Листы из Разноцветной книги (джен)

В садах Имладриса бродила Осень. Осень-чародейка, что навевает природе сны. Ходит она по аллеям и напевает тихую-тихую песню: спи, спи, засыпай... и медленнее кружатся над кустами поздних роз яркие бабочки, и тише становится гудение пчёл, и осыпаются лепестки, и шуршат опадающие листья.

И только Юность не подвластна чарам Осенней волшебницы. Нет, не вечная юность эльфов: пусть их лица всегда свежи, пусть их плечи не сгибаются под тяжестью прожитых лет, но тяжесть эту — хоть и незримую — ясно и остро ощущают их души. Эльронд Полуэльф стоял на ступенях лестницы, ведущей на Восточную веранду, и песнь Осени отдавалась в его сердце печальным эхом.

Много лет прошло с тех пор, как он пришёл сюда, в этот прекрасный край, окинул взглядом вершины гор и услышал музыку водопада; многое, многое изменилось с того времени, как он основал здесь крепость, как разбил этот сад; сколько голосов отдавалось в этих стенах, сколько песен, бесед и... и слёз...

Время эльфов уходит, приходит время людей. В жилах Эльронда и его детей течёт их кровь тоже. И сейчас к нему подходит, почти неслышно ступая по усыпанной осенней листвой веранде, дочь человеческая.

Гильраэн Прекрасной звали её когда-то; она и теперь ещё прекрасна, да и не стара вовсе, пусть и считает себя таковой. Но юность её сердца ушла, отлетела вместе с душой её убитого орками супруга. Эх, Араторн! Когда-то и его голос звучал под сводами дворца в Имладрисе. Эльронд уж и не ведёт счёта всем, кого он любил и кого потерял. Такова, верно, его судьба в Средиземье. И даже в сиянии беспечального Амана — боль разлуки и горечь утрат не оставят его, ведь ни близнец его Эльрос, избравший удел смертных людей, королей нуменорских, ни потомки их не последуют за Эльрондом туда. Они навсегда уходят.

Какое горькое это слово — навсегда.

Но Эльронд не привык поддаваться печали. Он обернулся и с улыбкой поприветствовал Гильраэн. Она стала ему как сестра — сестра в тоске по ушедшим, в одиночестве и в привязанности к мальчику, чья юность сейчас была подлинной, живой, искрящейся и полной.

Они стояли рядом и смотрели, как он бежит по аллее, и его догоняет лохматый охотничий пёс. Пёс лаял, а мальчик смеялся. Золотые листья кружились вокруг них, и пёс ловил их, клацая зубами, а потом погнался за белой бабочкой, но та упорхнула далеко-далеко и скрылась среди кустов алых роз — высоких, в рост взрослого эльфа. Пёс рванулся было туда, но мальчик удержал его за ошейник.

— Стой, стой, вредное ты животное!

И они затеяли весёлую возню. Пёс прыгал, опирался грязными лапами о кафтан и штаны мальчика — впрочем, одежды его и так были основательно заляпаны. Что ж, в каком же ещё виде возвращаются обычно охотники из леса?

Наконец друзья заметили Гильраэн и Эльронда.

— Здравствуй, Эстель.

Эстель учтиво поприветствовал мать и наставника, урезонил своего лохматого товарища — тот крутился у его сапог, пождавши хвост и заглядывая всем в глаза. Вид у пса был при этом одновременно виноватый и плутоватый.

— Вы рано вернулись, — сказал Эльронд, чувствуя, что Гильраэн сдерживается, чтобы не сказать: "Вот и хорошо — никакой радости мне от того, что мой мальчик уезжает с твоими сыновьями на охоту... и нет, слышать не хочу, как ты говоришь: радуйся, что нынче охотятся они на лесную дичь, а не на двуногую — орков, как принято у них... В лесах водятся волки, медведи и кабаны, которые ничуть не лучше!"

— Да, господин Эльронд, и всё по вине вот этого несносного господина, — Эстель наклонился и потрепал пса по ушам, — он не иначе как в сговоре с дичью. Предупреждает птицу оглушительным лаем, кидается, топочет... словом, больше мы его с собой не берём.

Эльронд невольно улыбнулся: очень уж умильный вид был у бестолкового пса, и строгий хозяин Имладриса отлично понимал, почему Эстель не может сердиться на собаку за испорченную охоту.

А вот Элладан и Элрохир, которые степенно шествовали следом — те сердились не на шутку. Обменявшись приветствиями с отцом и Гильраэн, братья прошествовали мимо, бросая на присмиревшего пса презрительные взгляды.

— Эстель, чтоб мы больше не видели это чудовище! — воскликнули они хором.

— Хорошо, — кротко отвечал Эстель, а "чудовище" присело на задние лапы и принялось отчаянно обметать хвостом дорожку — листья так и полетели в разные стороны.

Гильраэн невольно рассмеялась, и на её негромкий серебристый смешок Эстель откликнулся радостным смехом: не так уж часто он слышал, как смеётся его мать. А он любил и её улыбку, и её смех, и редкое веселье — ведь сам он был полон сил и радости, и жаждал поделиться ими... ах, если бы он мог! Эстель почти не помнил отца — единственную свою утрату — а сострадание к чужому горю, которое он чувствовал глубоко и остро, всё же не могло притупить в нём юного, упрямого стремления к счастью. Эстель всюду видел его, это счастье: и в смешной дурашливой собаке, и в алых кронах клёнов в старом саду, и в сероватых облаках в голубом небе, и в блеске летящих по воздуху паутинок. Он был силён и ловок, и его руки легко и умело натягивали тетиву эльфийского лука, он играл кинжалом и мечом; его память хранила сокровища множества песен и стихов, преданий и законов. Он был весь соткан из серебристого счастья, и вся жизнь у него была впереди.

Эльронд смотрел на мать и сына с доброй и чуточку грустной улыбкой. Как быстро летит время людей! Четырнадцать раз — всего-то! — прошествовала по Имладрису чародейка Осень с тех пор, как впервые здешний порог переступили Гильраэн и её маленький сын. Ему тогда было два года, и ступени Восточной веранды были для него чересчур велики... А теперь уж ему скоро будет шестнадцать. Эльф в эти годы ещё совсем дитя. А человек — человек уж почти взрослый.

Эстель выпрямился — какой же он стал высокий! Выше матери. И раздался в плечах. Не мальчик — юноша. Видит ли это Гильраэн? Эльронд неслышно вздохнул; сколько же столетий потребуется ему, чтобы привыкнуть к краткости человеческого века? Но он чувствовал — на самом деле у него впереди нет и полусотни лет. Время эльфов уходит, и близится время людей. Совсем, совсем скоро.

Перепрыгивая через две ступеньки, Эстель поднялся на веранду. Гильраэн ласково коснулась губами его лба, а он поцеловал её в щеку — осторожно, вытягивая шею, чтобы не коснуться платья матери краем своих заляпанных одежд. Гильраэн улыбнулась и коснулась его щеки.

— Ты стал колючий, сын мой, — сказала она.

— Правда? — обрадовался Эстель, тронув полоску чёрного пушка над верхней губой. Только вот пальцы у него были грязные — если не он сам, так его пёс влез где-то в какую-то сажу.

Гильраэн покачала головой, вновь усмехнувшись.

— Ступай, сынок, умойся и вымой хорошенько руки!

Эстель удивлённо вскинул на неё свои ясные серые глаза.

— Ступай, Эстель, — добавил Эльронд с серьёзным видом, — не то, чего доброго, нарисуешь себе не только усы, но и окладистую бороду, как у Кирдана Корабела.

Кирдан из Серебристых Гаваней был одним из немногих эльфов, что носили бороду. У большинства эльфийских мужей растительность на лице не появлялась.

— Араторн тоже отпустил бороду... к тому времени, как приехал в Эриадор, по крайней мере, — негромко произнесла Гильраэн, когда Эстель скрылся из виду вместе со своим несносным псом.

Губы Гильраэн тронула слабая улыбка: она вспомнила те далёкие времена и единственную свою любовь. Она сама тогда была совсем молода, и родители серьёзно, озабоченно совещались, не слишком ли рано вступит их дочь в брак. Но она была влюблена, и читала не менее пылкую влюблённость в глазах своего жениха. Он был величественным, и благородным, и смелым — настоящий вождь дунэдайн. А она, опустив глаза, слушала его признания и гадала, смущаясь, не помешает ли им его борода целоваться? Теперь Гильраэн готова была заплакать от жалости к той беспечной девочке, какой она была, и к тому умудрённому годами воину, каким был её муж. Кого ей было жаль сильнее? Разве что сына. Впереди у него путь ещё более трудный.

— Араторн гордился бы Эстелем, — сказал Эльронд, пряча руки в широких рукавах, — и узнавал бы в нём себя. Он очень похож на отца... особенно в минуты веселья.

Гильраэн покачала головой. Она помнила мужа совсем иным; даже в минуты отдыха он не знал той летящей беспечности, которая искрилась сейчас во всём существе их сына. Вот в то время, когда Эстель с серьёзным, задумчивым видом склонялся над книгами... когда он с выражением жесткой сосредоточенности на лице брал в руки меч — в такие мгновенья он и впрямь напоминал ей Араторна.

— Ты заменил Эстелю отца, премудрый Эльронд, — вздохнула Гильраэн, — и едва ли найдутся на всех языках, эльфийских и человеческих, слова, чтоб выразить мою тебе благодарность.

— Это я должен быть благодарен — и тебе, и Эстелю, и самой судьбе. Как ни скоро бежит время людей, но я счастлив, что знал и учил его, ибо — ты знаешь — перед ним великое будущее. И... твой сын, Гильраэн, славный мальчик.

Гильраэн опустила ресницы — как бы не заплакать... она знала, что Эльронд любил Эстеля не меньше, чем Элладана и Элрохира, своих родных сыновей, и эта любовь была и счастьем, и мукой; великое будущее — это ведь означает: "великие дела, великие испытания". Она сама поняла это, услышав, как прозвучали слова пророчества над его колыбелью. Но время людей бежит быстро, бурно и быстро, быстрее, чем летят вниз воды серебристого водопада в Имладрисе. "Ты дала надежду дунэдайн, Гильраэн... и у этой надежды уж под носом пробиваются усы..."

Время великих дел и великих испытаний близилось неумолимо. А пока по садам Имладриса бродила чародейка Осень, и облетали золотые и багряные листья, и отцветали поздние розы, роняя лепестки на песчаные дорожки.

В светлом Лориэне царит вечное благоденствие. Нет в Средиземье места более дивного и прекрасного; здесь нет увядания и тлена, и любая печаль смягчается и тает под сенью золотых мэллорнов. Под властью Галадриэли, Владычицы Золотолесья, живёт и цветёт чудесный край, и медовое течение тихих и ясных дней напоминает о Благословенной земле за синим Морем, за границами земного Времени.

О Благословенных землях, о Валимаре многозвонном поют менестрели в залах дворца Владык Лориэна, что высится среди исполинских деревьев в городе Карас-Галадоне. Галадриэль и Келеборн не королева и не король здесь; они лишь хранители чудесных лесов; и всё же так повелось, что зовут их Владыками, а их дочь Келебриан и внучку Арвен — принцессами. Келебриан с детьми нередко гостит в Лориэне.

Однажды, давным-давно, тихо-тихо спускался на Карас-Галадон вечер; шуршали золотой листвой мэллорны; а где-то за их пышными кронами загорались в тёмном небе звёзды. Снизу, из больших залов, доносилось стройное пение.

A Elbereth Gilthoniel

silivren penna míriel

o menel aglar elenath!

Арвен сонно улыбнулась, заворачиваясь в лёгкое узорчатое одеяло. Дни и годы её эльфийского детства текли, как светлые воды широкой и спокойной реки; окружённая любовью и заботой, она лишь понаслышке знала печаль, но той печали было много: печаль была в глазах и в голосе отца, когда говорил он о тех, кого он любил — и кто покинул его; печалью и тоской дышали воспоминания Келеборна о зелёных лесах затонувшего Белерианда, его исчезнувшей родины, утонувшей в водах морских и в реках крови; и редкая, но острая, страстная горечь мелькала в словах Галадриэли, когда она вспоминала об Амане — и о том, что нет ей пути туда более⁽¹⁾. Но Арвен жила среди них, любимая и любящая, и её улыбка была им отрадой, и ей не приходилось ещё ни с кем и ни с чем прощаться навеки. И не верилось, что когда-нибудь придётся... так будет всегда: золотые дни эльфов текут и текут, из года в год, из века в век, сплетаясь в роскошный узор, и не может... не может быть иначе.

Na-chaered palan-díriel

o galadhremmin ennorath,

Fanuilos, le linnathon

nef aear, sí nef aearon!⁽²⁾

Арвен повторила про себя строфы любимой всеми эльфами песни. Светлоликая Элберет, красавица Варда...

Галадриэль, только недавно сидевшая на краешке постели внучки, своими глазами видела Королеву Звёзд и с ней говорила... так, как сейчас с Арвен... то есть, конечно, не совсем так, но... Кто знает, быть может, однажды скажут и об Арвен: "она собственными глазами видела лучезарную красу Галадриэли, Владычицы Золотолесья, и беседовала с нею..."

Кто знает... переплетаются нити жизни в странные, причудливые, дивные узоры на гобеленах Вайрэ⁽³⁾. Там, за Морем, первейшая из рукодельниц мира вала Вайрэ сплетает узор, и помогает ей в этом искусная Мириэль⁽⁴⁾, единственная её помощница. Взглянуть бы на них хоть одним глазком! Галадриэль помнила хранившиеся в доме её деда Финвэ творения Мириэль — чистые краски, совершенство рисунка, продуманного до мелочей и естественного до самого крошечного стежка. Вся прелесть мира заключалась в работах искусных рук первой жены короля Финвэ. Иногда Арвен снились покои, увешанные гобеленами неземной красоты, но она никогда не могла вспомнить и повторить рисунки, которые видела в царстве грёз. Оставался лишь отблеск — память о сладком восторге.

Нить жизни... интересно, для кого из живущих какая нить припасена? Арвен уверена, что нить Галадриэли — золотая, сияющая ярким чистым светом, тонкая и прочная; а у Келеборна нить такая же, только серебряная. Нить Келебриан переливается серебристым блеском с разноцветными сплохами; а у отца ниточка тёмная, почти без блеска, но прочная и мягкая, как лучшая шерсть. А какая нить для неё самой, для Арвен? Такого оттенка, как вечернее небо: из сиренево-розового в тёмно-голубой!

Арвен повернулась набок, подложив руку под щёчку, и улыбнулась своим "мудрым" рассуждениям; ещё дитя, она по-детски радовалась миру и его красотам, что открывались её восхищённому взору день ото дня. Только... только где-то в глубине, за звёздной далью чудной красоты, таилась неизменная печаль... такова Арда Хастайна⁽⁵⁾.

Но пока горькая гуща таилась на дне чаши с искрящимся напитком жизни — и Арвен едва-едва поднесла эту чашу к губам. Она вновь смежила веки, и перед её внутренним взором пронеслись многоцветные, сияющие дивными шелками гобелены, золотые чаши и... и события прошедшего дня...

...Вот светлое утро. Поют за окном птицы... маленькие птички совсем не боятся эльфов, они садятся на подоконник, влетают в комнату... в ярких лучах утреннего солнца их оперение блестит, точно золотое. В солнечных бликах на стенах пляшут тени веток.

Арвен сидит на высокой резной табуретке, болтает босыми ножками, а Келебриан, склоняясь над нею, заплетает на голове дочери замысловатые косички и напевает вполголоса. Волосы у Арвен тяжёлые, чёрные, с синеватым отливом — как вороново крыло; а у самой Келебриан лёгкие, чуть вьющиеся светлые локоны. Мягкие, лёгкие кудри — а попробуй заплети их! Не так-то просто... Арвен пробовала, но самой Келебриан не очень-то по душе было сидеть на одном месте, когда вокруг столько дел и забот требовали её присутствия; вся в движении, будто в вечном танце... она и сейчас порхает вокруг дочери, словно бабочка вокруг цветка. Арвен поневоле приходится быть терпеливой: она уже заплела длинную косу любимой кукле, перевязала ей новым способом пояс, и осторожно оглядывалась в поисках какого-нибудь ещё занятия, когда в комнату вошла Галадриэль. В следующий миг Владычица Лориэна уже сидела на пышной подушке, брошенной на пол, и подставила златокудрую голову под руки Арвен... Келебриан рассмеялась, на миг прервав своё нежное пение, но вот уже три голоса их слились, славя новый день.

Тёплое утро полнилось их смехом, песнями и разговорами... о чём они говорили? Позднее, когда пройдёт много лет с той счастливой поры, они едва ли смогут вспомнить каждое слово. Одно будет памятно сердцу: им было легко, и весело, и радостно вместе. Золотое счастье! Золотые дни...

...На широком столе, щедро присыпанном мукой — у Арвен, ещё не привыкшей, дрогнула рука — высилось мягкое, приятно-тёплое белое тесто. В жарко натопленном помещении носился тёплый и сладкий аромат; высунув от усердия кончик языка, Арвен скатывала из теста длинные "пряди" — вот, ровно шесть — и заплетала их в причудливые косы... с каждой косичкой получалось всё быстрей и ловчей, и уже не тихая и нежная, а бойкая и звонкая песня лилась из уст...

...А потом был долгий, приятно-медлительный, полный событий день. Арвен бегала с братьями по лестницам Карас-Галадона, играла с ними в прятки в цветущем саду — там было столько укромных мест! Потом Арвен пробралась в мастерские Галадриэль, где её девушки сидели за ткацкими станками; текла беседа, звучали шутки и смех, а под ловкими руками мастериц переплетались нити, и чуть поблёскивали на солнце новые ткани — лёгкие и прочные, что согреют в холод и освежат в жару, и впитают в себя все краски мира, чтобы скрыть тебя от чужих глаз⁽⁶⁾; не было на них красивых узоров, не вплетались в полотно золотые и серебряные нити, а всё же лориэнские ткани были прекрасны, как прекрасны все творения эльфийских мастеров и мастериц. "А можно мне тоже?.." — спросила Арвен, и уселась за станок — и не заметила, как спустился на Лориэн светлый вечер.

...В покоях Владык, вдали от шумного и весёлого двора, беседовали между собою Галадриэль и Келеборн, Келебриан и прибывший из Имладриса Эльронд. Арвен, притихшая после дня ученья и беготни, сидела на маленькой скамеечке у его ног, и отец рассеянно гладил её распушившиеся волосы. Она улыбалась, глядя, как Эльронд, увлечённый беседой, всё отламывает и отламывает завитки от испечённого ею хлеба. Когда Келебриан сказала ему, что это их Арвен постаралась, отец ласково улыбнулся ей. Потом взрослые вспоминали о том, что отличает эльфийских властителей от властителей людских. Эльфы не мыслили жизнь своей без радости творенья и труда — и самые высокородные короли и королевы не боялись измазать руки землею или выбелить мукой, исколоть пальцы иглой или работать в кузнице до тех пор, пока чёрный налёт не въестся под кожу вместе с мастерством... Иное дело — люди: давно уж среди них повелось, что для знатных и родовитых достойно лишь воевать да отдавать приказы; а что до искусств и ремёсел — мало кто из нынешних королей снизойдёт до таких занятий. "Так и со скуки умереть можно!" — воскликнула Арвен, представив себе, как чья-то злая воля отняла у ней и мягкое тесто, и ткацкий стан, и скребницу, которой она чистила свою маленькую лошадку, и гребень, которым расчёсывала ей гриву... ну уж нет! "Впрочем, и среди людей не всё потеряно, — сказала Галадриэль, — редкие гости они нынче в Лориэне, и всё же то и дело забредают сюда, и многое я слышала от них — не только печальное, но и радостное, вселяющее надежду..."

Долго длилась беседа; дети уже засыпали; Эльронд отнёс Арвен в покои, приготовленные для принцессы, а Галадриэль сидела у её кровати и напевала колыбельную песню, которую пела когда-то над нею Эарвен, и звучал в той нежной песенке шёпот морских волн, хранивших дивные тайны⁽⁷⁾.

И вот Арвен лежала, завернувшись в лёгкое одеяло, и в полусне прислушивалась к шёпоту листвы мэллорнов и отзвукам гимна Элберет. И как никогда прежде остро чувствовала она, как сплетаются сверкающие нити, тонкие и прочные, и создают — день и ночь, день и ночь, каждый миг, — причудливый узор; она чувствовала, как нити её сердца сплетаются с нитями тех, кого она любит — и кто любит её; и тянется в прошлое, в безграничную даль веков, переплетение — и путаница — бескрайнего полотна жизни; и теряются нити в будущем — далёком и близком, как сияние звёзд над головой, в бархатно-синем небе.

А в сиянии Амана, ткала свои гобелены первейшая мастерица мира Вайрэ, и держала в руках тонкую сиренево-серебристую нить. Юная Арвен сладко спала в Лориэне и ещё не ведала, как далеко протянется её ниточка — и в какой вплетётся многоцветный узор.

1) Галадриэль ушла в Средиземье из Амана вместе со своими родственниками и соплеменниками, и вели их взбунтовавшиеся против Валар Феанор и его сыновья. И хотя Галадриэль и её родные братья не участвовали в их совершённых ими злодеяниях и братоубийстве, но так как они пошли вместе с Феанором, то и на них пала тень Проклятия. После Войны Гнева и выдворения за пределы мира главного врага Мелькора оставшимся в живых бунтовщикам Валар позволили вернуться в Благословенные земли, но не в страну Валинор, а на остров Тол-Эрессеа. Но Галадриэль, не считая себя виновной, не пожелала уходить из Средиземья на таких условиях. Но на земле, где царили смерть и увядание, ей было тяжело. Благодаря одному из трёх эльфийских колец власти — кольцу Воды Нэнья — ей удалось создать в Лориэне уникальную атмосферу вечной юности и красоты. После уничтожения главного Кольца, принадлежавшего Саурону, Нэнья тоже потеряло силу. Но так как Галадриэль участвовала в войне против Саурона и отвергла искушение, когда ей было предложено вражеское Кольцо, Валар позволили ей вернуться в Аман.

Вернуться к тексту

2) Дословный перевод с синдарина на русский язык:

О звезд королева, серебряного света возжигательница,

Словно серебряный свет скользишь, подобная драгоценному камню,

С небес звезд слава!

На далекое издали смотрящая

От древесно-спутанных срединных земель,

Бело-вечно-снежная, тебе петь я буду

С этой стороны моря ныне, с этой стороны океана.