Виноград (гет)

Она ходит по магазинным рядам с очень серьёзным выражением лица — брови сдвинуты к переносице и губы сжаты в тонкую нить. В руках — корзинка, обычная корзинка маггловского супермаркета, большая и жёлтая. Пальцы обхватывают её крепко, настолько крепко, что почти белеют. Она перебирает на полке какие-то банки, а я смотрю на неё исподтишка, прячась за соседним стеллажом.

Грейнджер — очень привлекательная женщина. Не такая холодная, как Астория, не такая домашняя, как Джиневра Поттер. В ней столько женственности, что, кажется, бьёт через край. И под дых бьёт тоже. Но я не завидую тем мужчинам, что положат на неё глаз, — ясно же, что после разрыва с мужем, который она переживает так тяжело, она вряд ли сможет смотреть на кого-то из мужчин, как на потенциального партнёра. Говорят, свободные женщины за сорок ищут в особях противоположного пола только будущего мужа, но вот я наблюдаю за Грейнджер и понимаю, что передо мной стоит живое доказательство неверности этой теории.

Она берёт с полки банку с консервированными ананасами и долго читает состав (или что там ещё пишут на таких банках?), а я чувствую себя хрЕновым вуайеристом, наблюдая за ней. Мне доставляет удовольствие смотреть в её лицо, когда она не видит меня, и откуда взялось это чувство, я понятия не имею.

Я вижу, как шевелятся её губы, как ещё сильнее сдвигаются брови, как она ставит банку на место и поправляет выбившуюся из причёски прядь каштановых волос.

Я смотрю на неё уже грёбаных пятнадцать минут, и не понимаю, что я вообще здесь делаю, когда должен быть дома с женой, ждать сына и готовиться к вечернему рождественскому обеду. Но я ведь точно знаю, что Скорпиус приедет ещё не скоро, что его встретят на вокзале и что с Асторией мне быть совсем не хочется сейчас. А ещё мне почему-то глубоко плевать на то, что там будет сегодня вечером, но не плевать на Грейнджер. Откуда что взялось?

Я подхожу сзади, стараясь, чтобы она меня не заметила. Хватаю по пути самую яркую банку с ананасами и становлюсь прямо у Грейнджер за спиной. Гипнотизирую её макушку долгих пару минут, а потом спокойно так говорю:

— Возьми эти.

Она резко оборачивается, и кончики её волос задевают мою щёку — еле заметно опаляют кожу, и она начинает гореть.

— Малфой?

— Привет.

На лице её не просто удивление, а целая гамма чувств, и мне вдруг на мгновение кажется, что она сейчас скажет, что я её достал, да и сама идея следить за ней сегодня вдруг кажется мне ужасно нелепой.

— Ты меня напугал, — говорит она и отводит взгляд.

— Я не хотел, — отвечаю поникшим голосом.

— Как ты узнал, что я здесь? — интересуется она.

— Шёл за тобой от твоего дома — ты не заметила меня, когда выходила.

«Или не хотела замечать», — добавляю в уме, чувствуя себя всё большим идиотом.

Она издаёт нервный смешок:

— Ужасная ночь. Ужасное утро. Я, наверное, ничего не замечала.

Мне становится как-то легче, даже если это была просто отмазка, она означала, что Грейнджер не хочет меня обижать. А ведь это уже немало.

Мы стоим и переминаемся с ноги на ногу несколько минут, и ничего не говорим, потому что говорить-то, собственно, нечего. Я вдруг как никогда ясно понимаю, насколько мы разные люди, и уже хочу сказать что-нибудь вроде: «Ну, я пойду, рад был повидаться», когда Грейнджер вдруг протягивает руку и берёт банку, которую я всё ещё сжимаю в ладони. Пальцы её задевают мою кожу — тёплые пальцы, нежные.

— Считаешь, эти ананасы лучше? — спрашивает она со свойственной только ей, ей одной серьёзностью и вглядывается в буквы на упаковке.

— Понятия не имею, — отвечаю я и почему-то тянусь рукой к волосам, и взлохмачиваю их — как мальчишка, ну честное слово. — Мне просто понравилась этикетка.

Она смотрит на меня со смешинкой в глазах, а я вдруг замечаю синеву на веках, как будто бы она не спала всю ночь.

— Тогда ладно, — говорит она и кидает банку в корзинку. — Наверное, так лучше всего выбирать ананасы, потому что я стою здесь уже…

— Я знаю, — зачем-то прерываю я и хочу отрезать себе за это язык.

— Кхм. Что ж, — она опять отводит взгляд. — Может, поможешь мне выбрать мясо? Я в нём совсем не разбираюсь и боюсь застрять в мясном отделе до вечера, а твой метод мне кажется действенным.

— Легко, — отвечаю я и чувствую, как на моём лице появляется совершенно сумасшедшая улыбка. — Пойдём.

Она улыбается тоже, и мы идём. Я забираю у неё дурацкую магазинную корзинку. Очень хочется достать из неё банку с ананасами и расцеловать, но боюсь, меня не так поймут.

* * *

Если бы кто-то сказал мне раньше, что я буду ходить с Малфоем по магазинам за рождественскими покупками, я бы не поверила, естественно. Потому что ещё пару-тройку дней назад не представляла, что можно с ним вот так общаться и смеяться. Потому что просто невозможно — Малфой должен быть холодным и высокомерным, должен быть похож на своего папашу, треклятого сноба, на свою жену, которую я помню ещё со школы. Впрочем, Малфоя я тоже помнила ещё со школы, и тот желчный мерзкий мальчишка, вечно задирающий нос, совсем не ассоциируется у меня с этим симпатичным интересным мужчиной. И я думаю, что, может быть, жена его будет не менее милой, и сын тоже. И мне, признаться честно, очень льстит, что я общаюсь с ним.

А он — само очарование. И заставляет меня смеяться, забыв про все неурядицы. Повязывает себе на шею пушистую мишуру насыщенного малинового цвета и щеголяет в ней по магазину, скидывая в тележку (да-да, корзинки нам не хватило) всё, что попадается под руку.

— Стой, — говорит, останавливаясь прямо посреди прохода — я, задумавшись, не успеваю остановиться и налетаю на него, чувствуя щекой мягкость его кашемирового пальто. Стараюсь отойти побыстрее, а он делает вид, что всё так и должно быть. — Слушай, тебе ведь нужно украсить дом.

— Зачем? — спрашиваю.

— А дети будут у тебя сидеть в четырёх голых стенах?

— Я подумала, что детям будет лучше с отцом.

— И ты его уже предупредила?

— Зачем его предупреждать?

— Мерлин, Грейнджер! — почти кричит он, и несколько человек оборачиваются на такое странное восклицание. — Я считал тебя умной женщиной!

Я хмыкаю и разражаюсь смехом.

— Больше не считаешь? — спрашиваю, изо всех сил стараясь успокоиться.

— Ты зародила во мне сомнения на этот счёт.

Он тоже смеётся.

— Ладно, — говорит в итоге. — Как хочешь, но мне всё же кажется, что Уизел будет не очень счастлив лицезреть ваших чад все рождественские каникулы. Особенно учитывая последние новости в «Пророке».

— Что за новости? — я слушаю в пол уха и продолжаю улыбаться. Снимаю с полки такую же пушистую, как у Малфоя, зелёную мишуру и повязываю себе на шею.

— Браун разводится с мужем.

— Что? — теперь мой черёд остановится посреди прохода. Он не замечает этого и продолжает катить тележку вперёд, и что-то говорит дальше — я не слышу. В ушах будто пелена, вата, туман в моих ушах и перед глазами тоже. И я вдруг представляю, как Лаванда селится в моём доме и меняет занавески в гостиной, и мне вдруг становится так нестерпимо горько от этого факта, что очень хочется осесть на пол и разреветься. Или запустить самой себе Авадой в лоб, и я, кажется, действительно тянусь в карман за палочкой…

Меня обхватывают сильные руки и пытаются поднять с пола. И кто-то что-то шепчет мне прямо в ухо — голос твёрдый, но нежный. И что-то со мной точно не так, но мне плевать — пусть летит всё к чертям, к Мерлину в задницу пусть летит. Плевать.

* * *

Она оседает на пол и, кажется, лезет в карман за палочкой — зачем, не пойму. Я бросаю тележку и подлетаю к ней, задеваю локтём продукты на полке, кажется, крупы какие-то, упаковки летят на пол, и содержимое их рассыпается по полу белым конфетти. Я падаю рядом с Грейнджер и тормошу её.

— Чёрт, Грейнджер. Гермиона, мать твою, ну что же ты, ну нельзя же так. Ну зачем же ты… Всё будет хорошо, понимаешь? Я обещаю тебе это, чёрт возьми, только приди в себя.

Я хочу вырвать себе язык, потому что не должен был говорить про развод Браун, потому что «меньше знаешь — крепче спишь», это ведь просто залог личного счастья, чёрт побери. И как я мог быть таким придурком, как я мог так неосторожно ляпнуть…

А к нам уже подбегает работница магазина и спрашивает, нужно ли вызвать скорую. Я смотрю на Грейнджер — глаза у неё пустые, как у мёртвой, честное слово. Приподнимаю её и говорю, что не нужно скорой, что я сам справлюсь, что у неё просто нервы, и девушка в красно-жёлтой форме магазина недоверчиво на меня смотрит. А я лишь прошу её выбранные нами продукты перенести к кассе. И когда она, ошарашенная, уходит, незаметно привожу Грейнджер в чувство заклинанием.

Она встряхивает головой и смотрит на меня, а я продолжаю обнимать её и поддерживать. Лицо её очень близко, совсем рядом, бледное и уставшее.

— Как ты? — спрашиваю, и она просто кивает.

Помогаю ей подняться и, обняв за плечи, веду к выходу, не забыв расплатиться с кассиршей и прихватить пакеты с покупками. Только потом понимаю, что рассыпанную крупу и всё ещё болтающуюся у нас на шеях мишуру нам, видимо, от шока простили…

* * *

В кафе душно, но холодно. Или мне так только кажется? Я обхватываю плечи руками, растираю их, занемевшие, такими же занемевшими ладонями. Напротив Малфой, но я не смотрю на него, не могу просто. Я смотрю в большую кружку, в которой, вопреки устоявшейся традиции, чай с мятой, а не кофе с Амаретто.

Я чувствую, что мне нужно что-то сказать, извиниться перед Малфоем за всплеск своих эмоций, за эту ребяческую выходку, за это… За это не понятно что. Но язык будто прилип к нёбу, во рту сухо и мерзко. Я судорожно обхватываю кружку руками, делаю поспешный глоток, обжигая губы и полость рта, но почти не замечаю этого, делаю ещё один. И поспешно бурчу под нос:

— Прости, Малфой.

— Что? — переспрашивает он, и я всё-таки поднимаю на него взгляд.

Он абсолютно спокоен, откинулся на спинку стула и с каким-то невероятным достоинством пьёт чай. И весь он такой обычно идеальный и невозмутимый, что мне хочется провалиться сквозь землю и вылететь на другом её конце, что там, Тихий океан? Я согласна.

Но конечно же, я никуда не проваливаюсь. Вместо этого прочищаю горло и уже более внятно говорю:

— Прости.

Он удивлённо вскидывает брови.

— За что?

— Расклеилась совсем, — опускаю я голову. — Нельзя так.

— Брось. Это нормальная реакция. Я сам виноват, надо было держать язык за зубами. Так что… Это ты меня прости.

— Да ладно, даже хорошо, что я узнала это от тебя, а не от него.

Я делаю ещё глоток и вдруг ухмыляюсь абсурдности ситуации. За окном — предрождественское утро, в кружке — чай с мятой. Мы с Малфоем сидим друг напротив друга в кафе и извиняемся не пойми за что. Вечером я собираюсь идти с детьми к нему на рождественскую вечеринку, а снег за окном всё равно продолжает медленно падать, и Земля не собирается останавливаться, не закончив оборот вокруг солнца. Мироздание, кажется, зашло в тупик или просто смеётся над нами, покуривая что-то не очень разрешённое британским законодательством. Мне всё ещё душно и зябко, но неимоверно хорошо. Жизнь не желает налаживаться и идти своим чередом, но меня это теперь мало волнует. Малфой подаётся вперёд и ставит локти на стол.

— Мы обязаны украсить твой дом перед приездом детей.

Я хочу спросить, а почему он не украшает свой дом к приезду ребёнка, но затыкаюсь, потому что с мирозданием шутки плохи, особенно когда оно не в себе. Если Малфой хочет и даже сам предлагает — я не буду против его компании, потому что она мне приятна. А потому я просто киваю и залпом допиваю остатки чая. Вынимаю из сумочки кошелёк — я всё ещё помню, что он заплатил в магазине (боже, Малфой заплатил в маггловском магазине маггловскими деньгами, в этом мире точно что-то идёт не так), кидаю на стол несколько фунтов и просто интересуюсь:

— Куда пойдём?

— Знаю я одно местечко…

Он улыбается. Я посылаю мироздание куда подальше, потому что оно посылает куда подальше мою логику.