Принц Полукровка: Изменённый рецепт | Детство (джен)

Северус выскочил из школы одним из первых и почти бегом направился домой. Сегодня у Лили было на урок больше, так что мальчика ничего не задерживало в ненавистном учебном заведении, а у него была куча планов на эту пятницу.

Стремительно приближающийся ноябрь сказывался на погоде в Коукворте. Тучи плотно покрыли небо, почти каждый день шёл дождь, холодало.

Северус судорожно пытался придумать что-нибудь, что поможет ему выдержать осень и пережить зиму. В конце прошлого марта у него окончательно протёрлись последние носки, превратившиеся теперь в держащиеся на одних соплях лоскутки ткани. Никакая штопка не помогала, так что поняв, что их ношение стало абсолютно бессмысленным, мальчик бросил эту затею. С тех пор он ходил в ботинках на голую ногу.

На самом деле носки не были чем-то непозволительно дорогим для его семьи, как, например, новая рубашка или куртка, но тем не менее подходящего случая попросить об обновке не представлялось. Финансовая ситуация в доме Снейпов, впрочем, как и взаимоотношения между Северусом и Тобиасом, необратимо ухудшалась. А оба этих фактора существенно влияли на условия жизни мальчика.

Северус старался не контактировать с родителями. Так же, как и погода, Тобиас с каждым днём становился все более и более буйным. Переносить его нападки было абсолютно невозможно, но к огромному сожалению мальчика, примерно к десятой его попытке усмирить отца старым добрым приёмом «падение чего-нибудь тяжёлого на дурную голову» Тобиас, пусть и пьяный в хлам, сообразил, что вот-вот произойдёт. Северус даже на улице, уматывая подальше от нисколько не родного дома, слышал яростный рёв Тобиаса.

Той ночью Северус так и не вернулся обратно, а так как дело было ровно неделю назад и идти в школу на следующий день ему было не нужно, он не пришёл и назавтра, опасаясь, что дорогой папаша вспомнит подробности попойки.

Огромной, да и вообще единственной для него отдушиной стали встречи с Лили и, как ни странно, её родителями.

Посиделки дома у Эвансов стали занимать большую часть свободного времени Северуса. Первые разы, конечно, они походили на допрос, потому что любопытство Лили, видимо, было чертой, передавшейся ей по наследству. Её родители часто забывали о времени, задерживая мальчика на два-три часа больше запланированного.

Как ни странно, даже Петунья иногда встревала в их разговоры. Северус нехотя отметил, что когда с её лица сходит это вечное пренебрежительно-нахальное выражение, старшую из сестер Эванс можно счесть за нормального человека, и она даже чем-то необъяснимым начинает напоминать Лили.

Постепенно, когда основной вагон вопросов истощился, его начали приглашать и просто так, например, составить семье компанию на прогулке в парк или поиграть в новую настольную игру.

Северус с огромным удовольствием отметил, что у него будто прирождённый талант к шахматам: ему с первой попытки удавалось обыграть и Лили, и Петунью, и миссис Эванс. Единственным его конкурентом оставался мистер Эванс, которому Северус безоговорочно проигрывал. Только однажды им удалось сойтись в ничью, чем мальчик очень гордился.

Он поставил себе цель превзойти своего более преуспевающего партнера и поэтому постоянно упрашивал Лили поиграть с ним...

На Пятне они с Лили бывать почти перестали, что его ужасно расстраивало, однако ничего нельзя было с этим поделать, слишком уж неподходящей была погода: пока дойдёшь даже до тропинки — либо навечно увязнешь в грязи, либо с ног до головы промокнешь под градом капель с листвы деревьев. Так что они условились вернуться туда тогда, когда выдастся более-менее сухая неделя. Но пока что эта затея откладывалась в долгий ящик.

Удивительно, но за прошедший месяц Северус уже успел забыть о боли в пустом желудке. Он спокойно не ел один день, а на больший срок с семьей Эвансов они пока и не расставались.

Да и с одноклассниками всё было не в пример лучше прошлого года. Конечно, словесные нападки были ежедневны, если не ежечасны (если учитывать только время, проведённое в школе), но Северусу было плевать на них. Физически его попытались достать всего трижды за месяц, и все эти три раза мальчик успешно выскальзывал из крепких рук обидчиков, подобно змее или рыбе.

В общем, жизнь даже начала радовать Северуса. А может, просто он начал относиться к ней проще и снизил планку?

По-прежнему плохо все было только коттедже в Паучьем тупике. Собственном его, как бы родном доме.

С непонятной тоской Северус думал о родителях. Единственными светлыми воспоминаниями о них оставались непонятным образом сохранившиеся в глубине памяти сцены времен чуть ли не младенчества, где родители держали его на руках, улыбались, смеялись... Нереальные воспоминания, но такие нестерпимо притягательные...

А сейчас его постоянно посещала мысль, что в кирпичном доме под бирюзовой крышей ощущение пребывания дома, по крайней мере, каким его описывали в книгах, было явнее. Даже несмотря на то, что под этой крышей его подстерегали нападки Петуньи. Уж к такому-то Северус привык, и лишь редким, особенно цепким замечаниям удавалось задевать тонкие струны его души.

Да и родители Лили как будто стали ему ближе собственных. Когда Северус думал об этом, в сердце плотно начинала вгрызаться тоска и чувство... стыда. Ему было совестно за то, что он ставит совершенно чужих людей выше матери. Мальчик пытался понять её мотивы и характер, оправдать её действия... Идеализировал, как мог, её поступки, пытался прочитать в её жестах любовь и нежность, но все попытки были тщетны. Он упирался в холодность и безразличие. Это как никогда цепляло его. Невыносимо было находиться в погруженном во мрак доме в конце Паучьего тупика после тепла, уюта и идиллии, царивших в хозяйстве Эвансов.

В подобных раздумьях Северус приблизился к порогу дома, вытащил из внутреннего кармана ключи, четырежды провернул их в замочной скважине и вошёл.

Очевидно, Тобиас был дома. Эйлин всегда закрывала дом на один оборот, а иногда и вообще забывала, погружённая в собственные мысли. Ох и попадало же ей, когда Тобиас замечал это! Северус, выскальзывая в предрассветный сумрак перед школой, прокручивал ключ дважды. Закрывать на максимум было чертой, свойственной Тобиасу. Северус про себя шутил, что отец это делает с надеждой, что на втором или третьем обороте остальные домочадцы устанут и не заберутся в дом.

Добравшись до комнаты, Северус бросил рюкзак на кровать и подошёл к рабочему столу. Подняв лежащую на нём «будто случайно» чёрную футболку, заглянул в стакан. Там, в неприятно пахнувшей спиртом жидкости, набухали небольшие, буквально с фалангу пальца, куски коры. Скривившись от ненавистного запаха, мальчик пальцем подцепил деревяшки и, завернув в вытащенную из кармана салфетку, положил в карман. Он хотел показать Лили сегодня нечто особенное, и эта заготовка у него настаивалась уже второй день.

Вытряхнув учебники и тетрадки на пол и сделав из них стопку, Северус отнёс их в угол. Из одной из тетради он вырвал два листа и, сложив их в небольшую гармошку, положил в опустевший рюкзак. Туда же отправились ручка, два небольших камушка и излюбленный блокнот. Да, эта записная книжка давным-давно закончилась, но Северус за неимением иного выбора всё время норовил впихнуть туда тонкие строчки, отчего разобраться в записях удавалось лишь их автору. Вчера, например, он истратил последнее, как казалось, пустое место — на внутренней стороне обложки, но нисколько об этом не жалел.

Как ему показалось, полностью собравшись, Северус решил, что пора уже выдвигаться. Лили тоже обещала ему нечто особенное на этот вечер и просила прийти как можно раньше.

Северус выскользнул из комнаты, и черт знает что потянуло его зайти на кухню узнать, сколько времени.

Навалившись обоими локтями на стол и держа в подрагивающей руке наполовину пустой стакан, там сидел Тобиас Снейп. Он, нелепо приоткрыв рот, затуманенным взглядом рассматривал пустую стену, и от него за милю несло перегаром. Стоило ли упоминать, что появлению сына Тобиас не обрадовался?

Проклиная себя за любопытство, мальчик поспешно попытался выскочить обратно за дверь, но не успел. Совсем чуть-чуть не успел, лишь обернулся на отца и заметил летящий в то место, где ещё секунду назад был его затылок, стакан, к счастью, не тот, что с алкоголем. Не медля, Северус вскинул руку, и стакан, замедлившись, влетел прямо ему в ладонь. Тобиас вскочил, опрокидывая стул. Запах перегара и пота стал гуще, смешавшись с запахом страха. Его глаза, налитые кровью, сверлили Северуса.

— Да как ты смеешь, щенок?! — голос хриплый, как скрип ржавой двери. — Колдовать в моём доме?! Такой же ненормальный уродец, как твоя мамаша! — Он тыкнул пальцем в потолок, где в родительской спальне скрывалась Эйлин.

Северус замер.

«Не дышать. Не шевелиться», — судорожно думал он. Но тело предало его — рука, остановившая стакан, дрожала. К несчастью, Тобиас это заметил. Его губы растянулись в оскале, похожем на волчий.

— Дрожишь, гаденыш? — Шаг вперед. Пол скрипел под его тяжестью. — Боишься? Правильно делаешь... — С этими словами он рывком схватил сына за воротник, притянул так близко, что их носы соприкоснулись. — Я тебя научу бояться!

Запах дешевого пива обжег ноздри. Тобиас выдернул из кармана зажигалку, непонятно откуда взявшуюся у не курившего, к счастью, отца. Щелчок. Желто-синее пламя вспыхнуло в сантиметре от лица Северуса.

— Видал, как ведьм жгли? — прошипел он, тряся зажигалкой так, что огонь плясал. — Щас покажу! Мамаша научила заставлять стаканы летать? Я научу тебя летать от боли!

Когда пламя опасно приблизилось к кончику его носа, Северус инстинктивно вцепился здоровой рукой в запястье Тобиаса, держащее зажигалку. Из пальцев посыпались тусклые искры, предвещавшие магический выброс.

Тобиас их заметил. Его оскал стал шире, безумнее.

— Ага!!! Вот оно, гадство твое! — заревел он. — Щас я его выжгу! Начисто!

Тобиас свободной рукой оторвал ладонь Северуса, вцепившегося ему в руку, и ухватил его за предплечье. Северус отчаянно дернулся назад, пытаясь вырваться, и ударился спиной о косяк двери. Загнанный в угол, мальчик краем глаза заметил, как огонёк зажигалки придвинулся к его ладони.

В глазах потемнело от боли, ноги подкосились, из глаз брызнули слёзы, а изо рта вырвался вой, переходящий в жалостливое хныканье, которое невозможно было сдержать. Нос заполнил запах паленой кожи. Северус, подобно птице в клетке, затрепыхался в твердых руках Тобиаса ещё сильнее, но безуспешно. Когда он понял, что вот-вот потеряет сознание от неописуемых ощущений, Северус собрал остатки сознания, согнул колено и со всей силы ударил Тобиаса в пах. Хватка ослабла, отец согнулся пополам.

Северус инстинктивно прижал к себе раненую руку и бросился прочь. Не помня себя от боли, он выскочил из дома, не закрыв за собой дверь.

Краем уха он услышал за спиной:

— Ты... гхр... сдохнешь... выродок... ЭЙЛИН!!!

Ноги несли сами по мокрому от недавнего дождя тротуару.

«Он убьет ее... Мама... Я сбежал... Я трус... Жалкий трус...» — стучало в голове тяжёлым набатом.

Сам не зная как добравшись до реки, Северус свалился на колени у самой кромки воды. Грязная, маслянистая вода Коуквортского канала... Не думая, сунул туда пылающую ладонь.

В первую секунду мальчик даже не понял, что произошло. Рука погрузилась в холод и на одно счастливое мгновение все ощущения пропали, но вдруг боль вернулась, удвоившись. Холод впивался в ожог тысячами игл.

Он всхлипнул — коротко, глухо, от бессилия и боли, и выдернул руку из воды. Вновь прижав её к животу и скрыв под курткой, Северус погрузился в небытие.

Первым, что он увидел, когда боль отпустила и он нашёл в себе силы открыть глаза, было собственное отражение в мутной воде. Взглянув на него, Северус скривился. Оттуда на него смотрел уродливый зареванный мальчишка. Отвратительный и жалкий. Затем взгляд перешёл на руку. Большая часть ладони была покрыта ужасными волдырями.

От одного взгляда на них стало дурно. Стоило попробовать подвигать пальцами, и всё окружающее помутнело, а из глаз посыпались искры.

Долго Северус просидел у реки, ожидая ослабления боли. На краю сознания сидела мысль о том, что его ждёт Лили, и это давало ему сил на попытки встать, но максимум, чего мальчику удалось добиться — пара шагов. Примерно через час, показавшийся Северусу вечностью, он медленно, совершенно вымотанный, побрёл в сторону квартала Эвансов. Всё вокруг горело праздничными огнями, на порогах стояли тыквы, а один особо инициативный хозяин выставил на улицу облаченный в рваную одежку манекен, видимо, изображавший зомби.

На автомате Северус преодолел путь и, дойдя до ставшей уже родной площадки, остановился.

Подышав с пару минут и отряхнувшись целой левой рукой, чтобы придать своему виду хоть какую-то нормальность, мальчик подошёл к дому Лили и неуверенно нажал на звонок. Он решил, что разумной тактикой будет держать руку в кармане и стараться её не беспокоить.

Дверь открыла миссис Эванс, чье лицо озаряла привычная тёплая улыбка, чуть поддернувшаяся лёгкой тенью беспокойства при взгляде на гостя.

— Здравствуй, Северус. Наконец-то! — воскликнула она, шире распахивая дверь. — Заходи, заходи, ты же наверняка замёрз! Лили уже с полчаса как на иголках от нетерпения.

— Извините... что опоздал, — пробормотал Северус, протискиваясь в прихожую и стараясь при этом держаться в тени.

— Ничего страшного, дорогой, — отозвалась миссис Эванс, её взгляд скользнул по его напряжённой фигуре, но не задержался. — Проходи в гостиную, согреешься. Лили! Северус пришёл!

Рыжий вихрь вынесся из гостиной. Лили в старом свитере, перепачканном краской, с горящими от азарта глазами едва не сбила его с ног.

— Сев! Где ты пропадал?! — Она схватила его за предплечье засунутой в карман больной руки. — Я уже целую армию привидений из бумаги вырезала! Петунья говорит, что они похожи на мокрые тряпки! Пойдём, покажу!

У Северуса в глазах потемнело от прикосновения, он тихо взвыл и, опасаясь, что упадёт из-за подогнувшихся от боли коленей, облокотился на стену. Лили испуганно отпрыгнула от него.

— Сев, что такое?

— Не тяни! — вырвалось у него резче, чем он хотел.

— Извини! Всё в порядке, Сев? Ты не замёрз? Иди погрейся, мама как раз имбирное печенье достала! — Она понеслась в гостиную. Северус несколько секунд постоял, пытаясь прийти в себя. Затем под озабоченным взглядом миссис Эванс зашагал вслед за подругой.

Его взгляду предстал творческий беспорядок.

Повсюду были разбросаны обрывки бумаги, стол был заставлен банками с краской, клеем и водой, на свободном стуле лежало три пары ножниц, а на полу валялось бесчисленное количество тряпок. От привычной аккуратности, присущей этой комнате, не осталось и следа. Краем глаза Северус заметил, как слегка покраснела миссис Эванс, видимо, смущенная царившим в её обители разгромом.

Петунья сидела спиной к двери, но Северус видел её отражение в небольшом зеркале. Тщательно выбеленная, будто мукой, кожа, голубые узоры, чем-то напоминающие иней на окнах, простирающиеся от века до виска. Она старательно вырисовывала в уголках глаз крошечные снежинки, а потом, убрав кисточку, намазала губы ярко-розовым блеском.

Повернувшись, Петунья скривилась.

— Опоздал, — высокомерно сказала она, а затем, окинув его презрительным взглядом, добавила: — Грязнуля.

— Туни! Ну хватит, пожалуйста! — вмешалась Лили.

Северус не нашёл в себе силы на приветствие, которым обычно отвечал на подобные высказывания старшей девочки. Вместо этого он недовольно фыркнул и недоуменно посмотрел на Лили в ожидании объяснений, чем именно обусловлено подобное необычное состояние гостиной. Видя, что подруга не понимает, чего он от неё хочет, Северус спросил:

— Что происходит, Лили?

— Ну ты что, Сев? — удивлённо воскликнула девочка. — Хэллоуин же!

Мальчик задумался. Хэллоуин... Его познания об этом празднике ограничивались парой прочитанных рассказов и краем уха подслушанными в школе обсуждениями. Он отмечал, что к концу октября в богатых кварталах украшают дома. У Паучьего тупика было только три состояния на протяжении всего года, и всех их различало только количество шума. Были дни, когда шумели почти везде и когда было почти тихо. Абсолютная тишина была настоящей редкостью.

И во всех этих состояниях этот район выглядел одинаково мрачно, серо и опасно.

К Хэллоуину Северус был равнодушен, а иногда его начинал даже раздражать этот праздник. Счастливые лица одноклассников, приходивших прямо в школу в костюмах волшебных существ, бесили, а когда они ещё и надевали остроконечные шляпы, у Северуса прямо руки чесались от желания сорвать их с этих пустых магловских голов.

Лили заметила, как помрачнело его лицо, и спросила:

— Сев, а ты празднуешь?

Ответом ей было молчаливое покачивание головы.

— А со мной пойдёшь?

Северус пожал плечами.

— Сев, ну что такое?!

Повторение движения.

— Ну скажи хоть слово!

— Всё хорошо. Пойду. Не праздную.

— Так-то лучше. — Лили улыбнулась, но Северус, на её удивление, не перестал хмуриться, хотя она уже привыкла к его ответному жесту. — Смотри, Сев, сейчас мы повырезаем всяких монстров из бумаги, сделаем из них гирлянду и прицепим её на дверь, чтобы люди знали, что к нам можно приходить за сладостями.

— За чем?

— За сладостями, — непонимающе пробормотала Лили. Заметив его недоуменный взгляд, она добавила: — К нам, ну точнее, к маме с папой, будут приходить дети и клянчить вкусняшки. А мы тем временем нарядимся и пойдём заниматься тем же.

— В смысле? — Северус нахмурился ещё сильнее.

— Северус, хочешь, я расскажу тебе про Хэллоуин, а то ты, видимо, совсем ничего не знаешь? — встрял в разговор мистер Эванс. Дождавшись согласного кивка, он начал: — Хэллоуин — это кельтский праздник. В древности верили, что в этот день стирается граница между нашим и потусторонним миром, и оттуда приходят всякие тёмные создания. Для того, чтобы они не навредили, люди решили одеваться по их подобию, они верили, что монстры примут их за своих. В наше время, конечно, никто в подобное не верит, но традиция наряжаться осталась. И теперь дети ходят по соседям и просят конфеты со словами: «Сладость или гадость?»

— А ещё, говорят, если тебя не угостили, нужно устроить какую-нибудь пакость, — хитро улыбаясь, добавила Лили.

— Да, милая, так было, — мягко сказала миссис Эванс, тщетно сдерживая улыбку. — Но мы так не делаем, помни это. Пожалуйста.

— То есть мы должны пойти выпрашивать еду? — с изрядной долью презрения в голосе, отображающей всё его недовольство ситуацией, пробурчал Северус.

— Что-то тебя не смущает питаться за наш счёт! — выплюнула Петунья.

Что-то поменялось во взгляде Северуса. Ему, наверное, стоило бы разозлиться на подобный выпад, потому что он никогда не просил о еде, просто соглашался на предложения, однако вместо злости его с головой накрыло волной стыда. И вправду, ходит к чужим людям, постоянно ошивается у них дома, да ещё и ест их еду. Всё его презрение перекинулось на него самого. И на несколько секунд мальчик даже забыл о ноющей боли в ладони, погрузившись в тяжёлые мысли. Из них его выдернул возглас миссис Эванс.

— Петунья, что ты такое говоришь? — и более мягким голосом она добавила, обращаясь к мальчику: — Не бери в голову.

Он полными грусти и стыда глазами посмотрел на неё.

— Простите, миссис Эванс. Петунья права.

— Северус, ну ты чего? Всё хорошо, ты нисколько нас не затрудняешь.

Мальчик молча уставился в пол и сгорбился.

— Сев, давай вырезать! — решила прервать затянувшееся молчание Лили. — Ты сейчас вырежешь парочку тыкв из оранжевой бумаги, а я пока волков из черной. Вот трафарет! Затем раскрасим, и можно будет протянуть нитку.

Через полчаса они закончили гирлянду. Северус был ужасно рад, что огонь не тронул подушечки большого и указательного пальца, и он мог придерживать лист. Ладонь, правда, то и дело пронзала ужасная боль, но ее можно было стерпеть. Главное было держать руку так, чтобы никто из Эвансов не заметил покрывших ее ожогов.

Удовлетворившись видом связки из разных бумажных волшебных атрибутов, перетянутых тонкой тесьмой, приклеенной на скотч к входной двери, Лили воскликнула:

— Здорово, Сев, да?

— Не знаю.

— Почему?

— Ну, интересно выглядит... наверное.

Лили рассмеялась.

— Ты такой милый, Сев! Ладно, пойдём обратно.

С этими словами девочка заскочила в дом, а Северус, на своё удивление, всё-таки улыбнулся и залился краской. «Ты милый...» Боль в этот момент стала почти незаметна.

— Мама, доставай репу! — крикнула Лили матери. — Вообще обычно вырезают тыкву, но в этом году их почти невозможно достать, а они ещё и дорогие, так что папа взял репку. Тоже неплохо на самом деле. Ты видел фонари Джека? — протараторила она на ходу.

Северус закатил глаза и мысленно перебрал всех людей, которых когда-либо встречал, пытаясь вспомнить хоть одного Джека. Перед глазами всплыло лицо одного хулигана из Паучьего тупика, и он недоуменно посмотрел на Лили. Откуда она знала этого гада? И что за фонари? У Северуса перед глазами проплыли все его встречи с этим мальчиком, но ничего, связанного с лампами, не было.

— Не видел... — задумчиво пробормотал Северус. — А что за Джек? Я одного знаю, но не представляю, где бы вы могли пересечься, да и никакими фонарями он не хвастался вроде...

— Ты что, это выдуманный персонаж! Ну, наверное, выдуманный. В смысле, это не кто-то из твоих знакомых! Была какая-то легенда, но я её плохо помню... Мам, не расскажешь нам?

— Конечно, Лили, — ответила мама Лили, ставя на расчищенную половину стола крупную репу. — Есть легенда, что жил на свете Джек, скупой ирландский кузнец, и пригласил он в трактир злого духа, но, когда пришло время расплачиваться, схитрил и попросил того обратиться монеткой. Затем спрятал монетку в карман, и злой дух оказался в ловушке. Он разозлился и наказал Джека: после смерти неприкаянный кузнец стал бродить по земле, освещая себе путь тлеющим кусочком угля. Этот уголёк он положил в пустую тыкву, так и появился светильник, который люди стали называть фонарём Джека.

— Вот, Сев, понял? — спросила Лили и, дождавшись кивка, продолжила: — И это очень значимый атрибут Хэллоуина! Мы сейчас будем вырезать у репы мордочку. Теперь понял, о чем я говорила? Видел такое на улице? И прошу, ответь на нормальном языке, а не жестами!

— Да, видел, Лили.

— И постарайся, пожалуйста, так и отвечать, а то как будто с зомби общаюсь. Или с инферналом, так уж и быть. Нарисуешь мордочку? — Она улыбнулась и пододвинула ему овощ и карандаш.

— А какую?

— Какую придумаешь! Давай страшную!

Северус кивнул и уже было потянулся к карандашу, как ладонь, задетую какой-то ниткой внутри рукава, обожгло болью. Он закрыл глаза, закусив губу, и поспешно засунул руку в карман. Взяв карандаш в левую руку, он неуверенно занес её над репой. Он не мог похвастаться тем, что был амбидекстром, и боялся всё испортить. Решившись, он начертил глаза и нарисовал репе ухмылку. Получалось, на удивление, очень даже неплохо. По указке Лили он добавил треугольный нос. А затем, поддавшись неясному порыву, нарисовал с двух сторон отпечатки ладошек, будто у овоща появились ручки. Подруга захихикала за плечом.

— Здорово, Сев! А теперь давай вырезать! — С этими словами она протянула ему нож. Северус посмотрел на него и покачал головой.

— Я... не хочу. Устал. Давай ты... — Он осёкся, представив, как Лили со своей энергичностью будет орудовать острым лезвием. — Нет, давай лучше твой папа. Чтобы хорошо получилось.

Лили обиженно посмотрела на него.

— Ну... ладно. Пап, вырежешь?

— Конечно, милая!

Миссис Эванс, срезав "крышку" предоставила детям опустошить репу от мякоти. Затем они передали её главе семейства и получили уже готовый фонарь со свечкой. Северус вдохнул аромат репы и с непонятной ему самому опаской взглянул на тонкое лезвие пламени. Невольно вздрогнув, он обратил все свое внимание на ощущения в правой кисти. Ладонь до сих пор жгло, при малейшем соприкосновении с чем-либо пронзало болью так, как будто там появлялся новый ожог.

Северус отпросился в туалет, просто чтобы посмотреть, как она выглядит. Зайдя в ванную и заперевшись, он вытащил руку из кармана. Грязь из реки пропитала тонкую кожу, ладонь почернела, вздулась и сейчас меньше всего напоминала его прежнюю — мертвенно-бледную.

Он решил попробовать охладить руку под водой и попытаться её отмыть, опасаясь, что рана загноится, однако едва на кожу попала тонкая струйка, как сознание померкло. Голова закружилась, и Северус камнем свалился на пол, хорошо приложившись головой. На грохот к ванной подбежали обитатели дома. За дверью послышались голоса.

— Северус, всё в порядке?

— Сев! Что случилось?

Найдя в себе силы встать, Северус отпер дверь. На него устремились три пары испуганных и одна пара насмешливых, подчеркнутых ухмылкой, глаз.

— Простите. Я... поскользнулся, — пробормотал мальчик себе под нос, потирая ушибленный затылок и выходя из ванной. — Всё хорошо, ещё раз извините.

— Северус, ты уверен? Ты должен сказать, если плохо себя чувствуешь! — обеспокоенно воскликнула миссис Эванс.

— Нет-нет, все хорошо, — поторопился ответить Северус. Настаивать взрослые не стали. Лишь осмотрели скептически абсолютно сухой пол комнаты и отправились обратно в гостиную.

— Ладно, Сев. Теперь предпоследняя часть, — решила отвлечься от мыслей Лили. — Наряжаемся! Сейчас мы переоденемся в кого-нибудь и пойдём по домам. Как раз уже люди собираются, — добавила она, выглядывая в окно, за которым был виден пока тонкий поток детей. — Надо придумать, кем тебя нарядить. Я вчера весь вечер делала из картона шляпу, но это было так муторно, что мне ни сил, ни времени не хватило на вторую. А Петунья, кстати, будет снежной королевой.

— Лили, у нас есть чёрная ткань на чердаке. Можно сделать плащ. Будет Северус, например... — миссис Эванс оценивающим взглядом оглядела мальчика, пытаясь найти в нём хоть какие-то "задатки", и, отметив бледность, изрекла: — вампиром.

Лили закивала и побежала на чердак. Северус скривился. В волшебном мире звание вампира не было чем-то престижным, скорее, тем, чем можно было впечатлить детишек, не больше. Проблемы их жизни были куда значимее преимуществ.

Лили вернулась с намотанным на руку длинным лоскутом и булавкой, которой закрепила у Северуса на шее эту ношу. Северус бросил взгляд в зеркало, и ему неожиданно понравилось: плащ чем-то отдалённо напоминал мантию.

Лили убежала в свою комнату, вернувшись в свободном зелёном, подчеркивающем её яркие глаза, платье по щиколотку и с длинным рукавом, оно было подпоясано тонкой черной полоской ткани. На голове красовалась остроконечная тёмно-изумрудная шляпа. Северус улыбнулся. На Лили этот головной убор смотрелся органично, ведь он наверняка знал, что она волшебница.

Петунья тем временем вернулась в голубом платье по колени и распустила волосы, едва доходившие до лопаток.

— Сев, а давай тебе гримом нарисуем две точки на шее?

— Так я же вампир, а не жертва нападения? — тонкие губы искривились в ухмылке.

— Ну и что! А ты... свежеобращённый!

— Ну, хорошо, если хочешь.

Лили придвинулась к нему близко-близко и, дыша ему в ухо, поставила две красные точки на шее. Грим непривычно лёг на кожу, и у Северуса появилось резкое желание почесать именно там. Левая рука уже потянулась, когда Лили мягко её перехватила и сжала в своей ладони.

— Не надо, Сев, сотрешь! Ну, вроде готовы... Пойдём!

И взяв с собой два черных мешочка, они вышли в прихожую. Северус быстро обулся и принялся ждать Лили. Она надела салатовую дутую куртку, черные сапожки и нехотя, по указу мамы, натянула под шляпу тонкую шапку, которая тут же скрылась под картоном.

Сумерки сгустились, когда они вышли на улицу. Воздух звенел от смеха, криков и запаха жженой тыквы. Лили сияла, неся свой фонарь-репу с трепетным огоньком свечи внутри. Северус шел рядом, закутавшись в плащ, ощущения в руке вновь обострились.

— Запомни, Сев! — Лили потрясла его за рукав. — Подходишь, стучишь или звонишь и громко спрашиваешь: «Сладость или гадость»! Весело! Понял?

У первого дома — мистера Олсена, владельца небольшого магазинчика неподалёку — Лили звонко крикнула заветные слова и получила горсть разноцветных леденцов. Северус подошел, глядя в землю. В ушах зазвучала фраза Петуньи: «Что-то тебя не смущает питаться за наш счёт». Не сумев сдержать льющуюся через край желчь, он прошипел:

— Слабость или гадость?

Он сразу же пожалел о своей грубости, увидев, как исказилось от злости лицо мужчины. На какое-то мгновение Северусу даже показалось, что перед ним стоит Тобиас. Мальчик сделал шаг назад и вовремя: мужчина резко схватил дверь и захлопнул её перед самым носом Северуса.

За спиной захихикали. Лили нахмурилась и, схватив его за плащ, потянула прочь от дома.

— Сев, и что это было? Зачем ты это сделал?

— Не знаю, — прошипел он в ответ. — Давай ты сама походишь, у меня настроение что-то пропало, — заметив как погрустнели её глаза, он добавил: — Я имею в виду, что, конечно, составлю тебе компанию, но просить не буду. Не хочу я их сладости, — выплюнул он, протягивая ей свой пустой мешок. Гордость и боль смешивались в нем в ядовитый коктейль. — Унижаться ради конфет... идиотизм.

— Но это же весело! — настаивала Лили. — И традиция!

— Твоя традиция, — огрызнулся он. — Не моя.

Они прошли еще несколько домов. Мешок Лили заметно отяжелел. Пару раз девочка пыталась заставить его попросить конфет, но он вечно огрызался. Лили уже думала возвращаться домой, как Северус вдруг сказал:

— У меня для тебя есть сюрприз, пойдём, — с этими словами он взял в свою левую её правую руку и двинулся в сторону парка. Глаза Лили загорелись азартом и любопытством. «Сюрприз! От Сева!» Она очень любила приятные неожиданности и была уверена, что то, что придумал её друг, будет очень интересно.

Когда они пришли на совершенно обычно выглядящее Пятно, её уверенность чуть пошатнулась.

— Ты научился чему-то новому?

— К сожалению, нет.

— Ты принёс мамину волшебную палочку?

— Я не самоубийца.

Лили расхохоталась. Знала бы она, что он говорил вполне серьёзно.

— А что тогда? — успокоившись, выдохнула она.

— У волшебников тоже есть свой... Хэллоуин. Только зовётся Самайном. Он тоже проводится ночью, предшествующей приходу ноября. Правда, я не очень уверен, что его празднуют все, в Хогвартсе такой традиции нет, но в одной книге я нашёл ритуал, который проводят в этот день. И я бы хотел, чтобы мы его провели. Я его чуть изменил, но это не должно ни на что повлиять.

— Ритуал?

— Ага. Самайн посвящён памяти духов предков, наши верят, что в эту ночь можно с ними связаться. Нужно благодарить их за возможности и силы, которые они нам подарили. Люди считают, что ритуалы на Самайн могут помочь стать более сильными волшебниками. А ещё в конце можно будет загадать желание.

— И оно сбудется?

— Не уверен, думаю, вряд ли, особенно если это что-то невыполнимое. Но попытаться стоит, исполняется часто. Я пока кое-что подготовлю, а ты подумай, чего хочешь больше всего.

Лили закрыла глаза. Чего же она хочет? Может быть, хорошие оценки в школе? Нет, не то. Этого она и сама добьётся. Да и, если честно, с этим у неё все довольно хорошо. Или, может быть, танцевать в кружке лучше, чем эта дурочка Кейтлин, которой даже соло выдали в предстоящем номере?! Лучше, конечно, но не то.

Открыв глаза, она пару секунд наблюдала за мрачной фигурой Сева, по узкому кругу раскладывающего камни, видимо, готовя место для костра. Вдруг он поднял взгляд. Они встретились глазами, и Лили осенило.

Больше всего ей хотелось поехать в Хогвартс. С Северусом. Она вдруг задумалась: а что из этого было важнее? Спустя полминуты она осознала, что, видимо, Сев. Ей и вправду просто хотелось, чтобы он был рядом, встречаться с ним взглядом, слушать его голос, когда он читает ей на ухо, или просто вслушиваться в его странный хриплый смех, держать его за вечно ледяные руки, обнимать его, говорить с ним, играть... Делать всё, что душе угодно. Главное — с Севом.

Но в Хогвартсе это будет ещё лучше. Она решила.

Северус наблюдал за тем, как менялось лицо подруги. Вначале оно было задумчивым, затем после того, как они переглянулись, стало мечтательным, а сейчас оказалось безусловно радостным. Она улыбнулась ему, и его внезапно пронзила волна тепла. Губы сами расплылись в улыбке, а боль наконец стихла, но, к сожалению, лишь на пару мгновений.

— Придумала?

— Да! А ты?

— Я уже давно.

— А что ты загадаешь?

— Я бы тебе рассказал, да нельзя. Считается, что не сбудется.

Он знал, что загадает на Самайн, уже неделю назад, когда впервые прочитал про ритуал. Ответ пришёл почти сразу. «Быть рядом с Лили». Ему больше ничего не было нужно. С момента её прихода в его жизнь все кардинально изменилось. Дни наполнились радостью и ожиданием. Да, он по-прежнему много занимался учёбой, но это перестало быть смыслом жизни. У него появилась подруга. Впервые в жизни. Да ещё и такая добрая, искренняя, идеальная... И всё, чего ему хотелось — быть рядом с ней. Но после сегодняшнего дня он решил добавить ещё одно условие.

— Ладно, давай начнём ритуал. Вообще желательно не говорить ничего лишнего, но мы будем, потому что первый раз. Надеюсь, нам простят. Но постарайся болтать поменьше, хорошо?

— Хорошо, Сев, — в голосе предательски прозвучала небольшая обида. А с чего он вдруг решил, что она будет болтать?

— Тогда начинаем.

Северус снял с плеч рюкзак и положил его на землю. Вытащив из него пару вещей, он разместил их на сухом участке земли. Лили узнала его блокнот. Девочка больше не удивлялась, когда он приносил его на прогулки. Эта записная книжка прослужила ему службу за двоих, если не за троих. Однажды Лили упросила Северуса дать ей её почитать, но спустя пару минут поняла, что это бесполезно. Она уже неплохо начала понимать его почерк за время их знакомства, но количество и качество записей оставляло желать лучшего. Строчки накладывались друг на друга, затертые страницы стирались, чернила размывались, и разобрать в этой каше слова было совершенно невозможно. Тем не менее Северусу эти записи, казалось, были понятнее печатных букв.

Мальчик тем временем достал два камешка и начал стучать ими над пучком трав. Лили подошла поближе, чтобы понять, что он делает. Из двух кремней Северус высекал снопы искр.

— Сев, а что это за растение?

— Шалфей.

— Шалфей? А где ты его взял?

— В Миствейле, там есть поле.

— О, вы с семьёй туда ездили? Давно?

Северус посерел.

— Я туда ходил.

— В смысле? — не поняла Лили. Миствейл находился в пятнадцати милях от Коукворта.

— В прямом. Я не понимаю, в чём вопрос, Лили.

— Как ты мог туда ходить? Это же ужас как далеко! Когда ты успел?

— Помнишь, ты в воскресенье не пошла гулять, потому что ездила на день рожденья к... Саре, если мне не изменяет память?

— Да.

— Тогда и ходил.

Лили долго смотрела на его потуги над камнями. Северус ужасно морщился, как от боли, закрывал глаза, громко выдыхал, рычал и фыркал. В общем, вёл себя не совсем так, как стоит человеку. Лили для себя решила, что это часть ритуала.

Наконец пучок соизволил загореться, и Северус поднял его левой рукой и понес по кругу поляны. От него шёл белый дым и создавалось ощущение туманности. Лили пару раз кашлянула от непривычного запаха.

— Этот ритуал направлен на то, чтобы обезопасить место от злых духов, — затем, усмехнувшись, он добавил: — Которых выпускают маглы.

— Эй, это не так работает вообще-то!

Северус улыбнулся и кивнул. Впрочем, вскоре он вновь скривился.

Он сделал пару кругов по краю Пятна, а затем бросил остаток травы в место, приготовленное до костра.

Затем он вытащил из кармана складной ножик и отрезал им небольшую прядку волос с задней части головы и кинул в "костёр".

— Лили, тебе тоже надо... Только совсем чуть-чуть. — Он протянул ей ножик рукояткой вперёд.

Девочка кивнула и, выбрав незаметную прядку, отрезала чуть-чуть и уже хотела протянуть Северусу, когда он кивнул в сторону жертвенника. Она подошла и сама опустила волосы туда.

Северус вынул из кармана какую-то салфетку и выкинул из неё чёрные маленькие комочки.

— Тут я немного отхожу от ритуала. Кору надо было замачивать в вине, но у меня не было, поэтому я взял у... неважно. Я взял пиво, короче. Надеюсь, это простительно.

Лили молча кивнула, не зная, что на это ответить. Северуса это удовлетворило. Он подошёл к будущему костру и, опустившись на колени, вновь застучал кремнями. И снова от него стали слышны фырканье, мычание и тихий вой. Девочка поняла, что делает он это инстинктивно, а не нарочно.

— Сев, что такое? Тебе больно?

Он застыл, как каменное изваяние. Просидев так с минуту, он медленно повернулся и уставился на неё испуганно вытаращенными глазами.

— В... в смысле? Нет!

— Почему ты издаёшь такие э-э-э... страшные звуки?

— Ну... так надо, — выдавил он из себя после небольшой заминки.

— Для ритуала?

— Ага.

Лили наклонила голову на бок и недоуменно уставилась на него.

— Точно?

Он пожал плечами и возобновил прерванное занятие. Едва начал зарождаться огонь, Северус отпрыгнул от костра, тихо взвыв. Затем мальчик подошёл к ближайшему дереву и, наломав пару веток, кинул их в ритуальное пламя. Когда костёр разгорелся достаточно, он протянул Лили левую руку, она схватилась и они завели импровизированный хоровод. На третьем круге Северус вдруг остановился, проколол кончиком не пойми когда вытянутого из кармана ножа палец и, стряхнув кровь в костёр, нараспев произнес:

— Sanguis offero. Ignis ardet. Spiritus antiqui, audite!

— Vires da! Desiderium comple!

— Sic fiat! ⁽¹⁾

Затем, протянув Лили ножик, он хрипло добавил:

— Тебе тоже надо проколоть палец. Это жертва духам Самайна. Сможешь?

— Хорошо, Сев, я попробую. — Она взяла ножик, и его остриё легко и совершенно безболезненно пронзило мягкую детскую кожу. Из пальца засочилась кровь.

Она встряхнула руку, прямо как Северус несколько минут назад, и едва алые капли достигли огня, пламя окрасилось в голубой.

— Ну нихрена себе! — воскликнул Сев.

Лили просто стояла, разинув рот.

— А теперь мы должны были бы выпить зелье и поболтать с духами, но у меня не было нужных ингредиентов, а как из того, что имеется, сварить подобное, я не знаю, так что обойдёмся. В другой раз как-нибудь. Да и не факт, что они выйдут на контакт. Так что сейчас просто пишем желания и бросаем в огонь.

Северус поднял с земли свой блокнот и, раскрыв его примерно на середине, вытащил оттуда сложенные в несколько раз два листа бумаги. Один он протянул Лили вместе с вытащенной не пойми откуда ручкой, а другой взял сам и, аккуратно держа ручку в ноющих от боли пальцах, нацарапал всего четыре слова: «Быть рядом. В Хогвартсе». Затем, чуть подумав, добавил: «Всегда».

Очень бы он удивился, узнав, что Лили тем временем выводила своим каллиграфическим почерком абсолютно идентичные слова.

Дождавшись, пока она закончит, Северус взял её за руку, они одновременно бросили свои записки в пламя, и Северус крикнул:

— Desiderium comple!

Пламя вновь изменило цвет, в этот раз на зелёный, и дети испуганно отшатнулись от него. Успокоив разогнавшееся до бешеного ритма сердце, Лили перевела взгляд на Сева. Он восхищённо, приоткрыв рот, смотрел в пламя.

— Сев, это было невероятно!

Он кивнул.

— А что теперь?

— Не знаю. Вообще ритуал закончен. Давай чуть-чуть посидим тут?

— Давай! — радостно отозвалась Лили.

Северус снял плащ и постелил его в их излюбленном месте среди корней дуба. Присев туда, он ожидающе посмотрел на Лили. Она опустилась рядом. Ночь была довольно зябкой, несмотря на огонь, который неведомым образом дарил своё тепло всей поляне, и она прижалась к Северусу. Он чуть дрогнул, но убегать не стал. Вместо этого, наоборот, приобнял её одной рукой, принявшись мягко поглаживать ей плечо. Лили обжигало от этих прикосновений. Они дарили необычайное тепло, почти жар. Так, в молчании и неподвижности, прошло минут десять. Наверное, могло бы и больше, но под напором несдерживаемого любопытства она всё-таки нарушила окружавшую их тишину.

— Сев, а много у волшебников праздников, как этот?

— Не уверен, — Северус говорил тихо, каким-то настороженным взглядом глядя на пламя. — Я точно знаю про Самайн, Йоль — это у волшебников вместо Рождества, и Бельтайн.

— Бельтайн? А в честь чего этот праздник?

— Он празднуется ночью с тридцатого апреля на первое мая. Они с Самайном чем-то похожи. Только Бельтайн празднуется в честь конца темной части года, а не её начала. Если хочешь, можем отпраздновать и его тоже, потом.

— Хочу! А что мы будем делать?

— Даже если бы я знал, я бы тебе не сказал. Будет сюрпризом. Я пока не дошёл до этой части книги, но обязательно изучу. Может, даже удастся и маму об этом расспросить... — Он резко побледнел и нахмурился. Глаза странно заблестели.

— Что такое, Сев?

— Ничего, Лили, ничего... — прошептал он, чтобы скрыть предательскую дрожь в голосе. Северус закрыл глаза. Его рука мягко сползла с её плеча, уступив место ледянящему ветру. Лили поёжилась. Мальчик обхватил ноги освободившейся рукой и, спрятав правую где-то в глубине этого кокона, уперся лбом в тощие колени. Он просидел так, не говоря больше ни слова, несколько минут, когда Лили поняла, что он судорожно вздрагивает. Будто от рыданий, хотя от него не было слышно ни звука.

— Сев! Сев! Боже, что такое? Что случилось? — Лили обогнула его и, найдя ладонями лицо друга, приподняла его.

Сложно было сказать, плакал ли Северус. Глаза его совершенно точно были влажны, но не было видно ни дорожек от слёз, ни новых слезинок. Губы были поджаты, но когда он тяжело выдохнул ртом, Лили обратила внимание, насколько они были искусаны.

— Сев! Всё хорошо? Пойдём домой, если хочешь! Что случилось?

Вокруг них совершенно необъяснимо с земли поднялись листья и закружились в безумном танце, затушив поднятыми воздушными потоками Самайновский костёр. Лили услышала, как трещит за спиной у Северуса дерево, и, испуганно схватив его за обе руки, дернула к себе. Северус взвыл и, обмякнув, обязательно бы улёгся на земле, если бы не поддерживающая его Лили. Выброс закончился.

Простояв так несколько мгновений, Лили, совершенно не понимающая, что с ним творится, вдруг почувствовала, что сжимает одной из рук что-то странное на ощупь. Что-то мало напоминающее Северусову ладонь. Никаких тонких изящных пальцев, никакой мягкой, приятной шершавости. Она повернула его кисть тыльной стороной вниз. Под лунным светом её взгляду предстали ужасные черные волдыри, вздувшиеся пальцы. Зрелище это было настолько неожиданным и ужасным, что Лили просто не удержалась и испуганно пискнула.

— Сев, Господи, что это такое?! Ты когда успел?! Ты же это не об костёр, да?! Я бы заметила, точно!

Северус ей в ответ только сдавленно простонал что-то неразборчивое, видимо, совершенно не соображал...

Лили аккуратно, избегая касаний правой руки, потащила его к реке, на выход из Пятна. Когда она была на середине пути, Северус начал возвращаться в реальность, а когда они успешно добрались до водоёма, он осознанно высвободился из её объятий и, прижав к себе больную ладонь, скрутился на земле, избегая взгляда Лили.

— Сев! Откуда это? Что случилось? Объясни, пожалуйста! Кто?

Мальчик выпрямился, все так же сидя на холодной траве, и молча посмотрел на девочку. Видимо, именно последний вопрос привел его в чувство.

— Ничего особенного не случилось. Это, — Северус еле-еле помахал рукой. — он.

— Твой пап... — Лили в ужасе очнулась, заметив красноречивое выражение его лица. — Но почему? Как?

Северус молча посмотрел ей в лицо. Было видно, что у него внутри сейчас велась немая борьба. Как будто другу хотелось раскрыться ей, но в то же время эта мысль пугала его. Спустя некоторое время мальчик медленно, скрыв лицо за волосами и мелко дрожа, еле слышно начал:

— Ну... тебе же наверняка что-то говорила Петунья про... Тобиаса. Так вот, скорее всего, это всё правда.

У Лили в памяти всплыли фразы Петуньи про то, что отец Северуса безумный пьяница и безработный. Она не верила в это, отмахивалась, убеждала сестру, что будь это так, она бы обязательно знала, Сев бы ей сказал!

А сейчас она смотрела на него, и перед глазами вставали одна за одной сцены с их встреч, когда он вечно одергивал рукава и штанины, стоило ей заметить под ними синяк и спросить его об этом. А сейчас ещё и рука! Вот почему он такой угрюмый сегодня, вот почему так жестко себя вёл, вот почему упал в ванной, вот почему отказался выпрашивать конфеты вместе с ней, вот почему так странно проводил ритуал!

На секунду в сердце заговорила обида за то, что он ни о чём ей не рассказывал и что врал. Они же друзья, почему, почему же он молчал? А потом обида уступила место волне какой-то печальной нежности.

Она подошла к Северусу и мягко обняла его. По щекам невольно покатились слёзы страха и жалости. Её плечо, на котором лежала голова Северуса, тоже чуть увлажнилось. Лили сжала его крепче и успокаивающе зашептала:

— Всё будет хорошо, Сев. Ты молодец. Пойдём ко мне домой, мама с папой вылечат тебя, они помогут. Мы найдём способ и всё будет хорошо. Только не закрывайся, пожалуйста.

После её слов о помощи родителей Северус мелко замотал головой и тихо запротестовал:

— Нет, Лили, нет, нет, нет! Они не поймут, нельзя!

— Сев, твоя рука — это ужас! Это нельзя просто бросить! Пойдём! Ради меня, пожалуйста!

После её последних слов он наконец остановился и, мягко отстранившись, жалобно, будто обиженно, взглянув ей в глаза, кивнул. Лили мягко взяла его целую ладонь и потянула за собой в сторону дома.

До семейного гнезда Эвансов Северус скорее дополз, чем дошёл. Лили случайно и неосознанно пережала ему обожженную руку и подковырнула один из волдырей, отчего боль стала затуманивать сознание.

Также ему было сложно сосредоточиться на чем-либо, кроме того, что он рассказал Лили. Всё. И она отреагировала нормально! Она не назвала его сыном пьяницы, не посмеялась, не скривилась от отвращения, хотя имела полное право... наверное.

Вместо всего этого она просто повела его домой. Лечить. Северус мысленно умолял всех милосердных, чтобы мистеру и миссис Эванс не пришло в голову отправлять его в больницу. Он никогда там не был, у него не было медицинской карты, ему не делали прививок. Волшебники подобным не занимались. От этого к его персоне появится куча вопросов, а следовательно, и к его семье. И тогда его могут забрать от мамы! А как он будет так жить? Как выживет Эйлин? Тобиас же её убьёт, если ещё не сделал это сегодня...

От душевных переживаний его отвлекла Лили. В который раз за последние полчаса она спросила:

— Сев, как ты?

— Всё хорошо, Лили, — по привычке ответил он. Страх за Эйлин захватил всё его сознание, и Северус даже попытался было сбежать из цепких рук подруги, быстро затараторив: — Я успокоился, прости за то, что было в лесу, я не должен был... так себя вести. Мне уже лучше, я, пожалуй, пойду... домой.

Но Лили придерживалась другого мнения на этот счёт.

— Замолчи лучше, Сев. Иначе я соберу всю свою магию в кулак и ударю им тебя по голове. И как миленького потащу тебя за собой. А впрочем, в этом нет необходимости. Пришли.

Расплывчатая всё это время действительность, которую наблюдал Северус, сконцентрировалась в этот момент на украшенном и неожиданно оказавшемся ужасно близко доме Эвансов. Это здание, в котором горел свет в гостиной, откуда слышались встревоженные и, видимо, спорящие голоса, нависал над детьми.

У Северуса в одно мгновение перед глазами пронеслись все ужасающие плоды его развитой фантазии и впервые за долгое время задрожали от страха ноги. Вновь он попытался вырваться из цепкой хватки Лили. Она одарила его хмурым и грустным взглядом.

— Может, хватит, Сев? Всё будет хо-ро-шо, не переживай.

С этими словами она позвонила в дверной звонок.

За распахнутой настежь дверью, от которой Лили и Северус благоразумно отпрыгнули, стояли все оставшиеся Эвансы. Они были встрёпаны, у всех троих были испуганно распахнуты глаза и приоткрыт рот, и смотрели они на детей со смесью радости и злости. Северус впервые видел у кого бы то ни было такой взгляд. У мамы Лили и Петуньи на щеках виднелись узкие мокрые полоски от недавних слёз.

Первым опомнился от ступора мистер Эванс.

— Лили Эванс! — Голос мистера Эванса дрожал от смеси облегчения и ярости. — Боже правый, где вы пропадали?! Час ночи! Мы обыскали весь квартал, звонили в полицию, в скорую! Мы думали... — Он не договорил, сглотнув ком, резко провел рукой по лицу. — Ты только представь, что творилось у нас здесь! Почему не предупредили?! Хоть записку оставили бы!

Миссис Эванс шагнула вперед, ее глаза, полные слез, обжигали Лили и скользили по съежившемуся, пытающемуся стать невидимым Северусу.

— Милые мои... — голос ее сорвался. — Мы чуть с ума не сошли. Ты же понимаешь, Лили? Уже стемнело, Хэллоуин... люди, маски... что угодно могло случиться! И Северус... — Ее взгляд задержался на закутанном в иссиня-черный плащ мальчике, лицо которого было скрыто падающими прядями волос. — Господи, вы оба... Северус, что такое?

Лили обернулась к другу. Он с каждым их словом делал крошечный шаг назад, сжимался всё больше и всё его тело колотила мелкая, но заметная дрожь. Он еле ощутимо тянул Лили за собой. По Северусу было видно, что он в любой момент при первом же признаке опасности готов сорваться и броситься наутёк.

— Мы были... мы были в парке, — выпалила Лили, крепче сжимая тонкие пальцы Северуса, чувствуя, как дрожь пробегает по ее спине. Ей хотелось зарыться в их объятия, но вина и страх за Сева держали ее на расстоянии. — Я... я хотела показать Северусу... ну, как украшают дома... А потом... потом мы решили... — Она искала безопасные слова, чувствуя напряженное молчание друга за спиной. — У волшебников есть свой праздник... Самайн. Мы... провели маленький ритуал. В честь предков. Зажгли костер...

— Ритуал? — Мистер Эванс нахмурился, его взгляд стал пристальнее, изучающим. — Костер? В такую сырость? И до часу ночи?

— Мы засиделись, — тихо, почти неслышно, пробормотал Северус, не поднимая головы. Его голос был хриплым, сдавленным. — Извините. Моя вина. Я... уговорил Лили.

— Вина общая! — резко парировал мистер Эванс, но тон его чуть смягчился, столкнувшись с жалкой фигуркой мальчика. — Ладно. Заходите. Сейчас не время выяснять. Вы промокли, замерзли... Надо уведомить всех, что вы нашлись.

Они втянулись в ярко освещенную, пахнущую имбирным печеньем и тревогой прихожую.

Северус, сгорбившись, пытался проскользнуть вдоль стены к выходу из прихожей, но Лили не дала ему уйти. Ее сердце колотилось, как птица в клетке. Сейчас или никогда.

— Мама, папа... — Лили шагнула вперёд. Ее рука дрожала, когда она осторожно взяла его правую руку за запястье, чуть выше страшных волдырей, все еще спрятанных в рукаве и кармане. — Посмотрите... С Севом... кое-что случилось. Во время... ритуала.

Северус попытался вырваться, но Лили держала крепко. Ее глаза умоляли родителей понять без слов. Миссис Эванс наклонилась, ее материнский взгляд мгновенно сфокусировался на странном, неестественном положении руки друга дочери, на том, как он инстинктивно прижимал ее к животу даже сейчас, когда Лили пыталась её отобрать.

— Северус, милый, покажи, — мягко, но не терпя возражений, сказала она. — Что там? Обжегся у костра?

Северус замер. Его черные глаза, полные животного ужаса, метнулись от лица миссис Эванс к Лили, потом к полу. Он кивнул, еле заметно. Ложь была написана на его лице крупными буквами, но он не мог сказать правду. Не эту правду.

— Д-да... — прошептал он. — Случайно... дотронулся. Глупо.

Миссис Эванс осторожно, как хрупкую птичку, взяла его запястье. Мистер Эванс подошел ближе. Петунья невольно сделала шаг вперед.

Когда миссис Эванс осторожно закатала грязный, мокрый рукав куртки Северуса, а затем и рубашки под ней, в прихожей воцарилась ледяная тишина, нарушаемая только прерывистым дыханием мальчика.

На бледной коже зияло чудовищное зрелище. Большая часть ладони и основания пальцев представляла собой ландшафт из огромных, слившихся черно-багровых волдырей, некоторые лопнули, обнажая мокнущую, грязно-розовую плоть. Кожа вокруг была воспаленной, отечной. Запах паленого, смешанный с грязью и речной тиной, стал ощутимее.

— О Господи... — выдохнула миссис Эванс, осторожно поднося руку ближе к глазам. Ее глаза наполнились не просто шоком, а пониманием. Таким же, как у мистера Эванса, чье лицо вдруг закаменело. Он теперь смотрел не на руку, а сквозь Северуса, будто видя не мальчика, а страшную картину, сложенную из обрывков сплетен о Снейпах с окраины, из его вечной замкнутости, слишком взрослого взгляда, одежды не по размеру, внезапных синяков, которые Лили когда-то оправдывала "упал с дерева", и сегодняшних странных событий.

Петунья ахнула и отшатнулась. На мгновение в ее глазах, обычно таких колючих, мелькнуло что-то похожее на ужас и... жалость. Настоящую, не наигранную.

— Это... это ты не просто дотронулся, Северус, — тихо, но очень твердо сказал мистер Эванс. Его голос потерял всю сердитость. В нем была только тяжелая, холодная уверенность. — Это ожог. Серьезный. Очень серьезный.

— Нужно в больницу. Срочно. — Миссис Эванс уже вставала, ее материнский инстинкт пересилил шок. — Такую рану нельзя лечить дома, может быть заражение, она глубокая...

— Нет! — резкий, почти звериный вопль вырвался у Северуса. Он рванулся назад, выдернул руку, глаза дико забегали. — Не надо! Не в больницу! Я... я не пойду! Ни за что! Там... там спросят... — Он задыхался, паника сжимала горло. Идея официального учреждения, вопросов, документов, возможного вмешательства социальных служб была для него страшнее любой боли. Это означало конец. Для него. Для мамы. Он отбежал в другой конец комнаты и, забившись в угол, испуганно таращился на них, как загнанный на охоте зверь.

— Северус, успокойся, — мистер Эванс медленно подошёл к нему и попытался положить руку ему на плечо, но мальчик отпрянул, как от огня, — это необходимо. Ты понимаешь, Северус? Это может быть очень опасно!

— Я знаю! — выкрикнул Северус, слезы наконец пробили плотину страха и стыда, потекли по грязным щекам. Он отчаянно замотал головой. — Знаю! Но... но нельзя. Пожалуйста. Мама... Мама... — Он не договорил, но по его лицу, по этому отчаянному возгласу было все ясно.

Миссис и мистер Эванс переглянулись. Между ними пробежал немой диалог, полный ужаса и решимости. Понимание ситуации было полным и безоговорочным. Сплетни обрели жуткую конкретику.

— Ладно, — тихо сказала миссис Эванс. Ее голос дрожал, но она взяла себя в руки. — Ладно, Северус. Не в больницу. Сейчас. Но руку обработать надо. Пойдем в ванную. У нас есть мазь от ожогов, бинты... Лили, принеси аптечку. Быстро.

Следующие полчаса были для мальчика настоящей агонией. Северус сидел на краю ванны, сжавшись в комок, стиснув зубы до хруста, пока миссис Эванс с белым от напряжения лицом промывала рану прохладной чистой водой. Ей невероятных трудов стоило не отдергивать руку Северуса, которую она крепко держала, после каждого его громкого выдоха или сдавленного воя. Северус стойко держался и ни разу не пожаловался на наверняка нестерпимую боль. Миссис Эванс не могла понять, как он это выдерживает, и старалась, насколько это было возможно, сделать процесс менее болезненным. Она аккуратно удаляла грязь, наносила толстый слой успокаивающей мази с антибиотиком и бинтовала ладонь и кисть, оставляя кончики пальцев свободными. Мистер Эванс молча помогал, подавая бинты и ножницы, его взгляд то и дело останавливался на других, более старых ссадинах и желтеющих синяках на тонких руках и ногах мальчика. Каждая новая отметина была немым обвинением. Петунья стояла в дверях, отвернувшись, но не уходя. Лили, бледная как мел, подавала все, что просили, ее глаза не отрывались от страдальческого лица друга.

— Вот так, — наконец выдохнула миссис Эванс, закрепляя последнюю скобку бинта. Ее руки дрожали. — Сейчас... сейчас нужно отдохнуть. Северус, ты останешься у нас сегодня. На диване в гостиной. Тебе нужен покой, а руку надо беречь.

Северус резко поднял голову. Остаться? Спать здесь? В голове вдруг всплыла в который уже раз за день фраза Петуньи, сказанная сегодня днём.

— Нет, — он встал, пошатываясь от слабости и боли, но с твердой решимостью в глазах, — нет, спасибо. Я... я должен идти. Домой. Мама... она ждет. Она волнуется. — Ложь резала горло, но альтернативы не было. Остаться означало признать, что дома его ждет нечто худшее, чем выговор за опоздание.

— Северус, это безумие! — возразил мистер Эванс. — Посмотри на себя! Ты еле стоишь! Твоя рука...

— Я справлюсь. Спасибо за... за помощь. — Он кивнул в сторону забинтованной ладони. — Большое спасибо. Я... я пойду.

Он не стал ждать ответа, не стал смотреть на их растерянные, полные беспомощной жалости лица. Он просто проскользнул мимо Петуньи, все еще застывшей в дверях, мимо Лили, которая не успела среагировать, рванул через прихожую к входной двери и нащупал левой рукой щеколду.

— Сев! — Лили бросилась за ним, на ходу натягивая первые попавшиеся ботинки. — Стой!

Она выскочила на крыльцо, хлопнув дверью. Холодный ноябрьский воздух обжег легкие. Северус уже шёл по дороге, его черный силуэт сливался с темнотой улицы, с погашенными в честь Хэллоуина фонарями.

— Сев! — Лили сбежала по ступенькам, догнала его и схватила за рукав. — Куда?! Куда ты идешь? Домой? К нему? После... после этого?! — Ее голос срывался.

Северус остановился, но не обернулся. Его плечи были напряжены, как тетива.

— У меня нет выбора, Лили, — его голос был глухим, безжизненным, — ты не понимаешь.

— Зачем вы терпите?! — вырвалось у Лили, слезы снова подступили. — Ты и твоя мама! Почему?! Почему она не уходит? Почему, Сев?!

Северус медленно повернулся. Лунный свет падал на его лицо, изможденное, покрытое грязными следами, но странно спокойное сейчас. В его глазах горела недетская усталость и горечь.

— Куда, Лили? — спросил он тихо. — У нее нет денег. Нет работы. Нет друзей. Она... она боится. Боится его. И любит. А я... — замолчал он, сглотнув. — Я не могу ее бросить. Одну. С ним. Понимаешь?

Он не стал ждать ответа. Он не видел новых слез, хлынувших по ее лицу, не слышал ее просьб остаться. Он просто развернулся и шагнул в темноту, растворившись в ней, как призрак.

Лили простояла на улице, пока последний звук его шагов не растворился в ночной тишине. Потом медленно, словно сомнамбула, побрела обратно к яркому, теплому, такому уютному, но сейчас почему-то чужому дому.

Северус не пошел домой. Идти туда, где, возможно, ждал разъяренный Тобиас, а еще страшнее — где могла лежать мертвая или умирающая Эйлин, он не мог. Физически не мог заставить свои ноги свернуть на Паучий тупик. Вместо этого он брел. Без цели. По знакомым и незнакомым улицам спящего Коукворта. Мимо темных окон, мимо редких фонарей, чей желтый свет казался насмешкой. Боль в руке стала тупым, пульсирующим фоном, сливаясь с ломотой в теле и ледяным холодом, проникавшим под тонкую куртку. Каждый шаг отдавался эхом в пустой голове. Обрывки фраз крутились, как осенние листья: "Щенок!", "Выродок!", "Сдохнешь!", "Что-то тебя не смущает питаться за наш счет!", "Почему вы терпите?", "Он убьет ее...", "Ты милый...", "Sanguis offero...", "Быть рядом. В Хогвартсе. Всегда".

Каким эгоистичным теперь казалось его желание. Сейчас больше всего ему хотелось прийти домой и... обнять маму. Живую и, желательно, здоровую.

Стыд за свой побег, за свою слабость грыз изнутри. Страх за мать сжимал горло ледяным обручем. Жалость к себе, острая и унизительная, смешивалась с ненавистью к Тобиасу и к самому себе — за то, что не смог защитить ни себя, ни Эйлин как следует.

Он ходил, размышляя, пока ноги не стали ватными, а веки не начали слипаться сами собой. Пару раз приближался к Паучьему тупику, но ступить на мрачную улицу не было сил. Ноги подкашивались от страха, боль в руке будто усиливалась, а сердце окутывал холод отчаяния.

Рассвет был еще далек, а город погружен в глухую предрассветную синеву. Ноги сами вынесли его в знакомый парк, к старой деревянной беседке, стоявшей на пригорке, открытой всем ветрам, но хотя бы с крышей. Здесь они иногда сидели с Лили летом.

Северус зашел внутрь. Пусто. Холодно. Запах сырой древесины и прошлогодней листвы. Он подошел к грубо сколоченному столу, стоявшему посередине. Пыльный, холодный. Он снял плащ Эвансов, который забыл вернуть, сложил его наподобие подушки и водрузил на край широкого круглого стола, стоящего в центре беседки. С бесконечной осторожностью положил свою забинтованную правую руку рядом, ладонью вверх. Боль заныла с новой силой. Левой рукой он поправил "подушку". Потом опустил голову на скрещенные руки — на левую, обхватывающую правую, как щит. Лоб уперся в холодное дерево стола.

Физическое истощение было настолько полным, что даже боль, страх и стыд не могли противостоять ему. Сознание начало плыть. Последнее, что он ощутил перед тем, как провалиться в беспробудную тяжелую мглу, был леденящий холод дерева под щекой и слабый, далекий запах репы и дыма, призрачно витавший в воздухе. Самайн закончился. Наступило первое ноября. Темная часть года вступила в свои права.

1) (Кровь приношу. Огонь горит. Духи древние, услышьте!

Силу дай! Желание исполни!

Да будет так!)

Вернуться к тексту