Листы из Разноцветной книги (джен)

Сквозь осеннюю листву просвечивали ещё яркие лучи вечернего солнца, и всё в комнате казалось золотым — даже на чёрные волосы Арвен, склонившей голову над вышиванием, ложился золотистый отблеск. Тоненькая иголка ярко поблёскивала в её руках, пронзала натянутую на пяльцы ткань, раз за разом, и вот на светлом полотне расцветала рамка золотолесских узоров — золотые листья, переплетённые с эланорами и нимфредилями. Такими узорами были украшены многие вещи, сделанные в Лориэне. Арвен, которая провела под сенью Золотого леса много лет, знала этот рисунок до мельчайших подробностей, и он был дорог ей, как дорого становится всё, что окружает нас на протяжении всей жизни — от весёлой и беспечной поры детства до цветущей юности; в дни печали и тоски — и в дни счастья, горько-сладкого счастья... именно такое счастье и выпало ей. Ничего не поделаешь.

Иголка в руках вышивальщицы пронзала ткань, и Арвен казалось, что вместе с тканью она пронзает и собственное сердце; и сквозь её живое, бьющееся сердце протягиваются золотые нити, расцветают эланоры и нимфредили, тянут свои тонкие прозрачные корешки. А сердце всё живёт, бьётся, разгоняет по жилам горячую кровь, и сквозь всё существо Арвен прорастает Лориэн: тени и свет; отблески солнца в золотых кронах; медовый аромат цветов; прямые и петляющие тропы; верёвочные переправы; высокие стены и лестницы Карас-Галадона; предания и песни галадрим; зоркие глаза лучников, охраняющих границы; надёжно укрытая, столькими трудами сбережённая обитель света... Галадриэль, Галадриэль, Владычица Золотолесья! Её любили эльфы и боялись почти все остальные жители Средиземья. Но мало кто любил и знал её так, как Арвен. Арвен почитала её, восхищалась... и жалела, горячо жалела — всем сердцем.

А ещё Арвен была ей благодарна. Бесконечно благодарна — была она у Галадриэль в бесконечном долгу! Кто ещё мог бы так мудро и кротко принять её выбор, её любовь к смертному человеку — и принять этого человека, как своего? Арвен знала, что рвёт ей сердце, пронзает незримым, но от того не менее острым клинком — "я выбираю не вас; я выбираю его, жизнь и смерть с ним; я остаюсь здесь..."

Арвен была не менее благодарна и Келеборну, Владыке Золотолесья, о котором забывали и люди, и эльфы, помня лишь о сияющей красоте и величии его супруги. Много лет прошло с тех пор, как Арвен пришла к нему на его любимое место — балкон на высокой башенке лориэнского дворца, — и, плача, целовала его добрые руки — руки, некогда подбрасывавшие её, маленькую, к потолку... а теперь она плакала и благодарила его — молча, без слов, — за всё: за то, что любил её, за то, что прощал; за то, что скрыл в своём сердце жестокую мужскую ревность и благословил союз Арвен и Арагорна. О, Владыка Лориэна был зол и опечален, он понял наконец своего короля Элу Тингола! "Как смеешь ты, смертный, поднять глаза на мою, на мою девочку, дочь моей дочери? Будь ты даже эльфийским принцем, прибывшим из Амана, я бы и то ревновал и злился на тебя! Но ты, король без королевства, человек, чья жизнь — мгновение, как ты смеешь... если ты станешь причиной её горя, я тебя... я тебя... убью!" Всё это бушевало и клокотало в сердце Келеборна. Но он лишь милостиво кивнул и произнёс вслух только добрые и грустные слова.

— Ты забираешь у нас самое дорогое и драгоценное сокровище, Арагорн, сын Араторна... — только так и выразил он свою печаль.

И потому потом, вечером, когда над Лориэном загорались звёзды, Арвен пришла к нему и была не в силах произнести ни слова. Келеборн обнял её и поцеловал в лоб.

— Ну, не плачь, моя маленькая Арвен... ты не маленькая, говоришь? В самом деле... невеста. Что ж... я ещё не забыл те времена, когда влюбился в Галадриэль... её отцу и вовсе ничего не было известно, пришлось смириться с тем зятем, которого он нашёл в Средиземье. И... все тоже считали, что я её не достоин, не заслуживаю. Да так оно и есть...

Арвен отчаянно помотала головой:

— Неправда, несусветная чепуха! Так говорят лишь те, кто не знает тебя.

— Да нет же, Арвен. Это правда. Никто из нас не заслуживает. И твой человек не заслуживает твоей любви и жертвы. Вы, женщины, всегда отдаёте больше даров, чем мы можем вернуть.

— Ты клевещешь и на себя, и на моего жениха, и на... а как же мой отец?..

Келеборн печально улыбнулся.

— О, в своё время я ревновал к Эльронду не меньше. Теперь он мой родич и лучший друг. И... твой отец. Это важно.

Он вздохнул, протянул руку и заправил выбившуюся из причёски Арвен прядь. Она прильнула щекой к его ладони, как котёнок.

— Ты простишь меня?

— Прощу, хоть прощать и нечего: любовь в прощении не нуждается...

А потом Арвен спустилась с башни и долго ещё бродила по саду вместе с Арагорном, и — несмотря ни на что — они были счастливы. Впереди была скорая и долгая разлука, и неизвестность, и клубившаяся в Дол-Гулдуре и Мордоре тьма, и угрозы, а они — были счастливы. В жилах Арвен тоже текла кровь эдайн, кровь человеческая: а люди умеют быть счастливыми и в тяжкие времена, ибо нет у них выбора... нет.

...Много лет прошло с той поры, много встреч и разлук пережили Арагорн и Арвен; она знала, что путь их к заветному счастью лёгким не будет, и не жаловалась. Но сердце то и дело ледяной иголкой пронзала печаль, тревога, откровенный страх — и сквозь её существо протягивалась раскалённая чёрная нить. Особенно ночами, когда Арвен лежала без сна, и даже светлая тишина Имладриса не могла успокоить и отвлечь; в памяти вставала душная тьма над Дол-Гулдуром, видневшаяся за золотыми кронами, и из тьмы выбирались призраки — гигантские пауки, чудовищные выкормыши Саурона, орочьи орды, ощерившиеся отравленными стрелами... и всё это грозило и угрожало ему — человеку, смертному человеку, скитавшемуся по дорогам Средиземья.

Тогда Арвен поднималась с постели, одевалась вновь и бродила по саду. А над нею в тёмном небе сияли звёзды. "А Элберет Гилтониэль..." — прогони своим сиянием тьму... Наступал день, и в мастерской Арвен стучал и стучал ткацкий станок, мелькали нити, поскрипывали пяльцы; шуршали под её руками тяжёлые тома в библиотеке; её светлая и лёгкая фигура мелькала по всему дворцу, пока далеко за полночь она не падала, усталая, на постель, чтобы уснуть так глубоко, чтобы лишь бледные тени сновидений проносились над её головой.

Но порою видения несли и радость, и покой, и сладкое волнение — покалывание на кончиках пальцев, так и горевших, чтоб взяться за работу. Душа просила перенести на бумагу и ткань всё то, что сияло и манило на грани яви и сна. Так она поняла, каким будет золотой Лориэн на новом полотне; полотно это предназначалось в дар Галадриэли и Келеборну. Золотолесский узор, родной и дорогой сердцу, рамкой окружал картину; в центре сиял Карас-Галадон; золотые кроны цветущих мэллорнов сияли и светились; между ними в кажущемся беспорядке виднелись тропы и силуэты эльфов... "Лориэн, Золотой лес, ты всегда в моём сердце, а часть моей души — всегда с тобою, под сенью твоей. Неувядающая краса Золотолесья навсегда вошла в мою плоть и кровь. И пусть я покидаю вас, пусть уйду так далеко, что нельзя и представить, я люблю вас, люблю... и унесу тебя с собою, Золотой Лориэн, и передам своим потомкам любовь к тебе — к красоте беспечальной, лучезарной, к медовому покою и чистому, ясному свету... Я для того оставляю от вас, чтобы отдать своим детям всё самое ценное, что у меня есть — мою эльфийскую кровь, и память, и любовь к этому прекрасному миру. Я для того оставляю вас... не только для этого, конечно; любовь проросла в моём сердце неувядающим цветком, распустилась, пустила корни... это началось здесь, под сенью Лориэна. И я этого не забыла, и любовь направляет меня..."

И вот тонкая иголка поблёскивала в руках Арвен, и вечернее солнце освещало осенние кроны за окном; первая, золотая пора осени делала Имладрис немножко похожим на Золотолесье.