что мне следует знать?

— Нет, — резко закрыла она тему.

Видя ее взвинченное состояние, Харун не стал выяснять, что ее на самом деле гложило. Но в душе, как рана, пульсировал вопрос: зачем Ярен опять лгала и увиливала? Почему бы не сказать о его матери прямо, тем более что от этого могла зависеть и Ярен, и вся ее семья? Если бы она вынесла урок из происшествия с выстрелом, то понимала бы, что вовремя открытый рот устраняет как минимум половину проблемы, созданную недомолвками. Понимала бы она это раньше, вообще не было бы их ссоры и выстрела.

Хотя Харун сам виноват, что повелся на ее уловки. Следовало держать ухо востро, когда Ярен — совсем, блядь, не в шутку, как ему тогда казалось — называла его «американский» образ жизни тягостным одиночеством и оторванностью от семьи и традиций. Осуждала. Муж из знатного рода львов жил не по-турецки — значит, это исправит привитая ему мысль о том, как он не прав. По необходимости Харун соблюдал обычаи Мидьята, но никогда не променял бы на подчинение кланам свою свободу и перспективы в Америке. Это на необработанную почву можно принести работу и, став полноправной хозяйкой земли, возделывать хоть виноградники, хоть сад, хоть пшеницу — любая прихоть султанши Шадоглу будет исполнена. А ветер, каким был Харун, волен выбирать направление сам, им не управить, как землей, и либо Ярен доверится ему и они улетят в Нью-Йорк, либо им не по пути. В отеле и выяснилось, что они смотрели в разные стороны.

С Фыратом Харун тоже наделал промахов. Признаться, он ревновал Ярен вместо того, чтобы вовремя распознать во взглядах, которые она заинтересованно бросала на кузена, проблески жадности и скрытое соперничество за богатства Асланбеев.

Где был разум Харуна, чтобы заметить это? Очевидно, его слишком потрясали интриги матери и смущали неловкие разговоры с женой. Разум становился бессилен перед яростным боем сердца и бился сродни ему над мучившим Харуна вопросом: Аллах, знала ли, чувствовала ли Ярен, как горячее признание в любви покидало грудь Харуна всякий раз, когда он называл ее по имени? Когда извлекал из него смысл, о котором мало кто задумывался. Возлюбленная⁽⁵⁾...

Воспоминания быстро овладели Харуном и пустились галопом. Ярен уснула, а он, глядя в окно палаты, вновь проживал ту ночь и роковое утро в отеле.

Ярен сказала, для нее ценно, что Харун пошел против матери. Ему же следовало сразу понять, что она пыталась заручиться им как защитником, имеющим голос и влияние, его состоянием и глухой давней неприязнью к матери, применив которые Ярен сокрушила бы владычицу Асланбеев. Последняя ссора Харуна с матерью была Ярен только на руку. И разжигать между ними вражду не пришлось — та и так, грозя задушить, чадила шестнадцатый год к ряду.

Да, Харун упускал очевидное. Даже если бы ему советовали бежать из этого брака что есть духу, выдав предупредительный красный флаг размером с провинцию Мардин, Харун с гордостью поднял бы его, как стяг. Он, охваченный боевым азартом военачальника, приказал бы себе: «Эта женщина не крепость Баязет⁽⁶⁾, паша, но ее во что бы то ни стало должно отбить! У обстоятельств, кланов, Фырата». А оттого пылкий поцелуй, которым Харун приник к Ярен, мгновенно перешел в нетерпеливое, порывистое наступление, в решительный штурм.

Харун быстро избавил жену от халата, под которым осталась сорочка, и схватил Ярен за талию, привлекая ближе к себе. Одной рукой Харун скользнул по ее телу вниз, другая перешла на область под упругой грудью и обхватила ее, слегка массируя. Так как для Ярен все было впервые, в то же время приходилось быть осторожнее, чтобы не напугать жену либо не причинить ей боль. Харун не знал ни ее предпочтений в постели, ни самых чувствительных зон ее тела. Пока не знал. Но приступал к их головокружительному исследованию. Будь же Харун более сведущ... Аман!⁽⁷⁾ Будь это так, сорочка Ярен давно бы отправилась на пол к халату. И полетела бы к шайтану сдержанность Харуна.

Ярен отозвалась на ласки тихим стоном и непроизвольно смяла кофту на плечах Харуна. От одного этого прикосновения его ретивое сердце заметалось бьющимся в силках зверем. В груди, казалось, и впрямь поселился ненасытный лев, стремящийся обрести рай в протянутых к Харуну руках Ярен.

Возлюбленная... Ярен...

Она — его заветное, отдающее безумием желание, от которого сладостно стесняло дыхание.

Воздуха... Воздуха!

В следующую секунду, мягко напирая на нее, Харун увел жену вглубь номера. Ночь была темна, и повсюду выключены лампы. Неважно ориентируясь в пространстве, они ощупью пробирались вдоль мебели к кровати, но забрели, похоже, не в нужную сторону. Ярен наткнулась задом на комод. Звякнул стоявший на нем чайник с кружками. Между тем стоял уже не только он. Хорошо бы ускорить эти возвышенные чайные церемонии. Надолго Харуна не хватит.

Без какого-либо сопротивления Ярен позволила прижать себя к стене и попала в полоску света, отброшенную уличным фонарем. Из темноты выступило взволнованное лицо жены. Вскинутые лисьи глаза блестели то ли от зарождающегося вожделения, то ли в сильном замешательстве, то ли, вероятно, от всего сразу.

Харун тут же отстранился и спросил, уверена ли она, что готова. Может, стоило остановиться, пока все не зашло слишком далеко.

— Готова... — ее ответ он прочитал скорее по губам, поскольку Ярен не издала ни звука.

У нее учащенно вздымалась грудь, и она затрепетала еще больше, когда снова очутилась в крепкой хватке Харуна. Ни на миг не снимая осаду, он, однако, целовал не спеша, давая своей любимой султанше привыкнуть к новым для нее ощущениям. Осмелев, она обняла Харуна и блаженно подставила шею под горячие поцелуи, пока его руки блуждали по ее спине и аппетитным ягодицам, задрав мешавшую сорочку. Все, ну ее нахрен. И кофту Харуна туда же. Он стянул их, а сорочку, скомкав, отбросил.

Завороженным взглядом жена проводила каждое его движение. На мгновение она даже забыла, что полностью обнажена. И что правила приличия, строжайшие до дикости и высеченные у нее в уме руками родичей, обязуют девушек быть скромнее, стыдливо опускать глаза, а не смотреть в упор. Так, словно они поменялись ролями, и охотницей стала Ярен. Думалось, что она сама и набросится на Харуна: такой огонек лукавый, вороватый брезжил в ее зрачках. Затем, еще через мгновение, ее желанное тело призвало упоительную порцию ласк. Нежным укусом в шею Харун сорвал с губ Ярен прерывистый стон и даже озорной смех.

Она запрокинула голову.

— Щекотно! Борода колется...

— Тебе нравится? Только честно.

— Да, — расплылась Ярен в томной улыбке.

Щекотно... Вот, значит, где у нее наиболее чувствительная зона — вся шея и особенно на границе с плечом, куда пришелся укус. А сейчас будет интереснее.

Прежде чем Ярен успела что-то добавить, Харун подхватил ее под бедра и, оторвав от пола, зажал между собой и стеной. Заерзав по твердой поверхности, женушка непроизвольно обвила ногами его пояс, чтобы удержаться, и подтянулась на руках, чувствуя широкие сильные плечи Харуна и как удобно было опираться на них. А после — с жадностью и неуклюже впилась ему в губы, запустила пальцы в его волосы. Она захватывала, нежели обнимала. Алкала любви и будто бы насыщалась его огнем, бурлящий поток которого Харун ощущал в своих жилах. Его лисичке дерзости было не занимать. И быстро же она осваивалась!

С шеи Харун переместился на грудь Ярен, действуя так же аккуратно и оценивая реакцию жены. Однако поцелуи выходили жгучими и почти плотоядными, хватка рук, державших ее бедра, — требовательнее, а за вздохами Ярен, полными наслаждения, было не расслышать стремительного гула крови в висках. Харун настолько хотел ее, что не успевал надышаться ею.

Воздуха! Аллаха ради, дайте же воздуха!

Не теряя больше не минуты, он опрокинул жену на кровать, которая была позади них. Внезапно Ярен вскрикнула и задергалась. На нее упало что-то небольшое, пролив в воздух тяжелый фруктовый запах вина.

Привыкшее к темноте зрение дало Харуну разглядеть вскрытую бутылку, из которой на живот Ярен хлестал напиток, и лежащие на подносе пустые бокалы — к счастью, они не разбились и не поранили жену. На покрывале оказались разбросаны какие-то мелкие плоды, похожие на финики, и вроде бы орехи.

— Аллах Милостивый, откуда это взялось? — нависая сверху, Харун поднял бутылку.

Поражало, что Ярен не расстроилась, а, наоборот, засмеялась и потерла лоб:

— Я забыла...

— Забыла спрыснуть себя вином перед подачей, жизнь моя? — ухмыльнулся Харун этой соблазнительной мысли.

— Точнее, я замаринована. Ужас, сколько пролилось.

Женушка привстала на локтях, определяя масштаб грязи, а он вытащил из-под нее поднос, стряхнул раздавленные финики с орехами и отложил бокалы.

— Я забыла, что заказывала вино, — Ярен прибрала волосы, которые тоже намокли. — Не знала, какое тебе нравится, поэтому взяла лучшее, что предлагает Мардин — Шилух.

Даже когда все шло не по плану, его жена была безупречна. Хорошо, что все шло не по плану. Ведь ничто не возбуждало так, как капли вина, которые, плавно стекая с Ярен, очерчивали совершенство ее форм.

— В сочетании с таким лакомым кусочком, как ты, заиграет любое вино, — прошептал ей Харун, целуя в висок и переходя ниже.

Губы, изгиб шеи, грудь, влажный живот — Ярен была вся объята разгорающимся жаром ласк. Они сводили ее с ума, равно как Харун становился безумен женой. С каждым поцелуем он смаковал долгое послевкусие сухофруктов, табака и вишни и вдыхал шедший за ним терпкий аромат. Харун расстегнул свои джинсы. Когда Ярен резко подалась к нему и потянула на себя, он едва не навалился на нее, а она вновь обхватила его бедрами. Одновременно с тем Харун пробрался между ними рукой. Несмотря на острое желание, что изводило его самого, он не испытает удовольствия, покуда не проведет его тропой Ярен.

Мимолетный томительный миг. Воздуха — мощный глоток допьяна. И страстный рвущийся стон, перехваченный Харуном прямо с уст возлюбленной, к которым он припал упоенно и одержимо.

Как будто у Руми говорилось, что жизнь — это дыхание, настолько, насколько ты вдыхаешь. Этой ночью Харун сделал вдох такой глубины и силы, словно вынырнул на гребне ледяной волны к спасительному берегу и — наконец задышал.

Было еще темно, когда Харун проснулся, и номер скудно освещало сияние уличных фонарей. Время, должно быть, перевалило за полночь. Хотя не все ли равно, какая разница? Счастливые часов не наблюдают, а Харуна безмерно счастливым делала дремавшая рядом Ярен. Она теснилась к нему, заняв край его подушки, и забавно наморщилась от легкого прикосновения руки, которой Харун откинул волосы с ее лица. Ласковым поцелуем он накрыл лоб жены и только оторвался от нее, как она, не открывая глаз, потянулась за сладкой добавкой. Вышла горячая: Харун очень крепко обнял Ярен и выдохнул ей в висок:

— Обманщица!

— Неправда, я хорошая! — зажмурилась Ярен, смеясь в подушку.

— Ты — хитрюга, милая женушка. Хитрюга, которая притворятся, что спит.

После ночи, проведенной с женой, Харуну хотелось еще большей близости. Наконец-то, Ярен лежала в его объятиях и преграды между ними, возведенные в фиктивном браке, рухнули. Ярен лежала в брызгах вина и с крыльями свободы за спиной, словно живое ее олицетворение. Манящая на ласку, никому и ни в чем не покорная, а все-таки — по доброй воле покоренная Харуном. И этого было страсть как мало ему. Он уже представлял, как растолкает в женушке необузданную дьяволицу, и та обрушится на него со всей свойственной ей чувственностью.

— Я на самом деле спала, это ты разбудил меня. Ай! Ладно, твоя взяла. Подожди, я... Постой, Харун.

Под его напором Ярен стушевалась, что было несколько удивительно, учитывая, как жена льнула к Харуну минутами ранее. Она поймала его руку в низу своего живота и с легкостью, коей он не препятствовал, выскользнула из объятий, натянув на себя одеяло.

— Ты чего? — улыбнулся Харун.

Не отвечая, Ярен замерла в напряженной позе и стала задумчиво вглядываться в него, при том так, чтобы не пересекаться с ним глазами. Однако ее прелестные губы чуть что были готовы сложиться в такую же игривую улыбку.

— Все хорошо? — спросил он.

— Не знаю... — уронила Ярен со стеснением в голосе. — Что сказать, не знаю. Неловко, наверное... И страшно немного, что будет с нами дальше. Еще вечером я была твоей фиктивной женой, а теперь... жена-а-а, — протянула она величаво-веселым напевом и засмеялась одновременно с Харуном. — Вот привыкаю, что ты теперь будишь меня поцелуями, а не как обычно каламбурами и остротами, — выкрутилась хитрожопа.

А Харуну только дай волю, и он, подколов ее, ошарашит еще больше:

— Ага, то есть час назад ты бросалась мне на шею, а сейчас неловко и привыкаешь?

— Харун! Ни стыда, ни совести.

— Они не очень-то и нужны в постели, как думаешь? Ладно, султанша, не дерись... Я позорник, я все понял!

Что ж, Харун постарается смотреть на жену чуть менее блядским взглядом и не так широко улыбаться. Он провалился на первой же секунде — безумно влюблен и ничего не мог с собой поделать.

— Не верю! — вздохнула от счастья Ярен. Помолчала мгновение, окинув радостными глазами номер, и остановилась на Харуне: — Кажется, что это не правда: ты, я... Мы... В смысле... В какой-то момент я подумала, что все потеряно, потому что наш брак не складывается и мы снова просто соседи. И семейные тайны... Когда они вышли на свет, я опасалась, что они раздавят нас. Если бы ты не сказал, что любишь меня, не знаю, что бы я делала. Я чувствовала себя лишней. Мне были не рады у Асланбеев.

— Нам и не нужно их одобрение, мы в их семью не входим. Мои дела с Асланбеями окончены, и ни вражды, ни родственных отношений я с ними не ищу. Да и хватит с нас войн. Скоро мы улетим в Нью-Йорк. Ты не передумала?

— Не передумала, — прошептала Ярен. — Полетим. Через месяц, да?

— Да, оформление твоего переезда займет примерно месяц, — пояснил Харун. — Тебе нужно получить визу.

Ему бы, дураку, тогда догадаться, что она фальшивила, оттягивая время, и вместо переезда грезила домом Асланбеев и тем, отчего Харун желал избавиться навсегда. Смерть Аслана, Шадоглу, разоблачение Азизе, и силки, расставленные матерью... Надоело. У Харуна своя жизнь, работа, а с недавних пор — жена. Он и так задержался в Мидьяте, разгребая чужие проблемы. Если Харун и остановит мать, это не вернет Аслана и не уменьшит их скорбь по нему. В конце концов, единственное, что сделал Адам — это забрал из утраченного рая свою Хавву. Даже после столь ужасного события его путь был прост и верен: жить и трудиться, двигаясь дальше. Мидьят не назовешь раем, но, несмотря на поганую войну семей, хотя бы за одно можно было отблагодарить этот город — под его небом Харун обрел Ярен. А большего и не надо. Он решил последовать примеру Адама и уехать с женой в Америку, где проживал и трудился последние пять лет.

— Харун, а поцелуй меня в лоб еще раз, — сказала Ярен чуть громче, в предвкушении наслаждения. — Только не как на свадьбах сдержанно и сухо. Поцелуй... — она мило закусила нижнюю губу, — а не знаю, как, — посмеялась Ярен. — Так, чтобы я поверила, что эта ночь настоящая, и мы...

Она замялась, но не прошло и секунды, как Харун вывел ее из затруднения и исполнил трогательную просьбу. Он с нежностью обхватил ее голову, проведя по спутанным густым волосам. Его поцелуй не оставлял ни капли сомнений: эта ночь настоящая, но Харун бы взорвался при мысли, окажись она и все, что их связывало с Ярен, ложью.

— А теперь, — шепнул он жене на ушко, — веришь?

— М-м-м, нет, я еще как-то сомневаюсь в реальности происходящего, — протянула Ярен, показав угол улыбки, к которому Харун приник губами. У основания шеи он задержался и снова прикусил кожу, теперь точно зная, что женушка обомлевает с этого. — Бандит ты, Харун! — хохотнула она.

Бандитом он и являлся. Подавшись ближе, Харун сгреб Ярен в охапку, как налетчик, как один из одержимых страстью, которые умыкают избранниц из семей и в тайне женятся на них, взяв в свидетели ни отца, ни мать, ни Мидьят, но закон правды. На месте отчаявшихся женихов Харун тоже избрал бы неравную схватку с кланами и навязанной судьбой, в которой нет его любимой. Да, лучше лечь за Ярен костьми. Лучше сгинуть, чем вовсе не узнать ее ласковых рук, обвивших шею Харуна, жара ее тела и поцелуев, которые он в жадном порыве углублял.

С ясным намеком «а почеши спинку» его хитрюга-лисичка перевернулась на живот и откинула волосы, приглашающе оголив красивую спину. Ну уж от расслабляющего массажа с продолжением Харун ни за что не откажется. Возобновив неспешную ласку, он поворошил хрупкие волоски на шее жены, прихватил взасос чуть выше лопатки и начал медленно спускаться вдоль линии позвоночника. Осыпаемая ненасытными поцелуями, Ярен едва не застонала от охватившего ее томления.

Харун закипал весь тем же чувством. Он накрыл ее своим телом и с силой сжал руку, которой Ярен упиралась в кровать. Это было невыразимое удовольствие —терзать ее нежно и ласкать почти властно. Позабыть все на свете от того, что жена дрожала и извивалась под ним в знойной истоме. Она целиком доверилась Харуну и только тесно переплела их пальцы. В тот же момент Ярен подобрала их руки под себя, словно желая завладеть им, и Харун ощутил, как власть, взятая им, перетекает к Ярен. Теперь она направляла их... И не подчиниться султанше было решительно невозможно. Харун стиснул ее грудь и в восторге усмехнулся:

— Ну ты и собственница, женушка!

— Женщины моего рода могут быть только хозяйками в браке, и никак не меньше, — гордо объявила Ярен. — Это моя постель, мои правила и муж — полностью мой!

— Да это удар поддых! С какой стати я в рабстве? Ну знаешь, я еще заставлю тебя просить пощады...

Харун страстно поцеловал засмеявшуюся Ярен в висок, затем приложился к плечу. Полностью его жена и соблазнительница... Она не упустит ни мгновения их близости, это верно. Но и Харун настойчив — он не отступит, не присвоив себе все до единого наслаждения.

Нельзя было представить себе дня, более поганого, каким выдался следующий день. Все, что было между Харуном и Ярен, что их связывало, ложью и оказалось. Наглой, бессовестной ложью, которой дьяволица одурачила его.

Харун не рассвирепел от этой мысли, как ему думалось. Ничего подобного, так как сначала он попросту оцепенел, услышав телефонный разговор Ярен с госпожой Хандан. Ужасно было осознавать, что ум жены могла захватить идея использовать Харуна и их будущего ребенка как орудие мести Асланбеям.

— Алло... Мама? — Ярен стояла к Харуну спиной, не подозревая, что он вышел из ванной, и говорила: — Ну мы... Харун и я... Случилось, все случилось! Да, мы теперь муж и жена, — радостно оповестила она. — Точно, как ты и говорила. Все нормально, не волнуйся. В общем, если не с первого раза, то со второго точно получится, Иншаллах. Главное родить поскорей. Вот тогда Харун будет у меня в руках, — голос жены вмиг переменился, стал крепким, и в нем появилась резкая нота расчетливой ярости. — Конечно. А потом я Фюсун и Генюль живо из особняка выгоню. Стану главой Асланбеев. Как со мной шутить, я им еще покажу! — вызывающе заключила Ярен.

И как давно эта гниль вошла ей в голову? Когда Харун признался, что полюбил ее, или Ярен надумала забеременеть раньше? Она ведь решилась на сегодняшнюю ночь только после его скомканного объяснения в любви.

Положив трубку, Ярен с довольным лицом обернулась и испуганно замерла при виде Харуна. Во внешних чертах она не имела ничего общего с его алчной матерью, чья жизнь проходила в погоне за властью и чужим достатком. Но при этом Харун не мог припомнить мгновения, чтобы раньше, даже когда ссорилась, Ярен так походила на асланбейскую львицу. Та же угрожающе-повелительная интонация. Хищный оскал, который тут же растаял на губах. И в последний момент застигнутый Харуном какой-то абсолютно новый подлейший взгляд.

— Харун...

— Что это значит, Ярен?.. — на удивление спокойно спросил Харун. Однако это было нечто иное как бешенство, которое быстро переродилось в ледяное спокойствие. — Отвечай, Ярен, ну же. Пока я думаю, что мы летим в Америку, ты мне роль марионетки отвела? А, понятно. Умно! — оскалился он в злости. — Раз я против жить в Мидьяте, исподтишка решила запереть меня тут. От тебя с ребенком никуда же не денусь, да? И особняк Фырата для тебя урву.

Ярен опустила глаза, как будто это могло дать ей время на поиск правдоподобной отговорки. Фантазия ее не знала меры. За считанные минуты женушка насочиняла массу оправданий, только они еще больше уличали ее во лжи.

И классическое:

— Ты не так понял!

И из серии «окунись в тонкую душевную организацию обидчика, выяснив природу его намеков и полутонов»:

— Я имела в виду другое!

За этим должно было последовать «Я не хотела тебя обидеть!» — они обычно в паре гуляют. Но, видать, не сегодня. Аргументы Ярен не прекращались, а становились все страннее и страннее:

— Ты перекрутил мои слова на свой лад! Я не сказала ничего смертельного. Зачем сразу разводиться?

А также все чудесатее и чудесатее:

— О том, что я буду управлять тобой... Это неправда, Харун! Я просто для мамы так сказала, приукрасила, чтобы произвести впечатление. Ты же знаешь ее, иначе она со мной вообще не считается!

А с последнего аргумента Харун едва не зашелся смехом:

— Харун, это мама меня накрутила, вот я и сглупила! Я бы не обманула, если бы не боялась потерять тебя. Ты вынудил меня... Я испугалась и посоветовалась с мамой. А что еще оставалось делать?! — среди этой исповеди к горлу Ярен подступили слезы. Она проглотила их, прежде чем смогла, надрываясь, продолжить: — Мама сказала: нужен ребенок. Если у нас будет настоящая семья с домом, как положено, перед нами откроются новые возможности. Асланбеи уберутся к дьяволу, и не будет войны. Это они ее затеяли, они! Я надеялась укрепить наше положение... Тогда тебе понравится в Мидьяте и не захочется уезжать!

— Мама накрутила? А ты не при делах как всегда?

Харун ядовито усмехнулся. Да, конечно, мнение госпожи Хандан, которым Ярен интересовалась раз в сорок лет и то если оно совпадало с ее желаниями, стало для нее вдруг неизмеримо важным.

— Серьезно, женушка? Тебе хоть кол на голове чеши — ты не сделаешь того, чего не хочешь! Да, замуж ты вышла потому, что Насух-бей не оставил выбора. Некуда было деваться. Но этот брак, я напомню, ты сохранила, не спрашивая родителей, наперекор им. А приказы матери вообще не исполняешь.

— Раньше я не спрашивала маму, а теперь спросила! Это плохо? Я, что ли, в десятый раз замуж выхожу и знаю, как создавать семью? Да, я доверилась маме, бездумно доверилась! — в истерике всплеснула Ярен руками. — Но я не знала, что так выйдет.

— Вы обе хороши, что тут скажешь! Мать и дочь стоят друг друга. Но не перекладывай всю вину на других. Ты прекрасно знала, какую цель преследуешь. Знала, что идешь на предательство, — с презрением отрезал Харун.

— Харун!..

— Даже если родители велели тебе лгать и посягать на чужое, — повысил он голос, не дав Ярен возразить, — ты должна была отказаться и быть до конца честной со мной. Никогда — слышишь? — никогда на мою фамилию не ляжет клеймо подлости! Я лучше удушу тебя, Ярен, увижу в могиле, чем закрою глаза на твои козни и позволю полить свое имя грязью.

— Что это за угрозы? У тебя нет оснований так говорить! — свысока отчеканила Ярен.

— Ты себе и представить не можешь, какие у меня основания.

И, может, Харун действительно лучше бы придушил Ярен. Потому что даже смерть в муках легче принять, чем то беспощадное выражение глаз, которым он, должно быть, проклял ее.

— И все из-за каких-то Асланбеев, подумай только! — с ненавистью выплюнула Ярен. — Ты почти не знаешь их, а защищаешь от меня! Ради этой стервы Генюль и прислуги Фырата казнишь жену, так? Ради Фюсун? Ты сам говорил, что ей не место в Мидьяте.

— А тебе не место в их доме. По какому праву ты распоряжаешься им? Он не мой и не моей матери. Ты была гостем Генюль, не забывай про это. Аллах, Аллах, когда ты говоришь об Асланбеях, такое ощущение, что ты бредишь!

Харун потребовал собираться: он вернет ее Шадоглу. Вещи были забросаны в сумку, они с Ярен переоделись. Ее колотило от страха, его — от гнева и боли. Харуну они в точности напоминали родителей, когда те разводились, и от этого делалось мерзко на душе.

Харун всучил жене забытую на комоде сумочку. Та упала, из нее вывалился целый каталог косметики, которую Ярен, ползая на коленях, начала собирать. А потом она прислонилась к креслу и, вскинув красные глаза, сквозь ручьи слезы взмолилась:

— Я не поеду к Шадоглу! Дед убьет меня, стоит мне переступить порог! Будет бить, как Рейян, до беспамятства! За то, что муж вышвырнул. Ты не можешь... Разведешься — похоронишь меня. Убийцей станешь! — выкрикнула она диким голосом не в силах пробить толстый лед отчуждения, который заслонял Харуна. — Меня убьют, Харун, ты слышишь?!

— Слышу. Убедительная просьба, милая: умирай стоя, не унижайся перед дедом, — ровно сказал он. В духе тех пожеланий смерти, что он вдоволь наслушался от Ярен. А она думала он что, полюбил и стал бессловесный? Ее чувства пощадит, а за свои не вступится?

Харун перепроверил документы и накинул на себя пальто. Вот привалило счастье. Еще с Шадоглу разбираться, чтобы они не трогали Ярен и процесс развода прошел гладко. Когда Харун так же ровно, сцепив зубы, попросил жену подняться и собрать оставшиеся вещи, она съежилась на полу в комок и начала горестно стенать. На нее нашло страшное помутнение рассудка.

— Аллах не допустит... — причитала Ярен. — Я не пойду к Шадоглу! Не пойду к деду, не заставишь! Я к Асланбеям поеду, Харун, и не разведусь. О Живой! О Вседержитель! К милости Твоей я прибегаю за помощью⁽⁸⁾. Если так хочешь убить — застрели сразу, прямо здесь, но я не вернусь домой. Я не вынесу это бесчестье... Моей вины нет, я старалась как лучше! Если бы ты любил, Харун, то понял бы меня и прислушался ко мне. О Аллах! Я надеюсь на милость Твою. Награди меня за мое несчастье и замени его чем-то лучшим...

Прикованный к месту, Харун почувствовал, как грудь сдавило от жалости к Ярен. Вместе с тем он понимал, что ее мелкие интриги — начало больших преступлений, если дать им волю. Как когда-то дали его матери. Сперва путем махинаций отбери имущество Асланбеев и выгони неугодных из родного дома, а затем понесется новая война семей на старый лад или старая — на новый. Подставь, изувечь, всади пулю, отрави ядом. Из общения с матерью Харун вынес одно: кто раз лизнул чужой крови и испытал власть над униженным врагом, тот уже не сможет остановиться. В нем истреблен человек. Истреблен навсегда. Продолжаться такой брак не может. Должны же быть какие-то границы. А Ярен даже не видит, как месть Генюль и Фюсун Асланбей превратила ее в змею с мягким прикосновением и смертельным ядом.

— Блестяще, Ярен! Любить тебя, значит, потакать грехам и быть марионеткой... — проговорил с досадой Харун. — Смотри, ты вспомнила столько молитв, но ни слова извинения я от тебя не услышал! Ты ничуть не раскаиваешься.

Но даже не это доводило его до душевного отчаяния.

— Ты хоть немного соображаешь, во что могла втянуть нас? Тебе жить надоело?! Если ты сделаешь своим врагом мою мать, она выпотрошит тебя голыми руками. От Шадоглу мокрого места не оставит, как от Аслана! Если бы не она, он бы не приехал сюда и был бы жив. Сумасшедшая!

— Аллах, я надеюсь на милость Твою... — с дрожью зажмурилась жена. Она, кажется, уже не слышала Харуна, не различала, где они и что с ними, и лишь снова взывала к Всевышнему.

Харун пытался побороть внутри себя ужас и злобу, какая, по рассказам матери, часто душила деда Асланбея. Но непримиримая злоба все сильнее и сильнее разъедала Харуна. С трудом он заставил Ярен убрать остатки вещей в сумку и надеть пальто.

Ее глаза лихорадочно забегали по номеру, явился тот же тигриный грозный оскал. В напрасной борьбе с Харуном Ярен сцапала со стола ключи от машины и попыталась выбросить их в окно. Он отобрал.

До вчерашней бутылки вина, которую жена могла бы использовать как орудие, она не дотянулась. Харун немедленно схватил ее за руки и подтолкнул к выходу.

С сумками наперевес он молча довел жену до парковки. Молча усадил в тачку. Перед тем как сесть самому, предусмотрительно забрал из бардачка заряженный пистолет, травматический, и спрятал за пояс. Завел наконец двигатель.

— Аллах не допустит, не допустит! Я не пойду к Шадоглу! — умоляла Ярен. — Ты неправильно меня понял, Харун. Выслушай!

Дорога и разборка на поле пролетела как в тумане. Выбежав за женой из машины, он нагнал ее. Далее была попытка вразумить и вернуть Ярен назад, но она изловчилась и вытащила у Харуна оружие. Пистолет. Ее висок. Угроза застрелиться, если Харун отвезет Ярен к Шадоглу. Дыхание смерти, объявшее все его существо, будто ледяная земля могилы. В короткой схватке с ним Ярен случайно нажала на курок, и выстрел Харун ощутил как мощный удар в грудь.

Первые минуты мучило чувство жжения в области сердца, а уже в машине скорой, под капельницей, боль стала накатывать на Харуна нестерпимыми волнами. Ярен была всегда рядом: и пока под вой сирены гнали в больницу, и затем в палате. Правда, он потерял много крови, что мешало четко воспринимать реальность и ответы, которые она давала врачам. То и дело ясность ума сменялась тревожным забытьем.

Медицинские обследования и процедуры, казалось, измотали Харуна сильнее, чем всаженная в ребро пуля. Не было конца и края этим издевательствам. Он тяжело отходил от них, но радовало по крайней мере то, что врачам удалось остановить кровотечение и притупить обжигающую, жестокую боль, которая опаляла грудь и перехватывала дыхание. Однако Харун абсолютно потерял счет времени. И так скверно соображал, что голос Ярен, который умолял у его постели о милости Всевышнего, Харун спросонья принял за протяжные напевы азана.

В темном окне роились огни новой части города. Ясно, что они в Эстеле, но понять бы, который час и знает ли кто-нибудь из родичей о случившемся между Харуном и Ярен? По идее, уже должно было подойти время ночного намаза, иши. Или хотя бы призыва на магриб, плывущего по Мидьяту в ранних южных сумерках. Но вместо этого по палате продолжал влачиться надрывный, слабый звук молитвы, которую бормотала Ярен. Не помня себя от ужаса, она хваталась за холодную ладонь Харуна перебинтованными руками и глядела перед собой не видящим, обреченным взглядом.

— О Аллах, Господь людей, — повторяли ее искусанные опухшие губы, — излечи его болезнь! Исцели его, ведь Ты — Целитель... И нет исцеления, кроме Твоего исцеления, исцеления... которое не оставляет болезнь, — Ярен наморщила лоб, видимо, усиленно вызывая в памяти строки дуа. — Исцели моего мужа так, чтобы целительная сила Твоя попала прямо в цель!⁽⁹⁾

На какое-то мгновение Харуна ошеломило это зрелище сидевшей вполоборота к нему жены. Жалкое, удручающее и невиданное, наверное, никем, кроме него, оно явилось Харуну, словно глубоко личное откровение. Как нечто запретное, ревностно хранимая тайна, к которой он приблизился по чистой случайности. Рассудок не врал — Ярен и впрямь молилась, молилась за Харуна, но глазам все равно верилось с трудом. Эта страдающая женщина не могла быть той алчной дьяволицей, чуждой жалости, что обещала обвести его вокруг пальца.

Заметив, что Харун исподтишка смотрел за ней, Ярен не успела толком осознать это, как испуганно покачнулась от его колкой реплики:

— Аллаха ради, пусть Он тебя услышит, только молись молча... Голова от шума раскалывается.

Из-за молитвы Ярен в голову точно налили горячий свинец. Харун отнял от жены руку и на глубоком вдохе ощутил мучительное онемение левой половины груди, левого плеча и усилившуюся пульсацию в висках. Легкие требовали еще воздуха, а вдохнуть было подобно пытке.

— Как... Как ты, Харун? — с осторожностью спросила Ярен.

— А ты что, прицениваешься, не добить ли меня? Понимаю... — Харун сделал рваный вдох. — Участь богатой вдовы заманчивее, чем разведенной и опозоренной женщины.

В пылу задетой гордости Ярен вскочила на стуле, но почти сразу передумала спорить и опустилась на место. Харун догадался по ее искаженному лицу, что она колебалась между вариантами: «Ты прав, я заслужила эти слова, я — ужасный человек» и «Зачем ты так жестоко? Разве я не молилась за тебя?» Но в том и дело, что доверие Харуна к жене подорвано. Он ничуть не верил ее молитвам, беззвучным слезам, зато вновь, сброшенный до базовых настроек, ждал беды от всякого ее жеста. Право же, Ярен хватило бы сил придушить его подушкой, пока он изнурен и ранен. В ее характере пожелать унаследовать его имущество и усвистать на край света от гнева Шадоглу и его матери. А о нюансе вроде судебной медицинской экспертизы, которая вмиг расколет преступление женушки, она в том же пылу и не помыслит наперед. Когда она вообще задумывалась о последствиях?

— Харун... Давай не будем вспоминать о ссоре. Пожалуйста, не сейчас! Я клянусь Аллахом, что не желала тебе зла. Я только хотела жить в Мидьяте, хотела свой дом и свободу от наших родителей, — пользуясь тем, что Харуну тяжело говорить, Ярен затараторила, как невменяемая, не давая вставить и слова. — Как ты не понимаешь? Я должна была завоевать уважение семей, заставить их считаться с нами. На Востоке почет — это все! Я хотела, чтобы ты помог мне...

— Завоевать уважение... Я сейчас живот надорву. Завоевать подлостью и обманом? Ты сильно... сильно преувеличиваешь свои птичьи права в особняке Асланбеев.

У Ярен не нашлось что сказать. При этом она заметалась на стуле, встревоженно оглядывая Харуна и оборудование палаты, показывающее состояние его здоровья, и в нерешительности замерла. Во взгляде Ярен мелькнуло что-то дикое и знакомое Харуну по предыдущим ее безумствам. Она будто раздумывала, может, все-таки придушить его и уйти в бега, а там кривая вывезет ее? Вывозила же прежде.

Остановить маньячку Ярен он вряд ли бы смог, однако стал пристально следить за движением ее рук. Он просчитывал, каким бы был ее удар и как тот отвести, если она нападет.

— Харун, не надо... Не нервничай. Обсудим это позже. Доктор сказал, тебе нужно отдыхать.

— Я отдохну, когда ты выйдешь отсюда, — холодно отчеканил Харун. — Уходи, Ярен. Быть рядом с тобой уже огромный риск... Кто знает... что тебе взбредет, ты не в себе.

— Да как ты смеешь! Хватит с меня этих намеков! — вспыхнула она наконец, громко всхлипнув, и наспех вытерла от слез щеки. — С чего ты решил, что я убью тебя? Зачем бы я тогда молилась о тебе? Выброси эти ужасные фантазии!

— А не напомнишь, почему они появились? Не ты ли наставляла на нас пистолет? Ты помешанная! Я не хочу... тебя видеть.

Воистину, если она задержится хоть на секунду, Харун забудет о скручивающей боли и выставит ее вон. Не важно, что Ярен имела или не имела в виду, — у нее глаза налиты бешеной кровью, которой она, похоже, никак не насытится. От нее все явственнее ощущалась исходящая угроза.

— Харун, послушай...

— Нет! Мы будем говорить только через адвоката. Иди отсюда.

— Я останусь здесь! — вспыльчиво заявила Ярен. — И не сдвинусь с места, пока не вернется доктор, — махнула она на дверь, с трудом удерживая обуявшие ее эмоции, — и не скажет, что твоя жизнь вне опасности. Я... Я боюсь! Может, я и помешанная. Но как тут не помешаться, Харун, когда я думала, что... что смерть позади, а доктор говорит: надо наблюдать минимум пару дней, у тебя возможен ушиб сердца, и не известно, чем он осложнится! — надсадно ревел ее голос. — Или случится инфаркт, или какая другая болезнь, и ты никогда не выздоровеешь⁽¹⁰⁾... Я не знаю! Я очень устала!

В исступлении жена уткнулась лицом в постель, колотя которую, сминая простынь зашлась в конвульсивных рыданиях и повторяла невнятно, с частично понятным Харуну смыслом:

— Я устала! Отдай мой страх горам — горы не выдержат! Я ужасно устала... Устала от страха...

Сердце Харуна словно не билось в те минуты, а застыло в полном равнодушии. Хоть это было и тяжелое, давившее грудь чувство, оно защищало его, как броня, под которой Харуну удалось сохранить ясность ума и не погрузиться в мертвый ужас.

Да ерунда это, отмахнулся Харун. Лучше он дождется врача и сам расспросит того обо всем. Ярен он не поверил. Она свалила в одну кучу и инфаркт, и ушиб — наверняка насочиняла себе кошмаров, не вникнув в объяснения медиков. Глухой не услышит, так придумает.

Наступила полная тишина. Ярен медленно, дыша через рот, подняла голову, смахнула свесившиеся на лицо волосы и отрешенно окинула взором Харуна. Теперь не то что касаться ее, обнимать, шепча слова любви, — он с этой лживой эгоисткой находиться в одной комнате не желал. Правда, она не уйдет, а у него уже не было сил спорить.

Харун постарался сосредоточиться на своем здоровье. Нужно как можно скорее встать на ноги и заняться разводом.

— Что еще сказал доктор?

Ярен сглотнула.

— Сказал, — хрипло заговорила она, — что будет смотреть за течением ушиба. Твой случай не смертельный, так как при нем... доктор говорит, что мало кто доживает до больницы. Но он сказал, что эта травма опасна осложнениями и лечится четыре месяца. А еще у тебя сломано ребро и ожог от выстрела.

Харуна напугало, с какой осмысленной четкостью Ярен обрисовала картину его диагноза. Не похоже, что она от страха городила всякую чушь. Блядь, неужели и про инфаркт правда?

— Прости меня, — прошептала жена, набравшись духа. Но Харун не принимал ее извинения.

— Меня утешает только то, что цена этих мучений — твоя спасенная жизнь. То, как ты бездарно тратишь ее на козни и прочую грязь, — это другой вопрос...

Боль снова обожгла ему грудь, поэтому он замолчал, чтобы перетерпеть приступ. Наверное, если бы не лекарства, которые вводились через капельницу, Харуну было бы в сто крат хуже. Повинуясь злости, он закончил так:

— Я тебя ни за что не прощу, Ярен. В моем будущем тебя больше нет. Полиция была?

Ярен пробрала паническая дрожь.

— Ты заявишь на меня? Я сказала им, что это случайность. Я случайно выстрелила! Это неосторожное обращение с оружием... П-полиция составила акт и... — запиналась и тряслась дьяволица, собирая воедино крохи самообладания. — Я... Я позвонила родителям, они в коридоре. Ты не должен, Харун!.. Все будет хорошо, все наладится, обещаю.

— Я не заявлю, — процедил Харун.

— Точно?

Она попыталась взять его за руку, но он не позволил.

— Если не будешь препятствовать разводу.

Из горла жены вырвался придушенный то ли хрип, то ли смех, и она убито ответила:

— Понятно. У меня выбор между позором и тюрьмой? Побоями деда и решеткой? А я думала, ты любишь меня и не причинишь зло в ответ. Не сможешь.

Ее бесстыдную манипуляцию раскусил бы даже ребенок. И увозя ее к Шадоглу, и на грани инфаркта в этот час Харун был тверд в намерении развестись. Такая же жадная и неуемная, как его мать, пусть катится она к шайтану и живет как хочет. А он, дурак, проучил себя на всю жизнь, связавшись с ней.

— Вот что интересно, — гнев, безраздельно владеющий Харуном, подверг Ярен новому испытанию, более жестокому: — Асланбеи отыгрываются на слабых и бесправных, но, несмотря на это... вы, женушка, бегаете за ними, как верные псы. Похоже, чтобы внушать уважение, мне тоже стоит ударить вас немного больнее, — припугнул Харун. — Спрашивай милосердие у Аллаха.

— Довольно с меня подозрений, надоело уже. Я не бегаю за Асланбеями! Мне этот проходимец Фырат не интересен, я не влюблена в него. Ну ты и гад... Мужлан! — шипела себе под нос Ярен, отвернувшись на стуле.

Харун ощерился в язвительной ухмылке:

— Наконец я слышу правду, а не показные слезы. Долго кололись, Ярен-ханым.

— Вот и слушай! Хоть обслушайся, псих.

На этом она надменно смолкла.

— Все, нечем крыть? Иссякла фантазия на ругательства, одного психа и знаешь.

— Нет, Харун, я думаю о том, что ты прав. Участь вдовы действительно лучше, чем разведенной, так что я посижу и дождусь твоего инфаркта.

— Закатай губу, султанша. Снега летом ты дождешься, а не инфаркта.

Ой, да в пизду препираться с ней! Не хватало еще в спорах с Ярен напрягать сердце, которое необходимо беречь. У Харуна потемнело в глазах от нехватки кислорода, а, когда он вдохнул, нещадно закололо под переломанным ребром.

— Дождусь! — бросила она, соревнуясь с ним в язвительности. — Тем более, что с твоими показателями это, скорее всего, не проблема. Легко, как вытянуть волосок из сливочного масла⁽¹¹⁾.

А нет. Воздержаться не получится.

— Если оно испорчено твоими волосами, как еда, которую готовишь, то его проще выкинуть, чем очистить... Какое сейчас время?

— Гранаты еще не зацвели — вот какое! — огрызнулась Ярен.

— Аллах мой, мало того, что ты ревнивая, злонравная и завистливая... так еще безграмотная. Гранаты отцвели летом.

— Ну конечно, Харун, куда деревенщине до гениального бизнесмена из Америки! Я за медсестрой, — посмотрев на его капельницу, которая подходила к концу, жена встала и пошла к двери, — пусть хоть она тебя заткнет. Поставит укол в язык.

— Гранаты...

Выдохнув, Харун зажмурился до пятен в глазах и с досадой подумал о проклятых фруктах, набирающих соки и сладость, чтобы созреть к первому зимнему месяцу. Этим днем в райском гранатовом саду, в который они едва ступили с Ярен, цветки осыпались, не завязав плодов, а деревья сгнили до основания. Так что рубить их — и дело с концом. Гранаты еще не зацвели... Харун раздраженно хмыкнул. Надо ж такое придумать в начале осени. Да упаси Аллах им снова зацвести.

Последующим дням в клинике он охотно предпочел бы забвение. Почти полная беспомощность и полупостельный режим, ежедневный, неотступный уход Ярен за Харуном, ее постоянное мелькание перед глазами и их словесные перестрелки по всякому поводу, из вредности, а ко всему еще лечебная диета «твоя еда — вода» — за красивую мечту о них с Ярен, которой поддался Харун, судьба предъявляла ему непомерные счета. Он впал в состояние, когда разум измотан настолько, что ни на секунду не способен расслабиться. Харун бунтовал против больничного режима и необходимости лежать пластом, принимая помощь Ярен. Утраченный контроль над своей жизнью побуждал хоть к какому-то действию, к рывку — и рывок был сделан. Раненное тело позволило Харуну кое-как оторваться от постели, с которой он поднялся за смартфоном. Харун решил не дожидаться выписки, чтобы проверить заброшенный рабочий чат и созвониться с адвокатом.

Занятая посудой, Ярен отвернулась и не увидела этот скромный подвиг. Окончился он тем, что Харуна резко повело назад, как от удара, и пришлось ухватиться за штатив капельницы. Тот задребезжал. Мгновенно среагировав, женушка поймала Харуна под локоть.

— Куда ты идешь без меня? — заругалась Ярен, насильно усаживая его. — Хочешь в обморок упасть? Аллах, Аллах! Тебе нельзя напрягаться.

Больше не находя слов, она встревоженно присела рядом и только держала его руку. Его ушиб сердца побуждал Ярен воевать с ним за каждый лишний шаг.

Харун осмотрелся:

— Где мой телефон?

В реанимации мобильным пользоваться не разрешалось; в новом отделении таких жестких правил не было. И здесь Харун вдруг вспомнил о матери, которая, должно быть, пыталась связаться с ним и уже что-то заподозрила. Несмотря на очередной разрыв между ними, она не ослабит свой бдительный надзор. Она выяснит, что с Харуном, и тогда Шадоглу сгинут в жерле ее мести. Если уж мать взялась за кого-то, этот человек не жилец, а с этих дней у нее под прицелом целое семейство вкупе с бедовой дьяволицей.

Пока не поздно, он задумался, как сбить мать со следа, который выведет ее на эту клинику. Главным было оттянуть время и срочно позвонить Джихан-бею. Харун напомнил Ярен про телефон и прибавил суровее:

— Надеюсь, вы не рассказали моей матери о выстреле? Она звонила?

— Считаешь, у нас бы вышло скрыть это? — с убитым видом отозвалась Ярен. — Она у тебя ведьма — все разнюхала! Откуда ей известно?

Блядь. Мать опережала Харуна на целый прыжок.

— Она — профессиональная убийца, Ярен. Я говорил, что мать опасна и наживается на смерти людей.

— Да, но...

Но ей было не интересно слушать Харуна, когда он настоятельно просил проявлять осторожность с его матерью. Лишнего не болтать, а в идеале — как можно меньше времени проводить в ее обществе. Где-то в инструкции по обращению с жестокой львицей женушка углядела совет «быть угодливой и втираться в доверие к Фюсун Асланбей».

— Я думала, ты наговариваешь на мать, потому что вы в ссоре, — объясняла Ярен так, как ей было удобно считать. — Речь была о смерти Аслана — одного Аслана, и она не убивала его, он разбился сам! Твоя мать кажется прожженой интриганкой вроде Азизе. Какая она матерая бандитка? Ты шутишь?

— Ярен, окстись, — глухой и скребущий по нервам смех Харуна не сулил жене ничего приятного. Так оно и случилось — разговор зашел о вещах, раскрывших ей весь ужас их положения: — Азизе матери в подметки не годится. Она сорок лет соображала над пакостью Шадоглу. При ее возможностях она давно могла извести вас... способом изощреннее, чем очернение доброго имени Рейян. По понятиям криминального мира Азизе тот еще тугодум!

— Так или иначе твоя мать сводит с ней счеты. Зачем-то же она ворошит грязное белье Азизе.

В словах Ярен слышалась отчаянная надежда на то, что серьезная бандитка не растрачивала бы порох на такие мелочи, а значит, Харун приукрашивал, и делов-то — обуздать еще одну асланбейскую хрычовку.

Он был вынужден разбить надежды жены о суровую действительность:

— Мать покинула Мидьят в восемнадцать лет. Сейчас ей шестьдесят. Стала бы она возвращаться спустя долгие годы, чтобы свершилась ее мелочная мстя Азизе, не дающая никакой выгоды? Мотивы матери куда амбициознее, это очевидно. Азизе ей мешала, и она без труда убрала ее с пути.

— Если ей не нужна Азизе, то вы с Асланом зачем копали под Асланбеев? Вы работали на Фюсун?

— Детский сад Азизе интересовал меня постольку-поскольку.

Харун переменил положение тела, щадя больную сторону. Хотелось или лечь, или встать уже наконец и пройтись по палате. Сидеть было тяжелее всего.

— Я помогал Аслану, так как ему было важно разобраться с бабкой, — сказал Харун после продолжительной паузы, тихо выругавшись. — Когда он взглянул в глаза новой для себя истине: что он — Асланбей, его психическое заболевание обострилось. Конечно, я не мог бросить друга и поехал в Мидьят вместо него. Я на сто десять процентов убежден, что мать втянула Аслана в войну кланов с какой-то тайной целью, не связанной с Азизе, но у меня не получалось поймать ее за руку.

— Так ты вел охоту не на Азизе, а на мать? — выясняла Ярен.

— Да. Я ждал, когда она проявит себя, но защитить от нее Аслана не сумел...

Харун понимал, зачем ей это, и не скрывал. План все равно не выгорел, Аслан погиб, а подробности о новом враге Ярен, Фюсун-ханым, даром, что бесполезные, сделают его немного понятнее и осязаемее. Быть может, подкинут жене какую зацепку. И все же самое сильное препятствие для Ярен было в том, что образ асланбейской хрычовки, примеренный ею на мать Харуна, по-прежнему не сходился с бандитским. С настоящими бандитами, отпетыми уголовниками, что поставили убийства на конвейр, Шадоглу особо не приходилось сталкиваться.

Сперва Ярен просидела в оцепенении, нахмурив лоб и уставившись в пол. Потом бурлящее море чувств подбросило ее вверх. Она встала напротив Харуна, сложа крестом руки, и огромным усилием воли отвоевала у безжалостных волн страха островок выдержки.

— А что она сделает со мной? Отравит, как Рейян? Похитит?

Харун ответил, что как вариант, хотя его еще терзали кое-какие сомнения на этот счет:

— Я склоняюсь к мысли, что с Рейян и Дильшах мать отвела ваше внимание от своих настоящих планов. Семье Мирана в каком-то смысле повезло — они выведены из игры свалившимися на них бедами. А за тебя, жизнь моя, мать возьмется в полную силу. Она была в больнице?

— Вчера, — голос Ярен упал, и она плотнее обхватила себя руками. — Она говорила с твоим врачом. В палату не пошла, так как злится на тебя. Папа хотел повесить все на Азизе, но твоя мать раскусила его. Я не отрицала свою вину.

— Что она сделала, когда ты созналась?

— Ничего! Я ждала расправы, проклятий, угроз — хоть чего-нибудь, — перечисляла жена в смятении. — А она только молча смотрела. Клянусь, она разделала меня на части одним взглядом!

Ярен ершилась и притворялась, что ничуть не боится. Но, когда она вновь подсела к Харуну, бравада ее тотчас улетучилась, и она невесомо, словно опасаясь разозлить, тронула его за плечо:

— Харун, пожалуйста, нужно что-то делать. Фюсун убьет меня и... И мою семью.

— Да что ты говоришь, милая? — Харун заломил угол губ в жесткой усмешке. — А как бы ты воевала с ней за особняк? Ты, наверное, предвидела, что мать не спустит тебе с рук твои выверты. А нет, забыл! Ты бы загребала жар моими руками.

— Ты имеешь право ненавидеть нас, но не бросай. Помоги! Ты лучше всех знаешь, как защититься от твоей матери. Я просто не верю... — Ярен сорвалась на неудержимые рыдания, — я не верю, Харун, что в тебе не найдется для меня и капли милосердия, которого ты не жалел для Аслана. Этого не может быть! Не может... Чтобы любивший меня человек — единственный любивший — спокойно смотрел, как меня убивают!

Харун скинул с себя руку Ярен. Не слушая ее слез, противясь ее гнетущему ужасу, он предпринял первые доступные ему меры:

— Для начала мне нужен телефон. Я скажу твоему отцу, что делать.

Одурманенная радостью, Ярен принесла со стола его выключенный смартфон. Она и бледно улыбалась, и беззвучно плакала в жадном ожидании, что сейчас проблемы ее рассеются как по волшебству с одним звонком.

— Харун, а что делать мне?

— Готовься к разводу.

Тяжелое чувство, что он терял Ярен и это конец, конец мечте, которой не смогло насладиться его сердце, стиснуло горло Харуна. Но жизнь одна у него. Запасной, увы, не предвидится. И осознание, что если он бездумно искалечит ее в угоду Ярен, то последует за Асланом, помогало смиряться с этой невосполнимой потерей.

— Я не собираюсь бросать вас на произвол матери, но что до брака, то мое мнение не изменилось. К тебе у меня доверия нет, — все-таки Харун реалист, а в реальности не все мечты сбываются.

Экран смартфона показал, что прошло всего полтора часа ожидания. От сидения на подоконнике у Харуна затекли мышцы, а неприятная пульсация в ране вынудила подняться. Пока Ярен спала, он достал из своей куртки ее телефон, положил его на тумбочку возле кровати и решил выйти в коридор. Залить сонливость горячим кофе. Харуна уже воротило от больничных палат, в которых они стали частыми пациентами. Когда лечили его, он продержался чуть больше недели и свалил.

Первые солнечные лучи, скользнув по крышам домов, застали Харуна опять на подоконнике. Дождик прекратился, и уже совершенно ярко рассвело в ту минуту, когда у Харуна возникла мысль купить женушке цветы. Здесь недалеко магазин. Ночь паршивая да и воспоминания хуже ран. Но в утро-то можно внести немного радости и праздника — без них и рехнуться недолго.

В палату к женушке он вошел с роскошным букетом белых роз и нежно-розовых лилий. При виде цветов Ярен удивленно вскинула брови и брякнулась на кровать, отдающую легким духом лекарств и дезинфицирующих средств.

— Салам, госпожа невеста! — лучезарно улыбаясь, Харун вручил ей цветы. Он надеялся ободрить Ярен, чтобы она забыла о прошедших страданиях и звонке его матери.

— Ого… — неуверенно выдавила она и восхищенно рассмотрела подарок. — Что на тебя нашло, Харун?

— Ты, наверное, в пространстве-времени потерялась, милая. Извещаю: ты лежишь в больнице, вечером у нас должна была быть свадьба, а это уже две причины порадовать тебя цветами. Как ты себя чувствуешь?

Большие лисьи глаза Ярен обласкали Харуна мягким светом. Чувство того, что он растворялся в этом свете каждой клеткой тела, ими всеми сразу, нарастало, охватывая все существо. Его подманивало к женушке этой нежной страстью и подмывало обжечь круглую щеку поцелуем.

— Спасибо! А меня отпускают домой. Врач выписала рецепт, — Ярен нехотя показала бумажку.

— А я так понимаю, мой курс с цветочного меняется на аптечный. Уколы, витамины… Сочувствую вам, ханым.

— Мама с тобой приехала?

— В коридоре звонит твоему отцу. Они сочиняют новую сказку для деда, почему тебя нет. Так что, когда приедем, изобрази, будто отравилась сладостями и тебя всю ночь выворачивало наизнанку. Да, вот! Вот так, как сейчас, не меняй это выражение лица, оно отлично передает сегодняшние впечатления, — повеселел Харун, подавив зевок. Из-за безумных разъездов между больницей и домом страшно хотелось спать, и, позволь он себе хоть немного расслабиться, как тяжелый сон тут же прострелит висок.

Негодующая Ярен пригрозила ему пальцем, как непослушному мальчишке, и надулась, явив грозный оскал тигрицы:

— Харун, тебе тридцать лет, а ты все шутки шутишь! Я не знаю, как проживу с твоими шутками еще столько же. Клянусь, если через несколько лет на вопрос, как я выгляжу, я услышу вместо комплимента анекдот… — женушка взглянула на него многозначительно.

— То ты меня не догонишь. Но я учту, милая, что одним букетом и золотом не отделаюсь, — докончил он за нее, стушевав пыл Ярен. — Надо же как-то разбавлять твою хандру.

— Мы точно будем, как кошка с собакой. Ни дня спокойствия, — вздохнула она и прижала к себе букет.

О да, без сомнений. Харун вообще, оглядываясь на прошлое, диву давался. Прожив пару лет в Америке, объездив Турцию и весь европейский свет, ну почти весь, он возвратился в родной дремучий Мардин, чтобы именно здесь, с Ярен Шадоглу, кастрюля нашла свою крышку⁽¹²⁾. Как бы они с ней ни препирались, а Харун начинал в это верить. Он — спичка, брошенная рукой Аллаха в ее тьму с керосином. Полыхнуло знатно.

— Дочка, — без стука в палату вошла мамочка Хандан, — как ты, готова? Дед Мустафа переживает за тебя, звонил сейчас. Сказал перенести свадьбу.

— Лучше на следующий четверг⁽¹³⁾, — согласился Харун, всколыхнув в мамочке Хандан воодушевление. — Ярен нужен покой. Но я считаю, что мы больше не можем скрывать свою ошибку. Мы попробовали и усугубили положение. Пора сдаваться.

— Ну нет! — решительно отсекла Ярен. — Все в порядке, Харун, я хорошо себя чувствую. Не хочу ни ждать, ни терпеть нотации деда. До вечера можно вздремнуть пару часов. Мама, скажи, что свадьба не отменяется. Иначе через неделю я не влезу уже в это платье, и никакой чудо-Штольц не сподвигнет меня на примерку нового.

Примечания:

Эстетика и музыка к ЯрХару:

https://vk.com/wall-176298528_7571

https://vk.com/wall-176298528_7506

https://vk.com/wall-176298528_7478

Как Харун сбегал от авторитарной жесткой матери на учебу ? https://vt.tiktok.com/ZSFGf5UDn/

1) Ночь хны — древняя турецкая традиция, по которой в ночь перед свадьбой невеста прощается со своим домом и готовится начать взрослую жизнь в доме жениха.

Вернуться к тексту

2) Традиционное платье невесты в Турции на ночь хны.

Вернуться к тексту

3) Частный университет Sabanci University в Стамбуле был основан в 1994 году. Впервые перед студентами университет свои двери распахнул в 1999 году, и осенью того же года состоялась первая академическая сессия. Выпускники Sabanci University имеют возможности продолжить обучение в ведущих университетах мира таких как Браун, Кембридж, Карнеги-Меллон, Корнелл, Гамбург, Гарвард, Джонс Хопкинс, Лондонская школа экономики, Массачусетский технологический институт, Мичиган, Стэнфорд и Йель. Качественные учебные заведения в США и Европе предлагают выпускникам возможность продолжить высшее образование по программам магистратуры.

Вернуться к тексту

4) Обряд в ночь хны, характерный, например, для района Эскишехир: невеста будит жениха.

Вернуться к тексту

5) Согласно переводчикам, у имени Ярен (Yaren) двойной смысл. Слово yaran в персидском языке является множественным числом от слова yar, которое на персидском и на курдском означает "друг", "подруга", "приятель" или "товарищ". Второй перевод: "возлюбленный", "возлюбленная", а в турецком переводчик выдал только возлюбленную. Вероятно, у имени Ярен иранские корни (персо-курдские), оказавшие немалое культурное влияние на турецкий язык.

Вернуться к тексту

6) Отсылка на так называемое Баязетское сидение — один из эпизодов Русско-турецкой войны (1877—1878): оборона крепости Баязет русским гарнизоном от многочисленных турецких войск. Имело важное как стратегическое, так и моральное значение. Попытки взять цитадель штурмом или принудить русский гарнизон сложить оружие закончились безуспешно.

Вернуться к тексту

7) Междометие Aman! — "Ох! Ой! Боже! Помогите!". К примеру: "Aman, ne güzel şey!" — "Боже, какая красивая вещь!"

Вернуться к тексту

8) Ярен читает дуа (молитвы) из Сунны Пророка Мухаммада при трудностях и несчастьях.

Вернуться к тексту

9) Молитва об исцелении.

Вернуться к тексту

10) Ранения груди огнестрельным оружием ограниченного поражения, то есть в случае Харуна травматическим пистолетом, могут сопровождаться переломами костей, ушибом легких, сердца и иными опасными повреждениями. Харун отделался средней степенью ушиба сердца, а вот крайние степени — это моментальная смерть с разрывами всего чего только можно. При выздоровлении возможны отдаленные последствия, включая инфаркт.

Вернуться к тексту

11) "Tereyağından kıl çeker gibi". Русский эквивалент пословицы: «Как конфетку у ребенка отобрать», т.е. очень просто.

Вернуться к тексту

12) По смыслу: "Два сапога пара". Так говорят, когда два человека, встретившиеся случайно, идеально подходят друг другу.

Мардин — провинция, в которую входит Мидьят.

Вернуться к тексту

13) Большая часть свадеб в Турции играется в четверг.

Вернуться к тексту